Вы здесь

Не от мира сего. Части 7-9 (Иеромонах Дамаскин (Кристенсен)

Иеромонах Серафим (Роуз)

Части 1,2;   3,4;   ;   7–9;   

Жизнь и учение иеромонаха Серафима (Роуза) Платинского

ЧАСТЬ VII
Дети

Ушло дитя любви... Нет, не мертва она, В небесной школе дочка пребывает.
Там наша тщетная забота не нужна, Там Сам Христос малютку наставляет.
Генри Уордсворт Лонгфелло.

Среди тех, кого взяли на попечение супруги Андерсоны, была и многодетная незамужняя женщина, весьма неуравновешенная по характеру. Назовем ее Джулией. От трех отцов прижила она троих сыновей. Обратившись в Православие, она прожила у Андерсонов больше года. Средний сын, красивый паренек мулат (выберем ему имя Феофил) очень сдружился с ровесницей, дочкой Андерсонов, очаровательной белокурой девочкой Маргаритой. В 1969 году девочка тяжело заболела. Доктора лишь разводили руками. Поражен был весь организм, и, стараясь вылечить один недуг, они усугубляли другой. Маргарита таяла на глазах, очень страдала, и надежды на выздоровление уже не оставалось. Безутешно рыдали родные. Владимир и Сильвия решили в столь трудное для семьи время отослать старших детей, дабы те не находились постоянно под гнетом горя. 12 летнюю дочь Сильвию они отправили в женский монастырь в Сан-Франциско, 11 летнего Томми (крестного сына о. Серафим) — в Платину. В скиту мальчик оказался очень полезен по хозяйству отцам. Каждый день он пешком ходил в школу далеко внизу, у подножия горы. 3-го ноября 1972 года, почти год спустя после приезда Томми, отцы получили печальное известие о кончине Маргариты.

Отец Серафим отвел мальчика в трапезную, усадил и принялся объяснять, как души невинных детей, вроде Маргариты, восхищаются Богом сразу на небеса. Мальчик смекнул, куда клонит его крестный отец.

— Она умерла? — спросил он.

— Нет, она вознеслась на Небо, — и о. Серафим не смог сдержать слез. Заплакали и о. Герман с Томми.

На следующий день все отправились к Андерсонам. Сильвия обратилась к ним с просьбой, подсказанной Томми, попросила разрешения похоронить дочь в монастыре. Ее бы утешала мысль, что всегда можно приехать в этот тихий уголок и побыть с дочкой. Отцы согласились и незамедлительно получили разрешение от местных властей.

Отпевание усопшей проходило в женском монастыре в Сан-Франциско, где некогда Владимир непосредственно познакомился с Православием. Вокруг гроба, сделанного Владимиром собственными руками, собрались монахини. Маргарита лежала в белом платьице, лицо ее запечатлело невинность и покой, многие русские монахини плакали. «Она словно ангел», — говорили они. Шестеро детей Владимира со свечами стояли подле гроба, слушая молитву по почившей сестре. К стоявшим подле гроба о. Герману и о. Серафиму подошел верный друг Маргариты, Феофил.

— Можно я буду жить у вас? — спросил мальчик.

— А почему вдруг? — спросил о. Герман.

— Хочу жить в лесу, а не в городе. Мама согласна, теперь дело за вами.

— Ты же знаешь, у нас сейчас Томми гостит. Вот он уедет, тогда милости просим, — сказал о. Герман.

— Честно?

— Честно!

Неожиданно на похоронах возникло досадное осложнение: архиепископ Антоний отказался благословить погребение девочки в Платине. Отец Герман угадал причину: будет при монастыре кладбище — значит, монастырь останется там навечно. Потому-то Владыка и отказал. И так все несколько долгих часов ожидали перед открытым гробом, что же делать дальше. Монахини очень огорчились: несмотря на то, что они умастили тело миром и ароматическими маслами, уже ощущался запах разложения. Наконец, священник позвонил архиеп. Антонию и сказал, сколько бед причиняет тот отказом. И Владыке пришлось уступить.

Гроб поставили на монастырский грузовик и повезли в Платину в сопровождении сыновей Владимира: Томми и Базила. На протяжении всего долгого 5 часового пути мальчики пели «Христос воскресе из мертвых». и другие церковные песнопения, дабы поднять дух и поддерживать память о Рае. Приехав в монастырь раньше других, они поставили гроб посреди церкви. Подъехали Андерсоны. Отец Герман сказал: «Нам нужно денно нощно бдеть возле усопшей. Пусть все по очереди читают над ней Псалтирь».

Меж тем Сильвия выбрала место на склоне горы, чуть выше скита, вырыли могилу. Вечером в скит заглянул Валентина Харви. Она была незнакома с Андерсонами и, конечно, не подозревала, что у них умерла дочь. Поэтому была поражена, войдя в церковь и увидев гроб, вокруг которого стояли дети со свечами. Не случайно в тот день заглянула она в скит. Так совпало, что много лет спустя ее дочь выйдет замуж за сына Владимира, Базила.

Маргариту в ту ночь не оставили в одиночестве. Отцы и все Андерсоны попеременно читали Псалтирь. Утром гроб вынесли. Впереди процессии шел один из сыновей Андерсонов с крестом, свитым матерью из роз. Отцы Серафим и Герман не могли оторвать взгляда от поднимающихся в гору. Нежные детские лица, озаренные мерцающими огоньками свечей, тихий покойный лес, вызолоченный поздней осенью. «Чудесная картина, верно?» — шепнул о. Герман собрату.

Когда усопшую предали земле, о. Герман обратился к семье: «Вы счастливые люди, что дочь ваша и сестра упокоилась здесь, в свободном краю. Вас не преследуют, как в Советском Союзе, за то, что соблюдаете православный обычай и хороните дочь подобающе, за то, что приходите молиться сюда. Счастливы вы и потому, что та, которая недавно жила среди вас, сейчас на Небе молится о вас. Одной нашей предстоятельницей пред Богом прибавилось, и мы вверяем ее Господу».

Исполненные этого светлого чувства, присутствующие долее не скорбели, а радовались как на Паху: попрана смерть, в Рай возносятся усопшие. В тот день благодать Господня пребывала на всей семье Андерсонов, и они чувствовали это. Точно спустилось в этот укромный уголок небесное облако и окутало всех. Стоя у могилы со слезами радости на глазах, Сильвия сказала отцам: «Сегодня — самый счастливый день в моей жизни». Плод чрева ее пребывал сейчас на Небесах в молитвах о ней, оставшейся на земле. Едва Андерсоны распрощались с отцами и отбыли, пошел дождь — еще один знак благодати. А отцы размышляли над Божиим Провидением: первая девочка, переступившая порог их монастыря, обрела там вечный покой.

Томми андерсону так полюбился скит, что в 1974 году он вернулся и стал ходить в школу в Платине. Но окончился и этот год, настала пора уезжать, мальчик прощался с отцами со слезами на глазах. «Сохрани его Господь истинным христианином!» — пометил о. Серафим в своей летописи. Впоследствии Томми поступил в семинарию, завел семью, растя детей в Православии, и навсегда остался другом платинских отцов. Навещал их и старший сын Джулии, порой оставался в ските на месяц и долее.

Но кто поистине обрел там второй дом, так это маленький Феофил. Отцы чувствовали, что его привела к ним Маргарита, ведь именно на ее похоронах мальчик впервые попал в скит. Ее маленький друг был «трудный» ребенок, ему выпало немало испытаний в жизни. Отца он не знал и, будучи единственным темнокожим ребенком в семье, чувствовал, что не такой, как все. Воспитанием его, по сути, никто не занимался, жизнь была безотрадной — не мудрено, что он так захотел жить в скиту.

В июне 1975 года о. Серафим забрал мальчика из Сан-Франциско и с той поры заменил ему отца. Как и братия, мальчик не отличался кротким нравом, и о. Серафим выражал свои опасения о. Герману, не слишком ли поздно они взяли мальчика. Конечно, за личиной дерзости и бунтливости они прозревали в нем любящее сердце.

Как было уговорено с его матерью, через год мальчик должен был вернуться в Сан-Франциско. По дороге он стал плакать, просить разрешения пожить в скиту подольше. Отец Серафим не смог отказать ему, не возражала и мать.

И с той поры у отцов появился незаменимый помощник по хозяйству. Сил он не жалел: спозаранку растапливал печь, готовил пищу, колол дрова, помогал в типографии. Отец Серафим находил время, чтобы заниматься его образованием, от истории до мировой литературы. Из любви к звездам купил телескоп и начал учить Феофила и других ребят астрономии. За несколько лет он даже научил Феофила читать по церковнославянски и переводить на английский церковные службы.

Исстари на Руси сироты считались Божьими детьми, под Его покровительством и водительством. Попав в скит по провидению Божьему, Феофил нашел столь необходимую детскому сердцу любовь. Да и у о. Серафима потеплело на сердце — обязывала забота о Божием дитяти. Конечно, из-за своего приемыша о. Серафим пролил немало слез и провел не одну ночь без сна. Возможно, мальчик не заметил и не оценил этого, но Бог видел всё: это помогло спасению о. Серафима.

Больше любви открывалось в его сердце — больше приходилось и страдать. В дальнейшем немало «трудных» детей подолгу живало в скиту, набираясь пользы от простой, естественной и покойной монастырской жизни. В 1978 году по договоренности с родителями и учителями в скит приехал русский паренек Сергей, у него не клеилась жизнь ни в школе, ни дома. Отец Серафим и ему помог не отстать от школы. Много позже отец мальчика писал письмо: «Не знаю, как и благодарить Вас, о. Серафим. Вы так много делаете для Сергея. Он счастлив, душа его умирилась, он полюбил работу. Из несчастного ребенка он превратился в цветущего юношу. Спасибо Вам и о. Герману».

Когда рядом дети, сердце умягчается. Возможно, кто-то скажет: не монашеское это дело — воспитывать детей. Однако и у самого преп. Германа были крестные сыновья, мальчики— полукровки от матерей алеуток и отцов — русских торговцев мехами на Аляске. Дети оставались у него, жили в отшельническом покое и тишине, напитываясь христианской любовью и благочестием. Платинские отцы, не задаваясь такой целью, невольно следовали по стопам своего небесного покровителя. Наблюдая много лет, они пришли к выводу, что детям легче приспособить себя к жизни в скиту, нежели взрослым, уже отравленным «удобной» жизнью и мирскими благами. Отец Серафим любил детей за простоту, прямодушие и чистоту. О своих монастырских приемышах он сказал однажды: «Они — мое утешение».

Новые братия

Первое и главное в монашеской жизни — доверие, которое приходит с опытом.
О. Серафим (Роуз).

Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов.
Гал. 6:2.

Примечательно, что о. Серафим и о. Герман, последовав в монашестве примеру взаимного послушания преп. Паисия и его сотаинника Виссариона, прожили уединенно вдвоем четыре года, потом к ним присоединились новые братия. Ровно столько же прошло времени, прежде чем к преп. Паисию и Виссариону стали примыкать люди. В житии преп. Паисия говорится:

«Но не долго наслаждахуся таковаго, тихаго, сладкаго по Бозе, душе же утешного и безмолвного жития, точию четыре лета, и мала более. И друзии по братии, приходящии от мира во иночество, видящее таковое наше любовное с братом сожительство, ревностию возревноваша к таковому же житию себе прилучити».

В 1973 год накатила первая волна желавших избрать монашескую стезю. Вначале был крестный сын о. Серафима, Лаврентий. Сами братия никоим образом не пытались привлечь людей, дабы те делили их судьбу. «Прежде всего потому, что жизнь в единодушии, которую мы ведем в условиях материальной скудости и необустроенности, по плечу лишь людям свободным, жаждущим этого», — объяснял о. Серафим. Однако такие нашлись, и отцы приняли это как Божие провидение. Получив известие о скором приезде очередного страждущего, о. Серафим записал: «Дел здесь хватит больше, чем на четверых. Хорошо, что Господь посылает нам помощников. Но каждая пара рук — это еще и душа, безмерно глубокая, и мы молим Господа, чтобы не направить ко злу посылаемых нам, а чтобы Его силой укрепить узы любви и братства».

С расширением Братства о. Серафим всё более уповал на о. Германа. «Это тот человек, который сможет привести к единству душ и мыслей, ибо сами мы, бедные американцы, этого не достигнем, поскольку еще наша православная вера не окрепла». Однажды в отсутствии о. Германа он сказал братии: «Нам надобно ценить отца Германа. Он — провидец».

Энергичный о. Герман стал главой, настоятелем общины, а тихий о. Серафим — ее духовным водителем, он предпочитал разговаривать с глазу на глаз. Каждый вечер он задерживался после службы, чтобы выслушать всё «наболевшее» у каждого брата. И этот обычай они позаимствовали у преп. Паисия Величковского — святой Отец не расставался с ним и тогда, когда возглавил монастырь. Он установил исповедание помыслов, дабы на корню пресекать дурные наклонности, пока их не разжег дьявол. В житии преп. Паисия говорится:

«Исповедание помыслов от всех, паче же от новоначальных, на всяк вечер да бывает к духовным отцам. Яко исповедание есть основание истиннаго покаяния и грехов прощение, и надежда спасения душе, с печалию о гресех истинно кающейся. Аще же случилось бы между братьями некое смущение, то отнюдь в той же день да будет истинное примирение, по писанию: солнце да не зайдет во гневе вашем».

Как уже говорилось, правильный подход к «исповеданию помыслов» способствует единодушию, столь необходимому в монашестве, неправильный подход наносит непоправимый ущерб. Еп. Нектарий, повидавший на своем веку и то, и другое, предостерегал отцов от неосторожного использования этого правила, и они приступали к нему со страхом Божиим и трепетом. Отец Серафим давал всем исповедующимся простой бесхитростный совет: «Смотри за собой в оба! Познавай себя!»

Один молодой человек, приехавший в монастырь в 1975 году, так вспоминал наставления о. Серафима: «В феврале я крестился в Лос Анжелесе и, как все новообращенные, желал получить от Православия самого наилучшего. И обрести это собирался в монашестве. В начале лета я приехал в монастырь преп. Германа. Настоятелем о. Серафиму было назначено ежевечернее после службы выслушивать мои помыслы. Признаюсь, первые дни я побаивался его. Казалось, он видит меня насквозь, читает самые сокровенные мысли. Впрочем, он относился ко мне заботливо и сострадательно. Протестантство не подготовило меня к исповеди, а жаль, иначе мои беседы с о. Серафимом были бы плодотворнее. Мы спокойно и сдержанно беседовали, в основном о жизни души. Конечно, о. Серафим дал мне очень много, заложил основу веры, дабы выстояла она во дни испытаний, ожидавших меня».

В 1973 году в празднование церковного Нового года (1/14-го сентября) о. Серафим написал обнадеживающие строки: «Новый год. Братия живут в согласии, монастырская жизнь в глуши их воодушевляет. Подобная жизнь в «единодушии», построенная на полной откровенности и послушании, в этом веке утеряна на Руси, и лишь чудом, Божией милостью мы возрождаем ее. На прошлой неделе нас посетил архим. Спиридон, дважды отслужил литургию, напитав братию духовной радостью и силой».

Желавшие испытать себя на монашеском поприще начинали как «трудники» и лишь после некоторого обговоренного испытательного срока получали подрясник и скуфью послушника. Послушничество обычно длится три года, и после учебы, исполнения послушаний и иных испытаний можно принять постриг. Как и в прочих монастырях, в скиту преп. Германа послушникам не полагалось разговаривать друг с другом, ни с гостями мирянами. Главное внимание концентрировалось на внутреннем сосредоточении, а не на внешнем. Отец Серафим отмечал: «Священному Преданию и житиям святых отводилось особое место в образовании ума и сердца. В трапезной всегда читаются духовные наставления, у каждого брата — определенное ему индивидуально духовное чтение».

С первых дней братия постановили, что не будут «отпускать» послушников по просьбам епископов. «Нам важна душа человека, а не «нужды церкви или рабочие руки»», — пояснял о. Серафим.

Случалось, что в обители жило одновременно до 14-ти человек, каждый со своими заботами и запросами. Отцы хотели напитать их души «твердой» духовной пищей, но понимали: учить с позиций «своего мнения» Православию нельзя. Как говорил преп. Паисий: «Кто имеет братию под своим водительством, не должен наставлять и поучать по своему разумению и проницательности,. но в согласии со святыми Отцами».

Перед о. Германом и о. Серафимом встала задача растолковать последующему поколению жизнь, столь отличную от мирской. Раз новые братия выбрали стезю служения Господу, отцам необходимо было донести до них святоотеческое учение о самоотречении.

Ради этого о. Серафим принялся выборочно переводить на английский из основных святоотеческих работ. Одной из таких оказалась «Руководство к духовной жизни, в ответах на вопрошение учеников» пустынников VI века Варсонофия и Иоанна. Он выбрал цитаты для каждого в отдельности брата, живущего тогда в обители. Он обнаружил, что святые Отцы прошлого задавались теми же вопросами, что и сегодняшние ревнители христианства, а их ответы разбивали укоренившиеся домыслы и заблуждения. Старцы показали природу греха: фарисейства, расчетливости, осуждения, лени, плотских мечтаний, отсутствия внутреннего бдения. И указали практические пути их искоренения и обретения добродетели.

В румынском монастыре Драгомирна преп. Паисий во вечерам собирал братию в трапезной и читал им свои переводы из святых Отцов. Отец Серафим сейчас делал то же самое. Обращаясь к работе святых Варсонофия и Иоанна, он замедлял чтение, дабы донести до слушателей каждое слово.

Отец Герман был безмерно рад: какое смелое наставление молодым. Он сказал брату Лаврентию: «Поистине исторический момент: древних отцов пустынников — из VI века! — теперь знают еще в одной стране. Впервые переведен их труд на английский! Теперь наши братия смогут вырасти духовными великанами».

Однако в последующие месяцы братия один за другим покидали монастырь. На очередное чтение к о. Серафиму пришло в трапезную лишь трое.

— Что-то духовные семена святых не взошли, — посетовал о. Герман. — И почему бы?

— Почва скудна, — ответил о. Серафим.

Отец Серафим прилагал евангельскую притчу о сеятеле к Америке, почве каменистой и скудной (Мк. 4:5,6). В отличие от Старого Света здесь нет глубоких корней, нет «глубины земной». Мудрое слово люди принимают с радостью, но без глубокого осознания, поэтому оно и иссякает быстро в душе, и когда приходит время понести скорби и лишения ради богоданной мудрости, чахлые всходы святоотечества в душах людей не выдерживают, опаляются солнцем и увядают.

Отец Серафим был убежден, что бороться с американским верхоглядством можно, насаждая постоянство и приверженность делу, потому он неоднократно повторял и монахам, и мирянам, сколь важно каждодневное богослужение и чтение Священных книг. «Истинно, важнейшей добродетелью в наше время является долготерпение. Без него мы пропадем», — писал он.

Сколько еще людей пройдет мимо них с о. Германом в поисках монашеского призвания. Отец Серафим как духовный наставник набирался опыта, выделял главные качества души, определяющие успех или неудачу подвизающихся. В статье о монашестве в древней Галлии он писал: «Тогда, как и сегодня, интерес к монашеству зиждился в основном на праздной мечтательности, оторванной от повседневной борьбы, унижений, необходимых, чтобы выковать истинную евангельскую духовность». Он отмечал, что монашествующие Отцы как восточной, так и западной Церкви «указывали на необходимость простой работы, видя связь готовности работать с истинным смирением к стяжанию духовности. Рвение к работе — мерило духовного развития. Соблюдение этого принципа и придает некоторую «обыденность» и даже «грубоватость» жизни настоящего православного монастыря в наши дни. Попавший в такие «экстремальные» условия послушник сразу обнаружит, сколь велика его тяга к праздности и покою». Суровых испытаний в послушничестве аввы Дорофея (VI в., Египет) и более близкого, почти современника, оптинского старца Иосифа, ни один из нынешних легковесных искателей монашества не выдержал бы. По словам о. Серафима, «они часто покидают монастырь под предлогом «недостаточной духовности», не понимая, что лишают себя духовной пристани, что в праздных скитаниях «идеального монастыря» не найти. Лень — не самый страшный грех искателей монашества. Но без любви к труду они никогда не смогут вступить на путь монашеского борения, не поймут простейших истин духовной борьбы».

Чрезмерное подвижническое усердие запрещалось в монастыре, дабы послушники не впали в прелесть, преувеличивая свои силы, но и простая монастырская дисциплина, отсутствие «удобств» служило хорошей проверкой силы духа послушников. Отец Серафим понимал, как трудно молодым людям отрешиться от привычной жизни своих сверстников в миру и встать на подлинно монашеский путь борения. Он писал: «Несмотря на то, что цель монашества — неотмирность, он существует в мире сем и, разумеется, отражает современную нам жизнь. Избалованные, самодовольные и себялюбивые юноши (а в основном приходят такие) тащат за собой весь мирской «багаж» отношения к жизни, привычки, что в свою очередь влияет на жизнь монастыря. Конечно, ополчаясь на них, можно свести на «нет» их влияние, но стоит дать послабление — и любой самый строгий монастырь незаметно, мало помалу подпадет влиянию мира.

Истинное православное монашество по своей природе враждебно современному принципу «удобности». Монах постоянно в работе, он не дает себе поблажек, а жертвует собой, предает себя сердцем и душой горнему. В этом и состоит главное отличие от мирской жизни, основанной на принципах хилиазма (призыв облегчить, обустроить земное бытие человека). Сознательное предание себя борьбе с этими принципами и обычаями современной «удобной» жизни встречается ныне редко, да и не всегда это безопасно. Поэтому неудивительно, что сегодняшнее монашество слабо — оно отражает общую слабость Православия в современной жизни».

Всех приезжавших отцы привечали с любовью и заботой, и как же огорчительно было для них, когда их воспитанники отрывались от истоков монашеской жизни, едва прикоснувшись! Многие поначалу были преисполнены самых серьезных намерений и успевали добиться немалого в скиту. Но «хоть дух силен, плоть немощна», и весь образ домонастырской жизни звал, тянул назад. Самих о. Серафима и о. Германа не поработила культура современной Америки, не раздавил мир сей. Но у каждого были на то свои причины: о. Серафим всегда чурался общества, пронизанного материализмом, а о. Герман детство провел в Германии, позже в заботах о матери и сестре ему было некогда искать личных удовольствий.

