Русский роман о любви. Книга 1. 15 глава. Ледоход

А я в правде буду взирать на лице Твое; пробудившись, буду насыщаться образом Твоим. «Псалтирь»

Апрель 1942 года. Красноярск

- Ну как, Николай, Вы себя чувствуете?
- Спасибо, доктор, Вы спасли мне жизнь.
- Родственники ваши знают, что Вы здесь?
- Нет, я хочу написать письмо матери.
- Я попрошу медицинскую сестру, пусть она напишет под Вашу диктовку родным, что с вами все в порядке. Мы оформим все документы, и месяца через полтора - два вы поедете домой. Немного прихрамывать будете, но это не страшно. Думаю, воевать вам больше не придется. Не огорчайтесь, на все Воля Божия.
- Как я смогу вас отблагодарить? Вы так много для меня сделали.
- Бога благодарите, а за меня помолитесь, я вижу, вы крестик носите. Он вас спас, а я всего лишь орудие в руках Божиих.
Уставший от разговора Николай уснул сном младенца, а пожилой священник шел по больничному коридору и думал, что где-то уже видел это благородное и волевое лицо. Оно вырисовывается словно из дореволюционной жизни.
- До чего же этот мальчик похож на одного его знакомого юношу из петербургских времен. Как две капли воды. Надо было поинтересоваться у него: откуда он родом. Может быть, с Урала?
Через неделю Николай окреп и поинтересовался у соседей по палате, кто его вернул в этот мир с того света. В палату светило солнце, и апрельские его лучи весело скользили по металлическим спинкам кроватей, по лицам выздоравливающих солдат. Словоохотливые соседи стали рассказывать Николаю всякие небылицы про профессора Войно - Ясенецкого, который возвращает людей из царства мертвых.
- У него очень серьезное и волевое лицо, лицо хирурга. Но как ему в наше время удается быть священником? - спрашивал Николай.
- Он всех исцеляет. Говорят, что его сюда из ссылки к нам направили, - ответил рыжий веснушчатый летчик по фамилии Попов, - и вот как дело было. У партийного начальника разболелась нога. Лечили его все красноярские знаменитости. Из Новосибирска профессора привезли. А нога все хуже. Уже гангрена началась, к ампутации дело идет. И тут кто-то вспомнил в крайкоме:
- Так ведь у нас свой хирург - профессор есть, Войно-Ясенецкий. По его методу даже в Австралии гнойные раны лечат. Правда, есть одна проблема, он еще и священник, вроде бы как.
- Да это делу не помешает. И где же профессор?
- В Мурте живет, ссыльный поселенец. Отправили в Мурту самолет. Везут хирурга в Красноярск. Сделал он операцию, ногу товарищу Голубеву спас. Ну уж после того товарищ Голубев его от себя не отпустил. Остался профессор в Красноярске.
- А еще был случай, - напомнил рыжему пареньку такой же молоденький лейтенант Георгий, выздоравливающий после операции на бедре.
- Помнишь, совсем недавно на первом этаже лежал контуженный молодой солдат. Санька его, кажется, звали. На фронте он потерял дар речи. Врачи ничего поделать не могли. И вот однажды утром - обход. Впереди сам профессор. Подходит к Саньке. Врачи докладывают: так, мол, и так, больной, лишенный речи после контузии. Главный только рукой повел. Всех из палаты прогнал, и на край койки сел. Взял солдата за руку и спрашивает - хочет ли он научиться говорить? Тот, конечно, кивает.
- Ты женщину когда-нибудь любил? Тот кивает.

- Помнишь ли имя своей любимой? Солдат кивает головой.

- Назови это имя.

У солдата не получается, не может он ничего выговорить. Лука встал и говорит, чтобы тот каждый день с утра до вечера твердил это имя. И с этим именем к нему вернется речь. Прошли сутки, вторые. Солдат старается, мычит, а имени выговорить не может. На третью ночь заснули все в палате, и вдруг будит Саньку сосед:

- Проснись, дурень, ты же кричишь. Таню какую-то поминаешь. Так Санька заговорил. Немоты как не бывало.

