Омилия

Отражаюсь в старинном зеркале, чернеющем по углам,
Распускаю волосы, всматриваюсь как в омут.
Время -озеро, в нем беспомощно тонут,
Падают к ночи, срываются по утрам.

Время - бальзам из тысячи горьких трав,
Можно по капельке в чай, можно залпом с горя -
Грохотом пульса или шелестом моря,
Вверх по ступеням, вниз головой стремглав.

Время- самое ценное и больное, 
Старая книга с тысячей новых глав.

Время- то нудно тянется, то летит,
Прячется фотографиями в альбомы.
Время однажды правдиво расскажет, кто мы,
Спешащие в свои офисы к девяти.

Преобразит меня свет Воскресения,

Исчезнут ветхой ночи покрова

И на душе рассеются сомнения,

Я верю, что любовь всегда права.

Не в гордости, а на последнем вздохе

В страданиях за всех Кровь пролита,

В Распятии Всемирном на Голгофе

Пасхальным Агнцем - Жертвою Христа.

Теперь бессмертьем станет Смерть мне эта,

Скорбям нет места с раннего утра.

Припоминаются слова поэта

О том, что "плакать надо бы вчера".

Играет солнце предрассветным небом,

Грехи сотрутся в жерновах земли,

Запахнет свежеиспеченным хлебом...

Торжественная жизнь! Беды ушли!

Совлекшись кожных риз греховной тяги

И победив страсть, станет не больна,

Душа моя, как чистый лист бумаги,

^{Поэт всегда – тринадцатый апостол.
Елена Крикливец}

Не верьте, что творцом быть очень просто,

Что творчество  – тщета и суета,

Всего лишь связка мысли в три нахлёста…

Поэт всегда – тринадцатый апостол!

Не должен быть апостол без Христа!

Сдирая безразличия коросту,

Расплёскивает душу по листам.

И сквозь погосты на помосты поступь…

Когда поэт – тринадцатый апостол,

Ему никак не избежать креста.

О, ставшие, простите павших.
О, павшие, простите вравших.
Мир - это грех, успех и смех.
О, знавшие, спросите звавших.
Вам, звавшие, взыскать каравших:
о, званые, — зовите всех.

Ветхий рыдает, ветхий кричит,

Стонет, ругается, но не молчит.

Трудно бороться, смиряя его,

Трудно отвергнуть себя самого.

...Вспомнила я тут одну поездку. Поездить мне пришлось много, но эта поездка была просто страх и ужас.

Дело было в 1992 году. Мне надо было ехать из Москвы в Тбилиси. И чем быстрее, тем лучше. На самолет билет не достала, вот и пришлось довольствоваться поездом. В то время он ходил по чьему-то хотению и по его же велению.

В кассе остались билеты лишь в международный вагон. Взяла, что было, и обрадовалась: про купейные тогда говорили, что в них люди набивались что сельди в бочку, да и воровство было страшное.

***
Изгнание, утраты и болезни,
Позор и даже смертный приговор –
Всё для стихов становится полезным,
Что уточняет сердце и простор.

Беда и одиночество – всё кстати,
Всё подойдёт для созреванья слов,
Меняется, как небо, созерцатель,
Судьбы и быта местный филосОф–

Он может всё, когда страна немеет –
И превращает осень в свет строка…
Отчаяния ямбы и хореи
Несет, как лодки, времени река.

Молчит погода. Счастье бьёт посуду.
Весенний день не понимает нас.
Но искренним словам доступно чудо –
Любое чудо в самый темный час.

С покойниками носятся, как с богом —
покойникам везде у нас дорога,
живым — преграды, пламени — вода,
лишь смерти всюду отвечают: «да».
А я — с другими, «да» кричу иному —
тому, кто жив, кто мыслит по-живому.

Чужие вещи — кусаются больно,
они как вещи собою довольны.
Лишь я в сомненьях опять и снова —
в порывах бури ищу обнову.
Свободы пламя, глоток надежды —
чужие вещи рычат зловеще —
но серпантином дорога вьётся,
и жаждой воли святыня пьётся.

Шагает полк под марш оркестра…
Бессмертный полк,
                            ты вновь в строю!
Цветущий май, как в сорок пятом…
И я – портрет отца несу!

Он смотрит строго на портрете,
а в сердце – радость и покой…
Отец, мы радуемся вместе:
война закончилась победой
и ты вернулся как герой!

Скрипнув, дверь отворится. Расступится хмурый конвой,
А снега уже тают и множатся птичии песни,
Где-то матери,жены и дети ждут новых известий
И вот также любуются этой волшебной весной.