Один из послушников, соблазнившийся былой «хорошей» жизнью, покинул монастырь, никого не предупредив, оставив подрясник во дворе. Потом вернулся, покаялся. и снова убежал. Так повторялось не раз и не два. Отец Серафим жалел юношу. В летописи он отметил: «Сколь хрупка у молодых любовь к Православию и решимость не отступать!» И далее: «Сохрани наши послушники страх Божий в сердцах своих, решись они служить Богу невзирая ни на что — отошли бы все тяготы и искушения, и ничто бы не мешало им спасать свои души».

Отец Серафим всячески избегал роли «богоносного старца» в отношениях с молодыми послушниками, он знал, что нужно воспитать у них доверительное отношение и открытость в общении с духовным отцом. «Будущему монаху важно научиться не доверять собственным суждениям, — писал он, далее цитируя постановления киновитянам преп. Кассиана Римлянина. — «. Если хотим последовать евангельской заповеди и быть подражателями Апостола и всей первенствующей церкви, или Отцев, которые в наши времена последовали добродетелям и совершенству их, то не должны мы полагаться на свои мнения, обещая себе евангельское совершенство от этого холодного и жалкого состояния; но последуя стопам их, должны стараться не обманывать самих себя и так будем исполнять монастырское благочиние и постановления, чтобы нам отречься от этого мира»».

Этот монашеский принцип был испытан веками. И у себя в монастыре о. Серафим находил ему достаточно подтверждений. Отошедшим от этого правила было уже не суждено вернуться на монашескую стезю.

Показательный пример одного молодого человека, которого отцы привели к Православию. Посетив почти все православные монастыри в Америке, он приехал в Платину, вознамерившись провести там целый год. Через неделю он переменил свое решение и задумал поехать на Гавайи. Его усовестили, и он согласился задержаться еще немного, но сказал: «Я не отступлю от своего решения, на душе у меня покой». Отец Серафим увидел в этом наглядный пример слепоты и глухоты ко всему, кроме собственного «мнения», которое неизвестно откуда залетает в голову. Брат этот немало помог в типографии, но прошел месяц, и он отправился, куда и замышлял. В тот день дождь лил как из ведра. Юноша подошел к отцам и сказал: «Всё работаете? Ну ну, это дело хорошее. А я хочу от жизни наслаждений». Вскоре он прислал письмо: «мнение» его о жизни на Гавайях оказалось ошибочным, никому он там был не нужен, заботы, докучавшие в монастыре, не оставили его и в миру. Отец Серафим вынужден был признать, что «можно подвести лошадь к воде, но заставить пить нельзя». Однако его заботило, что станет с душой его духовного чада. Оставалось только желать, чтобы Господь ниспослал ему «благотворные страдания». После принятия Православия брат этот был чист душой, полон идеалов. После «загула» в мире духовно переменился, что запечатлелось и в его облике. Отцы, приехавшие его встречать на конечную автобусную остановку, не узнали бывшего брата.

Описал о. Серафим и другой случай. Один из братий весьма преуспел на пути к монашеству. На Преображение после всенощной, после проникновенной проповеди о. Серафима, на вершине горы, он едва сумел спуститься — слезы радости застили глаза. «Да сохранит Господь в нем это доброе чувство, да не остынет сердце его», — записал о. Серафим. Не прошло и двух месяцев, как брат этот захандрил. Он пенял отцам, что те совершают службу неканонизированному святому (игум. Назарию Валаамскому), негодовал на богослужениях, которые раньше приводили дух в радость. Несколькими днями позже он и вовсе покинул монастырь. «Вот наглядный пример того, как стремление стать «мудрее мудрецов», самонадеянная критика приводят к утрате благодати Божией, — писал о. Серафим, — охладев духом, сей брат очень скоро увидел огромную разницу во взглядах своих и Братства и вернулся в мир. Кто там будет духовно наставлять его? Господи, научи нас вести брань с нашими сокрытыми страстями и пребывать в страхе!»

Но и в миру отошедшие братия не преуспели в духовности, как убедились отцы. Один из «блудных сынов» напомнил о. Серафиму бесплодную смоковницу. «Господи! Сподоби нас принести плоды, а не терять зеленые листья!» — молил о. Серафим.

Он понимал, что упование на собственное мнение — результат глухоты и слепоты к воле Божией. Достаточно смиренно размыслить над обстоятельствами жизни, и сразу увидится воля свыше, нужно только вооружить глаза верой. Например, проскитавшись две недели, один из братии вернулся в монастырь, голодный и холодный. Отец Серафим подметил: «Накануне его ухода мы читали Евангелие: «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9:62). А накануне возвращения — притчу о блудном сыне».

Святоотеческое правило — не обольщаться собственным мнением — полезно не только монахам. Однажды, когда за трапезой сидело 19 человек (православных священников и мирян), о. Серафим заметил, «сколь различны их духовная направленность и заботы. И сколь безрадостна судьба тех, кто уповает на свои силы. Только те, кто не думает о своей «умудренности», а мнение свое полагает недостаточным, могут надеяться на духовный расцвет».

Отец серафим, прожив плечом к плечу с о. Германом не один год, придавал огромное значение единению душ, и как трудно ему было принимать тех, кого это вообще не трогало. Сам он не жалел себя в работе, и до чего ж невыносимо ему было наблюдать праздность и суесловие братии, ждущих, что кто-то придет и распорядится, что им делать дальше. Еще хуже того, когда они вдруг затевали мелочные — даже и не по монашеским меркам — споры. Однажды, услышав, как «старший» брат громогласно выговаривает Феофилу за то, что тот, чистя зубы, «истратил много талой воды», о. Серафим сказал, что подобные стычки «порождают разрушительный дух». О том же говорил авва Дорофей, наставлявший земляков — монахов египтян:

«Каждый из нас оставил, что имел; имевший великое, и имевший что-нибудь, и тот оставил, что имел, каждый по силе своей. И приходя в монастырь, маловажными вещами исполняем пристрастие наше (в нашем случае — талая вода). Однако мы не должны так делать: но как мы отреклись от мира и вещей его, так должны отречься и от самого пристрастия к вещам и знать, в чём состоит сие отречение, и зачем мы пришли в монастырь, и что значит одеяние, в которое мы облеклись; должны сообразоваться с ним подвизаться, подобно Отцам нашим». Чтобы добиться единодушия в монастыре, нужно, чтобы братия видели перспективу общего дела, верили в общую цель и четко ее представляли, радовались возможности работать ради нее на любом поприще. Противоположность этому — «своекоштное» монашество, неправильное по форме объединение людей без общей цели, где всякий делает, что ему вздумается, живут этакими старыми девами и холостяками. Об одном из искавших такого прибежища о. Серафим писал с болью сердца: «Он просто ищет теплый уголок, где бы ему не мешали, где он мог бы жить своей жизнью. Послушание для него — чисто внешнее, и только в необходимых рамках, дабы не пошатнуть сове маленькое благополучие, не прикипая сердцем к делам Братства. Сейчас уже очевидно, что его цели расходятся с нашими, но он пока держится за нас душевной привязанностью. Нам претит мысль отсылать его прочь, чтобы искал себе истинных единомышленников (хотя, очевидно, он их не найдет), но не хочется и тащить такой «балласт», требуя от него, что он должен исполнять добровольно. Его выходки порой донельзя опустошают меня и о. Германа, ибо он ставит под сомнение всю нашу жизнь, толком не поняв и не оценив ее. Да, эта жизнь трудна, требует великого борения, невероятной душевной чуткости и напряжения — ее легко порушить».

За десять лет через Братство прошло более 50-ти человек. Духовное руководство, забота о насущных потребностях людей, не говоря уже о запросах их души, требовали от отцов огромных сил. Отцы пришли к заключению, что «чем больше людей, тем меньше толку». По очереди ломался то один, то другой старый грузовик, и требовалось их чинить. Однажды о. Серафим бросил: «Сперва дьявол портит нам машины, потом — послушников».

Терпеть у себя «своекоштных» монахов — тяжкий крест, но еще тяжелее видеть, как лишают себя богоданной возможности подлинные искатели монашества, которым не хватило упорства. Отец Серафим премного огорчался и однажды даже сказал о. Герману: «Хоть бы они вообще больше не приходили!» Новые братия никак не выучивались ни единодушию, ни взаимному доверию — краеугольным принципам Братства. Помнится, именно это предрекал Владыка Иоанн, привидевшись о. Серафиму много лет назад.

И всё же не напрасно несли отцы этот тяжкий крест. «Мы убедились на опыте, — писал о. Серафим, — что всякий, пришедший к нам с добрым сердцем и живой верой в преп. Германа и архиеп. Иоанна, всё же получил некое духовное утешение — по вере своей». Кое-кто из братии раскрылся характером, развил свою личность. Отец Герман сам испытал это, когда принял Православие. Он говорил: «В Джорданвилле все монахи на вид одинаковые, а по сути — разные, у каждого свой, отличный от других, неповторимый внутренний мир. В мирянах я заметил обратное: они все разные внешне, зато в душе у всех одно — печать обмирщенности».

Был среди братии один, которого поначалу сочли полоумным. Монашеское окружение преобразило его. Очевидно, суетный, пестрый, наэлектризованный мир, завораживающее влияние телевидения были губительны для его простодушной натуры. Оказавшись вне мира сего, этот брат уверился в своих силах, стал хорошим, совершенно нормальным человеком. Подметили отцы перемены и в его облике. Раньше паренек был вечно насуплен, глядел исподлобья. Теперь же чело разгладилось, в голубых глазах появилась улыбка.

Несомненно, Господь затронул его душу. Однажды этот брат, белый как полотно, прибежал к о. Герману и рассказал следующее: он работал на большой тяжелой машине перед монастырем, как вдруг явственно услышал голос: «Отойди!» Без раздумий он послушался, и в тот же миг тяжелый механизм сорвался с подпорок и рухнул наземь. Не отойди брат в сторону, его бы смяло в лепешку, искалечив, а то и лишив жизни. Он сказал, что познал теперь, что такое Ангел— хранитель.

У о. Германа и о. Серафима забот, как говорится, был полон рот, хотя поначалу они и не помышляли «основать монастырь». Всякого человека они привечали как дар Господень, хотя порой, судя чисто по человечески, люди эти были «совсем не подарок». Всякого, кто возжелал встать на стезю монашества, они принимали, следуя завету преп. Паисия: «Не отвергну никого из приходящих ко мне». Они также держались правила — никого не выгонять, разве что поведение того или иного брата становилось буйным и угрожало другим. Коль скоро Господь посылал им брата, не их дело решать, сколько ему пробыть в монастыре. Они жили и трудились с уверенностью: если брат не приживется, он сам это поймет и уйдет. Отцы старались каждому дать как можно больше, какие бы тяготы и невзгоды ни сулило это им самим. По словам преп. Паисия: «Новый брат — новая молитва».

Пустынь для американок

Вдали от шума и суеты мира, в тихих монашеских убежищах, в пустынных местностях, наводящих на мысль о вечности, тысячелетие жены Святой Руси трудились ради своего спасения. Стремясь прежде всего приобрести смиренномудрие... Они старались быть невидимыми, незаметными, скрытыми в тихих кельях за монастырскими стенами, расположенными за отдаленными реками и озерами, в забытых скитах, спрятанных в зеленых чащах, в тени плакучих ив и березовых рощ, которые одни только и слышали их тихую молитву и нежное пение и видели их созерцающими свадебную горницу их Божественного Жениха, Христа.
Игум. Герман (Подмошенский).

Отец Герман вспоминает: «Порой о. Серафим бывал столь отрешенным, безмолвным, что казалось, он никогда не выйдет из этого состояния. Природу он ценил как источник непостижимого соприкосновения с Богом и, пребывая в ней, погружался в пучины собственного внутреннего мира. Как утешительно видеть, сколь глубоко радовался он, созерцая пустынь. Я нередко задумывался: неужто более нет молодых американцев, чувствующих столь же глубок, способных разделить его радость?»

Со времени знакомства с о. Адрианом о. Герман (в ту пору просто 20 летний юноша Глеб) начал общаться с американцами, недавно принявшими Православие. Отец Адриан познакомил его с тремя своими подопечными — они жили в деревеньке близ Ново Дивеевского монастыря. Прощаясь тогда с Глебом, о. Адриан настоятельно просил его не только помогать новообращенных в переводах с русского, но и заново, с позиции их восприятия учиться Православию. Их новый взгляд чрезвычайно полезен тем, для кого Православие сделалось «прописной истиной». «Кто знает, доколе Господь будет попускать нечестивость, расползающуюся по Америке. Времени терять нельзя, нужно передавать людям опыт православной жизни, а это непросто — из-за различия культур. Как-то привьется побег Православия на новой ветви?» — говорил о. Адриан.

Дружбу с теми новообращенными о. Герман пронес через всю жизнь. Особенно сблизилась с Братством уже упоминавшаяся Нина Секо — она также всем сердцем чаяла православной жизни, о которой рассказывал о. Адриан. В результате многолетней переписки с платинскими отцами она тоже приобщилась монашества.

В 1973 году Нина приехала в Сан-Франциско с восточного побережья. Зная о ее монашеских устремлениях, люди посоветовали обратиться в русский монастырь, но, будучи американкой, она боялась, что не приживется там. Отец Серафим подбодрил ее в письме, указав: «Храните в тайне свое чаяние монашества, живите в согласии со всеми, помогайте страждущим (но упаси Вас Бог навязывать помощь!), молите Бога и нашего предстоятеля Владыку Иоанна указать Вам скорейший исход из мирской суеты. Не нужно сейчас стараться всё «обустроить». Достаточно иметь в сердце горячее желание пустыни, в чём мы постараемся помочь».

Позже Нина посетовала в письме, что удручена церковной жизнью в мире. Отец Серафим написал в ответ:

Дорогая сестра во Христе Нина!

Приветствую Вас о Господе!

По тону Вашего письма чувствую, что Вы нуждаетесь в «назидании». Вряд ли смогу дать его Вам, однако, как и все американцы православные, я замахиваюсь на большее. Попробую написать Вам несколько строк.

Вы правы, положение в Сан-Франциско (в церковной жизни) малорадостное, и не пытайтесь приспособиться или сделать вид. Не мудрено, что Вас это огорчает, однако именно в такие минуты и проверяется добродетельность. Нельзя предаваться унынию, разувериться из-за своей «неопытности». Спросите себя: а может, всё не так уж безнадежно? Вы не случайно оказались там, хотя, возможно, и не в соответствии с Вашими планами. Может, Вам в глубине души и собственные чаяния уже начинают казаться безумством? Когда такое случается со мной, я задаюсь вопросом: «А есть ли у меня выбор? Не большее ли безумство жизнь всего остального мира? Так что держитесь и благодарите Бога, что он испытывает Вашу веру.

Чтобы Вас не поглотил мелочный церковный мирок, СОЗДАЙТЕ МИР СОБСТВЕННЫЙ, ВНУТРЕННИЙ. Он, по сути, и есть подлинный церковный мир подвижников и пустынников, всех тех «чудаков», которые на дают угаснуть искре в нашей душе. Сегодня, когда пустынь уже нечто несвойственное Церкви, голоса пустынников особенно важны. Значит ли это, что мы должны уподобиться им? Нет, просто мы любим их и хотим, чтобы хоть в малом жизнь наша напоминала их, если, конечно, Господь смилуется о нас, а не погубит во грехах наших, самости и мраке кромешном.

Отец Серафим и о. Герман знали, что в дореволюционной России монахинь было в три раза больше, чем монахов. Для американок православное монашество у них на родине, по сути, только— только зарождалось, и негде было следовать пустынническому идеалу, что было весьма прискорбно: женщины не только могли бы там преуспеть в жизни духовной, как и мужчины, но они были еще более приспособлены к подобной жизни, ибо независимы от церковной иерархии. Леса на севере России помнят немало великих святых пустынниц. Платинские отцы рассудили: а почему бы американкам не иметь свою пустынь? Тогда они еще не знали, что осуществлять это выпадет им.

В феврале 1975 года Нина приехала в Платину и сказала отцам, что всё больше подумывает обосноваться на лоне природы, в тишине. Она нашла подругу единомышленницу, стедентку— вокалистку Барбару Мак Карти. Отец Серафим отмечал: «Обе стремятся к отшельничеству, к жизни неприхотливой. Сколько же им предстоит претерпеть поначалу: расстаться с упованием на собственные силы, непрестанно бороться, вырабатывать смирение и доверие».

Барбара пришла к Православию в 1968 году, и ее увлек идеал монашеского отшельничества после того, как в одном из первых номеров «Православного Слова» она прочитала о затерянных скитах в Канаде. В 1972 году она оставила занятия вокалом и отправилась в паломничество по этим скитам. В 1974 году поехала в греческий монастырь на острове Хиос, где пробыла более года.

5-го июля 1975 года Барбара и Нина приехали в Платину в первый раз. Отцы сразу же проводили их в церковь. После молитвы Барбара подошла к о. Герману:

— Мне нравится пустынь. Здесь хорошо. Возьмите меня сюда.

Отец Герман видел, что женщина не шутит, но не вполне понимал, что она имеет в виду. «Может, появилась еще одна душа, которая хочет потрудиться во благо нашего общего дела?» — подумал о. Герман.

— Обещайте, батюшка, что пострижете меня в монахини и оставите здесь.

— Обещаю! — не вдумываясь в суть, посулил о. Герман. Отозвав его в сторону, о. Серафим прошептал:

— Ты понимаешь, что говоришь?! Она — женщина, а у нас мужской скит!

Отцу Герману вспомнились и праведница из жития св. Фруктуозия Испанского, и Мария Олонецкая, и Анастасия Паданская и другие пустынножительницы прошлого.

— Почему бы не поделиться мечтой об отшельничестве с такими же жаждущими? — спросил он о. Серафима. — Почему бы не облечь в дело праведное желание, коль скоро мы можем этому поспособствовать?

Отец Серафим кивнул, перекрестился и, улыбнувшись, отошел: конечно, он положит все силы ради дела высокого, вольного и исполненного духовной красоты — ради устремления души, тоскующей о монашеской пустыни.

Не прошло и двух недель, как Барбара вернулась в скит по своей воле. Полпути от Рединга она шла пешком, ночевала в лесу. Три дня провела в домике для гостей неподалеку от монастыря, напитываясь духовными советами аввы Дорофея и немного работая. Желание удалиться от мира лишь усилилось. Отцы побаивались, как бы она, увлекшись, не потеряла трезвение православной жизни и, как могли, остужали ее излишнее рвение. Из скита она уехала с намерением обосноваться с Ниной в Этне и зажить тихой полумонашеской жизнью. В Этне Нина жила недалеко от Янгов, а Барбара — на золотом прииске, принадлежащем тетке Сюзанны Янг. Когда женщины в следующий раз приехали в Платину, о. Серафим рассказал им о «православной жизни в страхе Божием и трепете и вместе с тем в покое, трудах и молитве, и чтоб находилось время и для миссионерской работы, и чтобы было единомыслие с теми, кто примкнет впоследствии».

В октябре Барбара тяжело заболела, и ей пришлось вернуться домой, в штат Огайо. Заехав в Платину, она почти не находила сил говорить и уехала в слезах.

Однако следующим летом она вернулась! Ее намерения не изменились, а наоборот, окрепли. С неделю она жила в монастырском доме для гостей и, казалось, была весьма довольна своим послушанием: ей назначили рыть яму для фундамента еще одного домика на другом склоне горы, где вскоре суждено было появиться скиту св. Илии. Она исправно посещала и службы, и трапезы, а во время работы любовалась горами и ущельем.

О помощи Братства Барбаре осуществить мечту о. Серафим писал: «Что это — наша «забава» или начало ее новой жизни? Одному Богу известно. Похоже, такова наша участь: делать что-то, из ряда вон выходящее, чтобы не погасла искорка духовного борения, чтобы не потерять из виду главной цели. И тем немногим, кто нас «разгадал», мы просто обязаны помочь».

Алексею Янгу он писал: «Барбара чувствует себя хорошо. Сейчас пишет письмо матери. С «церковно политической» точки зрения, ее пребывание с нами «чревато опасными последствиями», и если кто из «официальных кругов» спросит, дадим такой ответ: мы стараемся привить ей «вкус» к пустыни и в то же время сдерживаем ее порыв уйти в отшельницы. Отец Герман разрешает ей отсутствовать не более трех дней кряду, чтобы она не пропадала из виду. Один Бог знает, к чему приведет ее столь страстное желание пустыни, мы не хотим это желание ни тушить, ни загонять в узкие рамки «готовых советов». Покамест этим летом мы одни, и молодых душ, гораздых к соблазну, поблизости нет. Примеры из русской истории XX века показывают: тех, кто радеет о таких «сумасбродах», самих потом начинают преследовать, впрочем, нам это хорошо известно».

Еп. Нектарий с любовью благословил Барбару, велел ей крепиться: «Уповай на Бога, и путь твой будет светел».

Духовность Барбары коренилась в ее тонкой артистической натуре. Как и платинские отцы, она чувствовала близость к природе. Она не расставалась со своей любимой книгой «Духовные поучения» св. Макария Великого, из которой явствует, что высокая цель всегда сочетается с трезвым, «сугубо земным» ее воплощением. Святоотеческая литература и любовь к музыке помогли Барбаре увидеть в суровой природе Платины красоту Божьего творения, которой она сама причастна. Но мало только лелеять это чувство в собственной душе, хотелось поделиться им с другими: так певец всем существом своим впитывает величие музыки, получает вдохновение свыше и несет его слушателям. Редкие свободные от молитвы минуты она посвящала переводу Священного Предания с греческого, переписывала русские тексты о монашеском пустынножительстве для «Православного Слова», иногда даже сама набирала их в типографии, когда отцы бывали перегружены работой.

Но при первой же возможности исчезала в своей сокровенной пустыни. Порой она молилась всю ночь напролет, и с рассветом ветер и эхо доносили до отцов ее голос.

«Припоминаю такой случай, — пишет о. Герман. — Церковная смута отразилась в ту пору и на Братстве. На душе было неспокойно, напряженность и неопределенность нависли тучей, и Барбара была в курсе наших дел. Однажды она попала мне «под горячую руку», и, поведав о наших невзгодах, я попросил ее некоторое время не приходить. Она послушалась и ушла в лес. Только тогда до меня дошло: возможно, она голодна и пришла за провизией. Я написал записку с извинением, захватил кое-что из снеди и отнес в лощину. Так на дереве висел короб, где оставляли пищу для Барбары.

