В донье овражьего излома, на краю города стоял почерневший от старости и вросший в землю до подоконников дом. Третий год к ряду эта развалюха числилась в кадастрово-имущетвенном реестре за многодетной семьёй Иванковых. Получила она её бесплатно, в знак милосердия от муниципалитета Истратьевска. Рядом, чуть выше, почти под склоном, у небольшого, наполовину облысевшего лесочка высился трёхэтажный кирпичный, нигде незарегистрированный особнячок местного производителя палёной водки, вдовца-двухлетка Сыроежкина.
Если смотреть сверху, со смотровой туристической площадки, в овражье донье, то оба эти дома казались дореволюционным барским имением с приусадебной хозпостройкой, в которой обычно отстаиваются лошади и мечутся в клетках гончие собаки. Иной турист, не зная местных рельефных особенностей, настолько удивлялся этой картине, будто вырванной из 19 века, что ему хотелось самому потрогать руками строения, дабы впитать в себя энергию прошлого и насладиться торжеством эпохи критического реализма.
Сыроежкин не любил ни 19 век с его чувственными и духовными заморочками, ни туристов, которые частенько стучали в его рол-ворота. Они настолько ему обрызгли, что он взял за привычку кричать в чрево домофона скриплым, почти машинным голосом:
- Идите, к чёрту ! Это жилой дом, а не музей… Пошли вон отсюда !
Те с испугом шарахались в сторону и, пятясь назад, натыкались на полусгнивший поваленный штакетник Иванковых. Как только оживал забор, поскрипывая под ногами, выскакивала из деревянного дома, детвора, одетая во что попало, подбегала к перепуганным туристам, окружала и просила их всё об одном этом же:
- Дяденьки, дай стольник папке на пиво… А то он мамку убьёт ! Он уже её три часа мутузит и требует стольник ! Дайте лучше, а то не отстанем и имидж вам испортим !
Очумлённые наездом детворы, туристы бежали с овражьего излома кто как мог – кто быстро, как стригунок за мамкой, а кто и спотыкаясь, тяжело дыша, поддерживая рукой левую боковину. Если со стороны глядеть, то картина была очень ущемительная для рыхлых туристов, сердечноболевая для экскурсоводов, но для местных отжилков в лице языкатых бабок – скоморошья и донельзя шустрая на веселье. Шутка ли, сломя голову, пылят по дороге запыханые, разодетые толстые и тонкие человечки, а за ними хвостом орущая толпа из пяти нечёсаных сорванцов.
- Дядя, дай на пиво ! Тётя, подари бумажку ! Дядя, только стольник, и мы отстанем ! – улюлюкали мальчишки и хватали их сзади за юбки и шорты.
В это время Сыроежкин, оглядывал территорию улицы через видеокамеры, натыканные почти через метр у въезда во двор и, сидя у пульта управления и многочисленных мониторов в подвале дома, широко улыбался и приговаривал:
- Как бегут, как бегут, загляденье… Спектакль без режиссёра… Дал же мне Бог на счастье таких соседей. Что ни день, то и развлекуха, что ни ночь - представление !
Вообще-то если говорить по честности, то Сыроежкин был редкостной врединой и нигилистом, любил суету в работе, чурался перекуров, неистово гонял свою работню в розливных цехах за тунеядство. но с искусством он конфликтовал, особенно с театрами и кинофильмами, причём с самого детства, не любил сценических спектаклей, жизнь оценивал не через лицедейские подмостки, а только через призму соседского и уличного действа. Потому каждое представление, разыгравшееся возле его ворот, он воспринимал, как настоящую драматическую аллегорию, где финалы - непредсказуемы, а итоги окрашивались в адреналиновые краски до инсультных мельтиков.
В этой сыроежкинской причуде можно угадать много не человеческого и даже волчьего, но, когда он радовался чужому несчастью, в нём угадывалась прежняя стать бывшего уличного баламута и сорванца Васьки Сыроежки, большого любителя стравливать своих дружков, мальчишек по пустякам. Бучу закручивал на пустом месте. Одному шепнул на ухо, другому и – понеслась. Когда взболомученные Васькой, мальцы шли друг на друга стенкой, они не подозревали, что лахмарь Сыроежка в этот момент упивался красотой драчки.
Эту черту он сохранил до взрослости. Старший Иванков, отец большого семейства знал о ней и, слушая его стрекотню, никогда не перечил Сыроежкину, а лишь только молчал, склонив голову, и тяжело вздыхал:
- Эх-хе-хе, паскудная нынче жизнь для многодетных, кто ни попадя нам палки в колёса вставляют… Сам знаешь, Гаврилыч… нет у меня сейчас денег долг вернуть… не знаю даже где их и брать… Прости меня…тщедушного и трухлявого… дай ещё в качестве презентации пару чекушек твоего палёного бальзама, душу погреть… истомился весь. Всю ж ночь не спал, бесился в похмелюге, детишек по углам поразгонял, жену свою ладонями забил, дурочкой уже стала…
- Ладно… дам, - сдавался Сыроежкин. – Мне твой долг и вовсе не нужен, – это капля в море моих прибылей… Им даже не закроешь образовавшиеся бреши в вино-водочной экономике. Чепуха, а не деньги… Ну, смотри мне, будь начеку, когда придут туристы к моему двору, так сразу и выпускай своих шпанцов на лохов. И чтоб у меня было всё как надо !
- Будь сделано, Гаврилыч, будь сделано… будь покоен…, я тут не зазря под твоим забором обитаю с никчёмным и вечно голодным семейством, знаю в туристах толк, - выхватывая из рук бутылки с водкой, речетативил неистово Иванков. - И глазом не успеешь моргнуть, как чудики в шортах и шляпах побегут, выпучив глаза… Насладишься картиной по полной программе.
