Омилия

      Старым стал медведь. Исхудал весь, шкура висит на нём. Шерсть клочками торчит. Вроде и годков ему не много, ещё бы и пожить можно, да что-то в тягость жизнь стала. Нелегко ему по лесу ходить, ягоду собирать. А уж на речку доковылять, да рыбкой полакомиться, совсем не в моготу. Берлога развалилась, стала неудобной. А новую подстилку из еловых лап сделать, так и совсем сил нет. Кое-как примостился мишка на старых ветках. Неудобно, но что поделать. Лежит, смертушки своей ждёт. А Смерть изгаляется над стариком: ничего, мол, сам ко мне придёшь. Некогда мне по дебрям лесным лазить.
А в это время деревенские ребята пошли в лес по грибы да ягоды. Год выдался урожайный! Полные корзинки набрали грибов и ягод. Собрались домой идти, видят, Настеньки- подружки нет, потерялась. Бегали дети по лесу, кричали, да что делать, темнеть стало. Домой побежали. Надеялись, что Настя сама дорогу в деревню нашла, да там их уже дожидается. Только зря надеялись. Осталась Настя в лесу одна.

«О велицыи сродницы наши, именовании и безыменнии, явлении и неявленнии, небеснаго Сиона достигшие и славу многу от Бога приимшие, утешение нам, в скорби сущим, испросите, веру нашу падшую возставите и люди расточенные соберите, от нас, яко дар, песни благодарения приемлюще» (Служба всем святым, вземле Российской просиявшим. Блаженна, глас 8)

XIV век

Это столетие представлено только двумя биографиями — преподобного Кирилла, выходца из новгородских пределов, основавшего первый монастырь на территории современной Архангельской области — Челмогорский, а также — Святителя Стефана, епископа Великопермского. Преподобный Кирилл проповедал христианство чудским племен, а Святитель Стефан — народу коми. Несмотря на разницу судеб и деяний этих двух подвижников, оба они стали просветителями северных народов, которым принесли, как драгоценный дар, сокровище Православной веры.

Зябко птичкам на рассвете,
Когда дует сильный ветер.

Снег с дождём. И спозаранку
Птички делают зарядку.

Все стоят, прижавшись тесно
У подъезда выбрав место.

Вверх поднимут одну лапку,
Так и греют по порядку.

Им зимой совсем не сладко.
А мне птичек очень жалко!

Я б позвал к себе синичек,
Накормил бы вдоволь птичек.

Но представьте вы картину,
Стая птиц летит в квартиру!

Смотрю по сторонам в недоумении:
Как много зла, жестокости и лжи!
Из сердца прочь гоню свои сомнения,
Как жить мне дальше, Господи, скажи!

В огне безумства как мне не расплавиться?
Весь мир несётся в пропасть, словно в ад.
Как мне от тяжких дум, мой Бог, избавиться?
Ведь, что прошло, уж не вернуть назад!

Как тяжкий камень, прошлое увесисто –
Не даст забыть всё то, что жжёт огнём.
Душа болит и временем не лечится,
Боль сожалений мучит о былом.

Я – жертва непростительной беспечности
Эпохи бездуховной и пустой.
Жила, не слыша сердцем шёпот Вечности,
Не слышала я, Боже, шёпот Твой!

И лишь душа, как птица в клетке, маялась,
Улавливая тонко жизни фальшь.
Действительность ей горькая не нравилась,
Терпела скорбно временный мираж.

Предчувствие Любви до бесконечности
И поиск правды в беспросветной мгле,
Слух обостряет мне, и шёпот Вечности
Надежду воскрешает на земле.

10.02.11

Шуршит листва под сапожком
В лесу осеннем шелестящем,
Там горкой шишки под кустом,
Холодный дождик моросящий.

А белки прыгают, снуют,
То на одну ветвь, на другую.
Они летят, как парашют,
И ускользают в тишь лесную.

Мы только слышим белок шум,
Поймать их взглядом мы не можем.
Лишь шелест листьев там и тут…
Наш каждый шаг здесь осторожен. 

Нынче в книжных магазинах
Сверхъестественная жуть
(Не повесишь на осинах,
Всех, кто жаждет заглянуть…).
Разместились здесь на лавке
В дикой, непотребной давке
Фрейд, Блаватская, Раджниш…
И не хочешь, а глядишь!
Жаждешь повертеть судьбою?
Заходи в публичный дом:
Сонник рядом с ворожбою,
Бес в обнимку с колдуном...
Конкуренция такая –
Каждый охмурить готов.
Здесь духовность не святая
И «научность» дураков.
Здесь за чистую монету
Принимают чью-то грязь.
Здесь библейские сюжеты
Истолковывает мразь.
Здесь о вкусах не поспорят,
Здесь запутают, заморят,
Заморочат здесь людей
Иллюзорностью идей.
На обложках льстиво-нежны
Ведьм шеренги и полки.
Молодёжь глядит с надеждой
На ловушки и силки.
Здесь привычно обещают
Привести на чудный пир.
Но заманчив (каждый знает)
Только в мышеловке сыр.

