Узенькая дорога у села Калюткино шла между обрывами – по обе ее стороны все было изрыто, котлованы, карьеры, ямы, воронки... Земля на срезах коржами: слой красный, слой розовый. Едешь, будто в раскаленный ад спускаешься. Съежился я весь от такого пейзажа, дрожью обкатился.
– Глину роют! – просипел таксист, заметив мое внимание к карьерам. – Вы к кому едете-то?
– В храм ваш едем Сретенский...
– А, к ненормальной!
– Почему ненормальной?
Водитель лишь ухмыльнулся в ответ.
С утра, только глянуло солнце, чухан и бобыль Сухопаркин - на ногах, прыгает по кочкам в прилукской низине и кнутом стягает тощих коров, чтобы не рассыпались кто куда. К двенадцати часам, сдав бабулькам-дояркам на подой стадо, он подрядился за три сторублевые бумажки препроводить к Ошалелому ручью табун ипподромных лошадей на водопой. По пути пошумел на горлиц и воробьев, нахально роющихся в кучах сохнущего после намолота зерна. Остервенело закидал птиц кусками шлака, оглыдками корневищ, вырванными бульдозером из земли, и ссохшимися ошметками земли. Потом, когда бабки ушли с бидонами тёплого молока за спиной в станицу, он, воротившись, вскинулся опять гоняться за резвыми коровами и собирать их в кучу.
- Денег не будет ! - эти магические слова давно уже бессмысленно странствуют в гремящих, воющих, дребезжащих и ноющих пролётах трубопрокатного цеха"Манесманн", наводя ужас и смятение на местных аборигенов в касках и спецовках. Произносит их штабелировщик Иваньков. Он тоже кадровый абориген с самобытным трубопрокатным образом жизни. Скажите, кто ему, первопроходцу склада продукции, может рот кулаком закрыть ? Да никто. Потому что самобытен.
Больше всего Оксана Григорьевна боялась мышей, простуду на губе и лиц без определенного места жительства. Неприязнь к мышам у неё традиционно развилась по слабости женского пола. Простуда была ненавистна, потому что враз портила весь облик и долго не слезала с лица. А вот бомжи… к бомжам Оксана Григорьевна испытывала брезгливый ужас. Бомжи в городе, как известно, переносят грязь, вонь и заразу. И вообще, кто знает, что у них на уме…
«Это даже милость Божия — копать могилу, в которую сам ляжешь…» — думал отец Петр, пробивая лопатой земную плоть. — «Земнии убо от земли создахомся, и в землю туюжде пойдем, якоже повелел еси, Создавый мя и рекий ми: яко земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем…» — вспомнил он слова из чинопоследования панихиды.
«Яко земля еси и в землю отыдеши» — повторял священник, копая могилу.
В донье овражьего излома, на краю города стоял почерневший от старости и вросший в землю до подоконников дом. Третий год к ряду эта развалюха числилась в кадастрово-имущетвенном реестре за многодетной семьёй Иванковых. Получила она её бесплатно, в знак милосердия от муниципалитета Истратьевска. Рядом, чуть выше, почти под склоном, у небольшого, наполовину облысевшего лесочка высился трёхэтажный кирпичный, нигде незарегистрированный особнячок местного производителя палёной водки, вдовца-двухлетка Сыроежкина.
Охотники-соболятники Нижнепангарского пушно-охотничьего хозяйства между собой называют речку Холодную франшизой. Рассомахин распадок у Падьевого гольца в верховьях реки-Мамы — транзакцией. А скат на стружке по течению Холодной до самого ее впадения в Кичеру кличут в разговорах трансфертой. Череда переименований пошла после того, как из тайги вынесли полуживым на носилках имиджмейкера банковской системы SWIFT, держателя уникального оффшорного кода Мехерсона Якова Лядыча. Прибыл он к соболятникам описывать охотничьи угодья в счёт погашения просроченного кредита, а оно вон как некрасиво получилось.
Бабка Фроська завелась с утра: швырялась ложками, вилками, хваталась за ножик, крутила им у своего носа и кричала:
-Доиграетесь, чертяки, вот отпишу всё Ванятке, на улице жить будете!