Но не выдержат зерна попавшие в ход жерновов...
 Скоро верба расправит  пушистые почки на ветках,
И пасхальная радость ворвется в застенки и клетки,
Осеняя всех тех, кто страдает за Имя Его

По разрытой земле оживленно бегут муравьи,
Воздух пахнет весной, в троеперстие пальцы зажаты.
Грянет выстрел и все упадут, как колосья в день жатвы.
Путь окончен, душа возвращается в руки Твои.

Протоиерей Михаил Васнецов — четвёртый из пяти детей знаменитого русского живописца Виктора Михайловича Васнецова.

Жизнеописание

Михаил Викторович Васнецов родился в Москве 14 (27) октября 1884 года, имя получил в честь своего деда, приходского священника Михаила Васильевича Васнецова. Эта семья имела долгие и глубокие традиции духовного служения: в летописи за 1678 год упоминается псаломщик Трифонова монастыря Дмитрий Кондратьев сын Васнецов. «Весь род был духовный», — напишет позже о своей семье М. В. Васнецов.

Михаил стал четвёртым из пяти детей знаменитого русского живописца Виктора Михайловича Васнецова. У него были три брата: Алексей (1882–1949), Борис (1880–1919) и Владимир (1889–1953) и сестра Татьяна (1879–1961). Мать семейства, Александра Владимировна (урождённая Рязанцева), имела высшее медицинское образование, однако посвятила жизнь заботе о семье и детях.

Бессмертный полк  - из тех, из сорок пятых!

Вновь  по брусчатке в будущность идет.

Войною опаленные солдаты

Опять в строю, их подвиг в нас живет.

Шёл дождь. Небо было серым, недружелюбным, словно гневалось на кого-то и плакало. Казалось, тучи вот-вот спустятся на землю и начнут лупить прохожих не только струями дождя, но и кулаками.

На паперти у новенького, сверкающего крестами храма сидел человек, промокший насквозь, и, вероятно, ждал подаяния.

«Голодный, бедолага, — подумал я, — иначе зачем в непогоду ждёт невозможной милости?»

— Пойдём со мной, — сказал я ему, — переждёшь у меня дождь. И пообедаем вместе, чем Бог послал.

Лицо нищего оживилось. Он взглянул на меня и, поблагодарив, отказался.

— Зачем же ты здесь сидишь? — удивился я. — Так недолго и заболеть.

Уходят.  Все уходят безвозвратно 
в тугую стынь заоблачных высот.  
И творчество ушедших - необъятно, 
описанных немыслимо красот.  

Грустить в тиши уединений прежних 
прошедших над земной планетой лет, 
В них пребывать и ароматом нежным 
почувствовать ушедших душ обет ... 

Мир матерям и младенцам.

Мир окормляющим жизнь.

Мир крепнущим агнцам.

Мир не стоптавшим святынь

Мир просящим копейку у Бога

Мир не бросавшим каменья в Христа.

Мир чтущим нищих пророков.

Мир оловянным крестам.

   На Смоленском кладбище два входа – центральный, куда приходят автобусы и течёт поток людей, и неприметный, с улицы Беринга, вблизи станции метро Приморская. Если свернуть от метро влево, пересечь мостик через речку Смоленку и снова повернуть налево, то очень быстро можно оказаться у кладбищенской ограды.

Небесами я любуюсь.
С небесами говорю.
В церковь я иду родную,
Чтоб с Христом встречать зарю.

Фонари – земные звёзды –
Путь украсят в тишине.
Вдаль луна плывёт без вёсел,
Улыбается весне.

И пускай холодный воздух
Нависает надо мной...
Я иду порою поздней
С просветлённою душой!

Ещё немного – сложатся страницы,
Прочитанная книга станет тяжелей.
Зачем так долго я позволил ей – пылиться
Среди таких, как и она не узнанных, друзей?

Благоговейно сумрак укрывал живое слово,
И твердый переплет хранил бесценный дар,
Пока читатель чрез страдания не сделался готовым
Прозреть в житейским смыслом неизмеренную даль.

2017

Так странно, так тихо ушёл человек…
А ты всё мечтаешь, и, горя не зная,
Врубаешь погромче любимый свой трек.
Да что ж это, Боже, за подлость такая?

Весь мир бы немедленно перевернуть,
И город ехидный нещадно забанить.
Забыть и стереть телефонную муть
И лживый позор покаянных лобзаний.

Всю жизнь перескажут за пару минут,
Как редкие кадры короткометражки.
Все косточки мёртвому переберут
Знакомые люди из многоэтажки.

На что эти слёзы, мои доктора,
Моё унижение, вечный мой холод?
Вчера нужно было бы плакать, вчера.
Сегодня я – голый, я в пыль перемолот.