Вы здесь

Ольга Максимова. Рассказы

В ожидании Пасхи

На часах почти одиннадцать вечера. Скоро там, за светящейся в темноте Останкинской башней, в древнем храме Святой Троицы начнется ночная служба, а я лежу с высокой температурой. Угораздило же так свалиться с бронхитом – в последний день перед Пасхой.
Я смотрю в окно: хочется увидеть звезды, ясность и глубину неба, - признаки торжественности этой ночи. Но небо в серых тучах, по стеклам мерно стучат дождевые капли.
За стеной в соседней комнате слышатся громкие голоса и смех. Общежитие бедное, часть комнат сдается, и я не знаю многих обитателей нашего этажа. Прислушиваюсь к звукам за стеной: празднуют Пасху? Нет, голоса пьяные, лексика не нормативна. А как хочется, чтобы хоть кто-нибудь сейчас рядом праздновал Пасху!
Чтобы не унывать, пытаюсь представить, как в далеком отсюда Полевском люди с куличами и пасхами в корзинках идут по темным улицам, пахнущим ночной сыростью. Во дворе освещенной церкви паркуются машины. Внутри уже теснота и легкая толкотня, нежно пахнет розами на Плащанице и куличами…

Немой

Он был глухонемой и жил за несколько улиц от нашего дома. Каждый день этот мальчик приходил в наш двор и наблюдал за тем, как играют дети.
В свои игры мы его не приглашали. Не потому, что плохо относились, нам это просто в голову не приходило. Мы могли бы узнать у его мамы, высокой, всегда бледной продавщицы, имя немого, но почему-то никогда так и не спросили.
Он подходил с неловкой улыбкой, шаркая ногами и сутулясь, и садился на корточки у края импровизированной спортивной площадки. Мы перекидывали мяч друг другу, а он вертел головой направо – налево, направо – налево, до тех пор, пока игра не заканчивалась, и дети не расходились по домам.
Когда кто-нибудь из игроков забивал гол или удачно отбивал мяч, немой вскакивал со своего места и издавал громкий мычащий звук. Большие синие глаза мальчика наполнялись светом, он улыбался, глубоко обнажая корни зубов, и взмахивал руками.
Не всем нравились эти зрительские порывы. Часто неудачливый игрок грозил ему кулаком или крутил пальцем у виска. Мальчик замолкал, и смущенно улыбаясь, садился обратно на корточки.

Встреча

Как-то лет десять назад во время сдачи сессии в Москве я заболела. Болезнь была непонятной: высокая температура, слабость, одышка, к тому же болела и кружилась голова. Несколько дней я кое-как перемогалась, продолжая ездить на занятия. Оставалось сдать еще два экзамена. Ни лекарств, ни денег на них не было, в кошельке лежал одинокий билет на обратный путь домой.

Поразмыслив над своим положением, я решила сходить в районную поликлинику. Сопровождать меня вызвался мой сокурсник Коля. До поликлиники, находящейся через два перекрестка от общежития, шли мы, как мне показалось, не менее получаса.

— Девушка, нам бы на прием, — просунулся Коля в окошко регистратуры. Из глубины окошка ответили:

— Московский полис есть? Тогда сто рублей.

Про бомжа

У Лешки Балабанова в сентябре сгорел дом. Пожар случился ночью: то ли замкнуло проводку, то ли сам он с вечера по пьяни бросил куда-то спичку. Вместе с домом сгорели все вещи и документы, Лешка едва успел в одних трусах выскочить в окно.
Ни друзей, ни родственников за 50 лет своей беспутной жизни он не приобрел. Поначалу он жил на пепелище, питаясь тем, что росло в огороде.
Но в октябре ударили морозы, выпал снег, и Лешка сильно замерз. Ноги от ступней до колен посинели и перестали повиноваться. На локтях он добрался до магазина в центре села, не смог вползти внутрь и лег у входа, замотавшись в сохранившийся от пожара большой кусок полиэтилена.
Появление у магазина голого Лешки сельчане встретили неодобрительно.
Выходящие с покупками местные старушки возмущались, что бомж лежит в центре села, и никто его не забирает.
Глава села, подойдя к Лешке, долго ругался, называя его пьяницей и тунеядцем и угрожал вывести на свалку.
Продавщицы пытались оттащить его подальше от магазина, чтобы своим видом не отгонял клиентов, но Лешка оказался слишком тяжелым, и его оставили в покое.