Её дочка Люська и внучка Еленка метались возле неё с коробкой таблеток и кружкой сладкой воды. К вечеру бабка, скушав три тарелки позавчерашнего борща, миску овощного плова, успокоилась и уселась у окна.
- Ой ! -вскрикнула она.
В полутёмном дворе частного дома что-то зашипело, убегая к небу, хлопнуло и осветило округу. Послышались приглушённые крики, взрослый гогот вперемешку со смехом детворы. Поёжившись костлявыми плечами и подтянув узел маминого платка к подбородку, бабка Фроська, близоруко щурится, хмурит поседевшие брови и спрашивает саму себя:
Ты добрый? Значит, не одинок.
Так говорит Алёше отец. Алёша слушает и кивает, словно бы соглашаясь. Но мысль ускользает, и никак не выходит её додумать. И вот что необъяснимо: как это — быть одному? Закрываешь глаза, а представить не можешь.
Сам Алёша, сколько помнит себя, всё на людях: живёт в коммуналке. Только чихни, — и Антонина Петровна из комнаты справа крикнет так резко, что голос пробьет стену и ударит прямо в висок:
— Алёшенька, будь здоров!
И бас деда Бориса слева поддакнет:
— А ну, боец! Не хворать!
Только Роза, та, что напротив, всегда промолчит. Дверь её не откроется, хоть греми, колесом ходи, кричи да труби.
Когда в громоотвод электросетевой станции ПАО «НИКЧЕМУРЕГИОНЭНЕРГО» ударила молния, задымил курятник директора энергохозяйства Ивана Ивановича Толстохарева. Сам директор в этот момент пил коньяк с Сидоркиной Екатериной Ивановной, заместителем по оргвопросам. Выглянув в окно своего кабинета, он всплеснул руками:
— Говорю тебе, Катька, как на духу: молния в курятнике всех посшибает, а сторожа Игнашку Изоглошкина — никогда. Не родилась ещё такая искра, дьявольская, которая могла бы оглоушить этого дурня.
Горе тому, кто поверит, будто стал он жертвой злой судьбы и злых людей. Пустится он во все тяжкие, своими руками разрушит то, что еще можно было бы исправить! Вот и отец Петр, подавленный и раздавленный свалившимися на него невзгодами, все больше озлоблялся, все больше ненавидел распутную девку, сгубившую его матушку, его Виктора, его самого. Мог ли знать его несчастный мальчик, что любил он не чистую девушку, а бесстыжую блудницу? И вот он мертв, а эта тварь жива… Такие думы терзали несчастного отца Петра, не давая ни сна, ни отдыха его измученной душе.
Во мне что-то лопнуло. Какая-то часть меня отвалилась, и звякнув, покатилась по асфальту.
Я растеряно огляделась. Ничего. Покачала головой и пошла вперед, не оборачиваясь.
Все равно теперь не починить…
На автобусной остановке сидел большой лохматый пес. То ли он устал, то ли ему было жарко, но он тяжело дышал, высунув язык.
- Привет. – сказала я псу.
Он мигнул добрыми глазами. Закрыл и снова открыл свою пасть, будто здороваясь со мной.
Подошёл автобус, и я, не глядя на номер, нырнула внутрь.
От потери моей детали, я чувствовала себя опустошенной. От взгляда собаки внутри стало тепло. Я была словно рукавица, забытая кем-то на тумбочке под зеркалом - пустая и теплая.
Исповедники. Их немного. Стоят отдельно друг от друга, стайками или поодиночке. Каждый со своей тайной. Напряженной и сосредоточенной на самой себе и ни одному человеку в мире еще не открытой. Изредка переговариваются – это, наверное, знакомые. Замечаю, что некоторые недавно были у меня. Уже легче – думаю я. Хотя всякое бывает - может быть, новое движение души привело их сегодня ко мне. А сегодня как раз я служу один. И хорошо бы до начала службы всех их поисповедовать. Чуть в сторонке, поодаль, стоит молодая пара – ее я пригласил на беседу перед венчанием. Но вот не знаю, успею ли до службы? К аналою, на котором Крест и Евангелие, подходит отрок лет восьми-девяти. Его первым снисходительно пропускают взрослые. Останавливается в трех шагах от меня, опускает голову и молчит. Наверное, растерялся и не знает, с чего начать.
