Кольца жизни - ушедшие годы,
В них сомкнулась история лет.
Ствол могучий в небесные своды
Поднимался, тянулся на свет.
В этом древе, смолою покрытый
Прорастал в сердцевине ствола
Крест спасения, кровью омытый -
Так печать благодати легла.
В круге жизненном, в шествии скобном
Через тернии, страсти, грехи,
Сердце рвётся в стремленьи покорном
Чтоб крестом ко Творцу прорасти.
За окном дремотно планируют случайные снежинки. Отдернув шторку, не думая ни о чем, наблюдаю этот весенний полусон. Тишина. Гы-гы-гы, раздается на улице знакомый смешок. Приподнимаясь на мысок на каждом шагу, к крыльцу приближается Тимка, дородный юноша с большой кудрявой головой.
— Тимофей, стоять! — раздается командный бабушкин голос, и Тимка замирает перед ступеньками как вкопанный. Тима послушный. Он не своевольничает. Это спасает его от неприятностей.
Через минуту его догоняет бабушка.
— Тима, руку на перила. Шагаем. Р-раз. Два. Смотрим под ноги. Тр-ри. Дверь открывай. Ногу выше подними, здесь порог. Вот так. Вперед пройди. Сядь на диван. Отдыхай.
Ты меня красотой опьянила,
Волшебством одурманила Русь;
Вновь душою своей пытливой,
Через странствия к тебе рвусь.
Ах, какая такая сила,
Мне придумала, вдруг, цепей?
Что же будет с мечтой белокрылой?
Что же станется с жизнью моей?
Слепые, глухонемые,
Полумертвые, полуживые
На свет открываем окно,
А за окном - темно.
Слушать хотим соловья,
Но слышим жалкое я,
В своей бесчувственной немоте
Испытываем страх,
Горим и сгораем в огне,
Нет Божьего слова в наших устах,
Верим в какое-то чудо,
Ждем его из ниоткуда,
Тянем к еде руки-ветки,
Душе оставляем объедки,
Боже, прости наш страх,
Пусть грех обращается в прах!
Новенький автомобиль шёл легко, послушно выполняя волю своего хозяина.
— Ну, держись Анюта, сейчас попробуем ту колымагу сделать! — весело подмигнул Егор, в зеркало заднего вида, притихшей на заднем сидении белокурой девушке.
— Может не надо Горчик, смотри как эта иномарка шустро идёт!
— Испугалась, да?! - не унимался Егор.
— Вижу что испугалась, — прервал он попытку девушки что то сказать ему .
— Была бы такая смелая не пряталась б за моей спиной, да и подарок папика твоего, кто кроме нас с тобой обкатает.
Егор уверенно нажал на газ, машина всё больше набирая скорость, вплотную приблизилась к мерседесу.
— Ты любишь меня? — Вопрос, прозвучавший у его уха, был настолько неуместным, что на лице бравого гонщика выступила раздосадованная улыбка. Ну, кто задаёт такие вопросы в самом начале маневра.
— Конечно, можешь в этом не сомневаться — кисло сказал он, провожая тоскливым взглядом удаляющийся зад иномарки.
Да и неспроста Анька про любовь заговорила, опять канючить, начнет, что бы скорость снизил.
Волчья морда с грустными глазами, вся в инее, раздвинув края палатки, просунулась внутрь.
— Эй, Сиваш! Пошел вон, дьявольское отродье! — закричали в один голос обитатели палатки. Беттлз стукнул собаку по морде оловянной миской, и голова мгновенно исчезла. Луи Савой закрепил брезентовое полотнище, прикрывавшее вход, и, опрокинув ногой горячую сковороду, стал греть над ней руки.
Ветры жестоки —
плакать душа не в силах.
Милые люди, что ж вы всё время —
мимо?
Страшные люди, как вы жестоки
стали!
Глупые люди —
быть людьми перестали...
Умерли люди?
Я почему живая?
Остановите,
выскочу из трамвая!
Этот — не мой,
бессловесный,
он глуп по-скотски.
