Гендерная идеология в наши дни является инструментом власти. Примерно также, как в средние века — и, особенно, после Реформации — в качестве инструмента власти использовалась религия. Принцип Аугсбургского мира, «Чья власть, того и вера», был вполне обратим — чья вера, того и власть. Утвердить свою власть над людьми можно было, принудив людей верить и молиться так, как скажет правитель. Это, конечно, могло иметь очень мало отношения к собственно, вере в Бога и богословским спорам как таковым — речь шла именно о власти. Во времена королевы Елизаветы Английской Папа Римский считал, что Елизавета — узурпаторша и еретичка, которой ни один добрый христианин не должен быть верен, а вот Архиепископ Кентерберийский, понятно, считал ровно наоборот, и быть католиком или англиканином означало, прежде всего, присягать различным центрам власти. Богословские рассуждения имели очень мало отношения к делу. Они превращались в символы лояльности той или другой стороне.
Идеологическое содержание, в принципе, может и отсутствовать — допустим, могущественный правитель N провозглашает, что носить, скажем, малиновую одежду есть признак доброго и справедливого человека, находящегося на правильной стороне истории, а носить одежды других цветов — гнусный обычай, выдающий злобных троглодитов, которым не место в цивилизованном обществе. Этими словами малиновая одежда из предмета нейтрального превращается в знак лояльности и повиновения правителю N, и в инструмент распространения его власти — те, кто напоказ облачаются в малиновое, признают именно за N право решать, кто тут добр и справедлив, и кто находится на правильной стороне истории, а к кому нужно принимать строгие меры, как к злобным троглодитам.
