(новый перевод на болгарский язык - Красимир Тенев)
***
Звучат во мне стихи, не умолкая.
Мне дорог полюбившийся мотив.
Кого-то на земле я продолжаю.
Продолжусь ль я, когда не буду жив?
Мой лучший стих, ты песней лебединой,
Взлетишь ль в прощальный миг под облака?
Но тело и душа пока едины –
Не создана последняя строка.
на украинском
Тихо. Лишень чути тікання годинника. Але ж колись у цій хаті не вщухав гомін. А зараз... У дітей давно своє життя. Так, іноді приїздять, але... вже й самі не молоді. Онуки... Повиростали, розлетілися мов ті пташенята. Бува й телефонують, а коли й у гості приїздять, та ще й на радісь з правнуками.
А там город, а сил... Йой же, йой... Так же хочеться як раніше... І якось встигалось усе, і за худобою, і на городі... Добре, донька інколи бува, та і в неї вже сили та здоров'я геть нема...
Тиша. У руках старенький молитовник. Ні, хіба ж це самотність? З Богом не буваєш на самоті. От лишень до церкви дійти важко, ноги вже ледь ходять...
Покинути все, перебратися до онуків? Та як же ж його покинеш? Домівка рідна. Своїми руками збудована. Усе життя тут прожите. Та й кожен куточок про покійного чоловіка нагадує. Та й як же ж без городу? Без хоча б малого господарства? До міста? Воно б нічого, там онуки... А робити там що? Ні, там без діла загнешся. А тут хоч город... От той город, зароста бур'яном. Не встигаю вже...
Взяв чернила, перья, птицы
Сочинили небылицы,
Дятел все перепечатал,
Можете читать, ребята:
В ГРЕции какой-то ГРЕКа
ГРЕчку сыпал прямо в РЕКу,
И по-ГРЕчески изРЕК:
Ох, ГРЕшу я порчей РЕК!
СЛОН с ДИВизией СЛОНялся
По МальДИВам, уДИВлялся…
Лишь к ДИВану приСЛОНился,
Сразу ДИВным сном забылся.
Не плачь, подруга, о серьге потерянной.
Подарим новых пару мы взамен.
А жизнь - всегда рывками, над размеренным
Неугомонным ветром перемен...
И солцем всходит радость над печалями,
Над чередой находок и потерь,
И пусть сегодня что-то потеряли мы -
Бог нам подарит лучшее, поверь.
26.10.2011
ПОЕЗД
Стучат колеса —
Поезд идет —
там — остановка
здесь — поворот.
В вагоне плацкартном
я не одна,
жизнь словно карта
видна из окна.
И промелькают
быстрые дни:
встречи, надежды —
фары, огни,
станций названья,
букв карусель —
счастье, страданья,
горечь потерь.
В руках моих Книга —
мне б почитать! —
только от вида
глаз не отнять:
за окном — лето,
за окном — снег,
станцию эту
видала иль нет?…
Мелькают,
мелькают,
мелькают года…
Ночь наступает,
«Простите, мадам!» —
проводник входит
меня разбудить:
«Поезд подходит,
вам — выходить!»
СВЕТОФОР
Первый тщися во нужде ближним пособити,
А за то изволит Господь тя благословити;
Будет во нуждах твоих Сам Помощник тебе
И подаст возмездие в златосветлом Небе.
Симеон Полоцкий
Один столичный священник уже много лет помещает в изданиях духовного содержания странные рекламные объявления, приглашая в свое сестричество девушек до 30 лет. Двери его храма в центре Москвы тесно оклеены аккуратными, выполненными на хорошем принтере, объявлениями: просим пожертвовать столовые приборы… очень нуждаемся в посуде… будем благодарны за принесенные цветы и т. п. Понять можно, подарки всем нравятся; однако тот же батюшка любит печатно порицать современные монастыри, утверждая как догмат, что они обязаны, в соответствии с традицией, кормиться трудами своих рук.
Существовала ли в самом деле подобная традиция?
Фрагмент из книги протопресвитера Георгия Шавельского «Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота». Этот двухтомник был написан в эмиграции и увидел свет в 1954 году в Нью-Йорке.
С самого начала войны ни для кого не составляло секрета, что наша армия в техническом оборудовании чрезвычайно уступает противнику, и что этот недостаток у нас компенсируется усиленным расходованием живой силы, т. е. людского состава.