Смеркалось. Я спустился по склону, выискивая взглядом обусловленное дерево, и никак не мог найти. Вдруг из-за горы донеслось чудесное пение. То была знаменитая ария Элеоноры из последнего акта «Силы судьбы» Верди, ария мольба «Боже, мира, мира, мира прошу». В то смутное время не придумать было молитвы уместней.

Пение парило по всей лощине и уносилось к подножию горы. А над ее вершиной зажглась первая вечерняя звезда и проклюнулся серп месяца. И мне подумалось: «До чего же благодарна эта душа за нашу жизнь, даже обделенная хлебом насущным!» Никто из новой братии не выказывал такой любви к пустыни, так серьезно не руководствовался в жизни учением святых Отцов.

Опустилась ночь. Ария сменилась мелодичным византийским песнопением в сокрушении души. «Как поделиться мне с ней той малой толикой Афона, что сокрыта в сердце?» — подумал я, слушая греческие напевы.

Несколькими годами позже мечта моя исполнилась. Мой афонский духовный наставник, схимонах Никодим, благословил монашескую мантию для этой американки, отдавшей себя и свой чудный голос Создателю».

Меньшие братья

О Боже, расшири в нас чувство товарищества со всеми живыми существами, с нашими меньшими братьями, которым Ты дал эту землю, как общий дом с нами. Да уразумеем, что они живут не для нас только, но для себя самих и для Тебя, что они наслаждаются радостью жизни так же, как и мы, и служат Тебе на своем месте лучше, чем мы на своем.
Св. Василий Великий.

Однажды утром, вскоре после переезда отцов в Платину, округа огласилась громким кукареканьем.

Отцы вскочили, бросились в трапезную и. увидели на столе петуха! Они терялись в догадках: откуда он взялся, как проник в трапезную? Петух же продолжал кукарекать.

Тут из-за дверей раздался смех. Оказалось, что их друг, дьякон Николай, по пути увидал красавца петуха и решил купить в подарок отцам. Приехал он ночью и поместил петуха в трапезную.

В лучах рассвета петух предстал во всей красе: оперение блестело и переливалось на солнце золотом, пурпуром, синим и ярко зеленым. «Никогда ничего подобного не видел, — признавался о. Герман, — будто из иного мира к нам залетел».

Петуху явно нравилось на новом месте. Он быстро освоился и уже по хозяйски разгуливал по двору. Он стал «третьим братом» в скиту, и его «послушанием» было будить братий по утрам на молитву. Он приучил их доверять ему больше, чем будильнику. Петух, пробуждающий к молитве, — образ евангельский, он напоминает о предательстве и покаянии ап. Петра. Неспроста на Руси петухов называют «Петя».

В семье о. Серафима, когда он был ребенком, держали кур, и он построил новому гостю курятник, а к зиме съездил в город и купил четыре белоснежных курицы, с тем, чтобы в скиту не переводились свежие яйца. Курятник помещался рядом с кухней, и куры были всегда на виду. Сколь точен был их распорядок дня: они забирались на насест не раньше захода солнца, а просыпались точно с рассветом. О. Серафим также заметил, что у кур разные характеры, разная походка, они по разному ищут пищу, кудахчут. Одну из них, самую «говорливую», он прозвал «Певуньей», другую — бойкую и задиристую — «Драчуньей», а ее всегдашнюю жертву — «Золушкой». Даже имея куриные мозги, можно остаться «личностью»! Бала у о. Серафима любимица, которую он кликал по русски — «Румянец». Она не отходила от него ни на шаг.

К весне курятник перенесли подальше. Место кур заняли другие «братья меньшие». Однако покой в жизнь пустыни внес именно «золотой петушок», и случайным посетителям не понять причины.

Прожив в Платине не один год, отцы не заводили ни собак, ни кошек, в строгости своей полагая, что скит — неподходящее место для домашних тварей. Но в один прекрасный день Нина Секо привезла подарок. Она попросила о. Германа закрыть глаза и подставить руки. Открыв глаза, он увидел у себя в руках серого котенка. Отец Герман хотел было отказаться, но практичная Нина спросила, не докучают ли отцам мыши. «Ну, что ж, — обратился о. Герман к котенку, — поймаешь за час мышь — останешься, не поймаешь — придется распрощаться».

Новый гость деловито устремился под дом. Не прошло и 15-ти минут, как перед Ниной и о. Германом появился котенок с мышью в зубах. Добычу свою он сложил у ног о. Германа. Что ж, послушание выполнено — котенок остался. А вскоре появились и другие.

Давно уже подметили отцы, что окрест водятся гремучие змеи. Порой о. Герман находил смертоносную гадину даже в своей келье прямо в клобуке или на кровати. Однако появились кошки, и змей стало меньше. Отцы смекнули: раньше змей привлекало обилие мышей, поубавилось мышей, значит, змеям поживиться нечем. Таким образом, из нежелательных в монастыре «домашних тварей» кошки превратились в тружениц, блюстительниц чистоты.

Поскольку «неканонично» давать какому-либо животному имя святого, отцы присваивали кошкам название того или иного места, связанного с жизнью святых. Так, кошка, приблудившаяся в день поминовения преп. Германа Аляскинского, получила кличку «Аляска»; объявившаяся на праздник св. Феодора Тирского, звалась «Тирой» и т. п. Грустноглазая дымчатая кошка, подобранная в день прославления иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте», соответственно была и прозвана — «Скорбящей».

Постоянной спутницей о. Серафима сделалась Тира. Пестрая мелкая кошечка стала воистину матриархом кошачьего клана, никто не смел ей перечить. Даже в келье о. Серафима она вела себя по царски. Удобно устраивалась у него на коленях, когда он, к примеру, печатал какую-нибудь статью, и он боялся пошевелиться или встать, чтобы не потревожить гостью. Однажды, зайдя в одну из рабочих комнат, он увидел, что Тира принесла котят прямо среди бумаг на его редакторском столе!

Но собак о. Серафим любил куда больше. Конечно, ни одна из них не могла заменить ему любимого четвероногого друга детских лет Дитто, но в один прекрасный день на монастырский двор забежал большой рыжий, с черным «воротником» пес, похожий на немецкую овчарку. Он быстро подружился с отцами. «А что, может оставим его?» — с сомнением спросил о. Серафим. Но у собаки был ошейник, значит и хозяин, поэтому отцы повесили объявление в магазине в Платине. Вскоре хозяин и впрямь объявился. Приехал на грузовике, чтобы забрать своего Мерфи. Пес виновато припал к земле, с ужасом глядя на хозяина, — видно, не сладко ему жилось, не видел он ничего, кроме брани и побоев. Отцу Серафиму было жаль расставаться с псом.

Но несколько дней спустя Мерфи снова объявился! И снова приехал грозный хозяин. «Живо в машину! — скомандовал он и ударил пса. — Если снова к вам прибежит, оставляйте у себя!» — сказал он напоследок.

Ждать долго не пришлось. Через 15 минут Мерфи вернулся. Отец Серафим втайне ликовал. «Мирское» собачье имя поменяли, отныне пса звали «Свир», ибо впервые он появился на праздник преп. Александра Свирского. Более благодарного существа отцы, по собственному признанию, не знавали. Может, таким пес стал настрадавшись. Он был необыкновенно умен, в глазах светились доброта и смирение. Всем-то он хорош: и проводит, и поиграет, и приласкается, и защитит. Он отвадил от монастыря медведей и пум, хотя лаял очень редко и никогда — без причины. Известны случаи, когда он помогал заблудившимся братьям найти дорогу к монастырю.

Отец Серафим редко ласкал Свира. Пес прекрасно понимал хозяина и без слов. Тому достаточно было пристально взглянуть в преданные собачьи глаза — так он некогда смотрел в глаза Дитто.

Жили в монастыре и павлины, они разгуливали по двору, отыскивая корм. По весне у них отрастали на хвостах дивные переливающиеся перья — творение Божественной десницы, образ красоты, искусства Создателя. К сожалению, не выжили голубки, коих так любил о. Спиридон: однажды ночью они стали добычей сов.

Окрестные олени сделались почти ручными. В монастыре они чувствовали себя в безопасности: охотники там не угрожали. В одном из писем о. Серафим заметил: «В разгаре лето, охотничий сезон, и олени держатся поближе к нам. Сейчас я сижу во дворе, а подле меня — пятеро оленей, вот трое пьют из нашего «родника»».

На глазах у отцов из крошечной малютки выросла красивая лань. В июне 1972 года о. Серафим писал: «Два дня тому назад наша недавняя малютка родила двух оленят — и прямо против церкви! Не прошло и полдня, как мать их нам «показала», причем они уже, хотя и не твердо, держались на ногах. Любопытно: «малютка» не устроила им никакого «гнезда». Поводила их по двору, потом они заснули — кто где, сама же она легла поодаль. Три дня не уходили они со двора — значит, «доверяют» нам. Случайно раз увидели олененка под «деревом св. Герасима», где висит икона, — очень трогательное зрелище».

Из всех оленей о. Серафим выделял одного — светлого (отчего и получил прозвище «Белан») крупного самца, отличавшегося величественной красотой. Грудь у него поросла пушистой белой шерстью. Горделиво, по царски шествовал он по лесу, признавая в монахах друзей. Подходил совсем близко, позволял себя гладить, ел с рук.

Однажды, когда охотничий сезон был в разгаре, на дороге к монастырю показался джип. Белан разгуливал по монастырскому подворью и, ничего не подозревая, пошел на шум. Один из братьев бросился вдогонку, крича на ходу: «Стой, Белан! Назад!» Джип остановился. Сидевшие в нем, конечно, увидели оленя и, конечно же, услышали крики. Белан, однако не остановился, миновал церковь и не успел отойти трех метров, как грянул выстрел. Красавец олень упал замертво. Подоспел о. Герман. «Что вы делаете?! — закричал он, указывая на знак «Охота запрещена», — здесь частные владения!» Но охотников, которые были явно навеселе, это не вразумило. Один из них нацелил еще дымящееся ружье на о. Германа. «Что-что ты сказал?!» — угрожающе вопросил он. Отец Герман не стал вступать в бессмысленные препирательства и ушел. Вскоре охотники убрались восвояси.

Отец Серафим был потрясен нелепым и жестоким убийством Белана. Войдя в церковь, он горько зарыдал. Также горько плакал он над своим любимым псом в детстве, не изменилась за годы его детская душа.

Уже живя в скиту, братия узнали о некоторых «опытах», проводимых в Советском Союзе. Касались они влияния животных на людей. Большевики полагали, что кошки, собаки и прочая домашняя живность (кроме скота) — «буржуазные пережитки», и в некоторых районах их вообще истребили. Много лет спустя психологи сравнили поведение людей из этих областей с другими, теми, которым дозволялось держать живность. Так вот: люди, лишенные «общества» братьев меньших, были подавлены, нервозны, более склонны к самоубийствам. Вывод напрашивался сам собой: животные своим присутствием оказывают целительное влияние на человека

Отцы убедились в этом на собственном опыте. При напряженной работе в скиту они получали от животных отдохновение и облегчение от трудов. Порой к отцам в типографию забредала кошка, самостоятельно открыв дверь, или вдруг семья малиновок вила гнездо прямо под окном — и разом спадали оковы мирских забот перед неоспоримым чудом Божьего творения, напоминая, что и человек — частичка этого творения. Какое зверью дело до сломанных грузовиков, печатных прессов, наборных машин, их не волнуют заботы церковные или денежные, столь обременявшие отцов.

Отец Герман говорит: «Жизнь у нас простая, близкая к природе, и у животных в ней свое место. В современной обмирщенной обстановке, напротив, они лишены естественной среды, живой силы, им неуютно в рукотворном людском мире. Вглядитесь в глаза зверушек: они не просто милые пушистые игрушки, а существа, которых надобно принимать всерьез, у них свое мироощущение. Они, кажется, вот вот обратятся к нам: «Водите же в мир Божий! Вы принадлежите вечности!»»

В минуту покоя, вспоминает о. Герман, у их с о. Серафимом ног собирались «братья меньшие»: Свир приветливо помахивал хвостом и преданно смотрел в глаза, рядом тихо пристраивалась Киса, кошка с красивыми белыми лапками.

— Как ты думаешь, — спросил о. Серафима в одну из таких минут о. Герман, — в чём смысл всех этих животных?

— Чтобы напомнить нам о Рае, — ответил о. Серафим.

Православный уголок Америки

Нужно изучать церковную службу и церковный устав, так как красота христианского богослужения
и глубина выше ангельской, это связь земли с Небом. Это хор Ангелов и людей,
стремящихся к соединению своих сердец с Богом и воли своей с волей Божией.
Старец Захария (Троице Сергиева Лавра)

Попав впервые в Свято Германовский скит, еп. Нектарий оглядел всё с благоговением, с благодарностью перекрестился и сказал: «Это чудо!»

В России на глазах еп. Нектария безбожники бандиты, захватившие власть, поразившие всю страну как чума, закрыли Оптину пустынь. В Америке он явился свидетелем того, как Русская Зарубежная Церковь, оторванная от колыбели российской духовности, начинала утрачивать «вкус» неотмирности. (Как помнит читатель, дело дошло до преследования собственного иерарха— чудотворца!) Видел еп. Нектарий и то, как задыхается епархия Сан-Франциско под гнетом чиновничьего мировоззрения. В этом городе в 60 е годы поднялся на его глазах «прилив стихий вероотступничества», по выражению свят. Игнатия (Брянчанинова). И посреди всей этой мирской суеты существовал монастырь преп. Германа, затерянный в лесной глуши, никому не известный, с двумя молодыми монахами, один из которых к тому же был новообращенным американцем. Не мудрено, что Платина показалась еп. Нектарию чудом. Он говорил, что там «живет дух Оптиной пустыни».

В то же время он предостерегал отцов от самомнения и гордыни. В 1975 году, когда они приехали к нему в Сан-Франциско, он сказал: «Не думайте, что всё достигнуто вашим трудом и заслугами. Это — дар Божий». Его родной брат, проф. И. М. Концевич, любил говорить, что в Оптиной монахи «перед Богом на цыпочках ходят». Там шутки или подтрунивание братии никогда не перерастали в злословие или насмешку. Они воздерживались от осуждения, празднословия, от всего, что могло бы нарушить их внутренний покой Богоприсутствия. Еп. Нектарий подчеркивал: «Монахи хранили благодать Божию как бесценное сокровище». В проповеди отцам еп. Нектарий не удержался от слез при словах: «Храните как зеницу ока уединение свое и единодушие. И да не зайдет солнце во гневе вашем».

В 1974 году еп. Нектарий приехал в скит на Преполовение, утешил братию. «Не поддавайтесь трудностям, разномыслию и прочим напастям, — напутствовал он, — каждый день проживайте, уповая на Бога, не беспокоясь о дне завтрашнем. Идите избранным путем, вдвоем ли, вдесятером ли. Да останься хоть только один из вас — пусть в радости служит Господу. Он определил вас в нужное место».

Даже мать о. Германа, ранее противившаяся устремлениям сына, поняла, что он выбрал верный путь. Приехав как-то повидаться с ним, она сказала: «Я чувствую, ты здесь живешь в благодати Божией».

Когда в декабре 1973 года о. Герман вернулся из поездки в Джорданвилль и рассказал о ней, о. Серафим понял, как много Господь дал их Братству. В день памяти преп. Германа о. Герман прочитал там вдохновенную лекцию перед двумястами молодыми людьми — так начались традиционные Свято Германовские паломничества в Джорданвилльском монастыре. Сколько душ он воспламенил тогда, сколько заронил семян истинной духовности. Размышляя об этом в летописи, о. Серафим указал: «Молодежь томима духовным голодом и жаждой истинного, пламенного Православия. Православие наносное отомрет. Мало кто из иерархов понимает это! Многие в Церкви поглядывает на наше Братство с корыстной надеждой, но положение наше как ни у кого свободно — вот что по настоящему обнадеживает, несмотря на всякие препятствия. Нам так много нужно успеть, напечатать столько книг на русском и на английском, причем каждой поддержать искру вдохновения и задать верный тон».

Отец Серафим также порадовался, что собрат привез ободряющие вести от иерархов с восточного побережья. Он писал: «Архиеп. Аверкий благословляет все наши дела, поощряет нас, и митроп. Филарет подчеркивает, что мы выбрали правильный путь. Благословляет нас и архиеп. Андрей (в прошлом — о. Адриан). А следует из этого вот что: не стоит огорчаться из-за неразумения церковных властей, из-за Синода, который мыслит категориями «организованности» и «церковной политики». Нужно смело идти по пути, на который нас благословил архиеп. Иоанн».

В 1975 году на «мирские» именины о. Серафима (13 летие пребывания в Православии) о. Герман произнес проповедь. Упомянув свят. Алексия, строителя московского, он сказал братии, что им также должно строить, а не разрушать православный храм в своей душе, так и в совместном житии. Отец Серафим откликнулся в летописи на эту проповедь: «Нам нельзя унывать, нельзя мудрствовать, когда о. Герман растолковывает нам законы духовной жизни, равно нельзя и бездумно относиться к собственной духовной жизни или принимать всё дарованное нам как должное. Случайностей в жизни нет — всё происходит по Божьему промыслу или попускается ради нашего спасения, отражая наше внутреннее состояние и потребности. Сколько ж надо трудиться в страхе Божием, что сознательно обустроить это уголок Православия в Америке, не для нашего личного довольства, а во благо американского Православия».

С такими мыслями отцы и пытались преобразовать свою жизнь по законам неотмирности. Чтобы полнее ощутить связь со Святой Русью и ее Божьими угодниками, отцы дали названия своим жилищам в честь крупнейших русских монастырей. Так, келья о. Германа на вершине горы называлась «Валаам», а келья о. Серафима, выстроенная им собственноручно в 1975 году, — «Оптина». Последующие строения названы в честь Саровского и Глинского монастырей.

В 1974 году прошел слух, что скит посетит сам первоиерарх, митроп. Филарет. «Он ужаснется нашей обстановке! — сокрушался о. Герман. — У нас даже приличной комнаты для Владыки не найдется». Тогда юный Томас Андерсон предложил построить новый дом, «достойный царя». Отцу Серафиму мысль понравилась.

Но митрополит так и не пожаловал. А замысел Томми воплотился в лучшем, чем предполагалось виде: решили построить часовню в память о погибших мученической смертью Царе Николае II и его семье. 4/17-го июля, в день поминовения монарших мучеников, отцы окропили святой водой место для будущей часовни. Отец Серафим, как и во всех монастырских стройках, взял на себя составление проекта и плотницкие работы. Остальные во главе с о. Германом помогали. К ноябрю часовня была готова, стены ее украсили фотографиями Царя и его семьи, подаренными госпожой Макушинской. Для человека стороннего всё это было непонятно, о. Серафим осознавал это, но тем не менее записал: «Закончили раму для царского портрета, покрасили стены в синий цвет — и всё готово для торжеств. Конечно, немногих воодушевят эти «торжества в глухомани», да и сама мысль поставить среди леса Царскую часовню. Но мы и впредь должны оставаться «чокнутыми» в глазах мира, дабы не утерять рвение и принести плоды».

Расчистили братия место окрест и для будущих «скитов». Каждый носил имя какого-либо святого и пока представлял собой расчищенную поляну или просеку, где можно было бы проводить богослужения. Кое где вырыли даже котлованы для фундаментов грядущих часовен или келий. Каждый скит помечался иконой на дереве, деревянным крестом или аналоем. Замышлялись «скиты» св. Илии Пророка, св. Иоанна Предтечи, св. Иоанна Богослова, св. Харитона, преп. Серафима Саровского, старца Зосимы Сибирского, свят. Тихона Калужского. Последний жил анахоретом в дупле, и братия в его честь также выделили «тихоново дерево». Еще два скита были названы в честь великих кельтских монастырей — Линдисфарна и Ионы.

Поименовали и окрестные горы и холмы. Так, вершина с милю на запад от монастыря получила имя преп. Паисия Величковского, в обиходе же прозывалась «Паисиевой горбушкой». Гору над монастырем, на вершине которой установили крест и аналой, назвали горой Преп. Германа в честь одноименной горы на Еловом острове. Еще одной присвоили имя Афона. Гора на юге, доселе именовавшаяся в миру Черной, прославила теперь Пресвятую Богородицу. На Покров в 1974 году о. Серафим записал: «Пятеро братии и один паломник взошли на Черную гору. Открывшийся вид всколыхнул душу. Наш спутник — из молодых «хиппи», и, видимо, Православие еще не коснулось его души. Мы так и назвали гору — Покровской, а другую гору, с луговиной на вершине (около 2000 метров высотой), — в честь св. Романа Сладкопевца и св. Иоанна Кукузела — сегодня день их памяти».

К каждому скиту в день памяти святого совершался крестный ход с хоругвями. Отцы старались выполнить завет о. Спиридона: «Пусть будет больше крестных ходов, ибо они освящают все вокруг». Вот как некоторые из них описываются в летописи о. Серафима:

«10/23-го июля 1974 г. Праздник Коневской иконы Божией Матери и преп. Антония Киево— Печерского. После утренней службы пошли крестным ходом на кладбище, где на весь день оставили поминаемую икону. Каждый из братии нашел в тот день время прийти на кладбище помолиться. Лучи солнца, отражаясь от иконы, золотят лес, чудесным образом освящая всё вокруг. В этот день мы поминаем и создательницу этой иконы, рабу Божию Татьяну, упокоившуюся год назад».

«28-го июля/10-го авг. 1974 г. Память св. Люпуса Троянского. С нами крестным ходом идут и паломники. Вместе мы устанавливаем Крест в Линдисфарне, там будут поминаться западные святые. Во вторник славим св. Германа Оксерского. Отслужили вечерню, прошли Крестным ходом к Линдисфарну».

«19-го марта/1-го апр. 1975 г. На закате устроили крестный ход в Линдисфарне, выкопали котлован под фундамент часовни св. Ионы. Иной раз думается: мы сумасшедшие! Однако наши мечты здесь, на горе, небезосновательны, нужно только двигаться вперед и вперед, как бы противны наши действия ни были мирским «здравому смыслу» и «мудрости». Мы лишь сеятели, Господь знает, что мы пожнем».

«19-го июля/1-го авг. 1976 г. Память преп. Серафима Саровского. Крестный ход в Линдисфарн. Там о. Серафиму вручают икону св. Мартина Турского и землю из монастыря в Линдисфарне (привезенные Алексеем Янгом из Англии). Потом начали читать акафист в скиту св. Илии Пророка, но помешал ливень — пришлось дочитывать в церкви.