Май 1942 года. Ледоход на Енисее
Небо почернело. Река набухла под твердой рубахой, из неприметных глазу ледовых швов начала проступать сукровица енисейской воды. Холодна кровь Енисея. Черна, и пахнет смертью. Зовет посмотреть в свои глаза темная вода. Заблудиться в них, потеряться в бесконечных темных водных коридорах, увенчанных белым ледовым потолком.
И, вот, наконец, потолок трескается, вздымается над поверхностью воды. И белые остроугольные льдины идут одна на другую. Наступают. Хватают друг друга за горло. Подныривают. Спотыкаются. Падают. Величественно плывут, задирая ледовые головы вверх. Всматриваются в огромное неприступное небо и снова падают. Снова крошатся в тоске и обиде. Теряют себя. Теряют свою былую красоту и неприступность. Теряют свое высокомерие. Падают и раскалываются на мелкие осколки. Поднимаются вверх. Опускаются вниз.
- Такова жизнь, - Николай стоял на высоком берегу Енисея и смотрел на ледоход, – Кого из нас она не помолотила, кто не испытал на себе ледоход? Все вроде тихо и гладко, а потом раз…и все вдруг резко переломалось…
- Надо начинать все сначала, - заговорил в нем внутренний голос.
- А как? Спросил невидимого собеседника Николай. - Нога повреждена, не страшно. Страшно то, что душа перевернулась. И не знает, куда плыть, и не видит берега. А кругом только одна страшная черная вода…И скрежет…И хруст…И смерть твоих братьев. И тебя только чудом не затянуло в эту жуткую, кипящую злостью воронку.
Неподалеку от него на обрыве кто-то стоял. И с такой же грустью смотрел на проплывающие мимо льдины.
Человек в темном пальто стоял, не шевелясь. Глаза и лоб он прикрыл рукой, а губы у него неустанно шептали что-то. Прихрамывая, Николай подошел ближе. Человек читал девяностый псалом. Николай помнил слова этого псалма, так как его часто повторяла мать.
- Здравствуйте, Валентин Феликсович, - смущенно поздоровался Николай, когда тот закончил читать и замолчал, не убирая руку со лба.
- Здравствуйте, Николай, - ответил человек с нескрываемой радостью. Он повернулся к Николаю и шагнул в его сторону.
- Вы разве всех своих пациентов помните?
- Бывает, что человек на кого – то похож очень. Но не можешь вспомнить на кого. А просто ощущаешь, что ты знаешь этого человека. И это ощущение я запоминаю на всю жизнь.
- Как Вам ледоход?
- Мне он очень напоминает нашу жизнь. Нашу мышиную возню под огромным просторным небом. На котором нам всем хватит места, стоит только захотеть. Но мы этого не хотим и не понимаем, и стукаемся лбами, здесь на земле, и крошим себя и ближних, как вот эти льдины, гонимые ветром и течением жизни.
- Вы не только врач, но еще и философ. А почему Вы стали священником?
- Я хотел помогать людям. Спасать им жизнь. Но со временем понял, что спасать надо не только тело, но и душу. И спасение души на порядок важнее, поскольку речь идет не о нескольких десятках лет человеческой жизни, а о вечности.
-И как ее спасать? И где она душа?! Вот я ее никогда не видел! Взволнованно сказал Николай.
- Но ты ее чувствовал, Коля!
- Да чувствовал. Она, то улыбается, то плачет, то смеется, то печалится. А еще, может быть большой, наполняться любовью и радостью, а может съеживаться от страха как камера футбольного мяча. Но ведь это эмоции и плод больного воображения. Вы, как врач, это все должны понимать.
- Ты знаешь, Коля, эмоции можно отрезать от человека, а душа все равно останется. Душа – проводник того, что в мире называется высшей радостью. Такая радость недоступна животным. Эта радость в высшей степени отличает человека от животного.
- Что за радость? – с недоумением спросил Николай.
- Радость познания Бога, раз - ответил старый профессор, и глаза его засияли синим пронизывающим душу светом, и восторженно взглянули в потемневшее небо.
- Радость быть с Богом, два. Грузный и уставший врач величественно, как старинный корвет, двинулся в сторону госпиталя, и, удивленный Николай, прихрамывая, шел с ним рядом и видел, что действительно, этот пожилой человек, достойно проживший свою жизнь и спасший тысячи человеческих жизней, наполнен каким-то особым светом, напитан необычной, солнечной любовью к людям.
Они шли рядом, молчали, и понимали друг друга без слов. Когда они подошли к госпиталю, то священник на прощание благословил Николая. Вечером Николаю принесли книгу в потертой газетной обложке. Он открыл ее наобум, и стал читать:
22. И привели Его на место Голгофу, что значит: Лобное место.
23. И давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял.
24. Распявшие Его делили одежды Его, бросая жребий, кому что взять.
25. Был час третий, и распяли Его.
26. И была надпись вины Его: Царь Иудейский.
27. С Ним распяли двух разбойников, одного по правую, а другого по левую [сторону] Его.
28. И сбылось слово Писания: и к злодеям причтен.
29. Проходящие злословили Его, кивая головами своими и говоря: Э! Разрушающий храм, и в три дня созидающий!
30. Спаси Себя Самого и сойди со креста.
31. Подобно и первосвященники с книжниками, насмехаясь, говорили друг другу: других спасал, а Себя не может спасти.
32. Христос, Царь Израилев, пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы видели, и уверуем. И распятые с Ним поносили Его.
33. В шестом же часу настала тьма по всей земле и [продолжалась] до часа девятого.
34. В девятом часу возопил Иисус громким голосом: Элои! Элои! Ламма савахфани? - что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?
35. Некоторые из стоявших тут, услышав, говорили: вот, Илию зовет.
36. А один побежал, наполнил губку уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить, говоря: постойте, посмотрим, придет ли Илия снять Его.
37. Иисус же, возгласив громко, испустил дух.
38. И завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу.
Николай крепко задумался. Он догадался сразу, кто ему послал такой подарок. Действительно, на обложке книги была надпись: Николаю от архиепископа Луки Войно- Ясенецкого на долгую память и упование на помощь Божию во всех жизненных скорбях. Евангелие велит молиться за врагов, благословлять проклинающих нас, творить добро ненавидящим, прощать всем, кто бы что ни сделал дурного против нас.
Эту книгу Николай будет читать всю дорогу в поезде, и когда его увидит мать, то поразится, что глаза сына посмотрят на нее с мудрым и возвышенным чувством. Впервые в жизни он почувствует не только горечь от жизненных невзгод.
Он узнает, что значит страх Божий, когда боишься случайно поранить самого дорогого человека на свете, ведомый высшей силой, и когда понимаешь, что это осознание себя другим, совершенно новым человеком, дает удивительные силы и невыразимое мужество быть, бороться, и, наконец, просто иметь право называться человеком.