Несомненно, что почти в каждом бою наша убыль превышала убыль противника. За время войны некоторые наши полки потеряли 300–400 проц. своего состава. Большое расходование живой силы вызывало необходимость подготовки новых кадров для восполнения убыли. В 1916 году необходимость образования запасных кадров усилилась, в виду подготовлявшегося решительного наступления, которое предполагалось начать весной 1917 года. Ввиду указанных причин запасные батальоны зарождались и росли с неимоверной быстротой. Ими была усеяна вся Россия. Состав запасного батальона, постепенно возрастая, в начале 1917 года доходил до 18–20 и даже до 25 тысяч человек. Такое колоссальное скопление людей в одной части создавало весьма благоприятную почву для всякой пропаганды, предупредить которую можно было лишь особо внимательным и серьезным отношением командного состава этих батальонов не только к военному обучению, но и к духовному воспитанию вверенных ему чинов.
7 сентября 1940 года к
Граница была закрыта. Беженцам предложили вернуться. Между вишистской Францией и Третьим рейхом действовало соглашение, в соответствии с которым немецких эмигрантов — а то были именно они — надлежало высылать на родину.
В ночь на 28 сентября в гостинице один из беженцев отравился морфием.
Пограничники были потрясены. Остальных его товарищей по несчастью на следующий же день пропустили в Португалию.
Самоубийцу звали Вальтер Беньямин. Немецкий
Жизнь — это движение и постоянное перемещение. Разные маршруты — разные трамваи. Правда, с возрастом появляется всё больше трамваев, на которые ты не успеваешь, которые уходят без тебя.
Вот, вроде, знаешь: сейчас два квартала налево, потом прямо — совсем немножко, — и ты достигнешь цели. Надо только вовремя сесть в нужный трамвайчик. Ты спешишь, надеешься, гонишь себя вперёд, задаешь себе задачки, подстёгиваешь себя обещаниями, разными хитростями загоняешь себя в обстоятельства, когда опоздание смерти подобно. И всё только для того, чтобы успеть, смочь, исполнить. И успеваешь! Вот он — трамвайчик, такой нужный и незаменимый. Но водитель трамвая закрывает двери перед самым носом. Хлоп — и ты уже не успел, опоздал. Нужный тебе трамвайчик ушёл без тебя и, возможно, в нём сидит кто-то другой, кто вместо тебя проделает весь маршрут и окажется в нужное время в нужном месте...
Жизнь летит, бежит, несётся — либо с нами на борту либо без нас и мимо нас.
Мы устаем от множества вопросов,
В тумане все метущихся "зачем?".
И окунаясь в призрачные росы,
Все продолжаем рифмовать, меж тем.
Стараясь дать таланту направленье
И, не лукавя, с музою играть,
Боимся мы ошибочных стремлений,
Боимся зря бумагу мы марать.
Вольные просторы,
Хлебные поля,
Реки и озера –
Русская земля.
Снег, метель, морозы,
Горы до небес,
Белые березы,
Да дремучий лес.
Все – Россия, милая
Родина моя,
Нет страны красивее –
Точно знаю я!
Когда я спрашиваю о первом читательском впечатлении от поэзии Ларисы Миллер — то почти непременно слышу о чуде простоты и особом обаянии её личной стихотворной тайны.
Многие стихи Ларисы Емельяновны зачастую кажутся даже и не написанными, а словно бы жившими всегда. Здесь почти не встретишь замысловатых рифм, неожиданных сравнений и броских парадоксов: они текучи как свет, простодушно откровенны и вместе с тем очень целомудренны. Какая-то неизъяснимая мудрая «детскость» и детская умудрённость отражаются тут друг в друге.
Точно замечено, что каждый её лирический этюд — суть рассказ, при том, что сюжетная линия обозначена почти незаметно, бережно и легко, акварельными мазками. Ласточке не нужно примеривать орлиное оперение: и Лариса Миллер издавна держится своей канонической стихотворной формы: шесть, восемь, двенадцать строк. И в этом тоже есть её загадка. Другой бы пустился в эксперимент, ударился в панику, — как же так, «застой» крови, короткое дыхание...
А Фет, а Тютчев, а поздний Георгий Иванов?
Н.Б. Смирновой — писателю и человеку.
На дворе был уже поздний вечер, куда позже, чем то время с девяти до десяти, когда детям спать пора идти, однако Косте не спалось. Еще бы! Ведь сейчас на кухне его мама и папа держали семейный совет. Причем разговаривали достаточно громко, так что до Кости доносилось каждое слово. Вдобавок, речь шла о нем. Судите сами, мог ли Костя после этого заснуть!
— И что ты предлагаешь? — риторически вопрошал папа. — Отправить ребенка к твоей старухе?