А в канун дня Илии Пророка рокотал гром, сверкали молнии и дождь лил как из ведра.

20-го июля/12-го авг. 1976 г. Илия Пророк. Крестный ход к скиту святого. Молились о дожде: чтоб миновала опасность пожара и чтоб воды всегда было в достатке. Утром светило солнце. Днем же загрохотало, сыпал дождь с градом — все склоны гор побелели. Четыре дня кряду потом шел дождь — это ли не ответ Илии Пророка на наши молитвы.

23-го окт./15-го нояб. 1976 г. Канун упокоения старца Зосимы (Верховского) Сибирского. При лунном свете совершили крестный ход по «зосимовой дороге» до западных пределов монастыря, помолились об упокоении старца и о том, чтобы удалось купить земли к западу, если, конечно, на то воля Божия». (Имелась в виду вторая половина участка, который некогда сторговывали братия. Ее удалось выкупить лишь в 1981 году).

Большой крестный ход состоялся и тогда, когда привезли главные иконы для церкви. Их несли на руках от подножия горы до самого скита. Иконы эти работы Пимена Софронова и были некогда отобраны архиеп. Иоанном для нового собора в Сан-Франциско. Он молился перед ними ежедневно, но после его смерти иконы заменили на новые.

Братство же сохранило их (вместе с прежними Царскими вратами, также ценимыми Владыкой Иоанном) в память о своем основателе.

В круге ежегодных служб в скиту выделялись праздники Господские и Богородичные. Отмечались они в бедности, простоте и великой радости. События земного бытия Христа и Его Матери каждый год заново переживались, они не уходили в историю, они принадлежали вечности.

В Крещение Господне отцы и братия обходили пустынь, окропляя всё вокруг святой водой. Это продолжалось не одну неделю кряду. Описывая Крещение в 1976 году, о. Серафим писал: «Радостный праздник с крестным ходом к местному «Иордану» — сосуду с водой на пне посреди нашего необустроенного источника. Освятили там воду. И восемь дней подряд до отдания праздника совершали крестные ходы. Каждый пил из «источника». 7-го января — крестный ход вокруг «Валаама» и до будущего скита св. Иоанна Предтечи (к востоку от «Оптиной» за ущельем), место для него только что подготовили о. Герман и брат Феофил. 10-го января в праздник св. Павла Обнорского (пустынножитель Северной Фиваиды (^ 1429)) мы прошли крестным ходом вокруг всей нашей горы, а также «Афона», горы преп. Германа, скитов «Валаама», св. Ионы, «Оптиной», окропляя всё вокруг святой водой. В воскресенье 12-го января — крестный ход к скиту св. Илии Пророка с мощами св. Феодосия Великого, общих житий начальника (†529). Благодарим Господа за дарованную нам свободу, за возможность бороться, работать и видеть плоды своей работы (мы столько успели напечатать за последнюю неделю: два номера журнала и брошюра об архиеп. Андрее вышли почти одновременно)».

На Преображение — праздник в честь явления Господня на горе Фавор — монастырская братия собралась на вершине своей горы и отслужила всенощную перед воздвигнутым там крестом. После службы, сидя под звездным небом, братия слушали о. Серафима: он делился размышлениями о преображенном Царствии Небесном, к которому надо себя готовить. В 1974 году о. Серафим так описывал праздник Преображения: «Несмотря на сильный ветер и холод настроение у всех приподнятое. После службы все расселись на большом валуне и принялись слушать о преображении человека и мира в грядущие времена, о двух противоположных измерениях: о пространстве, столь бесконечном, манящем и пугающем, и о времени, столь кратком, призывающем нас убояться собственной нерадивости в приготовлении души ко спасению за нашу мимолетную жизнь».

Слова эти, сказанные под бескрайним небом, среди бесконечных лесистых горных кряжей, проникли глубоко в сердца слушателей, пробудив сладостную тоску по Создателю.

Рождество в заснеженном лесу — всегда счастливая пора. Западное Рождество ныне сопровождается ужасной коммерческой и рекламной шумихой, и хорошо, что оно отстоит от православного почти на две недели — шумиха к тому времени уже стихает, не достигает затерянного в лесах скита. Можно полностью сосредоточиться на духовном содержании праздника, всю ночь напролет распевая старинные гимны о Рождестве Христовом. Не забыли в монастыре и старых обычаев: подносить друг другу подарки, украшать ёлку (даже церковь бывает убрана еловыми лапами), к чему так привычна душа западного человека. По разумению отцов, особенно важно это для детей. У Феофила и его брата Матвея в жизни не было ни ёлки, ни рождественских подарков — мать возражала против всего этого. В 1974 году о. Серафим написал: «Рождество Христово прошло в мире и покое в обществе трех братий и паломника Матвея.

Позади неделя предпраздничных хлопот. Отец Серафим и Матвей отправились в лес и, утопая в снегу, выбрали ель и нанесли еловых лап. Срубал дерево собственноручно Матвей (впервые в жизни у него ёлка на Рождество!). Сам праздник мы провели в Царской часовне. Всем приготовили подарки, а потом о. Серафим рассказал о старце Макарии Оптинском. Вечером — праздничный ужин, чтение вслух «Рождества в Англии» Вашингтона Ирвинга. Сколь же блекло и по язычески справляют там праздник, разве сравнить его с православным Рождеством!»

На следующий год выбирать ёлку в лесу отправились о. Герман и Феофил. Раздав подарки, братия включили магнитофон и стали слушать ораторию Гайдна «Сотворение мира». Отец Серафим отметил у себя в записях: «Весьма воодушевляет. Да, тем годом о. Герман положил немало труда, чтобы создать праздничную обстановку для каждого».

В современном мире к таким праздникам, как Рождество, начинают готовиться загодя. Разворачивается широчайшая рекламная кампания, суета достигает предела. Но минула праздничная дата — и ничего, кроме объедков, обрывков оберточной бумаги, не остается. В Православии празднуют целую неделю, торжества идут и в церкви, и вне ее. А Пасху празднуют еще дольше.

Пасха — «Праздников Праздник» — самая светлая и радостная пора, и готовятся к ней все шесть недель Великого поста. Братия стремятся очистить сердца от всякой скверны. Службы постом долгие, по 7 9 часов в день, много покаянных молитв, чтений из святых Отцов, даже вне церкви стараются не расставаться с душеполезной литературой (каждому брату во время Великого поста вменяется в послушание прочитать ту или иную книгу). Вся обстановка располагает к покаянию, внутреннему трезвению и сосредоточенности. В церкви читаются в основном книги монашеского толка: «Лавсаик», «Лествица», «Душеполезные поучения» св. аввы Дорофея, рассказы св. Пахомия и его учеников (из «Отеческого Рая»). По традиции на богослужениях читают из творений Ефрема Сирина, но, так как на английский не была переведена, отцам пришлось заменить ее классическими произведениями западного Православия, читали «Беседы» св. Григория Великого, «Невидимую брань». «О постановлениях киновитян» св. Иоанна Кассиана, «Правило» св. Пахомия Великого, «Северную Фиваиду». Отец Серафим Великим постом всякий раз перечитывал «Исповедь» блаж. Августина в дополнение к иным книгам.

Те, кто, подобно о. Серафиму, видел в тяготах Великого поста не наказание, а возможность очиститься душой, стяжали сладостное, Богом посланное сокрушение сердца. В 1975 году после первой, самой строгой, недели Великого поста, когда почти совсем не принимают пищи, о. Серафиму довелось провожать нескольких паломников к подножию горы. Идти приходилось по пояс утопая в снегу. Возвращаясь уже один (а до скита было около двух миль), о. Серафим почувствовал «изнеможение и глубокую радость». Тело его пребывало в слабости, зато дух воспарил. «Сила Моя совершается в немощи!» (2 Кор. 12:9)

В Страстную седмицу перед Пасхой братия, следуя обычаю оптинских старцев, проводили особый обряд на заутрени. Царские врата медленно открывались, за ними представало многоцветное сиянье лампад, выставленных перед Святым Престолом, и братия исполняли старинное песнопение: «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь; просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя». Еще ребенком будучи в Оптиной пустыни, еп. Нектарий присутствовал при этом трогательном и редком обряде. Он научил этому и братию, тем связав их еще более крепкими узами со святым монастырем.

После 1970 года, когда архиеп. Антоний потребовал, чтобы братия приехали на Пасху в Сан-Франциско, они встречали этот светлый праздник у себя в лесном скиту. Окруженные Божией природой, монахи могли без помех извне предаваться праздничной радости. Словно знаменуя Воскресение Господне, к Пасхе распускались первые цветы, и отцы убирали церковь сотнями ярких соцветий.

С теплым чувством вспоминали они свою первую Пасху в скиту в 1971 году. Поскольку ни епископ, ни священник не приезжали на этот праздник к ним служить литургию, отцам пришлось самим за несколько дней до торжеств отправиться в Сакраменто — причащаться Святых Тайн.

Всякий раз, оказавшись там, о. Серафим навещал бывшего алтарника и хориста св. прав. Иоанна Кронштадтского, ныне уже престарелого иподьякона Алексея Макушинского. Отец Серафим подробно расспрашивал о св. прав. Иоанне: каков он был на вид, как служил в алтаре, и боялся пропустить хоть одно слово живого свидетеля и современника о великом святом Руси. Отец Серафим словно лично общался с ним в такие минуты.

. Алексей был учеником новомученика о. Измаила Рождественского и его брата Михаила. Сколько порассказали платинским отцам супруги Макушинские об этих братьях исповедниках, побудив их составить жизнеописание новомучеников и опубликовать его в «Православном Слове». Сидя в уютном доме Макушинских перед самой Пасхой, о. Герман разглядывал фотографии отцов Измаила и Михаила — их потом присовокупят к жизнеописанию. Отец Герман попросил: «Мы справляем Пасху у себя в лесу, нельзя ли нам позаимствовать эти портреты, дабы мы могли разделить пасхальную радость с этими святыми людьми?» Макушинские с радостью согласились.

Пасху в этот год о. Герман описывает так: «Всю ночь напролет молились мы в холодной церкви и закончили службу обессилев. Лицо у о. Серафима было зеленовато серым от поста и недосыпа. На как радовалась его душа! Встречали мы праздник лишь вдвоем. Сели за праздничную трапезу. Отцы Измаил и Михаил, их светлые лики, также были рядом с нами. Памятуя о Святой Руси, стонущей сейчас под игом коммунистического рабства, мы помолились братьям исповедникам и почувствовали: они сейчас с нами и тоже приобщаются пасхальной радости.

Мы разрезали куличи — их испек сам о. Серафим. Он, конечно, мастер на все руки, но, скажем прямо, в пекарском искусстве не преуспел. Каждый год пек куличи и каждый год одно и то же: они подгорали снаружи, а внутри не пропекались. Но разве это важно! С нами Бог, святые, мученики, наша пустынь.

Отобедав, я пошел прогуляться и увидел, как из-под снега тянется к свету первоцвет. В ту минуту счастливее меня не был на свете!»

В последующие годы отцы встречали праздник с новой братией, отчего торжественности прибывало. Отец Серафим написал о Пасхе 1975 года следующее: «Целую неделю шли длинные службы, и наконец шестеро братий собрались на всенощную в Пасхальную ночь перед Христовым Воскресением. А поутру четверо взрослых братий пошли смотреть, как «танцует» солнце (только о. Серафим подоспел вовремя и увидел это), радостно поднимались в гору, не убоявшись колючего ветра и заснеженных склонов (температура тогда была около нуля). Весь день не смолкал колокольный звон, и все пребывали в праздничном настроении. Потеплело. Разъяснилось. Такая погода держалась всю Светлую седмицу, и после утренней службы мы всякий раз совершали крестные ходы к вершине горы, к скитам преп. Серафима Саровского, Илии Пророка, Линдисфарну, новому роднику и вокруг монастырского подворья».

Духовное бдение, строго соблюдаемое Великим постом, продолжалось и на Пасху. Не уследив, легко впасть — после вкушения такой радости — в состояние подавленное, мрачное. Отец Серафим спросил одного юного новообращенного после первой Пасхи, встреченной им в пустыни:

— Понравился тебе праздник?

— Ну, еще бы! Замечательно! — восторженно ответил тот.

— Так сбереги это чувство, — сказал о. Серафим, вторя еп. Нектарию. — Не расплескай по каплям Благодать Божию! Сохрани ее вот здесь, — и о. Серафим приложил руку к сердцу юноши.

Первая неделя Пасхи — Светлая седмица — самая радостная. В 1975 году по ее завершении, в воскресенье Фоминой недели о. Серафим записал: «Как и в прошлом году, день выдался отменный, небо очистилось, хотя вчера шел дождь. Ярко зеленеют проклюнувшиеся на дубах листочки — поздняя в этом году весна, равно и поздняя Пасха. После службы братия пошли крестным ходом на Преображенскую гору, там читали из Евангелия, о. Герман произнес проповедь, предостерег новообращенных от обычных в начале пути ошибок, рассказал, какие плоды должны принести православные. Затем мы продолжили крестный ход к скиту св. Харитона, где и позавтракали, а брат Фома (Томас Андерсон) читал из Евангелия, подаренного ему на именины. Потом прозвучали пасхальные поздравления. Далее взрослые братия спустились с хоругвями к монастырю, в сопровождении игруньи кошки. Один из паломников пошел к «Валааму» послушать магнитофонные записи священных песнопений. Отец Герман остался на горе с детьми (Фомой и Матвеем) на «пикник»: рисовали, слушали музыку, проповеди. Трогательно было видеть, как все трое внимали голосу любимого Владыки Иоанна с магнитофонной ленты. С Божьей помощью такие праздники принесли достойные плоды! Вдохновенное было время!»

Кульминация Пасхи наступает на 50 й день по Воскресении Христовом в праздник Троицы и Духов день. Как на Рождество и в Пасху, церковь убиралась ветвями деревьев. Поскольку день этот в ветхозаветной традиции соответствует празднику хлебного приношения (Лев. 23:16), стены украшались дубовыми ветвями, а пол посыпался травой. Читались коленопреклоненные молитвы, призывающие схождение благодати Святого Духа.

В монастыре появился обычай потчевать на праздники своими, «местными» яствами. В дни памяти преп. Германа (15/28-го нояб. и 12/25-го дек.) монахи пекли особое печенье крендельки — таким преп. Герман оделял сирот, и гороховый пирог — известно, что старец выращивал горох на Еловом острове, а пославший его в Америку митроп. Гавриил любил потчевать гостей в Великий пост гороховым пирогом. Готовил его обычно келейник митрополита и друг преп. Германа, старец Феофан. Иногда платинские отцы даже баловали себя сёмгой с Аляски в день памяти преп. Германа.

На праздник сорока Севастийских мучеников (9/22-го марта) в России издавна принято было печь «жаворонков» — олицетворение весны, ее первых вестников. В Платине же гонцами весны были не жаворонки, а ящерицы! Так что в тот день вдобавок к «жаворонкам» о. Серафим пек и «ящериц», что безмерно нравилось детям.

Наконец, годовщина упокоения первого оптинского старца Леонида (11/24-го окт.) издавна отмечалась в самой Оптиной пустыни блинами, даже если выпадал постный день. Последний оптинский старец Нектарий сообщает, что умирая старец Леонид завещал в монастыре поминать его «утешением» для братии (т. е. чем-то вкусным), поэтому в этот день и пекли блины. Обычай этот после закрытия Оптиной пресекся, пока, к великой радости еп. Нектария, его не возродили в Платине. В 1974 году, в день поминовения старца Леонида, когда поели блинов, о. Герман вдохновенно рассказал всем о первом оптинском старце. «Хроника» о. Серафима откликнулась: «Да хранит Господь яркий поминальный огонь духовности в наших сердцах!»

Праздник Благовещения 25-го марта/7-го апр. 1975 года о. Серафим описал так: «Пятеро братии пели в холодной церкви — служба была прекрасной и согревающей душу, она включала в себя и нашу будничную службу Великого поста, и поклонение Кресту. Конечно, немалого борения стоит оставаться православными, соблюдать посты, подолгу петь в церкви — зато какая награда ожидает нас!»

Изредка отцы получали знамения Божественного благоволения: духовные утешения, помогавшие преодолевать тяготы, например, блаженное отдохновение после трудов в конце дня. Когда заботы и невзгоды, казалось, вот вот сокрушат, когда вроде не оставалось сил, вдруг в душе вспыхивал радостный огонек: он возгорался не от каких-то внешних обстоятельств, а от духовной сути самой жизни, подвига братии, от Божией благодати, явленной в церковных службах.

Их о. Серафим любил больше всего, ведь только в них он приобщался жизни совсем в другом измерении, без которого всё земное существование оказалось бы бессмыслицей. Для него церковные службы являлись ступеньками в вечность.

У людей, всю жизнь исповедующих Православие, со временем появляется чувство обыденности: посещение церкви становится привычным долгом, во многом утерявшим смысл, — этаким испытанием на выносливость. С о. Серафимом ничего подобного не случалось. Ни на одной службе он не пребывал в праздности, из каждой минуты богослужения извлекал пользу. Его собрат вспоминает: «Отец Серафим — натура очень чуткая, и он всегда знает, чего хочет. Поэтому каждая церковная служба обогащала его».

А приходил он в церковь уже в 5 утра, заставляя себя подняться с кровати и выйти в холод во тьму (зимой светает намного позже). Он твердо стоял на том, что каждый день должно совершать полный круг богослужений. Порой он сокращал лишь чтение Псалтири, но ни одной службы не пропускал. В первые годы, когда отцы жили в скиту одни, они неукоснительно следовали этому правилу, даже если приходилось весь день пребывать в городе. Тогда службу проводили прямо в машине по дороге: о. Серафим сидел за рулем, а о. Герман читал стихиры. Эта традиция — богослужение в пути — продолжалась и когда Братство пополнилось новыми людьми. Один из них, немало поездивши с о. Серафимом, вспоминает: «В основном мы читали молитвы Пресвятой Троице, разные тропари (особенно святым угодникам). Завершали мы обычно прославлением Богородицы. На обратном пути непременно пели тропарь преп. Герману, когда подъезжали к скиту. Отец Серафим знал все эти тексты наизусть и пели мы их не только путешествуя, но и при всяком удобном случае». Один из братии вспоминает, что в дороге каждый сидящий в машине по очереди вслух читал Иисусову молитву, отсчитывая по четкам.

Отец Серафим следил за тем, чтобы в ежедневных трудах и заботах каждый брат не лишался полного круга богослужений. Когда кто-либо по занятости пропускал службу, о. Серафим потом повторял ее отдельно для этого брата.

Церковная музыка входила в жизнь о. Серафима неотъемлемой частью. Святые Отцы учили, что музыка — самая близкая душе форма общения, именно музыкой полнится душа, входящая в Рай. И, конечно, наиболее духовна церковная музыка. «Самая утонченная классическая музыка подводит душу к молитве, — говорил о. Герман братии, — а музыка церковная — это музыка молитвы». Поэтому в монашестве, о. Серафим более не стремился слушать классическую музыку, хотя некогда она оказала на него решающее воздействие — привела к Богу. В первые годы в скиту он вообще не слушал классики. Много позже, когда появились молодые братия, он купил магнитофон и записи классических произведений, дабы души молодого поколения, изуродованные грубыми современными ритмами, могли приобщиться к высокой музыке.

Многих американцев новообращенных особенно привлекали византийские духовные песнопения, их минорные звучания исполнены таинственности. Отцу Серафиму более по душе были простые русские церковные песнопения. Но своего мнения он не навязывал и полагал глупым спорить «что лучше, русская или греческая церковная музыка». Величие русского церковного пения (и особенно древнего знаменного распева) затрагивало самые сокровенные струнки его души. Мелодии вкупе с литургической поэтикой, слушаемые им многие годы, вошли в плоть и кровь, всеми фибрами душе он был настроен на эту музыку.

Вне богослужений в церкви о. Серафим хранил память Божию, непрестанно творя Иисусову молитву, работал ли, гулял или отдыхал. То же настоятельно рекомендовалось и братии. С начала существования скита отцы Серафим и Герман установили строгое монашеское правило: входить в комнату с Иисусовой молитвой. В старину таким образом монахи остерегали себя от козней бесов, являвшихся в келиях пустынников нежданно негаданно.

Уже говорилось, что о. Серафим и о. Герман, следуя традиции еп. Нектария и оптинских старцев, исполняли правило «пятисотницы», т. е. читали дополнительные к церковным службам молитвы: 300 раз Иисусову молитву, 100 раз — Богородице, 50 — Ангелу хранителю, 50 — всем святым. Отец Серафим обычно совершал это правило по ночам, перед иконами в красному углу своей кельи (она была построена в 1979 году), голубой свет лампадки тихо озарял образ Владимирской Божией Матери. В такие минуты он открывал сердце перед Господом нашим Иисусом Христом, перед Пресвятой Богородицей — к Ней он питал особую любовь. Одним небожителям известно, сколько слез пролил он, сколько земных поклонов положил перед святыми образами в тиши своего лесного пристанища.

Как бы ни были ему дороги минуты молитвенного уединения, они никогда не заменяли молитв церковных — о монахах и братии. Архиеп. Аверкий подчеркивал: «Святые Отцы называют уединенную молитву каждого «дыханием для верующего», общие же молитвы — дыханием всей Церкви, Тела Христова». Платинские отцы следили за тем, чтобы каждый живший в монастыре читал и пел на клиросе — не подобало стоять обособленно в углу. Однажды, когда братия на клиросе славили Господа, о. Герман подошел к одному, нарочито вставшему в стороне, и пригласил присоединиться к братии.

— Не отвлекайте меня, я молюсь! — с озлоблением бросил тот. Отец Герман взглянул и сказал:

— Признайся: когда я подошел к тебе, ты не молился, ты вершил свой суд, верно?

Брат признал правоту о. Германа. Урок пошел ему на пользу, и он присоединился к братии на клиросе.

Как ни любил о. Серафим богослужения, как ни изучил Типикон, он никогда не стремился к «буквоедству», «слепому уставничеству». Он повидал на своем веку многих, увлеченных соблюдением «буквы закона» настолько, что они забывали молиться, или того хуже — теряли душевный покой и равновесие, видя, как кто-то «делает всё неправильно». Отец Герман шутливо называл таких людей «жевателями Типикона».

