Голос

Послушник Павел был давно уже не юнцом, скорее зрелым мужем. Там, в миру, у него остались две взрослые дочери, которые «свили свои гнёзда», и то, что он оказался среди братии монастыря, была не прихоть, не стремление к подвигам духовным, как это случается с юношами, а, скорее, необходимость — найти душевный покой. Очень скоро Павел понял, что убежать от себя невозможно ни в монастырь, ни на край света. Душа — такая субстанция, которая связана с памятью, сознанием крепкими, невидимыми узами, и только внутреннее, коренное изменение, перерождение может принести покой в мятущуюся душу.

Прошло всего несколько недель с того дня, когда Павел после множества бесед с отцом Романом, игуменом монастыря, переступил порог обители в качестве послушника. По возрасту и состоянию здоровья Павел был определён на монастырскую кухню. На неловкое возражение послушника, что он в миру был музыкантом, певцом, а не поваром, игумен с улыбкой ответил, что пение псалмов очень помогает во время несения послушания.

— Ты же пел на клиросе, вот чисти картошку и пой «Благослови, душе моя, Господа» да «Хвали, душе моя, Господа», помнишь, надеюсь? — подбодрил Павла отец Роман и, благословив его, отправил с миром на кухню.

Так, с пением псалмов, Павел и нёс послушание, перечистив уже не один мешок картошки. «Удивительно устроен мозг человека, — думал Павел, — вот попроси меня произнести текст 145 псалма, не вспомню и пару строк, а спеть на знакомую мелодию от начала до конца — пожалуйста»! Когда голос послушника замолкал, память брала бразды правления и уносила Павла то на тридцать лет, то на год назад.

Тот августовский день он будет помнить всегда…

Музыканты собирали аппаратуру после очередного концерта. Эстрадный коллектив, солистом в котором был Пашка, назывался «Надежда». Коллектив пользовался известностью в республике. Поклонники и поклонницы традиционно осаждали служебный выход концертной площадки, чтобы получить автографы. Павел всегда впадал в кураж, когда молодые девчонки, строя глазки солисту, просили автограф или поцелуй. Это сейчас он понимал, что так тешил своё тщеславие, а тогда… Эх! Да, что греха таить, и сейчас воспоминания о весёлой молодости бывали, порой, очень приятны до того момента, пока в памяти не всплывал день после концерта тридцатилетней давности.

В «тот день» группа собиралась развлечься на природе, с шашлычками и выпивкой: бас-гитарист Генка отмечал День рождения. Аппаратура была погружена в автобус, провиант давно закуплен, оставалось выгрузить инструменты во Дворце культуры, и вот он — долгожданный отдых!

Денёк был чудесным! Уже ушла июльская духота, природа постепенно готовилась к осени: яблони и сливы напоминали беременных баб, которые вот-вот готовы разродиться. Платаны постепенно меняли свою окраску, кое-где зелень листьев плавно окрашивалась желтоватыми тонами. Долгий июльский зной дал о себе знать рано высохшей и пожелтевшей травой. Но всё равно, это было ещё лето! Автобус с музыкантами выехал на загородную трассу. Оставалось пересечь железнодорожный переезд, мост через реку, свернуть на просёлочную дорогу, а там и до леса рукой подать.

Аварии всегда происходят неожиданно. Совокупность каких-то нестыковок, деталей: успели «проскочить» переезд, а за ним, на «красный» сбоку вылетел грузовик. Столкновение, падение, удары, ранения… Именинник получил повреждения, не совместимые с жизнью, а он, Пашка, с тяжёлой черепно-мозговой травмой оказался не на пикнике, а в палате реанимации.

Реабилитация была долгой, но последствия от травмы преследовали Павла постоянно. Раздражительность, нетерпимость к любому дискомфорту, от бытового до климатического, страшная вспыльчивость, доходящая до рукоприкладства. Два-три раза в год необходима была госпитализация. В периоды ремиссии Павел был обычным человеком, женился, родил дочек.

Как большинство людей, Павел в детстве был крещён в Православной церкви заботливыми бабушками. После аварии он стал захаживать в местный храм: умиляло пение, умиротворяло пламя поставленной за здравие своё и ближних свечи, и обязательно Павел вспоминал Генку, бас-гитариста ансамбля «Надежда», ставя свечку на канун за его упокой. Однажды в храме у подсвечника Паша увидел Марию, знакомую, эстрадную певицу, которая пела на клиросе. Слово за слово, оказалось, что в хоре не хватает мужских голосов, и после прослушивания Павел стал певчим церковного клироса.

II

Именно с этого момента начались в жизни Павла неприятности особого плана — духовные. Если в миру он худо-бедно справлялся с раздражительностью, то на клиросе это было не всегда в его силах. Раньше он никогда не замечал за собой, что страдает слуховыми галлюцинациями. Но здесь, наверху, на клиросе, невидимкой появлялся некто или нечто и начинал нашёптывать противненьким голоском всякие мысли. Вот, к примеру, регент сделал замечание всей партии, а «голос» шепчет: давай, поспорь с ним. И Пашка, действительно, начинал пререкаться с регентом, вызывая у того раздражение. Или: посмотри, как Машка-то из сопрано хороша! И Павел стоял, вперившись глазами своими бесстыжими на «прелести» Машки (когда на улице южного городка +40º, а на клиросе +30º, куда ж Машке прятать свои «прелести»?). Певец и исповедовался, и причащался, а «голос» не исчезал. Он прижился на Пашкином месте у пульта, как приживаются возле столовой бездомные коты и собаки. Если бы «голос» имел видимую плоть, то точно был бы похож на зверушку, которая приветливо машет хвостом, встречая любимого хозяина…