Мне — на другой!
Другой!
Не такой плотский...
Весь мир наш, выбирая зло,
склоняясь к дьяволу душою,
страдал, от Бога отдаляясь.
Во тьме блуждал, и сам себя
спасти не мог, почти отчаясь…
Так возлюбил Бог мир, что к нам
Он посылает Сына! Спасе
Младенцем родился от Девы,
Своим рожденьем освятив
наш мир и космоса пределы…
История одного русского эмигранта. Написано по документам, рукописям и воспоминаниям семьи художника.
В 2012 в Австралии вышла книга "Брисбенский иконописец Арсений Савицкий". Автор Людмила Ларкина.
Конфликт поколений в «Отцах и детях» (1861) И. С. Тургенева с поверхности текста переходит во внутренние, глубинные пласты романа. За внешней сюжетной основой встают проблемы религиозно-философские, и главная из них — о жизни и её сокровенном смысле.
Размышления о мимолётности жизни; сознание того, что каждый неизбежно встретит смерть один на один; метафизическое одиночество (космический пессимизм), свойственные складу тургеневского художественного мышления, постепенно преодолеваются на путях признания высшей трансцендентной сущности человека. Тургенев уверен, что «только с духовным началом, с идеалами может так глубоко сочетаться наш дух, наше мышление». Ощущение причастности к всеобщей вселенской гармонии Божьего мира расширяет духовные горизонты личности, которая уже не столь трагически ощущает свою «временность» и «конечность», предчувствуя себя сродни чему-то «высшему» и «вечному». Без образа Божия жизнь безбожна, безобразна и безóбразна. Писатель осознаёт духовную высоту христианского чувства, церковной традиции.
Когда уходит из мира тело,
оно стремится докончить дело,
оно желает допеть все песни,
которые пелись с жизнью вместе.
Оно забывает о внешнем — тело,
когда завершает всей жизни дело.
Оно на себя не похоже — тело,
ему быть похожим осточертело.
Оно, как душа когда-то, — растрёпа,
внутренним занято — недотёпа.
Внешнее чуждым становится телу,
когда готовится к вечному делу.
Я вижу чудо в дивности собора
И глубину щемящей тишины,
Где с Ангелом веду я разговоры,
Заглядывая в таинство луны.
Над крышей купола парит Он, улыбаясь,
Зовёт вспорхнуть, махая мне крылом;
Лечу за ним, строкою, воплощаясь,
За мыслью в синь мерцающим лучом.
Алтарный свет горит звездою в окнах,
Ночное пенье слышу литургий,
В душевный крик вкрапляются волокна
Божественной, возвышенной любви.
Собор мне, молча, двери открывает,
И я, ступая, медленно вхожу;
Лишь Матерь Божья эту тайну знает,
Какую службу Богу я служу.
В моё окно отрытое ночами
Влетает Ангел, чтобы отдохнуть,
Дышу я ладаном над райскими садами,
И ощущаю вечной жизни суть.
Стихи, как молитва, душу питают,
Росой благодатной ее орошают.
Безмолвны слова. Таин лишь созерцанье
И благодатью святою питанье.
Слеза молитвы, любви, покаянья,
Лампады в ночной полутьме чуть – мерцанье.
Чтенье спасительных строк из канона.
Бездонной любовию смотрит икона.
Николай Семёнович Лесков (1831—1895) — выдающийся мастер художественного слова — оставил нам в наследие непреходящие идеи о человеке и мире. Говоря о Лескове, академик Д. С. Лихачёв подчёркивал неисчерпаемость «всей гаммы сочувствия и любви, которая свойственна творчеству писателя». Художник был наделён способностью «к глубокому проникновению в святая святых человека». «Я очень люблю литературу, — признавался Лесков, — но ещё больше люблю живого человека с его привязанностями, с его нервами, с его любовью к высшей правде». Самобытный, духовно самостоятельный художник постоянно подчёркивал «своё уединённое положение» — как в жизни общественно-политической, так и в решении социально-этических вопросов. Писатель интересен прежде всего независимостью своих воззрений, основания которых — любовь к ближнему, деятельное добро — оставались неизменными.