О Типиконе о. Серафим написал несколько статей для «Православного Слова». Он отмечал: «Нужно четко представлять, что имели в виду святые Отцы, вдохновленные Святым Духом, когда составляли богослужения — это делалось ради блага верующих, ради нашего блага. Внешняя сторона: исторический аспект, различие русской и греческой школ и пр. — должны остаться на втором плане. Выучив все эти премудрости, можно стать «знатоком» Типикона, но это сегодня не самое главное. Богослужение должно стать духовной пищей верующих, напитывающей их, подготавливающей к вечной жизни. Всё остальное — вторично! В православном христианском мире сегодня отчаянное положение, и «слепое уставничество» — непозволительная роскошь. Куда лучше, познав, насколько возможно, высокие требования, выдвигаемые Церковью, и признав недостаток знаний, пеняя себе на это, тем не менее молиться и петь во славу Господа, с посильной любовью и жаром сердца».

Слова о. Серафима нашли живой отклик и одобрение читателей. Сами же отцы извлекли столько пользы для духа ежедневными молитвами, что хотели и других подвигнуть к подобной духовной жизни, насколько хватит сил. И неважно, в миру или в монастыре. В статьях о Типиконе о. Серафим пытался обосновать необходимость более частых богослужений. «В дореволюционной России, — писал он, — ежедневно служились не только вечерня и утреня, но и повечерье, полунощница и часы. Очевидно, что норма Православия, которой надобно следовать и сегодня. Литургии по воскресным и праздничным дням и службы накануне — это минимум, черта, за которой о православном благочестии уже не приходиться говорить. И эти дни надо проводить подобающе. Сохранились еще приходы и семьи, в которых днем по воскресеньям поют акафисты, но традиция бывшей боголюбивой России — собираться семьями на воскресенье или праздник и петь псалмы или иные религиозные произведения59 — забыта, утонула в водовороте современных страстей. А много ли сегодня христиан, предпочитающих всенощную накануне праздника (или вечерню) светским развлечениям?..

Поняв, сколь далеки мы от идеальной (т. е. нормальной) православной жизни в быту и в храме, не стоит предаваться унынию, напротив, мы должны с удвоенным желанием познавать и искать этот идеал, насколько позволяют нам условия нынешней, весьма рассеянной жизни. Прежде всего нужно помнить, что идеал этот достижим, и от нас не требуются сверхчеловеческие усилия или необычайно высокое «духовное стояние», без чего, будто бы, нельзя приступать к молитве во славу Божию.

Для мирян, погрязших в делах житейских, такое представляется почти невозможным. Насколько же важно для них тогда извлечь максимум пользы для себя из радостного и всевдохновляющего труда, который Церковь предлагает страждущим душам — ежедневного цикла богослужений. Даже малое, но регулярное участие в нем «выделит» православного среди других людей — ему откроется особый дар думать и чувствовать, что по сути и есть жизнь Христовой Церкви на земле».

Отец Серафим писал всё это, исходя из собственного опыта — он создал уголок Православия в Америке. Почему бы не множиться таким уголкам: сойдутся несколько православных, истинно любящих Бога, и пусть начинают (со священником или без) служить Ему, преданно и верно.

Новые американские паломники

Для Церкви и религии монастыри что университеты, лицеи или клиники для науки.
В наши дни основать один традиционный монастырь куда полезнее,
нежели открыть два университета или сотню гимназий.
Константин Леонтьев.

В обществе, где чтили и соблюдали православные традиции, монастыри всегда были большим подспорьем в духовной жизни мирян. Отец Герман вспоминал, как некогда архим. Константин (Зайцев) говорил семинаристам в Джорданвилле, что приходы в миру удовлетворяют минимальные духовные потребности верующих, не пытаясь объять необъятное. Полноту духовной жизни мирянина обеспечивали монастыри, куда мирской люд совершал паломничества. Именно в монастырях им давал закваску «неотмирности» для повседневной сугубо мирской жизни.

И вот старинная традиция православных — паломничество — пришла и в Америку. В первые годы Братства отцы рассказывали о нем на страницах «Православного Слова» в серии статей «По святым местам Америки». Отец Герман даже составил карту для паломников. Он подчеркивал: «Сегодняшний американский паломник не шагает тысячи миль по бескрайней стране, как в былые времена — с посохом и сумой, в которой Библия, Добротолюбие да сухари, чтобы с голоду не помереть. А в сердце — образ сияющих белизной монастырей, созданных в напоминание о небесном граде Иерусалиме. Современный паломник чаще предстает в облике обычного туриста, праздного и любопытного. Путешествует он в удобной машине с мягкими сиденьями, истинному подвигу просто не находится места в жизни, а он необходим настоящему паломнику. Увы, такова сегодняшняя действительность. Так что же делать нынешним американцам? В сердце подлинного богоискателя никогда не угасает мечта найти небесное пристанище для души. Современный американский паломник должен обрести равноценную замену подвижническому странничеству предков. Именно этой цели служат монастыри сегодня, дабы хоть в малой степени вернуть утерянные традиции».

В летописи о. Серафима немало сведений о паломниках, особенно молодых, посетивших монастырь преп. Германа. Многие пришли, потому что просто не знали, на что употребить свою жизнь. Они также, как некогда и сам о. Серафим, пытались отыскать ее смысл. Каким-то неизвестным отцам образом их монастырь попал во всемирный каталог как духовная община, где люди живут по принципу: «Назад — к природе!» Благодаря этому посетили монастырь и многие неправославные. Не прочитай они каталога, и не знали бы о существовании Платины.

С теми, кто истинно искал Бога, о. Серафим, изменяя своим привычкам, подолгу беседовал, приглашал прогуляться — так и мешать никто не будет, и можно полюбоваться природой. Он водил их по нижнему гребню кряжа, где стояли большие византийские кресты и откуда открывалось безбрежье гор и холмов. Один молодой человек, которому посчастливилось побывать на такой прогулке, вспоминает: «С о. Серафимом в эти минуты можно было говорить обо всём. Он столько знал в разных областях и самое жизнь но всякий раз он сводил разговор к духовности». Нередко о. Серафим беседовал с паломниками, с каждым в отдельности, усадив их не бревно под сенью раскидистых дубов, что росли подле монастыря.

Жизнь многих людей в корне изменилась после поездки в монастырь. В феврале 1976 года о. Серафим записал: «Из Бёрлингейма (Калифорния) на выходные дни приехал юный паломник. Пробыл до понедельника, на богослужения откликнулся всем сердцем, по душе ему пришлась и наши тишина и покой (в те февральские дни выпало много снега). Помогал нам рассылать свежий номер «Православного Слова». Два года как в Православии, с 19-ти лет, осенью хочет поступить в Джорданвилльскую семинарию. Вернувшись домой, написал нам: «От всей души благодарю вас за доброту и помощь. Выбор свой (поступить в семинарию) я сделал у вас в скиту. Я молился преп. Герману, и вот из семинарии пришел положительный ответ на мой запрос. Знаю, что не достоин такого призвания, но да поможет мне Бог исполнить Его святую волю». Отец Герман научил его вести дневник, показал, как записывать о своей духовной жизни. В следующем письме юноша сообщал: «Я понял, что душа может умириться, когда Господь изымет тебя из мира и определит в угодное Ему место. Сколько радости я стяжал у вас в монастыре, прозрел, увидел, что так называемые заботы жизни мирской делают с душой — пленяют ее, заслоняют Бога. Вернувшись домой, увидел, сколь пагубен мир. Да не оставит вас Господь Своим благословением! Надеюсь, что вы умножите помощь православным последних времен, неся им истинное православное слово!»» Позже этот юноша стал иеромонахом.

Платинские отцы и их скит помогали также и монашествующим укреплять дух и надежду, особенно тем, кто по тем или иным причинам жил в миру. Один — монах из Сан Диего, инвалид от рождения (у него бездействовали руки). Тихая и смиренная душа эта несла свой крест безропотно и терпеливо. На третий день в монастыре ему показали только что построенную келью в лесу. Там, записал о. Серафим, «укрепились наши узы дружбы и единодушия, и монах стал нашим братом, хотя и жил в миру».

Порой скит навещали целыми семьями, как водилось встарь в истинно православных странах. На протяжении всей истории, когда семьи обосновывались вблизи монастырей, это порождало множество забот и волнений: понятно было желание мирян вкушать плоды монашеской покойной жизни и не отказываться от семейных утех жизни мирской. Часто это смущало и самих монахов, их тоже вдруг тянуло вкусить «сладостей мирских», что по сути означало смерть монашества, исход из обители, которая прекращала существование.

К счастью, у платинских отцов такой заботы не возникало. Тому способствовала строгость их жизни. И здоровое, плодотворное общение братии с семьями паломников продолжалось. В 1974 году в день поминовения преп. Германа за трапезой один из гостей встал и сказал от лица своей семьи и от лица всех паломников, бывших в ту пору в ските, что они все «живут мечтой о следующей встрече с отцами и дорожат каждой минутой, проведенной в скиту».

Те же чувства питали к скиту и Андерсоны. Когда они приехали в Платину в третью годовщину кончины своей дочки Маргариты, о. Серафим отметил в дневнике: «Им так не хочется уезжать, вот до чего крепки наши узы».

Были среди паломников и те, в которых угасла искорка духовности. О двух молодых православных, приехавших в скит на несколько часов из Сакраменто, о. Серафим написал следующее: «Вот типичный пример «потерянности» нынешнего поколения. Просто «числиться православными» мало, люди привыкают к вере, перестают ценить дарованное им свыше. Паренек помладше хотел было задержаться у нас на несколько дней, но убоялся. Может, недолгое знакомство с нашим скитом поможет им вернуться к истинной вере. Я побеседовал с ними, мы вместе пропели канон Богородице».

Другой паломник пребывал в подобном же состоянии, но по иным причинам. Он недавно приобщился Православия, прежде увлекался восточными религиями и даже провел несколько месяцев на горе Шаста (в ста милях от Платины) — центре оккультных учений. Потом полтора года пробыл в Бостонском монастыре и, наконец, женился. Как отмечал о. Серафим в летописи, «изначально человек этот приехал в Калифорнию, чтобы вновь посетить Шасту, навестить приятелей по увлечению оккультизмом, но, увы, никого не нашел. Ему хотелось «осесть» в каком— нибудь городке, но он понимает, что это — несбыточная мечта, а не трезвая мысль. Он, похоже, совсем «выдохся»: полностью подчинившись «старцу», потерял себя. Наши «провинциальные» православные семьи в Калифорнии куда благополучнее духом».

Таков пример неправильного наставничества в Православии. Нагляден также пример монаха— католика, безропотно принявшего все новые веяния 2-го Ватиканского Собора. Был он добр и щедр — истинный христианин, однако о. Серафим подметил, что «нет огонька в истомленной душе», будто кто-то сказал: «Всё, война окончена! Ты побежден!»

Отцы как могли старались возжечь потухшую искорку в душах. Но они не насиловали волю людей, не пытались наполнить «новым вином старые мехи». К примеру, один из паломников так и уехал, вроде бы не проявив ни к чему интереса. Отец Серафим написал: «Мы и не старались воспламенить его душу, по опыту знали, что человек должен сам, без давления извне, сделать выбор, тогда польза будет несомненная».

Мы уже убедились, что более всего о. Серафиму тошно становилось от людей поверхностных, «нахватавшихся вершков», но мнивших себя умнее мудрецов. Такие в Православии долго не задерживаются.

29-го августа 1975 года скит посетили трое англиканских монахов. Годом раньше они арендовали дом и устроили монастырь. Отец Серафим писал: «Устав у них только определяется: это смесь англиканского и бенедиктианского монашеских правил, к тому же вольно истолкованных.

Прознав, что корни гостей в «кельтском христианстве» (их предки из Англии), отцы с упоением стали рассказывать им о св. Гутберте и прочих западных святых, но скоро поняли, что ни об этих Божиих угодниках, ни — тем более! — о восточных святых гости ничего не знают.

Назавтра, в субботу о. Серафим повел их на гору, к скиту Илии Пророка, по дороге завязалась беседа. Но гости особой любознательности не проявили, вопросов почти не задавали, без особой радости воспринимали слова о том, что в Православии — ответ на их поиск, ищите и обрящете. Очевидно, им хотелось «своего христианства», равно и «своего монашества», чтобы душе было «удобно», как они сами выразились».

В трапезной они не прикоснулись к еде отцов, не стили пить их воду, даже пользоваться их ножами и вилками. Достали принесенные с собой пластмассовые коробочки со снедью. В церкви стояли особняком, бубня свои молитвы в противовес идущему богослужению.

К вечеру они объявили, что им придется уезжать ранее намеченного срока, чтобы причаститься в англиканском монастыре завтра поутру. Стало ясно, что «удобной» жизни в Православии они не увидели — слишком много оно требует от человека, «ошеломляет», как признались они сами. В субботу утром они не пришли в церковь, а провели свою службу в доме для гостей. Потом уехали: в белых сутанах (которые они сменяют либо на черные, либо на серые), с бритыми головами, наперсными крестами, в сандалиях на босу ногу — очевидные чужаки в Православии, решившие пойти «своим путем». Отец Серафим напутствовал их так: «Только, пожалуйста, не смешивайте Православие с иными учениями. Либо изучайте его, либо не трогайте вообще, ничего не заимствуя: ни икон, ни Иисусовой молитвы, ничего».

Через неделю братия получили письмо отповедь: их обвинили в гордыни, насмешничестве, в самомнении и пр. Особенно задело гостей то, что братия почитают святым Царя!

Не послушав совета о. Серафима, они таки «взяли на вооружение» Иисусову молитву (которая, очевидно, не мешала им «удобно» жить) и даже написали о ней статью.

Из-за того, что «Православное Слово» так решительно и бескомпромиссно отстаивало Православие, некоторые люди просто боялись ехать в монастырь, полагая, что подвергнуться там нападкам «правых» (по их мнению) православных. Конечно, это было досадным недоразумением, ибо отцы с готовностью помогали всякому желающему глубже укрепиться в вере, независимо от его отношения к православной Церкви. Некоторые из паломников принадлежали к так называемой «некононической юрисдикции», т. е. их не признавали «официальные» православные Церкви, либо потому, что эти новые группы только что народились, либо — что бывало чаще — они чем-то не угодили иерархам, не уместились в прокрустово ложе «общепринятых взглядов». Если отцы видели, что их гости оказывались в таком «гонимом» положении из-за собственного упрямства, они, конечно, мало чем могли помочь. Но если участь гонимых зависела от обстоятельств (например, непонимание со стороны чуждой духовной верхушки или собственное непонимание православных традиций), отцы давали всё, что было в их силах. Некоторых паломников так притесняли и гнали, что, слушая их рассказы, отцы скорбели всем сердцем. Один из них, священник «неканонической юрисдикции», остался с приходом лишь в пять человек. «И он не знает, что делать, — писал о. Серафим, — то ли оставаться священником, а на жизнь подрабатывать в каком-нибудь отделе социального обеспечения, то ли «стать монахом», то ли еще что. Он изголодался по общению, по хорошему разговору с теми, кто испытал нечто подобное. И мыслями, и духом он чувствовал себя одиноким. В Бостоне и Джорданвилле он уже побывал. С «Православным Словом» познакомился в 1970 году в нашей книжной лавке, его тогда привлек портрет Царя Николая II на обложке — теперь такой же висит у него на стене, и батюшка чтит Царя Николая как мученика. Дух Платины его, похоже, растрогал, однако одному Богу известно, что ждет его в будущем. На меня он произвел благоприятное впечатление — он истинный, честный американец, в душе его может укорениться Православие. Но лишь Богу известно, осуществиться ли это».

Куда менее обнадеживали о. Серафима те, кто пребывал в «официальных, правильных» Церквях — в них он видел больше самонадеянности и гордыни. Сознавая свою «правильную линию», они не ведали страданий изгоев. Об одном паломнике, поступившем в семинарию, он написал: «После лет, проведенных в Американской Митрополии, обретя ее образ мышления, он стал ревностным слугой. Синоду (другими словами, Русской Зарубежной Церкви), мы же видим в нем лишь самомнение, он совершенно не чувствует пульса жизни нашей Церкви сегодня»

Помимо искателей духовности забредали в скит и те, кто пытался найти просто нормальную жизнь: наркоманы, бывшие преступники, люди психически неуравновешенные, потерявшие себя в этом мире, не умеющие к нему приспособиться. Всемирный каталог подсказал и им путь к монастырю, впрочем, много было гостей и из православных семей, прихожан православных церквей.

«Не здоровые имеют нужду во враче, но больные» (Мф. 9:12), Господь проводил много времени, наставляя изгнанных и отверженных, а мир платил ему непониманием. Так и платинские отцы много сил и времени отдавали, чтобы вдохнуть силы и надежду изгоям общества. В начале монастырской жизни о. Серафим предвидел, что к ним потянутся больные духом и телом, во многом из-за того, что больно само наше время и из-за того, что религия исцеляет. Потому увечные и толкутся у храмов. Отец Серафим даже подумывал: а не в этом ли особое призвание Братства преп. Германа? Ему вспоминалось, что храм возле книжной лавки величался иконой Богородицы «Всех скорбящих Радосте». Он также проводил сравнение меж трудами Братства и его основателя — блаж. Иоанна: он тоже привлекал и врачевал души многих неблагополучных людей, зачастую их направляли к нему другие иерархи Церкви. Но о. Серафим понимал, сколь опасно Братству общаться с таким «контингентом», и поэтому решил не привлекать кого-то особо. «Но если пришли, мы обязаны им помочь всемерно. Кто знает, может, наше Братство — не своими силами, конечно, ибо мы в этом талантов особых не имеем — сделается последним прибежищем для тех, кто не нашел его в таких «нормальных» обителях, как монастырь Святой Троицы в Джорданвилле.

Да, мы не наделены ни талантом врачевания, ни знаниями психологии или духовным прозрением. Всё, что мы можем дать, — это наш труд на винограднике Божием, Истину Православия — тем, кто готов ее принять. Работа, молитва до изнеможения не позволят дьяволу свободно вторгнуться в нашу душу, и ему придется прибегать к средствам более грубым (пожар или стихийное бедствие, которое порушит всё нами созданное) и прямолинейным, с чем также прямо можно и бороться».

Подвиг помощи бедствующим редко вознаграждаем, а иногда — когда встречаешь нрав свирепый — и опасен. Но долгие годы, проведенные о. Серафимом в одиночестве и страдании, обострили его чуткость к тем, кто пострадал в жизни. Ведь он сам познал, что значит быть если не изгоем, то чужаком в обществе.

Все приходящие к нему в страдании чувствовали: он найдет для них время. И о. Серафим жертвовал отдыхом, драгоценным уединением, засиживался в церкви после вечерних служб с какой-нибудь заблудшей душой при скудном свете свечей.

Однажды погостить неделю другую к ним приехал из другого монастыря человек, по словам о. Серафима, «душа неспокойная и помраченная», с глубокой раной в сердце, но с личиной непроницаемости. Послушания он выполнял как робот, иной раз вскрикивая, оттого что «бесы бьют».

— Что будем с ним делать? — недоумевал о. Герман.

— Я займусь им, — ответил собрат.

Отец Серафим пытался «разговорить» гостя, но лицо того словно окаменело, жесты однообразны, как у механической куклы, ответы односложны. Через два дня удалось добиться от него живого человеческого отклика: он улыбнулся. Но потом вдруг сбежал, оставив чемодан и несколько книг. Напрасно ждали его отцы: беглец так и не вернулся. «Один Бог знает, как помогать таким, — с тяжелым сердцем писал о. Серафим. — Но если подобные ему будут приезжать, мы должны попытаться сделать всё».

Иные приезжали в Платину после встречи с отцами в миру — тем изредка приходилось отлучаться из монастыря. Вот характерный пример. Как-то весной 1974 года молодой бородач по имени Гэри сидел в публичной библиотеке города Рединга. Было ему 23 года, он возвращался из Мехико в Вашингтон — из очередного скитания в поисках смысла жизни, на что потратил пять лет. Все его пожитки — рюкзак, оставленный на автобусной станции, да пакет с бананами (кто-то из жалости сунул ему в магазине). Денег у него почти не осталось. Он понуро подпер голову руками, облокотившись на стол: видно, ни одна из прочитанных философских и религиозных книг не дала ответы на его вопросы.

Минут через десять он увидел длинноволосого и долгобородого человека в поношенной черной рясе — тот прошел к стеллажам и начал просматривать книги. На вид он был еще беднее, чем Гэри. Тогда Гэри подошел, протянул ему пакет с бананами: «Для вашей общины или, может, вы по— другому как называете».

Отец Серафим поблагодарил, отобрал книги и пошел прочь. Уже на улице его бегом нагнал Гэри. Мог ли он знать, что человек в черной рясе четыре дня назад отпраздновал Пасху, и радость Воскресения Господня всё еще пребывала на нем? Отец Серафим вспоминал: «Поговорив с ним несколько минут, я убедился в его искренности. Ночевать ему было негде, и я пригласил его к нам, пусть поживет несколько дней, наберется азов Православия. Он сразу согласился и прожил у нас до воскресенья, посещал все службы, читал, работал, с открытым ртом слушал всё, что мы рассказывали о Православии. До этого он пребывал в отчаянии и был буквально потрясен, найдя людей, которые еще верят в Бога, верят искренне. Пасхальные песнопения тронули его сердце, и он попросил разрешения подпевать «Христос воскресе из мертвых». Он уехал от нас, до конца не осознав, какой переворот произошел у него в душе, но мы-то видели — лучик света коснулся его сердца».

Прощаясь с о. Серафимом на автобусной станции, Гэри заплакал. «Не знаю, что со мною будет, — сказал он, но вы заронили надежду, и я так вам благодарен, что вы навели мост меж моей душой и Иисусом Христом».

Днями позже о. Серафим продолжил записи о Гэри: «почему-то у меня к нему доброе, хорошее чувство, такие «обыкновенные» американцы тянутся к Православию, сами того не сознавая. Да благословит его Бог. Как я сказал Гэри, за пакет подаренных бананов он может стяжать Царство Божие!

Невольно вспоминаю слова Спасителя о Нафанаиле: «Се воистину израильтянин, в нем же лести нет». Таков же и истинный американец: честный, прямодушный, простой, который принимает Святое Православие естественно. И жатва на этой почве только только начинается. Несомненно, «православных американцев» будет немного, но, воистину, именно лучшие сыны Америки жаждут услышать добрую весть Православия.

Встречая таких «сторонних» людей, как Гэри, кого Православие ошеломляет, начинаешь еще более ценить те сокровища, которыми мы, недостойные, обладаем и которыми нам нужно щедро делиться».