Великопостная вечерня

- Дон-дон-дон, - раздается где-то вдалеке над Москвой. Я прибавляю шаг, направляясь на звук мерных и печальных ударов.
Начинается Великий пост, и я иду на первую в своей жизни литургию Преждеосвященных Даров. Как-то о. Сергий сказал, что на этой службе лучше всего чувствуется дух поста. За его чистым духом я и спешу на колокольный звон по улицам шумной и душной языческой Москвы.
В главном монастырском соборе тепло и сумрачно, в притворе и самом храме много людей. Всего только восемь утра, но служба уже началась, где-то вверху на клиросе читают псалмы.
Я ничего не понимаю в богослужении, поэтому сразу пристраиваюсь в хвост одной из длинных очередей на исповедь. Очередь движется медленно. Невидимый чтец читает и читает что-то печальное и непонятное, внимание скользит по тексту, но не может ни за что зацепиться.
- Господи и Владыка живота моего, - наконец, узнаю слова знакомой по Пушкину молитвы. Голос батюшки из алтаря звучит грустно и приглушенно, будто из потустороннего мира. Мы падаем на пол, усердно делая земные поклоны. Слышно, как монах над нашими головами тоже падает на колени, и, отдышавшись, продолжает читать.

Кукла от Наташи

Когда мне было шесть лет, я сильно заболела и попала в областную пульмонологическую больницу. Родителей в наше детское отделение не пускали: боялись, что занесут инфекцию. Им разрешалось только посылать передачи и общаться с нами через форточку, стоя под окнами палаты.
Весь свой первый день в больнице я просидела на подоконнике. Мама уже давно уехала домой, а я все смотрела в окно на то место, где она стояла и ревела от страха и одиночества.
Нас в палате было четверо, и не всем девочкам нравилось мое поведение. Особенно возмущалась маленькая черненькая грузиночка Манана, которую врачи звали просто Маней. Но ее соседка заступилась за меня и по-взрослому сказала:
- Сначала и ты плакала, а потом привыкла. И она привыкнет и перестанет звать маму.
Так я познакомилась с Наташей - 12-летней девочкой с большими серыми глазами. У нее был какой-то тяжелый диагноз, говорили, что ей сделали операцию на легких.
С первых дней Наташа взяла надо мной шефство: приносила на мою кровать своих кукол, учила шить и менять на них одежду. Вставать и ходить ей было тяжело, это потом я узнала от санитарки. Но она не показывала вида.

Про звезду

В детстве из всех праздников больше всего я любила Новый год. Не только за подарки, запах мандаринов, еловой хвои и звенящих от мороза елочных игрушек, которые мы заносили домой в старой деревянной коробке из сарая. Я любила его за какую-то тайну, за непонятное мне самой предощущение чуда.

В те далекие годы мы с Витькой мечтали стать хоккеистами и почти все зимние дни проводили на катке.
Неподалеку от нашего дома, за огородами в сосновом лесу находился небольшой пруд. Когда-то там была свалка, но ее убрали, и образовавшаяся яма заполнилась водой. В декабре пруд застывал и превращался в каток. На его неровном льду играли в хоккей мальчишки из соседних домов.

Меня в игру брали редко. Мне полагалось стоять на снегу, пританцовывая от холода и болеть за наших. Наши были там, где Витька, и почти всегда они проигрывали.
- Это нам не повезло, – говорил Витька, когда вечером мы возвращались домой, - вот увидишь, мы им завтра накидаем.
Я кивала, зная, что и завтра будет то же самое. На наших глазах густел воздух, и в небе над темными силуэтами деревьев загорались яркие звезды.