Как всё таки величественна осень,
когда простых законов бытия,
она вдруг осознание приносит -
того, что не умру вовек и я.
Того, что в неизбежности Закона
за жертвенником скрыта благодать.
Природе так привычно и знакомо-
рождаться, умирать,
и воскресать.
Ведь изначально в каждое творенье
Творцом уже заложена Весна,
и жизнь, что копит Веру и терпенье,
на вечность и любовь обречена.
Я лежал умирая в больнице,
я дышал атмосферой тюрьмы.
Видел смерти пустые глазницы,
видел пир я во время чумы.
Видел я как снимают одежды
во дворе превращая в золу.
Видел как умирает надежда
на заплёванном, грязном полу.
Видел взгляды в которых и тени
человеческого не найти.
Слышал злое рычание фени
из прокуренной "волчьей" груди.
Видел я как мала и убога
наша совесть людская подчас...
А ещё часто видел я Бога,
что ходил, сострадая, меж нас.
Молчал седой Ирусалим...
Высоких стен и грозных башен
Был вид величествен и страшен.
Кружили вороны над ним.
Ирусалим, Ирусалим,
Ты, убивающий пророков,
Обитель зависти, пороков,
Ты первенец,
Ты был храним
Любовью Бога Саваофа.
Но в недрах каменной души,
Утратив святость за гроши,
Тобой воздвигнута Голгофа...
Опять неслышно, точно вор,
Прокралась ночь через забор.
В тюремный двор.
И взмахом чёрного крыла
Последний отблеск прогнала
Седая мгла.
А в недрах каменных гробов,
Среди хозяев и рабов
И бритых лбов,
В глазок заполненных "квартир"
Смеётся пьяный конвоир,
Но этот мир
Опять куда то на восток
мой поезд дальних сообщений,
роняя ломанные тени
летит жуя электроток.
Опять мелькающих столбов
в уме я складываю числа,
и нахожу я в этом смысла
намного больше, чем от слов,
Наша жизнь -- каждый день карнавал,
Удивительных масок так много.
Помню ту, что вчера надевал,
Когда в церкви молился я Богу.
Одиночество - это город,
Многолюдной глуши.
Одиночество - это голод
Нищей души.
Одиночество - это утро,
Под вопросом - зачем?
Одиночество - это хутор
Без деревни совсем.