Курс православного выживания

Но в том-то и заключается главное отличие православного мышления,
что оно ищет не отдельные понятия устроить сообразно требованиям веры,
но самый разум поднять выше своего обыкновенного уровня, стремится самый источник разумения,
самый способ мышления возвысить до сочувственного согласия с верою.
Иван Киреевский.

Летом 1972 года отцы, дабы преподать своим паломникам основы Православия, устроили трехнедельные курсы под названием «Ново Валаамская Богословская Академия», в честь Нового Валаама — поселения преп. Германа на Аляске. Первыми студентами стали четверо молодых новообращенных. Отец Герман произнес вступительное слово о том, как избежать «шараханий», столь типичных для только что обретших Православие, и получать Православие во всей его полноте.

Далее в течение трех недель о. Герман вел занятия по пастырскому богословию, по литературе — «очень наглядно», по отзыву о. Серафима, который, в свою очередь, прочитал лекции о развитии западной философской мысли, начиная с великого раскола Церквей и до наших дней. По просьбе «питомцев» Алексея Янга, все лекции были записаны на магнитофонную ленту, всего получилось 17 часов записей. К каждой лекции или беседе о. Серафим составлял подробные тезисы, привлекая огромный исторический и философский материал и собственные исследования из работы «Царство человеческое и Царство Божие». Теперь этот плод созрел; к ранним исследованиям добавился опыт православной жизни. Отец Серафим сейчас лучше, чем ранее, мог изложить свои знания так, чтобы они практически помогали современным людям. Курс своих лекций он назвал «курсом выживания», поскольку считал: чтобы выстоять в нынешнем мире и не утерять Православия, нужно хорошо знать всякое вероотступничество, прозреть, почему современный мир таков, как есть. Для того чтобы уцелеть самому, нужно знать уловки врага. Отец Серафим называл свои лекции также «курсы православной самообороны».

Один из его студентов вспоминает, как вскоре после крещения попал на лекции: «Каждый день послушники и паломники собирались в Царской часовне, затаив дыхание, боясь пропустить хоть слово, слушали о. Серафима. Говорил он не сухо и не цветисто, а просто, доступно каждому, неторопливо, обдумывая каждое слово. Нам также предписывалось изучать и светские источники. Мы ездили в библиотеку округа Шаста и брали немало книг».

Во вступлении к лекциям о. Серафим указывал: «Наше время вообще опасно, а для вступающих в Православие — вдвойне, так как очень легко впасть, грубо говоря, в «духовное обезьянство», т. е. внешне во всём подражать православным, даже гордиться своей «сверхправильной» позицией, а в душе оставаться неизменным, не возрастая в вере, а принадлежа в основном миру сему, который зиждется на антихристианстве. А коль скоро люди эти не возрастают в вере, то и не видят, в каких отношениях истинное Православие с миром сим, за который они цепляются. Но уж если серьезно принимать Православие, то до конца, без оговорок, оно должно объять все сферы жизни. Иначе, Православие — всего лишь очередная религиозная секта, отличная от других (например, мормонов) только внешними атрибутами. Взглянув на все эти секты, убеждаешься, что они все на одном и том же уровне, им недостает глубины и различие их — только в вероучениях. Если Православие такая же секта, то оно не истинно. Но именно потому, что Православие есть Истина, оно способно в корне изменить человека. Впрочем, чтобы дойти до такого обобщенного понимания Православия, нужно постоянно развиваться, постигая его вглубь и вширь.

Предлагаемые лекции осветят наиболее важные философские течения. Мы поговорим о самых значительных фигурах западной мысли, кто помог сформировать современное мышление. Не знай мы всего этого, при всей нашей православности можем угодить в беду, ибо каждый из нас погружен в водоворот философских течений, формировавшихся 8 9 веков, и, не зная их истории, не распознать, как они влияют на тебя, какое из них истинное, а какое ложное. Следует подходить к ним очень и очень непредвзято, ибо даже в простом «православном фундаментализме», приверженец коего твердит: «Вот, во что я верю, а всё остальное — зло», сокрыта большая опасность: неосуществимо — жить в мире и не соприкасаться с ним, ведь ваши дети ходят в школу, вы читаете газеты, общаетесь с людьми, у которых разные убеждения и вера, даже у некоторых наших единоверцев, возможно, нет четкого представления, во что они верят. И если не иметь правильного представления о происходящем в мире, незаметно для вас в ваше Православие будет привнесен вкус разных новомодных идей. Вы по воскресеньям будете ходить в церковь, а в будни жить по совсем другим меркам, что приведет к катастрофе. Чтобы избежать ее, последуем совету св. Василия Великого и начнем выбирать из мира крупицы мудрости, там, где она есть, глупость же отметать, твердо зная, почему это глупость».

Стараясь привить своим ученикам православное понимание современной западной цивилизации, о. Серафим опирался на работы своего предшественника, также изучавшего этот вопрос, русского философа XIX века Ивана Киреевского. «Будучи взращен как мыслитель на Западе, — писал о. Серафим, — проучившись в Германии у самых передовых философов, Киреевский, конечно же, «насквозь пропитался» западным духом, а затем искренне, всей душой приобщился Православия. И сразу заметил, что совмещать одно с другим не удастся. Он задался целью понять, почему взгляды эти так разнятся и каков ответ должна дать душа, поставленная перед выбором». Киреевский был не просто философ, он также нес живую православную традицию, непосредственно связанную с духовным наследием преп. Паисия Величковского, сам он являлся учеником старца Макария Оптинского, а его жена была духовной дочерью преп. Серафим Саровского.

Обширно цитируя работы Киреевского, о. Серафим проследил развитие современного вероотступничества: с Великого церковного раскола до современной философии Запада. И доказал, что внешний, неглубокий рационализм берет верх над внутренним постижением сути вещей. Когда Рим принадлежал ко Вселенской Церкви, пристрастие католиков к сухой логике еще удавалось сдерживать. Но когда Рим отошел от Православия, логика окончательно возобладала, что повлекло за собой целую систему заблуждений и ошибок, не позволявшую разглядеть истины, не вмещавшейся в рамки логики.

Киреевский писал:

«С этой точки зрения для нас становится понятным, почему западные богословы, со всею рассудочною добросовестностью, могли не видеть единства Церкви иначе, как на наружном единстве епископства; почему наружным делам человека могли они приписывать существенное достоинство; почему, при внутренней готовности души и при недостатке этих наружных дел, не понимали они для нее другого средства спасения, кроме определенного срока чистилища; почему, наконец, могли они приписывать некоторым людям даже избыток достоинства наружных дел и вменять это избыток недостатку других, тоже за какие-нибудь наружные действия, совершенные для внешней пользы Церкви (система индульгенций и принцип «избытка деяний святых» Римской Церкви)».

Отец Серафим высказал такое предположение: на протяжении всей истории дьявол использовал разные умозрительные теории и модели, чтобы «протащить» вероотступничество. Взгляды католической Церкви подходили для этой цели: «Оторвавшись от Православия, католичество оказалось предоставленным самому себе и начало развиваться по своим принципам. Оно породило новую философию, которая, набрав силу, теперь захватила весь мир».

Огромные изменения произошли в Сердневековье — эпоху, как считал о. Серафим, порожденную исключительно в западноевропейских условиях. Ни христианские страны Востока (Византия или Россия), ни Индия, ни Китай такой эпохи не знали. Древняя цивилизация там, управляемая «доморощенными» мирскими идеями, сменилась современной — господством идей Запада.

Средневековая схоластика «разложила по полочкам» всё христианское учение, подчинило его логике. Отец Серафим отмечал, что «логичность стала главным мерилом истинности, живые источники веры — вторичным. Под влиянием таких взглядов западный человек утерял и живую связь с Истиной. Христианство, низведенное до логической системы, стало порождением человеческой мысли. По сути, это — попытка человека своим разумом создать нечто лучшее, чем христианство. Таково, например, Ансельмово доказательство бытия Божия. Ансельм явно «мудрее» святых Отцов древности».

Киреевский писал: «Римская Церковь. отпала от истины только потому, что хотела ввести в веру новые догматы, неизвестные церковному преданию и порожденные случайным выводом логики западных народов. Отсюда произошло то первое раздвоение, заложенное в основу западного вероучения, из которого развилась сперва схоластическая философия внутри веры, потом реформация в вере и, наконец, философия вне веры. Первые рационалисты были схоластики». «XIX век завершил процесс «развития», начатый в IX веке», — подытожил о. Серафим.

Этого основного тезиса и придерживался о. Серафим в своих лекциях. От Средних веков он перешел к эпохе Возрождения, когда мерой всему ставился человек, «научный метод» схоластов заменялся новым. Потом наступила пора Просвещения, пора безудержной (и безосновательной) веры в беспредельные возможности человеческого разума. Но в конце концов и эта теория заходит в тупик, развенчанная Юмом и Кантом, они подвергли уничтожающей критике «чистый разум» — сам по себе он существовать не может. Всякая «истина субъективна. Так, на протяжении веков западный человек ниспровергал Бога, ставя на его место новое божество — человеческий разум, и в результате остался ни с чем, наедине с собой. Никаких абсолютных мерок долее не существует: всё относительно. Отсюда — расцвет экзистенциализма и нигилизма, они-то и сформировали нынешнюю эпоху «постпросвещенческую», которую о. Серафим назвал «эпохой революций».

Уделял он внимание и другим вопросам в своих лекциях. Когда в Средние века христианство стали низводить до чисто внешних ритуалов, до человеческого уровня, естественно, и Царствие Божие виделось как «рай на земле», т. е. как трактует его хилиазм. Спустя несколько веков после Великого Раскола Иоаким Флорентийский начал проповедовать грядущую «третью эпоху Святого Духа» на земле. Его взгляды и послужили богословским фундаментом раннего францисканства. Во времена протестантской Реформации хилиазм проявил себя в фанатических сектах, возвещавших о «тысячелетнем Царствии Бога на земле», таких, как анабаптисты: они основывали коммуны, упраздняли частную собственность, насаждали свои взгляды силой, уничтожая непокорных, и затем выставляли тела убитых на всеобщее обозрение. Они величали свое поселение Новым Иерусалимом и утверждали, что живут в «третьей эпохе торжества святых».

В век Просвещения упования хилиастов разошлись с упованием на Бога. Так идея управления Божьего сменилась на идею социалистическую. Отец Серафим подробно рассказывал на лекциях о хилиастах XVIII века, пророках утопического социализма: об Оуэне (мечтавшем об упорядоченном, дисциплинированном и высокоморальном обществе, где будет упразднена семья), о Фурье (призывавшем к свободному развитию человеческой натуры через безудержное удовлетворение страстей, что, по его мнению, и приведет к созданию рая на земле, где люди будут жить до ста сорока четырех лет), о Сен Симоне (взяв за идеал принцип масонства, он грезил будущим, где религиозные и национальные препоны будут уничтожены).

В XIX веке хилиазм проявился в коммунистических идеях Маркса и Энгельса. Они полагали свое учение «научным», по сути же оно было совершенной утопией. В XIX веке снова заговорили о «тысячелетнем Царстве Божием на земле», снова подняли голову «анабаптисты»: сначала в лице Ленина, потом — Гитлера, он даже провозгласил «тысячелетнее господство Рейха».

Другое важное направление в истории вероотступничества — поиски всемирной, вселенской монархии. Отец Серафим писал: «В XIII веке такие упования возлагались на Папу Римского — ему должна принадлежать вся земля в мире, поскольку он здесь «наместник Христа». И он уже якобы должен распределить землю мех собственниками. Эта точка зрения достигла своего высшего выражения на праздновании 1300 года в Риме, когда папа Бонифаций VIII воссел на трон Императора Константина, надел корону, взял скипетр, меч и воскликнул: «Я — кесарь, я — император!» То была не просто эксцентричная выходка, а выражение исподволь вызревавших взглядов, поиск вселенского монарха, коим будет антихрист».

Мы живем в «эпоху революций», и естественно, ей о. Серафим уделил больше времени, чем всем остальным. Целую лекцию он посвятил французской революции, обнажив ее корни в философии Вольтера и Руссо, в масонском движении и в Просвещении. В другой лекции он подробно рассказал о том, как отнеслись к разрушению старого порядка исторические личности консервативного толка: на Западе — де Мэстер, Донозо Кортес, в России — Николай I, Александр II, Победоносцев, Достоевский. В следующей беседе он коснулся работ философов революционеров Бакунина, Прудона и революционных движений XX века.

Заключительные лекции, равно и заключительную часть «Царства человеческого и Царства Божия» он посвятил анализу «новой религии». Коснулся новых философских учений, отпочковавшихся от «неосубъективизма», после того как идол эпохи Просвещения — разум — оказался несостоятелен и все философские системы зашли в тупик. Рассказал и о «религиозной» философии эволюционизма, о ее «христианских» глашатаях. Наконец, он указал иные проявления нигилизма и хилиазма (о. Серафим назвал их главной заботой сегодняшнего дня): упадок искусства и архитектуры, их отход от гуманизма к субгуманизму; увеличение числа «явлений поднебесного мира», хилиастические «предсказания» Тейяра де Шардена, Федорова, Бердяева, Генри Миллера.

Конечно, по короткому общему обзору лекций нельзя полностью оценить тщательнейший, подробнейший сравнительный анализ идей, учений, исторических событий, политических деятелей — всю ту огромную работу, которую проделал о. Серафим. Мы даже не назвали всех тем его лекций, таких как «Деградация искусства», «Жития святых», «Понятие святости в Средние века», «Возрождение язычества, астрологии, алхимии, колдовства и суеверия», «Понятие «личной славы» и становление его в эпоху Возрождения», «Зарождение современной науки», «О мистицизме и его «всплеске» во времена Просвещения», «Идея вселенской машины Ньютона и Декарта».

Курс о. Серафим по глубине и охвату материала годился для любого университета и более того — давал то, что не в состоянии дать ни один университет. Отец Серафим говорил своим слушателям: «В нынешних университетах немало людей ученых, этаких «ходячих энциклопедий», однако все знания разрозненны, они не сводятся воедино. Мы многого не знаем. В таком случае важнее не торопиться, не хватать крупицы знаний на лету, лишь бы что-то схватить. Всякому знанию должно задать направление.

Сегодня в светском образовании этот принцип забыт: в университете вам дадут обрывки знаний из разных областей, на разных факультетах. А сама мысль, что надобно свести все знания к одной первопричине, кажется устаревшей, едва ли не средневековой, этаким атавизмом. Вот и растят университеты «узких» специалистов, которые не понимают ни цели, ни взаимосвязи всего сущего в мире. Некоторые, ныне, увы, уже ушедшие от нас преподаватели Джорданвилльской семинарии, личности истинно великие, помнили об этом краеугольном принципе. И нам следует научиться у них, как составлять свое мировоззрение, как подчинить все наши знания одной, главной цели. Цель эта — Православие, что по сути есть путь ко спасению души».

Такой взгляд на обучение в современном университете для православного христианина — вопрос жизни и смерти. К примеру, студент, не обладающий православным взглядом на историю, будет в растерянности, когда профессора скажут ему, что в современном экологическом кризисе виновата «христианская цивилизация». И невдомек ему будет, что не христианство, а именно отход от него Запада и повлек сегодняшние природные катаклизмы (и отход от этого начался с безграничной веры в логику и разум и закончился «механистическим» мировоззрением Декарта). Отец Серафим пояснял: «Современная наука (со времен Возрождения) есть плод экспериментов алхимиков, астрологов и чародеев. Новый научный мир — это мир Фауста, мир колдовства, и современная нам наука сохраняет этот дух. В результате открыта необузданная энергия атома, чему порадовались бы алхимики времен Возрождения: они мечтали о такой энергии. Цель современной науки — возобладать над природой. Декарт, сформулировавший «механистическую» теорию, говорил, что человек должен стать хозяином, повелителем природы. Вот какая религия подменяет ныне христианство».

В конце «летнего семестра» о. Серафим отметил: «Четверо учащихся Богословской Академии Нового Валаама провели проповеди в скиту на заданные темы из Евангелия. Занятия окончены, сегодня: «выпускные испытания», затем исполнение увертюры «1812 год» И. Чайковского. Занятия наши, несомненно, пошли на пользу, теперь полученные знания нужно применить в жизни».

В письме к Алексею Янгу (он прислал о. Серафиму для ознакомления свою статью об Иване Киреевском для журнала «Никодим») о. Серафим более подробно рассказал о том, какой отклик вызвали его лекции: «Прилагаю статью о Киреевском. Прочитал. Отлично! То, что сейчас нужно! Вчера мы читали ее перед слушателями нашей летней Богословской Академии Нового Валаама. Она пришлась как нельзя кстати, подытожив несколько моих лекций об основных течениях западной философской мысли от Франциска Ассизского до Тейяра. Между прочим, о последнем они знают по нашей статье о «христианском эволюционизме» и отнеслись к нему — все как один — с крайней неприязнью, считая его главным виновником западного вероотступничества. Самый большой отклик, пожалуй, получила наша беседа о консервативных течениях XIX века, мы касались таких личностей, как Николай I, Достоевский, Константин Победоносцев. Студенты узнали много нового, особенно Кристофер: наши лекции заменяют ему образование в колледже и весьма воодушевляют его. Да и я, читая курс, привел свои мысли в порядок».

В 1977 году Ново Валаамская Богословская Академия снова привечала студентов, и с тех пор каждое лето занятия там стали традицией. Желающих всё прибывало, но сам курс лекций сократился почти вдвое. Громкое имя «Академия», «выпускные испытания», красиво оформленные «дипломы» — всё это придумал о. Герман, но, конечно, не помышлял всерьез о статусе учебного заведения. Однако еще при жизни о. Серафима не менее десяти выпускников Академии (в большинстве новообращенные) были рукоположены во священство без какого-либо формального документа об их богословском образовании. Даже архиепископ Антоний, весьма щепетильный в вопросах формальных (все священники его епархии должны были подтвердить свои богословские знания), благосклонно относился к дипломам Академии. Как-никак, тоже документ!

В конце каждого «семестра» отцы подчеркивали, что дипломы, полученные студентами, никоим образом не означают завершения православного образования, а наоборот — свидетельствуют о начале. Всю жизнь будут они утверждаться в преподанных истинах, понесут их дальше в своей христианской деятельности. Многие паломники, понятия не имевшие о Православии, посетив монастырь, уходили в мир с твердым намерением приносить плоды на ниве миссионерства.

После кончины о. Серафима Академия продолжала работать, выпустив сотни слушателей, более 50-ти из которых теперь священнослужители. И скольких еще людей приобщит к себе Летняя школа, начатая в далеком ныне 1975 году. Вскорости выйдут в свет лекции и магнитофонные записи бесед о. Серафим, его «Курс православного выживания». Те, кому посчастливилось прочитать рукопись, не остались равнодушными.

Возможно, и сам о. Серафим не предполагал, сколь важным окажется его начинание. Если сослаться на мнение прочитавших рукопись готовящегося к изданию курса, эти летние занятия, изначально призванные «помочь собраться с мыслями» четверым студентам колледжа, — одно из самых больших достижений о. Серафима.

Тщедушие

Если же кто, не имея молитвы, принуждает себя к одной молитве, чтобы иметь ему молитвенную благодать, но не принуждает себя к кротости, к смиренномудрию, к любви, к исполнению прочих заповедей Господних, и не заботится, не прилагает труда и усилия преуспеть в них; то, по мере его произволения и свободной воли, согласно с прошением его, дается ему иногда отчасти благодать молитвенная, в упокоении и веселии духа, но по нравам останется он таким же, каким был и прежде. Не имеет он кротости, потому что не взыскал труда и не приуготовил себя соделаться кротким; не имеет смиренномудрия, потому что не просил и не принуждал себя к тому; не имеет любви ко всем, потому что прося молитвы, о сем не позаботился и не показал усилия. При самом занятии делом, не имеет веры и упования на Бога; потому что знал себя, и однакоже не приметил, что не имеет у себя этого, и не потрудился со скорбию взыскать у Господа твердой веры в Него и истинного упования на Него.
Кто останавливается на своей только праведности, и думает сам себя избавить, тот трудился напрасно и вотще. Ибо всякое самомнение о праведности своей в последний день сделается явным, якоже порт нечистыя, как говорит пророк Исаия: бысть вся правда наша, якоже порт нечистыя
(Ис. 64:6).
Св. Макарий Великий.

В прошлых главах мы коснулись такого губительного для монашества явления, как «самонадеянность». Тесно связано с ним и другое, прозванное о. Германом «тщедушием». Однажды, в какой-то знаменательный день о. Герман прочитал монастырской братии целую лекцию об этом. Смысл ее сводился к следующему: «Мы, как христиане, должны откликаться на зов Господа в простоте, даже если это идет вразрез с нашими желаниями. Поступать так должны во имя любви.

Противовес этому — холодный расчет. Некоторые приходят в монастырь поисках духовности, но на своих условиях. Они взвешивают, сравнивают, рассчитывают, подходит ли им эта духовность, и берутся решить сами, не доверяясь Богу. Они непременно хотят сохранить свою «личность», не понимая, что таким образом теряют ее. Что говорил Христос? Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее (Мф. 10:39).

Тщедушные боятся потерять душу свою ради Христа, боятся брать на себя обязательства, боятся выказывать любовь или делить ее с кем-либо. Горька их участь, ибо они несвободны. Свобода есть любовь. А нет любви, нет и свободы.

Если человек не реагирует в простоте сердца, руководствуясь любовью ко Христу и ближнему, он черствеет сердцем и замыкается в узкой «личной» духовной жизни, что по сути еще одна разновидность самодовольства и самодостаточности. Такой человек дорожит своими «духовными взглядами»: он сам знает, какие подвиги ему исполнять, как проводить церковную службу, как следовать церковным канонам, как устроить монастырскую или приходскую жизнь, на что употребить деньги, к какой «политической» группировке в церкви примкнуть, как следует работать и вести себя «истинно верующему» и пр. и это ужасно, ибо такой человек более не слышит Бога. И если такое продлится, то получается нечто совсем уж чудовищное: человек начинает принимать собственные суждения за глас Божий. И уж тогда никто ему не указ.

Упаси Бог, если такой человек начнет творить Иисусову молитву! Она станет еще одной стеной, за которой он будет лелеять свою «праведность». И так, затворившись в каморке собственных страхов — «как бы чего не вышло», — он отчуждается не только от действительности, но и от Бога. Господь стучится к нему в каморку, но самоупоенная душа не хочет «лишних» хлопот и забот».