«Псалом да будет непрестанно в устах твоих» (Прп. Ефрем Сирин)

В приоткрытое окно лениво вползала густая июльская духота, погружая дом в вязкое марево. "Притихло что-то,- рассеянно глядя на заросли крапивы за окном, подумала Галочка,- не иначе, гроза соберется." Жара не отпускала третью неделю, город раскалился докрасна, и Галя рада была возможности спрятаться от температурных рекордов в Калиновке. Митя тоже, хоть и тратил больше времени на дорогу, в городе оставаться не желал и спешил вечером трудового дня к своей Галке в деревню, чтобы до захода солнца непременно окунуться в прохладные воды залива, надышаться чистым сосновым воздухом и, настежь распахнув окна спальни, провалиться в нормальный здоровый деревенский сон.

Дружной стайкой
свиристели
На кормушку
прилетели:

В красных шапках, с хохолками,
С розоватыми боками.

Свиристели –
птицы «в теле»,
Только очень
мало съели:

Поклевали зерна, крошки,
Да боярышник немножко

И внезапно
улетели...
До свиданья,
свиристели!
 

Черный, очень черный кот,
В нашем дворике живет.

Ходит гордо по двору,
И пугает детвору.

Потому, что говорят,
У кота тяжёлый взгляд.

Если мимо он пройдёт,
Знать, тому не повезёт.

Гонят котика все прочь,
Я хочу ему помочь.

Заберу к себе домой.
 Котик будет только мой!

Что за глупая примета?
Не даёт никто ответа.

Посвящается светлой памяти схимонахини Сепфры
и всем в монашеском житии подвизающимся

ПРОЛОГ

На маленькой площадке перед входом в храм Преображения Господня, защищенной от сильных ветров с северной и с западной сторон невысокой стеной, около самой двери храма, в рассеивающемся предрассветном сумраке виднелись две женские фигуры.

Одна из них, высокая, статная с величественно-смиренной осанкой была покрыта с головы до ног мягким струящимся покрывалом вишнёво-коричневого оттенка. Другая, маленькая, согбенная, опирающаяся на гладко обструганную палочку, была укутана вышитой белыми нитками схимой с высоким капюшоном кукуля.

— Скоро отец Христофор подойдёт, он уже поднимается сюда от Панагии. Подожди его здесь, в храме. Скажи ему, что Я благословила тебя посещать Мой Удел и общаться с Отцами, когда тебе это потребуется, — ласковым глубоким голосом сказала Высокая Женщина. — Сейчас Я прощаюсь с тобой, Меня ждут в келье Иоанна Богослова, там нужна Моя помощь.

— Благодарю Тебя, Матушка! — совершила земной поклон согбенная схимница. — Благослови недостойную рабу Твою!

Когда мне хочется отложить время прощания с близкими и родными мне людьми, я вспоминаю святую Схоластику и её брата святого Венедикта Нурсийского. И невольно улыбка трогает мои уста. Я спешу поделиться их историей с моими друзьями.

+++

Схоластика и Венедикт были близнецами. Искренне преданные Богу и друг другу, эти брат и сестра с ранних лет посвятили свою жизнь молитве, а по зрелости основали два монастыря, расположив их на небольшом расстоянии друг от друга.

Раз в год Схоластика приходила к своему брату для духовной беседы. Но так как монастырский устав Венедикта запрещал нахождение лиц женского пола на территории обители, брат с сестрой встречались в небольшой усадьбе неподалеку от монастыря брата. Там они наставляли друг друга в духовной жизни в течение дня, с закатом же солнца расходились по своим обителям.

Однажды некий старец седовласый
Искал себе лекарство от греха.
Он обошёл аптек немало разных,
Он знал, насколько жизнь его плоха.

Провизоры плечами пожимали,
Смотрели удивлённо на него –
Подобного лекарства не встречали,
«Нет», – говорили все до одного.

Отчаялся старик найти лекарство,
Не знал, чем сможет душу исцелить,
Чтобы войти к Отцу на небо в Царство,
Не знал он, чем налёт греховный смыть.