Конечно, настоящий воин Христов должен обладать многими доблестными качествами, как например, отвагой, бесстрашием и верностью. Но, ты, наверное, удивишься, когда я скажу тебе, что одним из самых главных качеств Христова воина является смирение.
Кто такой смиренный человек? Это человек, который все, что с ним происходит, воспринимает с миром. То есть спокойно. И с благодарностью Богу.
«А, это так просто!» — скажешь ты и махнешь рукой.
Возможно, действительно, несложно с миром воспринимать, когда тебя хвалят или говорят что-то приятное. Это конечно приятно и хорошо. А если тебя ругают? Или незаслуженно наказывают? Останешься ли ты смиренным?
Председатель Издательского совета Русской Православной Церкви митрополит Калужский и Боровский Климент — о Дне православной книги, который прошел 14 марта, и о том, почему русская литература была для писателей служением Богу и людям.
— Владыка, почему День православной книги празднуется именно 14 марта?
— В этот день мы вспоминаем выход на Руси первой, точно датируемой печатной книги, — 14 марта 1564 года был издан «Апостол». Это событие имело важное культурно-историческое значение. До этого древнерусские книги представляли собой огромные фолианты. Тексты писались на листах из животного пергамента. Материал этот был недешевым. Переписчики его экономили, и между словами отсутствовали пробелы. Сами книги переплетали в доски, которые обтягивали кожей и украшали. Стоимость таких рукописных книг была сопоставима со стоимостью недвижимости. К примеру, за полный свод переписанной Библии необходимо было заплатить столько, сколько стоило несколько сел с землями и крестьянами. Естественно, приобрести такую книгу мог далеко не каждый.
Заметки в дневнике после чтения святых отцов.
Покаяния* суть – изменение.
Отрекаясь от прошлых грехов,
ты вступаешь на путь исцеления,
примирения совести с Истиной,
избавляясь от тяжких оков.
И взлетая на миг
над обломками
клетки тесной из правил мирских,
ты постой на коленях пред Господом,
помолись за себя, за родных…
Помолись и за всех обижающих,
очищай своё сердце от зла –
от души пожелай им прощения,
исцеления образа Божия,
не суди их, смотри на себя.
В чудном радужном свечении,
Словно русский богатырь
Людям добрым во спасенье-
Под Сиднеем монастырь.
Здесь в труде живут сестрицы,
Здесь игуменья - всем Мать.
Силой Божьею струится
Пресвятая благодать.
Выпекают хлеб душистый,
Свечи варят при тиши,
Где в сияниях лучистых
Блещут солнцем виражи.
(в память о новопреставленной убиенной Пелагеи)
Сиротливо склоняются клёны
К потемневшей от горя землице.
В этом холмике будет хранится
Память вечная, зов потаённый.
Материнское сердце по капле
В эту землю слезами прольётся.
Никогда, никогда не найдётся
Утешение смерти внезапной.
«Человек искренен тогда, когда он носит в себе центральный огонь, от которого разливается свет и из которого летят во все стороны искры» — эти слова И. Ильина («Поющее сердце») как нельзя лучше описывают явление, которому посвящена сказка-притча «Высекательница Искр». А ещё, искры сродни эпифаниям Иманта Зиедониса, о которых он говорил так: «Эпифании — это небольшие импульсы, крохотные вспышки, чей свет с необычайной яркостью выхватывает из темноты отдельные моменты жизни <...> У каждого дня — своя вспышка, свое озаренье...».
Дуговая растяжка, искра, молния — творческие люди по-разному говорят об одном и том же феномене, без которого невозможно представить жизнь художника, мыслителя, поэта. Наверное, чтобы верно понять рассматриваемую сказку Светланы Коппел-Ковтун, следует прочесть и её эссе «Про молнию, дырку на плоскости и ярлыки». Но только после сказки, чтобы не обкрадывать себя как читателя.