Отец Герман привел также примеры тщедушия, некоторые он намеренно преувеличил до карикатуры, дабы не бить слишком больно некоторых братий. Отец Серафим слушал и понимал, что его сотаинник касается самых простых, самых жизненных вопросов не только ради монашествующих в скиту, но ради всех современных искателей духовности. Он улыбался забавным гротескным примерам, угадывая прототипов. Иной раз посмеивался и над собой, ибо о. Герман указывал черты, присущие самому о. Серафиму. Он понимал, как легко сокрыться под личиной «духовности», используя ее как предлог, чтобы избежать боли, уязвимости, необходимости жертвовать из любви. Да, частичку «тщедушия» о. Серафим углядел и в себе, ее нужно уничтожить. А изничтожая тщедушие в себе, он готов был помогать в этом и другим. Он хотел гореть, а не тлеть в вере. И хотел видеть в своем маленьком монастыре пламенную христианскую любовь, а не мертвый костяк организационной формы. Конечно, важна и нужна форма, это также ступеньки наверх, к Раю, но они — не в помощь, если сердце восходящего по ним не пронизано любовью и покаянием.

Глубоко в сердце о. Серафима запали слова о. Германа. Сколько раз еще вспомнит он их в своих работах и в беседах с братией в скиту. В 1977 году на день св. Патрика, к примеру, он поведал собравшимся в трапезной паломникам и братии, как распознавать в себе «поддельную духовность». Начал он с рассказа из жизни Братства на заре его существования: «Жил в Сан-Франциско человек, загоревшийся Иисусовой молитвой. По утрам он повторял ее раз за разом, всё больше и больше, и дошел до пяти тысяч раз. Чувствовал себя распрекрасно и вдохновлялся своим подвигом: среди мирской суеты, прямо со сна, не поев не попив, он пять тысяч раз твердил Иисусову молитву, стоя на балконе. Однажды во время моления кто-то начал возиться прямо под балконом, тем самым отвлекая молящегося! И кончилось тем, что тот, не завершив последней тысячи, стал швырять вниз на голову суетливца тарелки! Что можно сказать о человеке, якобы поглощенном духовностью, Иисусовой молитвой, если — не прерывая ее! — он начинает бросаться тарелками? Только то, что он не укротил страсти в душе, пребывая в заблуждении, дескать, я лучше всех знаю, что и как подходит моей «духовности». Он полагался на свое суждение, а не на трезвение души или духовные знания. И при первой возможности страсти возобладали! В этом случае куда полезнее сделать что-нибудь простое, нежели пять тысяч раз повторять Иисусову молитву».

В 1982 году, незадолго до смерти, о. Серафим вновь обратился к этой теме: сколь опасно для нашей жизни подменять волю Божию своим мнением. Была Великая среда, в этот день Православная Церковь напоминает верующим о предательстве Иуды. Отец Серафим говорил в проповеди о тщедушии Иуды, сокрытом под маской благочестия — именно это и повлекло предание Бога Живого на распятие. Прочитав отрывок из 26 й главы Евангелия от Матфея, о. Серафим продолжал: «Когда Господь ожидал уготованные Ему страдания, как мы только что прочитали в Евангелии, приступила к Нему женщина с сосудом мира драгоценного и возливала Ему на голову. Показательно и удивительно трогательно, как Иисус принимает любовь простых людей. А Иуда — один из 12-ти бывших с Ним учеников, — глядя на такое «расточительство», уже замышлял свой план. Ведь он отвечал за казну 12-ти и «напрасная трата» дорогого мира переполнила чашу его терпения. Логика его мысли проста: «Я думал, Христос воистину велик. А он попускает пустые траты, делает многое неправильно, сам мнит себя «великим». и тому подобные мыслишки, нашептываемые дьяволом. Дьявол хитро использовал страсть Иуды (к деньгам) и заставил того предать Христа. Иуда не хотел предавать — он всего лишь хотел денег. Он дал волю своей страсти, не распял ее.

Всякий из нас может оказаться в таком положении. Нужно всматриваться в потайные уголки сердца нашего и выявлять страсти, которые попытается использовать дьявол, дабы мы тоже предали Христа. И если мы с высокомерием взираем на Иуду: дескать, вот какой мерзавец, мы бы так ни за что не поступили — то мы глубоко неправы. Как и у Иуды, сердца наши полнятся страстями. Рассмотрим же их: нас легко уловить за любовь к «порядку», «правильности», «красоте». Оказавшись у дьявола на крючке, мы начинаем искать логических оправданий — опять же под диктовку наших страстей! А найдя самые «разумные» оправдания, мы тем самым уже предали Христа. Лишь присмотревшись к себе, осознав, что мы полнимся страстями, поймем, что каждый из нас — вероятный Иуда. Чтобы такого не произошло, когда мы боремся и боримые страстями начинаем искать оправданий, тем самым вставая на путь предательства, нужно найти в себе силы остановиться и взмолиться: Господи, помилуй мя, грешного!

Нельзя всю жизнь рассматривать сквозь призму собственных страстей, переиначивать ее по собственным меркам — это гибель. В жизни всё нужно принимать как ниспосланное Богом, как лекарство, способное пробудить от дурманящего сна — страстей. Испросим же у Господа, что угодное Ему можем мы сделать. Услышим Его зов и уподобимся той простой женщине: не мудрствуя, она возлила драгоценное миро на голову Иисуса и за это — «где ни будет проповедано Евангелие в целом мире — сказано будет в память ее». Уподобимся же — будем четко внимать знамениям Господним. А они повсюду: в природе, в наших ближних, в каких-то «случайных совпадениях». Везде постоянно нас окружают знамения воли Божией. Нам только нужно внимать им.

Обнаружив в себе страсти и научившись обуздывать их, мы предотвратим и иудино предательство в своих душах. Ведь начинал он с малого: с заботы о «правильном» расходовании денег. И из такого малого вырастает предательство Господа нашего. Вооружимся трезвением, не станем потворствовать страстям, кишащим внутри и вокруг нас, а попытаемся узреть волю Божию, как нам сейчас, сию минуту очнуться от дурмана и последовать путем страстей Христовых и тем самым спасти свои души. Аминь».

ПРИМЕЧАНИЯ:

59. Сегодня на Руси, к примеру, эту традицию поддерживает песнопевец и сочинитель иером. Роман (Матюшин).

ЧАСТЬ VIII
Уже позже, чем вы думаете

Монашество — мученичество — неминуемые страдания суть одно и то же в духовном аспекте.
Просите у Бога не только наставления и помощи — просите мученичества, страданий,
пути, который требует самых больших усилий, самой большой отваги от вас, дабы воспылать рвением к Богу.
О. Серафим (Роуз). Январь 1972 г.

Монах тот, кто понуждает себя.
Св. Авва Дорофей.

После кончины о. Серафима о нем стали упоминать как о подвижнике. Хотя это и справедливо, не следует впадать в преувеличения.

Отец Серафим отличался от своего наставника, архиеп. Иоанна, взявшего на себя непосильную ношу аскезы в пище и сне. Ел Владыка Иоанн лишь раз в сутки, в полночь. Отец Серафим — дважды или трижды, вместе с братией. Спал Владыка Иоанн час другой, не зная постели. Отец Серафим как правило спал достаточно и в обычных условиях, хотя иногда допоздна молился.

Подвиги архиеп. Иоанна доступны лишь редким избранникам Божиим. Стоит же из нас кому попробовать повторить их — и мы скоро окажемся негодными ни для какого дела вообще. Однажды еп. Савва сказал, что случись ему держаться правил жизни архиеп. Иоанна и, не ведая отдыха, отдавать себя пастырству, он бы умер через две недели.

Уже говорилось, что все монашествующие тем не менее должны решительно отвергать «удобства», что ведет к расслаблению всей духовной и молитвенной жизни, открывает врата обжорству, плотским вожделениям, гордыне и пр. Следуя трезвым наставлениям святых Отцов, о. Серафим воспитывал себя в умеренности, т. е. брался за подвиг посильный, не мешавший ежедневным трудам. Подвиг этот был обычным делом для истинно православных монастырей, таких как Лавра Саввы Освященного, Афон, Синай или Валаам. К примеру, постель о. Серафима была типично монашеской: узкая, жесткая — две сколоченные доски без матраца. Келья — проще не придумать: дощатая ничем не утепленная каморка. Крохотная дровяная печь грела не более часа (он топил ее перед тем, как лечь спать). К утру уже температура в келье опускалась ниже нуля.

За 14 лет в скиту о. Серафим ни разу не принимал ванну или душ, лишь обтирался мокрой тряпицей. Со временем длинная, почти до пояса, борода его свалялась. Раз он не мылся, скажут некоторые, то от него, должно быть, жутко пахло. Ничего подобного. Интересно, та же особенность была и у афонских монахов, где тоже следовали старинном обычаю и не мылись. Св. Никодим Святогорец объяснял «чистый запах» монахов жизнью в воздержании, в строгости и тяжелом труде, что, по его мнению, изгоняло из тела «лишние жидкости». Писал об этом и св. Исаак Сирин: «Сладостен дух отшельника, и встреча с ним радостна всякому чуткому человеку».

Но никогда о. Серафим не насаждал свои подвижнические принципы среди братии. Никому не воспрещал принимать душ, никого в жизни не укорил за «чрезмерное усердие в еде».

Лишь одна черта в подвижничестве о. Серафима поражала: он ни минуты не сидел без дела, постоянно в каких-либо богоугодных трудах. Когда он вынужденно задерживался, скажем, в трапезной, ожидая пока закончится обед, он брался за четки и низко склонив голову творил Иисусову молитву.

После кончины о. Серафима кое-кто поговаривал, что это о. Герман довел его до преждевременной смерти, что называется, «заездил». На самом же деле «заездил» о. Серафим себя сам, и не только себя, но и — весьма изрядно — о. Германа. Все, кому доводилось работать бок о бок с о. Серафимом — будь то набор текстов или садовые хлопоты, — вспоминают, что валились с ног от усталости, пытаясь не отстать от него.

Безотлагательность, боязнь не успеть, всё время подстегивала о. Серафима. Он не раз повторял: «Уже позже, чем вы думаете. Посему спешите творить дело Божие!» В словах этих — предчувствие близкого конца света. Отец Серафим остро чувствовал, что очень скоро испытания и скорби докатятся и до Америки, как в свое время — до России. Но еще, вполне возможно, о. Серафим предчувствовал и свой скорый исход. Отец Герман, подытоживая прошлое, говорит: «Предсмертное чувство не покидало его. Только и слышишь: «Уже позже, чем вы думаете!» — как заигранная пластинка!»

Теперь можно только гадать, насколько сильно предчувствовал о. Серафим собственную кончину. Он знал, что «живет взаймы», так как доктора, осматривавшие его в 1961 году, признали его болезнь неизлечимой. Внешне, телом, он был едва ли не совершенен: стройный, широкоплечий, до последнего дня сохранил прекрасное зрение, белые, ровные, без единого изъяна зубы. Однако чувствовалось, что какой-то недуг точит его изнутри, что тяжелый Крест выпало нести этим могучим плечам. И в конце концов Крест этот его и сокрушит. Когда отцы навещали Елену Юрьевну Концевич, она не раз с тревогой указывала на болезненный вид о. Серафима. В 1980 году он обратился к врачам по поводу почечнокаменной болезни. И те сказали, что с детства у него работает лишь одна почка. К концу жизни у него исказились ногти, волосы и борода преждевременно поседели. Он был на полгода моложе о. Германа, однако казался чуть ли не вдвое старше, некоторые думали, что он отец о. Германа. Сколько раз подмечал о. Герман, как бледен лицом его брат, и отсылал его отдыхать. Сам о. Серафим никогда не жаловался на усталость, никогда вслух не предрекал своей скорой кончины. Единственной и постоянной заботой его было — за малое время и при малых возможностях выпустить как можно больше духовной литературы. В 1976 году он писал: «Будущее, несомненно, весьма мрачное. Каждый год мы не уверены, удастся ли нам печатать в следующем. Молим Бога, чтобы дал нам хотя бы несколько лет, хотя бы допечатать серию святоотеческих книг, которые помогут и нам, и другим выжить в грядущие дни».

Трудясь в своей смиренной келье, печатая на машинке при свечах, о. Серафим издали написал беспримерное в наши дни количество христианских сочинений. Ему не нужно было, как многим писателям, черпать вдохновение извне, создавать нужное настроение, совершать прогулки. Как только выпадала свободная минута, он устремлялся к себе в келью и садился за стол. Набрасывал от руки план и сразу начинал печатать статью. Печатал быстро, лишь изредка отрываясь, видно, что-то обдумывая. Нередко осенял себя крестным знамением.

Когда случалось ему впасть в уныние, на помощь приходил о. Герман, придумывал «неотложную» работу, которая могла бы подхлестнуть писательское вдохновение о. Серафима. Иной раз он вспоминал о неосуществленной задумке многолетней давности. «По моему, сейчас самое время!» — убеждал брата о. Герман, и тот «зажигался». «Благослови!» — просил он и с еще пущим рвением окунался в работу.

В духе монашеского смирения он никогда не подписывал свои работы. В одной из недописанных им статей он изложил необходимые условия для успеха на самостоятельном монашеском поприще (вне зависимости от старого «обустроенного» монастыря): «Не известность миру, а желание «умереть для мира», отсутствие тщеславных помыслов, глубокое смирение и упование на Бога, а не на собственные силы». И коль скоро отцы Серафим и Герман удалились в пустынь, то не след им числить себя редакторами издаваемого журнала. И почти все годы, за которые о. Серафим издал великое множество книг, его имя не появлялось на титульном листе. По словам Александра Поупа:

Кто храм для Бога, не для славы ставит,

Себя отметиной на мраморе не славит.

Столько же времени, сколько и собственные статьи, отнимал у него перевод на английский язык русских святоотеческих текстов. Отцы положили немало трудов, чтобы как можно ближе к оригиналу передать дух и содержание этих работ. Иной раз из-за одного слова или предложения разгорался долгий спор. Отец Серафим, переводя, руководствовался буквальными значениями слов, а о. Герман, для которого русский — родной язык, втолковывал собрату мысль, которую автор выразил теми или иными словами, почему, к примеру, нужно сохранить какие-то повторы, подхваты. Сколько тонкостей нужно принять во внимание, как выстрадано дается каждое слово. Но о. Серафима это все не смущало, напротив, даже радовало. «Какое же это счастье!» — восклицал он. Но превыше всего отцы стремились к смирению и в переводе, уважая как текст, так и автора.

Не только в келье или в типографии трудился о. Серафим над переводами. Случалось, прямо во время трапезы он потчевал братьев переводом «с листа» какого-нибудь из бесценных сокровищ русского святоотечества. Братия внимательно слушали, а перевод записывался на магнитофонную ленту. Потом кто-либо из помощников, прослушав запись, излагал все на бумаге, и отцы обязательно проверял текст.

Таким образом были переведены целые книги: «Наставления монахам» из «Великого катехизиса» св. Феодора Студита, «Православное догматическое богословие» прот. Михаила Помазанского, «Житие старца Анатолия Оптинского» о. Климента Зедергольма, «Комментарий к Новому Завету» архиеп. Аверкия, из коей о. Серафим перевел главы об Апокалипсисе, частично о Евангелиях и Посланиях апостолов. Кроме вышеназванных, «Воскресные проповеди» о. Димитрия Дудко и «Духовные поучения» св. аввы Дорофея.

Кроме «Православного слова», выходившего раз в два месяца, отцы печатали Свято-Германовский календарь на 80-ти страницах. С 1972 года он печатается регулярно. Это полный церковный календарь на английском языке, включает в себя имена святых для поминовения, поденное чтение из Священного Писания, подробные указания для каждого поста и для каждого дня недели. В календаре приводились обширные списки местных святых и святых всех народов. Также указывались имена тех, кого вскорости должны были причислить к лику святых. Ничего подобного не издавалось ни на одном языке мира. Все эти материалы были в основном собраны братом Лаврентием (Кемпбеллом) еще до прихода в монастырь. Первый календарь вышел отдельным специальным номером «Православного Слова». Отец Серафим указывал в летописи, что трудов на этот номер было положено больше, чем на какой-либо. Встречен он кое кем был в штыки, особенно архиеп. Виталием (нынешний митроп. Виталий Канадский, глава Русской Зарубежной Церкви). Он был разгневан, почему в список будущих святых не включен митроп. Антоний (Храповицкий). Однако прочие иерархи поддержали новое издание. В последующие годы календарь выходил отдельно, большим форматом, со статьями о наиболее важных событиях года, с иллюстрациями. Так родилась хорошая традиция, и у американских православных появилось надежное подспорье. Недавно календарь отметил свое «совершеннолетие», выйдя в свет в 21 й раз.

Чтобы помочь молодым обрести слово Божие для спасения души, отцы рассылали много экземпляров «Православного Слова» бесплатно: по библиотекам, бедным монашествующим, неимущим людям в страны, где царит нищета. На это уходила почти половина тиража. «Да у нас прямо настоящая благотворительная организация!» — заметил как-то о. Герман. Отец Серафим радовался: он рассматривал их труды на этом поприще как высокую честь и не упускал возможности сделать что-то еще, дать людям как можно больше.

Однажды к ним явился молодой человек и сказал, что обратился в Православие, благодаря их журналу, который получал бесплатно. Отец Серафим заметил в разговоре с братом, что вот доказательство — их труды не пропадают даром.

Но в «высокой честью» нести людям слово Божие связана и ответственность. Как распорядиться попавшими к ним духовными сокровищами? Помимо редких книг у них хранились уникальные рукописи, завещанные им последними великими представителями Святой Руси, которые лично знали ее святых и мучеников. А возможно ли оценить опыт общения с этими высокими духом людьми! Из их старых и слабых рук получили они завет трудиться во имя Бога до скончания времен. И вполне объяснимо, почему так поспешал о. Серафим. Однажды о. Герман спросил своего друга по Джорданвиллю, о. Владимира, относительно издания одной книги. Тот ответил: «Раз вы о ней заговорили, вам ее и издавать. Кроме вас никто ею заниматься не будет».

Однажды, после нескольких дней тяжких и почти бесплодных трудов, глядя на скопившиеся набранные, но еще не отпечатанные страницы, о. Герман возроптал:

— Может, напрасно мы себя гробим? Может, всё это никому не нужно?

Отец Серафим сурово поглядел на брата:

— Каждый день я благодарю Господа, что могу «гробить себя» ради Православия!

Страдалица Россия

Епископ Нектарий любил рассказывать платинским отцам о России и больше всего о том, что связано с его духовным отцом, оптинским старцем Нектарием. Молитвой и благодатным прозрением много лет назад спас он свое духовное чадо от службы в Красной Армии, а его мать — от тюрьмы. Однако далеко не все рассказы увенчивались счастливым концом. Например, нельзя было без слез слушать о том, как закрывали Оптину пустынь в 1923 году, чему мать еп. Нектария явилась свидетельницей. Кто из монахов принял мученическую смерть, кто был посажен за решетку. В бывшем монастыре обосновался комсомольский комитет по ликвидации. Но даже рассказывая о таких отчаянных минутах, еп. Нектарий не терял столь ценимого отцами чувства юмора. Когда большевики нагрянули с обыском в келью старца Нектария, они обнаружили детские игрушки: куклы, мячи, бумажные фонарики, корзиночки. Старца спросили, зачем ему всё это, и он ответил: «А я сам — дитя». А когда нашли несколько церковного вина и снеди, старец ответил просто: «Это вам выпить и закусить».

Во время ареста у старца случилось кровоизлияние, один глаз опух. Сперва его поместили в монастырскую лечебницу, а потом перевезли в тюремную больницу. Увозили его на санях, напоследок он попросил: «Помогите немного». Самому уже не по силам оказалось залезть в сани. На дорогу перекрестился и отбыл. навеки.

Вспоминая Святую Русь, коей ему больше не суждено было увидеть, еп. Нектарий едва сдерживал слезы. Однажды, пробыв у отцов в Платине изрядное время, он собрался уезжать. Отец Серафим — по старому монашескому обычаю — провожал гостя колокольным звоном. Отец Герман помахал вслед машине, вернулся, а брат его всё звонил и звонил. И на лице его играла довольная улыбка.

— Чему ты рад? — спросил о. Герман.

— Какой же ты счастливый — в твоих жилах течет русская кровь! — ответил тот и отпустил колокольную веревку.

Немного времени спустя о. Герман выговорил ему за «однобокую любовь», ведь каждому народу есть чем гордиться.

— А епископ Нектарий оплакивал Оптину, — просто возразил о. Серафим.

— Ну и что? Неужели ты ничего бы не стал оплакивать в Америке?

— Великий Каньон или Золотые Ворота я бы уж точно оплакивать не стал, — улыбнулся о. Серафим.

Как человек русский, о. Герман благоговел перед изысканной византийской культурой, давшей России Православие. Иное дело — о. Серафим: он отдавал предпочтение русской культуре. И на это у него было две причины. Во первых, он считал, что Россия — последний оплот православного мировоззрения, она была «третьим Римом», сдерживающим натиск антихриста вплоть до свержения Царя и его мученической кончины.

Такие личности, как Достоевский и Киреевский, заложили в России фундамент православного мышления, дав анализ и прошлого, и настоящего перед грядущим всемирным вероотступничеством. Во вторых, о. Серафим любил Россию, ее страдающий ныне народ, среди которого яркими огоньками светят судьбы смиренных мучеников и стойких исповедников, от Полярного круга до знойных пустынь. Иной раз, видя в церквах истово молящихся коленопреклоненных русских бабушек, о. Серафим не мог сдержать слез. В них, в этих немощных старушках, видел он образ славного прошлого, «последних могикан» истинно русской эмиграции, кто еще помнил иную Россию, кто сознал, что Россия потеряла, и кто всем сердцем сострадал ныне братьям и сестрам на далекой Родине.

За «железным занавесом» шла открытая война с христианством: людям насильно вдалбливалась материалистическая идеология. На Западе враг действовал изощреннее: материализм исподволь ржавчиной разъел всю жизнь, утвердился и в религии. И бороться с таким положением неизмеримо труднее. Отец Серафим полагал, что узнав, как их братья в коммунистических странах сражаются против явного врага Церкви и веры, православные западного свободного мира найдут силы и мужество бороться с врагом тайным — обмирщенностью — и достойно сдерживать его натиск, когда время кровавых преследований наступит и на Западе. Отец Серафим твердо верил, что главное явление XX века — новомученики российские, числом они превысили пострадавших за веру на заре христианства, и о них нужно рассказать всему миру. В 1970 году в одном из писем он поведал: «Сегодня Господь дает людям два великих дара: в мире, порабощенном коммунистами — страдание, коим, возможно, по воле Божией спасется Россия; в мире свободном — свободу говорить и свидетельствовать ее, рассказывать правду о происходящем. Как, однако, мало пользуемся мы этим даром, возможно, скоро он от нас отнимется. Однако еще не вечер, и мы должны нести свое слово правды».