Примерно так вот, однотипно, заканчивались все беседы Иванкова и Сыроежкина. Иванков уходил со двора соседа с двумя бутылками палёнки, а Сыроежкин, потирая руки, усаживался за монитор в подвале и с нетерпением ждал, когда наступит 10 часов утра. К этому времени обычно, по графику, подъезжал туристический автобус на смотровую площадку для лицезрения сверху исторических достопримечательностей города Истратьевска с глубокими и крепкими историческими корнями.
Со временем Сыроежкину вся эта беготня туристов по улице стала приедаться и однажды, вручая две бутылки водки Иванкову, сказал:
- Хватит, сосед, этих чудиков по разбитому асфальту гонять, иной раз глянешь, как они спотыкаются, так жалко становится…дорожного покрытия, они же бегут и глыбы выворачивают, бетон ногами сбивают, асфальт трещит, портится… В следующий раз гони их, сердешный, теперь не прямо по асфальту, а в бок, по лужам и кочкам, на крутую стену овражка, до смотровой площадки, пусть карабкаются и утешаются экстримом. Я и правую видеокамеру уже перенаправил…
- Будь сделано, Гаврилыч. Как скажешь, так и всю ситуацию обустрою… – отвечает, обрадовавшись тот. - Давай мне ещё бутылку, типо это будет компенсация за дополнительную напряженность в работе. Ты ж, знаешь, семья у меня бедная… Иногда и хлеба в доме не бывает…
Сыроежкин нахмурился.
- Вот ещё… Ты мне и так должен…, - заговорил он, исподлобья посматривая на Иванкова. – У меня тут конфеты, леденцы остались, должница Маруська принесла, говорит денег нет, возьми конфетами… у детишек своих отобрала, они с детского сада принесли, в подушки попрятали, а та нашла и реквизировала в счёт долга…, конфеты - барахло, слипшиеся… на, возьми и раздай своим оглоедам… за место водки.
-Вот ещё ! – Возмутился Иванков. –Пацанва и так обойдётся. Я водкой хочу взять… Они и так вострые у меня на дело… Вчера велосипед притащили. Спрашиваю, где взяли ? Украли !? И знаешь что ответили, эти олухи ! Говорят, у офиса компании «Тагмет» стоял, без цепи и замка, исполнительный директор на нём в галстуке приехал, слез с рамы и говорит берите пацаны велак, он не китайский, а настоящий - российский…, те взяли подарок, не сказав спасибо, побежали… Охранники директора где-то у овражка отстали, видно надоело по лужам ботинками хлестаться… Так что, и конфеты они себе где-нить прихватят… А водка на асфальтах за просто так не валяется… Если упадёт, то тут же кем-то находится…
Сыроежкин не ответил, снова нахмурился и махнул рукой в сторону дороги. Иванкин понял, что разговор окончен, тяжело вздохнул, лениво осмотрел на высоченный дом Сыроежкниа, потом посмотрел на свой. Чёрные брёвна ему показались ещё чернее, а перекосившиеся окна – тюремными шкворнями. Некоторые были истресканными от ударов камней, другие – серыми от пыли и грязи.
Идя пешки к своему двору, он подумал:
- Сейчас напьюсь, потом покуралесю немного, лягу – просплюсь и снова загляну к этому водочному олигарху за оплатой дополнительной работы…
Протопав по дороге ещё несколько шагов, обернулся и в уже закрытые, входные двери во двор с ребристым покрытием, над которыми нависли две блестящие видеокамеры, сказал:
- Гаврилыч, к вечерку я загляну… А если баба моя придёт, упрашивать тебя не давать мне водки, - гони её ! Дура она набитая… В моих жизнях она ничего не понимает… Баба, она и есть баба ! Ни отнять, ни взять !
Не дойдя ещё до своего очернелого дома, он посмотрел кисло вверх, туда, откуда торчали из обросшего ивняком склона швеллеры и поручни смотровой площадки. Увидев кучкующихся туристов, оживился:
О ! Уже туристы на автобусе присобачили ! Ей, пацаны, шалоброды, быстро все ко мне !
Со двора, через свалившуюся на земь изгородь выскочили на улицу пять мальчишек, неумытых и нечёсанных. Они подбежали к отцу, глянули на его две бутылки в руках и зацокали языками. Меньшому было года два, а старшому все 16 лет. Старший промолвил:
- С прибытком, батя… мамка сегодня опять плакать будет…
- Папань, не пей… - Высунулся из-под руки брата меньшой трёхлеток в линялой майке.
- Так, быстро все заткнулись, я говорить буду, - затароторил по-хозяйски Иванков ещё трезвым и внятным языком. - Сейчас туристы начнут спускаться, готовьтесь. Гоните их к отвалу. Чтоб по стеночке взбирались… Ежели кто будет сопротивляться, орите по сильней, пусть перепонки лопаются… Они от этого ещё шибчей ногами нарезают…
Он говорил, часто, неразмеренно, глотая окончания слов, пацаны стояли и лыбились корявыми улыбками. Воздух промозгло лез под их майки, рубашки, теребил мурашками руки и спину; пахло сыростью и лужной вонью…
Иванков, наставляя своё семейство, не заметил, как одна из камер повернулась в их сторону и впилась в них чёрным глазком. Естественно, не услышал он и как Сыроежкин, сидя за монитором, проговорил сухо и бесчувственно:
- Сегодня действо будет что надо ! Однако повеселюсь, повеселюсь…, многодетные постараются…