Павел дочищал большущую кастрюлю картошки, а мысли унесли его на год назад, и опять на клирос. В летний душный вечер, стоя на вечерней службе, Павел опять услышал «голос». В этот раз «голос» переключил внимание Павла на певчего, стоящего рядом. Певец что-то подсказывал другому певчему, при этом отбивая пульс ногой. «Голос» шептал: «Дай ему по физиономии, пусть не умничает! Дай, не бойся, тебе ничего не будет». Павел хотел было принять боксёрскую позу, но, видимо, Ангел-Хранитель подсказал спасительную мысль о силе Креста. Павел совершил крестное знамение и успокоился. «Голос» зашептал:

— Поосторожней с руками, размахался!

Этот гадкий «голос» так измучил Павла, что он стал подумывать об уходе из хора. «Пойду, — думал Пашка, — в ресторан петь». Но вопреки таким думам отправился в монастырь.

Удивительно, но здесь «голос» отстал от Павла. Слуховых галлюцинаций не было!

Наблюдая за послушником, игумен отмечал его трудолюбие, приветливость в общении с братией, беспрекословное повиновение. Отец Роман решил порадовать Павла и перевёл его послушником на монастырский клирос. Но, как только Павел стал клиросным, «голос» снова появился.

— Какой ты, Паша, смиренный, как тебе чёрный цвет к лицу, а поёшь-то ты лучше всех! Ну, кто они такие, вот эти монахи, стоящие рядом?! Так, гундосят что-то под нос себе, а ты — певец! Твой голос должен звучать громче всех, чтобы игумен услышал. Сделает тебя регентом! — шептал «голос». Павел начал, было, читать в уме Иисусову молитву, как его учили братья, но тут же услышал:

— Да, брось ты! Пусть там, на кухне да в коровнике читают, а ты, Паша, пой да погромче!

И Павел как взвыл, ну, точно пастух в горах, созывающий стадо, что отец Роман бросил грозный взгляд в сторону клироса.

III

Так повторялось несколько раз. Измученный «голосом», Павел решил вступить с ним в разговор, чтобы узнать, что тому от него нужно. И «голос», радуясь вниманию, ответил:

— Да, бес я, клиросный. Тщеславных люблю очень, которые голосом своим «упиваются», гордятся, «возносятся» над остальными; или тех, которые всё прислушиваются друг к другу, не для того, чтобы построить аккорд, а, чтобы осудить. А ты, Паша, как петь начинаешь, так я и таю. Какой голос!

— Но, если ты такой сведущий, то, наверно, знаешь, что я не тщеславиться пришёл на клирос, а петь, для души.

— Хочешь сказать, что никогда не был тщеславным?! А вспомни свою молодость, Паша, концерты, поклонниц. Да ты всегда был одержим тщеславием и блудными помыслами! И никуда твоё «барахло» не делось, всё сюда, на клирос, притащил!

— Да, что ты ко мне прицепился?! Я не хуже других, — парировал Павел.

— За других не беспокойся, нас, клиросных, целый отряд. Младший бесовский состав. В основном — «лейтенанты».

— И у регента есть? — с опаской спросил Павел.

— Там свои смотрящие, «полковники» и «генералы».

— Ты хочешь сказать, что и у священников есть? — прошептал Пашка.

— Ими занимаются войска особого назначения. Мы редко с ними пересекаемся.

Павел не верил своим ушам, но он задал «голосу» ещё вопрос:

— А почему ты не донимаешь меня на кухне? Я ведь там тоже пою.

— Так, занимаясь чисткой картошки, ты поёшь своему Богу, тебе не перед кем выпендриваться! Кухня не по моей части.

Клиросный бес или «голос» не унимался. Ему льстило внимание Павла, и он продолжал:

— Знаешь, как занятно на церковном клиросе? Литургии не люблю — скучно, а на Всенощном бдении есть, над чем повеселиться. Читают «Шестопсалмие», а клирошане-то болтают, болтают без умолку! То-то весело! Или после Литии хлеб вам освящённый принесут, и ваше внимание от молитвы оторвано. А каноны? Умора! Вы сами-то понимаете, что поёте? Слова не выговариваете, будто в рот горящие угли попали. В книгах путаетесь, гласы не знаете. И хоть бы раз взяли ноты да поучили дома. А нам-то что? Веселье! — «голос» распалялся и не умолкал.

Павел вспомнил Иисусову молитву, стал шептать, пытаясь заглушить назойливого собеседника.

— Ладно, ладно, ухожу, но не прощаюсь!

Пришёл Павел к игумену, покаялся, да вновь на кухню попросился. Наверно, ещё не достаточно картошки перечистил. Отец Роман в душе порадовался за послушника, и снова благословил его на хозяйственный труд, только в коровнике. Павел смиренно принял новое послушание. Как только он затягивал псалом, коровы дружно мычали, перепеть их было невозможно.

Не ведомо, станет послушник Павел монахом, отстанет ли от него навязчивый «голос» навсегда? Но известно точно, где есть молитва и смирение, молитва и рассуждение, там «голосу» делать нечего. Он просто не слышен.