— Алло!
— Дима, это Варя…
— Да.
— Скажи мне, когда она умерла, как?
— Утром сегодня умерла. После службы. Часов в десять. Хорошо, что все студенты были на занятиях. Её нашла уборщица.
Снаружи храм напоминал средневековую крепость. Толстые стены из крупных почти необтесанных каменных глыб, узкие окошки-прорези высоко под куполом, массивная дверь с чугунными латами.
Я нерешительно потянула холодное кольцо и тяжелый остов приоткрылся ровно на столько, чтобы поглотить меня, и снова закрыться мягко и плотно.
Темно. Тепло. Страшно. Как в животе у Кита.
Поморгала глазами, направив лицо вверх, туда, где должен был быть свет.
– Не хочу к бабушке! Не пойду! – заявила маленькая Варенька. Мама продолжала ее одевать, будто и не слышала протестов дочки.
– Не пойду-у, – то-ли плакала, то ли кричала Варя. Даже попыталась брыкаться, когда мама натягивала на нее колготки. Но мама изловчилась и все-таки надела их.
– Не хочу-у! Я там буду плакать!
– Ничего, побольше поплачешь – поменьше пописаешь. Платочек дам, будешь слезы вытирать, – спокойно отвечала мама, натягивая на сопротивляющуюся дочку блузку.
Но вот с сарафаном никакая ловкость рук не помогла. Варенька так извивалась, что надеть на нее что-нибудь стало совсем невозможно.
В деревне Бог живет не по углам,
Как думают насмешники, а всюду…
(И. Бродский)
Это случилось в тот самый день, когда к Нине Сергеевне пожаловал в гости ее коллега, врач-невролог Петр Иванович Н. Когда-то они работали вместе. Мало того, именно Нина Сергеевна посвятила Петра Ивановича, тогда еще всего-навсего желторотого интерна1, в кое-какие премудрости практической медицины, которые познаются не из книжек – из долгого и горького врачебного опыта, так что не без основания считала его своим учеником. Но потом Петр Иванович, наскучив, подобно юному бурлаку Ларьке с известной картины Репина, тянуть лямку рядового врача, подался в коммерцию и за три года преуспел на этом поприще гораздо больше, чем за семь лет изнурительной поденщины в одной из городских поликлиник. Теперь он являлся владельцем частной клиники «Доктор Лечиболь»2, в которой сам вел прием, как врач-невролог, и жил припеваючи, благословляя тот день и час, когда он не послушал Нину Сергеевну, уговаривавшую его остаться работать в поликлинике. Кем бы он был тогда? Зато кем он стал теперь!
После жестокого боя части Красной Армии отступили. Солдаты, изредка отстреливаясь, россыпью побежали по склону широкой зеленой балки в сторону Днепра. Те, кто успел, с разгона прыгали в стоявшие у берега рыбацкие лодки и, изо всех сил гребя веслами и кусками попавшихся под руки досок, стали переправляться на другую сторону реки. Вода вспенилась от разрывов снарядов и всплесков пуль. Дым и пар закружились над мутной поверхностью древнего Славутича. Красноармейцы устремились в извилистые протоки плавней, и постепенно стрельба затихла. Немцы успокоились и стали с интересом рассматривать захваченное село. Белые хаты с обеих сторон балки образовывали яркий неповторимый орнамент из черепитчатых, соломенных и камышовых крыш. В садах спели розовощекие яблоки, желтые груши и сизые сливы.
В день памяти святителя Спиридона Тримифунтского
Квартирный вопрос давно занимал мой ум, я не знала, как подойти к его решению. Денег особых мы не имели, дать их нам было некому. Муж был категорически против «жизни взаймы», то есть кредита. Мы жили в небольшой двухкомнатной квартире, но сын подрастал. Я понимала, что этот вопрос встанет и лучше его решать заранее. Но деловой жилки у нас нет, и я отложила этот вопрос за нереальностью его исполнения.