Последний шанс – последняя аптека…
Вошёл старик с поникшей головой.
Встречал его в дверях аптечный лекарь,
Любезно предлагая опыт свой.

Вопросу старика не удивился
И дал ему рецепт на все века.
От слов премудрых старец оживился –
Не зря пришёл сюда издалека!

«Нарой себе кореньев послушанья,
Найди цветки душевной чистоты,
Разбей сосуды с прелюбодеяньем:
Сей грех вкусить остерегайся ты!

Нарви с любовью листиков терпенья,
Плоды нелицемерия найди –
Всё это иссуши постом смиренья,
Весь путь приготовления пройди.

Святочный рассказ

Отец Максим стоял на дощатом помосте и с высоты его взирал на аляповато размалеванные павильоны и палатки, которыми была заставлена городская площадь, и на толпящийся возле них местный и приезжий люд. Потом он украдкой покосился на стоявших рядом с ним почетных гостей, включая мэра их городка Суземска, а также прибывшего из областного центра, города Михайловска, высокопоставленного чиновника, по слухам — заместителя самого губернатора. Впервые в жизни отцу Максиму доводилось находиться среди столь важных персон и смотреть на народ не с низенького амвона убогой кладбищенской церквушки на окраине Суземска, где он служил уже четвертый год, а, как говорится, свысока. Да скажи ему кто-нибудь еще пару лет назад, что в Суземске возродят Рождественскую ярмарку и пригласят его на открытие оной ярмарки в качестве почетного гостя — отец Максим ни за что не поверил бы в возможность подобного чуда. В самом деле, разве такое могло произойти в государстве, где уже восьмое десятилетие упорно, хотя и безуспешно, насаждался воинствующий атеизм? Но теперь, после недавних всесоюзных торжеств по поводу тысячелетия Крещения Руси, верующие люди наконец-то могут вздохнуть свободно и почувствовать себя в собственном Отечестве не изгоями, а полноправными гражданами.

В детстве мне посчастливилось стать свидетелем одной любопытной не стареющей сценки.

В редакцию заводской многотиражки явился молодой поэт. Он принес рукописи своих стихов. Заявил, что по ночам его посещает вдохновение. Спать в такие моменты он не может и работает, работает, работает, корпит… Поэт предложил редактору рукописи своих стихов о Родине. Тот внимательно прочел первый лист, затем — быстрее — второй. Следом, мельком взглянул на прочие страницы и обратился к автору:

— Скажите, а вы действительно в этом уверены? Ну, вот в этом? — и процитировал его четверостишье:

Моя ты Родина большая,
Тебя вовек мне не обнять!
Но хоть ты и такая большая,
Я постараюсь все ж обнять.

Во дворе моём друзья,
Так их много у меня!

По двору сейчас пройду,
Всех по пальцам перечту.

Котик Барсик он - ОДИН
Всеми нами он любим.

Кошка Маша – она ДВА
Убегает со двора.

Козлик Яшка – это ТРИ
Его рожки подросли.

А ещё у нас в квартире
Есть щенок – и он ЧЕТЫРЕ.

ПЯТЬ – цыплёнок, он мой друг,
И ШЕСТОЙ - большой петух.

Гусь СЕДЬМОЙ, он с длинной шеей,
Так шипит, бежим скорее!

Утка ВОСЕМЬ, плавно шла,
В речку встала – поплыла!

И ещё мой друг Полкан,
Он ДЕВЯТЫЙ, великан!

Пёс большой, но вы не бойтесь,
Он мой друг, вы познакомьтесь!

А ДЕСЯТЫЙ – это Я!
Мы все вместе, мы – друзья!

Нас всех сразу и не счесть,
Хорошо, что пальцы есть!

Эта история произошла достаточно давно. Я вспомнила ее, увидев икону Архангела Михаила, точь-в-точь такую, какая лежала тогда в витрине на ярмарке «Православная Русь», и которую мы с моей подругой заметили одновременно.

— Ой, смотри! — моя подруга показывала, на небольшую икону Архангела Михаила. Я пригляделась. Строгий светлый лик казался неуловимо знакомым. Не черты его, а именно выражение, одухотворенное и непреклонное.

— Так это же вылитый Эд! — вырвалось у меня.

— В крещении он Иоанн, — напомнила подруга.

Двенадцатилетний Эдик, ее сын, брал у меня уроки гитары. Мы занимались два раза в неделю, он делал заметные успехи, и все шло к логическому завершению, к тому моменту, когда учитель говорит ученику: «Мне больше нечему тебя учить». Недавно он спел мне первую песню собственного сочинения, и пел ее с тем самым выражением лица.