— А что нам еще остается? — в тон ему ответствовала мама. — В кои еще веки такая дешевая путевка на Кипр подвернется…можно сказать, даром. И что, нам из-за него теперь не ехать? Ничего, поживет у бабки недельку-другую. Жил же он у нее в прошлом году, и в позапрошлом тоже… Она только рада будет, что мы ей внука привезли. А мы с тобой тем временем на Кипр махнем. Ну, что, разве я не права?
— Права. — согласился папа. — Только смотри: что-то твоя мать в последние годы сдавать стала. Справится ли она с мальчишкой?
Взгляд мягкий, светлый и глубокий,
Изящный строгий силуэт.
Сквозь скорби дым и тень тревоги
Ты крест несла. Струился свет
Любви Христовой. В царском доме
Твоей заботливой рукой
Всё созидалось. В каждом слове
Царил порядок и покой.
Но торжество любви отвергли
Рабы утробы. В час лихой
Царя изгнали, царство свергли,
Тебя облили клеветой.
Несла безропотно угрозы
И унижения и брань.
Души серебряные слёзы
Рекой излились в Божью длань.
И, в миг последний, умирая,
Не видя глаз своих убийц,
Детей в час смерти утешая,
Хранила честь, не пала ниц.
Венец терновый принимая,
С мольбой растерзанная мать,
Любви нетленность прославляет
И ныне царственная стать!
Когда подступает старость
И совесть всё строже судит,
Тебя оставляют люди,
Здоровье, успехи, радость…
Не плачь, если думы будят
В смятенной душе тревогу.
Тебя оставляют люди?
Но с Кем оставляют? – С Богом!
Не ропот спасёт, – терпенье,
Господь отведёт напасти.
Познай, угашая страсти,
В чём Неба благоволенье:
Оно не в пьянящей власти,
Не в кратком довольстве сытом.
Оно – в непорочном счастье.
Чертоги Любви открыты!
2.02.2011 г.
Когда в одной тульской деревеньке Николай Петрович Дацков, бывший колхозный конюх, говорил с Михаилом о жизни, тот только диву давался мудрой живописности языка этого человека. По телевизору в этот момент говорили, что «всем нам так не хватает терпимости».
Старик, услышав это, буквально взорвался:
— Ты понимаешь, Прокофьич, куда этот сукин сын клонит? — спросил он Киреева.
— Куда?
— Знаешь, как в России называли публичные дома?
— Не знаю.
— Домами терпимости. А теперь хотят всю страну сделать… Тьфу, — старик даже плюнул.
В зеркальном озере глубоком,
Похожем на слезу Небес,
Что отделилась от потока,
Поившего соседний лес,
И украшает своей гладью
Весь окружающий пейзаж, –
Там отразился полной статью
В воде божественный мираж:
Высокий храм Пречистой Девы –
Ей Благовещенский собор
Был возведён. От храма слева
Шумит в честь Приснодевы бор.
Жил человек, который не отличал себя от слов. Он думал словами, говорил словами, питался словами, радовался словами, страдал словами, ненавидел словами, дружил словами... И чего он только ни делал словами и со словами!
Он говорил очень, очень много и часто понапрасну. Говорить было его смыслом, его делом, его страстью, его жизнью. Порой его пытались заткнуть, как фонтан. Но слова лезли у него из глаз, из ушей, изо рта... Страшное было зрелище!
Человек жил только словами. Ему казалось, что пока он говорит, пока и живёт.
Ивестно, что добродетели превращаются в свою противоположность при отсутствии такого качества, как рассуждение. Если рассуждения нет, то легко назвать скряжничество — бережливостью, храбрость — дерзостью, а трусость — предусмотрительностью. Все добродетели превращаются в карикатуру при отсутствии рассуждения духовного. Вот почему великие отцы называли рассуждение большей и высшей добродетелью. Иначе, вся жизнь — «Мишкина услуга», когда муху желая убить, раскраивают череп спящему другу. Иначе — «на блох осердясь, и тулуп — в печь». Это очень не простой и непраздный вопрос. Человека можно сгноить и замучить под видом христианского воспитания, стоит только криво уразуметь что-то из отеческого наследия.
Я окунаюсь в красоту полей,
В цветов и трав безмолвную молитву.
Она душе трепещущей милей,
Хвала Творцу в молчанье том разлита.
Грохочет город вечной суетой,
Бежит в потоке скоростей куда-то...
За призраком, за "золотой мечтой"...
Ведет пустые, многословные дебаты...
А здесь в степи, здесь дышит благодать,
Нет суеты, нет спешки, нет тревоги...
Здесь так и тянет в руки четки взять,
И воспарить умом и сердцем к Богу.