Еще в 1965 году платинские отцы начали печатать материалы о страданиях Русской Церкви, новых российских мучениках, выступали с воззваниями преследуемых верующих.

В 1968 году они посвятили целый номер «Православного Слова» Царю мученику Николаю II, в том числе и статью о. Серафима о нем. К 1970 году жития новомучеников значительно прибыли в объеме и заняли видное место в журнале. Эта традиция поддерживается и ныне, после смерти о. Серафима: в каждом номере непременно рассказывается о каком-либо новомученике.

Отец Серафим говорил, что «свидетельства мучеников — самый драгоценный дар России Западу». Многие полагают, что это — самое важное из всего опубликованного Братством преп. Германа. Отцу Серафиму хотелось, обнажив насыщенную жизнь во Христе в самых жестоких и бесчеловечных условиях, «пробудить западный мир от спячки, самодовольства, показать, сколь неглубоко (и не всегда искренне) их непрочувствованное собственной душой христианство».

Составляя жития новомучеников, отцы руководствовались сведениями от непосредственных очевидцев и сопричастников: от Елены Лопешанской, духовной дочери архиеп. Леонтия Чилийского, который, в свою очередь, служил секретарем у новомученика еп. Дамаскина; от уже упоминавшихся Алексея и Зинаиды Макушинских из Сакраменто, они лично знали св. прав. Иоанна Кронштадтского и являлись духовными чадами новомученика о. Измаила и его брата о. Михаила Рождественских; от о. Николая Мезича, священника из Сан-Франциско, отбывшего срок в советских концлагерях, — он составил жизнеописания мучеников Иосифа Молчальника и Григория Крестоносца; от Ивана Михайловича и Елены Юрьевной Концевичей — они предоставили отцам бесценные факты о жизни мучеников Николая Загоровского и игумении Софии Киевской; и, конечно, в большой степени от И. М. Андреева, некогда учившего о. Германа в Джорданвилльской семинарии, человека необычайно тонкой и чуткой души. Он по личному опыту и наблюдениям составил летопись начала гонений на Русскую Православную Церковь, записал незабываемые события из жизни ее исповедников: мон. Марии (Стахович), еп. Максима, Александра Якобсона и монахинь Шамординской обители.

Всего около 80-ти человек оставили братьям свои свидетельства. Почти всех отцы Серафим и Герман знали лично, и почти все в ту пору были весьма пожилыми людьми. Увы, сейчас никого из них с нами нет. Не запиши и не опубликуй братия их рассказы, жития многих новомучеников были бы утеряны для истории.

Стараясь пробудить в монастырской братии интерес и любовь к новомученика, о. Герман частенько спрашивал их, когда они собирались вечерами в трапезной, кто из русских исповедников им ближе всего. Об избранном каждым «своем» мученике должно было отныне знать всё, его нужно было чаще поминать в молитвах. Некоторые выбрали священномученика Илию. Прощаясь со своей праведной женой, приехавшей к нему в ГУЛаг, он сказал: «Знаешь, я всем своим существом возгорелся любовью ко Христу. Только здесь я понял, что нет ничего лучше, прекраснее Его. И я готов умереть за Него!» Другие братья предпочли Григория Крестоносца, которого выбросили из лагеря в глуши на верную смерть, и он радовался своей участи, зная, что Господь не оставит его, даст сил преодолеть это испытание и оделит мученическим венцом. Сам о. Серафим неизменно отдавал предпочтение еп. Дамаскину, чье житие, составленное Еленой Лопешанской, он перевел на английский. Отец Герман разгадал причину: как еп. Дамаскин, о. Серафим был «духовным философом, он рассматривал современную историю и сегодняшний день с точки зрения тайноведения — каким бы представилось наше время святым Отцам. В дальнейшем мы вернемся к теории еп. Дамаскина, гласившей, что советский «эксперимент» должен наглядно показать каждому, какой будет духовная обстановка в последние времена и где христианам искать последнюю надежду».

Как и многие из новомучеников коммунистического режима, еп. Дамаскин принадлежал к катакомбной Церкви — той части Русского Православия, которая отказалась принять Декларацию патр. Сергия и ушла в подполье. С 1940 по 1979 годы катакомбная Церковь исчезла из вида, из чего наблюдатели на Западе заключили, что она более не существует. С новой волной эмиграции в 70 е годы наладилась и связь России с окружающим миром. Завеса неведения несколько приоткрылась, и сведения о подпольном христианском движении стали просачиваться на Запад.

Отец Серафим радовался всякий раз, когда удавалось раздобыть какие-либо факты о катакомбной Церкви, и незамедлительно опубликовывал их в «Православном Слове». Он писал: «Документы эти получены из первых рук и свидетельствуют о религиозной жизни в Советском Союзе. Мы получаем важнейшие факты о том, о чем ранее почти не упоминалось: об отношении иерархов Церкви в Москве и простыми верующими, об отношении верующих к иерархам, к проповедям, которые им преподносят в церквях Московской Патриархии, об упадке в понимании жизни и роли Церкви у простых верующих, которые в ее таинствах склонны видеть некое «колдовство»; о трудностях новообращенных в СССР; о противостоянии Церкви организации Церкви — Телу Христову; о «подпольном положении всякой истинно религиозной жизни в Советском Союзе, как внутри Патриархии, так и вне ее».

Отец Серафим проявлял интерес к катакомбной Церкви отнюдь не из политических соображений. Как и во всём, он докапывался до Истины, отбрасывая всё лишнее, несущественное. Он писал: «Катакомбная Церковь России — не «соперница» Патриархии, это — церковная организация, которая не борется за власть и влияние, а прежде всего носительница верности Христу, она побуждает людей по новому относиться к Церкви и ее структуре, нежели так, как относятся сейчас почти во всём православном мире».

Отец Серафим ценил катакомбную Церковь еще и за то, что она продолжала линию исповедников иерархов, принявших мученическую смерть при коммунизме: они, не впадая в сектантство и фанатизм, считали Московскую Патриархию частью Православной Церкви. В одной из статей о. Серафим писал: «Митрополит Казанский Кирилл и другие руководители катакомбной Церкви считают богохульством отвергать Божию благодать, дарованную Московской Патриархии». Когда до о. Серафима дошли слухи о смуте в катакомбной Церкви, об угрозе раскола, он открыто вынес этот больной вопрос на страницы «Православного Слова». Хотя в ту пору позиции сергианства в Русской Православной Церкви были весьма сильны, он никогда не ратовал за всеобщее вхождение в катакомбную Церковь и не судил тех, кто «официально» принадлежал к Московской Патриархии, указывая, что в «Советском Союзе, как ни в одной другой стране, нельзя точно разграничить «юрисдикции»». Мы знаем одного (а сколько таких еще!) катакомбного священника, который сознательно «внедрился» в Московскую Патриархию для того, чтобы нести благодать Божию как можно большему числу людей, что невозможно в условиях катакомбной Церкви. Прихожане катакомбной Церкви причащаются Святых Тайн у священников из Московской Патриархии, у тех, конечно, кому они доверяют. и мы не вправе их осуждать за это. «Да, в Московской Патриархии немало иерархов предателей. но там же есть и священники, не участвующие в столь постыдном деле!»

В 70 е годы одним из таких мужественных пастырей был о. Димитрий Дудко, известный и любимый верующими. Он был очень близок о. Серафиму по духу. Отец Димитрий привечал в своей приходской церкви в Москве всех, устраивал встречи, беседы, отвечал на вопросы пришедших о вере, о безбожии, о повседневной жизни. Говорил с людьми откровенно, проникновенно, с великой убежденностью в христианстве. В душах тысяч людей, особенно молодых, возжег он огонек веры.

Конечно, о. Серафим и не думал причислять о. Димитрия к «идейным врагам» только потому, что тот не входил в катакомбную Церковь. Напротив, он пытался понять «необыкновенно трудное положение этих пастырей» и радовался, что истинное Православие пробивает дорогу.

Многие из проповедей и бесед о. Димитрия, особенно вечера «вопросов и ответов», были записаны и попали на Запад. В 1976 году о. Серафим писал: «. Получили новые «беседы» о. Димитрия Дудко, он говорит много важного не только для людей в Советском Союзе, но и для нас. Призывает «не обожествлять» церковных иерархов и духовных наставников — в саму точку угодил! — и всех тех, кто ставит свое мнение превыше мнения других. Отец Димитрий, несомненно, самый трезвый и вдохновенный поборник Православия в наши дни (несмотря на некоторые «теоретические» заблуждения), и его пример вселяет надежду на будущее Православия в России. Именно поэтому мы должны не отгораживаться от Московской Патриархии, а быть предельно открытыми для диалога. Вопрос экуменизма и вероотступничества нельзя решать в узких рамках канонов и догматов, он должен решаться с позиций духовности. И о. Димитрий резко критикует чисто формальный подход к канонам, что вяжет нас по рукам и ногам духовно и по сути убивает православную жизнь Церкви, тем самым подыгрывая протестантам, у которых более «живой» подход. Были в России и другие исповедники истины Христовой, например мирянин Борис Талантов. Его статьи о. Серафим перевел и напечатал в «Православном Слове», считая, что такие люди знаменуют «пробуждение совести в Московской Патриархии». Но за «пробуждение» это приходится дорого платить — муками, а то и жизнью. В 1969 году за статьи, призывающие покончить с обманом и предательством в Русской Православной Церкви, Борис Талантов был арестован, брошен в тюрьму, где и скончался в 1971 году.

Очень интересовали о. Серафима и свидетельства тех, кто бежал или был выслан из России. В 1974 году вышел в свет «Архипелаг ГУЛаг» Александра Исаевича Солженицына. Отец Серафим не только внимательнейше прочитал все тома, они стали его настольными книгами. В «Православном Слове» он помещал длинные критические разборы романа, и с духовной точки зрения, пожалуй, никто так глубоко не рассматривал «Архипелаг». Отец Серафим, в частности, писал: ««Архипелаг ГУЛаг» — не политическое разоблачение. В страшных событиях, описанных в романе, коммунизм предстает лишь как частный случай зла. Все чудовища — «герои» книги — совершают варварские преступления не потому, что они коммунисты, а потому, что являются жертвами идеологии куда более глубокой и смертоносной, чем коммунизм. Мало кто из палачей понимает истинный смысл этой идеологии, потому что «логика» ее не поддается осмыслению, этот вирус поразил кровь и плоть «сынов просвещенного XX века». Коммунизм — лишь одна из систем, наиболее полно претворившая в жизнь эту идеологию».

«Идеология эта, — писал далее о. Серафим, — не что иное, как нигилизм, которому Ницше предрекал «торжество» в XX веке. И «Архипелаг ГУЛаг» — это история «торжества нигилизма», которое на своем горьком опыте познал автор.

Солженицын и впрямь написал «историю XX века». Ведь история — это не перечень событий в политике и экономике, это, в первую очередь, перемены (к добру ли, ко злу) в душах людей, и лишь потом перемены эти отражаются во внешнем мире. В XIX веке «исторических тенденций» было две: широкое наступление всемирной революции (т. е. наступление неверия) и попытка предотвратить это, исходившая в основном от Православной Руси (достаточно вспомнить действия Царского Правительства). В XX же веке пока преобладает одна единственная тенденция: развитие революционного атеизма (точнее указать термин социалиста Прудона — «антиатеизм», т. е. богоборчество), дорвавшихся до власти.

И противостоят ему те же силы зла (только в ином обличьи): Гитлер, движимый гордыней и завистью, или Антанта, лицемерно ратовавшая за правое дело и в решающую минуту его предавшая. Да и противостояние это было лишь эпизодическим, оно не стало историческим событием. А Солженицын описал именно это главное историческое событие XX века»60.

В то же время, когда на Западе вовсю зазвучал отважный голос великого русского писателя, другой «глас совести» порабощенного народа России вторил ему в свободном мире. То был Сергей Курдяков, двадцати одного года. В 1973 году вышла его книга «Гонитель», и тем же годом он погиб при весьма таинственных обстоятельствах, скорее всего от рук КГБ. Вырос Сергей в России, уверовал в лживые коммунистические лозунги, в комсомоле был «на хорошем счету», и его назначили командиром особой группы для разгрома подпольных собраний верующих, их обычно избивали до полусмерти, отбирали духовную литературу. Однажды, прочитав несколько страничек от руки переписанного Евангелия, он почувствовал: что-то дрогнуло в душе. Во время последнего «разгона», напав на старушку, он услышал, как она молится на него. Это только добавило злобы: он уже занес дубинку, чтобы «прибить» старушку, но вдруг почувствовал, что какая-то сила удерживает его руку. В ужасе, заливаясь слезами, он бежал прочь. Вскоре он решился избавиться от кошмарной действительности, и ему удался побег в Канаду. С собой он захватил икону — благословение умирающей матери. Сам глубоко и искренне уверовал в Иисуса Христа и нередко собирал толпы, рассказывал людям о пережитом. В статье, посвященной Сергею Курдякову, о. Серафим писал, что американцы, увы, еще не готовы к таким откровениям. «Если вслушаться в записи на кассете (их сейчас выпустили великое множество) одной из бесед Сергея (говорит он по английски понятно, хотя и с огрехами), то в его страстном монологе слышится отчаяние. Да, его встречают с восторгом, овациями, и тому, что он говорит, вроде бы внемлют, но. За внешним благожелательством и сочувствием видно: его не понимают и не поймут. И это он чувствует.

«Сердце у меня было, что камень. Большой бесчувственный камень. Помню, однажды ударил по лицу человека — он читал Библию. «Не бей, не надо!» — просил он, а я бил, пока у него из носа не пошла кровь. У меня все руки были в крови. А потом мы с другом пошли на дискотеку, как ни в чём не бывало. Я даже не помыл рук! Думал: кровь, ну и что такого? Я пил, ел — страшно! — и не вымыл рук! Мне с детства внушали прекрасную мысль: мы все равны. А я даже не отмыл кровь!» Многие ли в благодушной Америке способны понять этот крик души, души воистину страдающей? Многие ли способны представить себе государственную систему, в которой молодого человека поощряют и повышают по службе за то, что руки у него в крови верующих христиан? Многие ли отдают отчет, сколь легко повернуть на этот же путь и наше общество? «Вы не понимаете, а это страшно, — взывает Сергей Курдяков. — Мы можем утерять последнюю возможность!»

Однако именно в жизни Сергея усматривал о. Серафим надежду России в будущем: «В грядущей православной Руси таких, как Сергей Курдяков, горящих любовью к Православию сердец, Бог даст, будет много. Они выйдут из катакомб и, закаленные исповедничеством и немыслимыми страданиями, будут много выше захиревших духом православных Зарубежья, где, увы, не только русские скверно пользуются дарованной им свободой!»

Как показывают эти слова, о. Серафим верил в возрождение Святой Руси — хотя бы на короткое время — перед концом света. Этой был посвящен юбилейный 50 й номер «Православного Слова», который Е. Ю. Концевич считала самым удачным.

На его страницах о. Серафим рассказывал, как святые отцы и старцы, предрекавшие грядущую катастрофу России из-за отхода от основ Православия, также предсказывали ее полное возрождение через страдание и покаяние. Вместе с о. Германом он составил подборку таких пророчеств, включив «Великую Дивеевскую тайну» преп. Серафима, ранее не печатавшуюся на английском. В том же номере были помещены две статьи архиеп. Иоанна, которого, без сомнения, можно тоже причислить к пророкам Святой Руси. По мнению отцов, архиеп. Иоанн «глубоко и прозорливо истолковывал духовное значение порабощения России богоненавистниками— коммунистами и миссию, и покаяние русских за рубежом. И, пожалуй, никто более так ясно не видел связи будущего России с Божией Тайной Воскресения, не просто взятого как образ, а Воскресения истинного — из мертвых, что является краеугольным принципом православной христианской веры».

Отцы Серафим и Герман в своем журнале писали о Воскресении Святой Руси, а русская интеллигенция (в эмиграции) распространяла мнение, что нечему воскресать, нет никакой Святой Руси, что само это понятие — миф и не более, плод ностальгической фантазии. Эти идеи во многом исходили от тех русских прагматиков, кто порочил последнего русского Царя, тем самым неосознанно приближая падение Православной Руси. Конечно, русские интеллигенты за рубежом никоим образом не разделяли коммунистических воззрений, они, по словам о. Серафима, «старались не замечать плодов покаяния даже в нынешней страдалице России. Эти псевдоправославные интеллигенты стараются отрицать само существование Святой Руси, ее предназначение хранить и исповедывать истины Православия и, конечно, не верят в ее будущее».

Время показало, сколь далека была эта интеллигенция от сердца современной Руси. Возможности духовного роста Святой Руси отчетливо видны сегодня на примере вдумчивых и мужественных людей, пестующих ростки духовности на пропитанной кровью земле многострадальной России.

В первые же дни февральской революции оптинский старец Анатолий Младший уподобил Россию в своем пророчестве кораблю: «И будет буря на море. И в щепки разобьется корабль Руси. Но люди, не все, некоторые, спасутся на обломках. Нужно молиться, каждый должен покаяться, а молиться должно горячо! А после бури что?... Наступит штиль, покой». «Как же, — воззвали к старцу, — если нет корабля, значит, всему конец». «Не так, — утешил он, — будет явлено великое чудо Божье, и все останки да щепки соберутся воедино, и восстанет корабль во всей красе, и пойдет путем Божьим. И чудо это будет явлено всем».

Монастырские издания

Книги, которые мы печатаем, обретают ценность лишь потому, что рождаются
в условиях нашей православной монашеской жизни, к коей мы стараемся привлечь людей.
О. Герман (Подмошенский).

«Уклоняйся от зла и делай добро», — учит нас один из псалмов (33:15). Именно так и рассчитывали жить в пустыни отцы Серафим и Герман, чтобы без помех и препон мира сего показать молодому поколению образ жизни во Христе — жития святых старцев и стариц, связать их лучиком веры с людьми сегодняшнего дня.

В 1975 году, строя свои кельи в Платине, будущие отцы уже выбрали своеобычную стезю. Найдя в лесной чаще «печальный уголок» (выражаясь словами св. Григория Двоеслова), они хотели полностью приобщиться мира великих святых и отшельников, с тем, чтобы печатать книги для современных богоискателей.

Для уединенных жилищ отцы использовали доски трех полуразвалившихся лачуг, некогда оставленных лесорубами на месте «старой» Платины. В 1973 году отцы получили разрешение разобрать «строения» с тем, чтобы расширить место. Тяжелая работа выпала отцам: старые доски были необструганы, однако о. Серафим каждый день приходил бодрым и в духе. Он еще не забыл свою мечту принести Православие в край ковбоев. Его радовало, что из хижин первопроходцев— мирян вырастают кельи «первопроходцев» — монахов.

Однажды к ним приехал о. Спиридон — справить свои именины. Как раз в этот день отцы закончили келью «Валаам». Хотя у о. Спиридона пошаливало сердце, он отважно полез в гору с отцами — благословить келью. Отец Герман вспоминает: «Поразительно, как по детски непосредственно обрадовался он, увидев скромную деревянную хибарку — ему она представилась едва ли не отшельническим российским скитом или афонской каливой. Он вошел в нее с трепетом, лицо его озарилось, разрумянилось, он принялся целовать стены, на ходу наставляя нас, сколь необходимы такие скиты и как важно построить их по всей земле. Он задыхался, то и дело прикладывал руку к сердцу. Так состоялось освящение нашего «Валаама», откуда вышло немало монашеских изданий».

Еще в 1972 году отцы начали печатать в «Православном Слове» жития русских пустынников XIV-XVII веков. Впоследствии 12 из них составили книгу, вышеупомянутую «Северную Фиваиду». 26-го ноября 1975 года она была закончена. Отец Серафим писал в предисловии: «Какое православное сердце не обуяет восторг при воспоминании о египетской Фиваиде, где жил и боролся первый среди Отцов монашества св. Антоний Великий, где расцвело отшельничество, где создавались монашеские общины, где подвизался св. Пахомий, и где Ангел дал ему устав общежительного монашеского жития, где жили и трудились их последователи, тысячи монахов и монахинь, построившие в пустыне целый христианский город, обитатели которого устремлялись всей жизнью своей к небесам, подобно Ангелам.

Однако мало кто знает о Северной Фиваиде — православных русских пустынях, затерянных в лесах и топях, где не меньшее число монахов и монахинь искало спасения, шло ко спасению по стопам других великих святых Отцов, более близких нам по времени: Сергия Радонежского, Кирилла Белозерского, Нила Сорского и сотен других, чьи имена записаны в календаре православных святых».

Восполнить этот пробел и должна была «Северная Фиваида». Отцы посвятили ее «блаженной памяти любимого учителя, Ивана Михайловича Концевича», отдавшего годы трудов исследованию, дабы сравнить русское подвижничество с аскезой древнего Египта. Вступлением к «Северной Фиваиде» послужила глава проф. Концевича из книги «Стяжание Святого Духа в путях древней Руси». Познавательно поэтичные, в святоотеческом духе написанные строки, настраивали читателей на определенный лад, указывали достойное место русских схимников в истории христианства.

Да и сами жизнеописания изрядно пополнились по сравнению с официальными вариантами. Отцы по крупицам собирали дополнительные сведения и иллюстрации. И святые словно предстали перед нами во плоти, открывая свои жизненные пути. Отцы беседовали о них, молились им, устраивали крестные ходы в их честь в дни поминовения. И святые Северной Фиваиды ответствовали отцам, их молитвам, помогали донести весть о русских подвижниках жителям Нового Света. Показателен случай с публикацией в «Православном Слове» жития валаамского монаха XVI века, преп. Александра Свирского. Отцы сокрушались: они получили редкую рукопись из Финляндии с жизнеописанием святого, но ни одной его иконы у них не было. Шел 1973 год. Вскоре после Пасхи по пути на свою «стройку» они заехали на почту. Там их ждал конверт с иконой преп. Александра! Позади святого на ней были изображены точно такие же хижины, какие замышляли построить братия! Отцы были потрясены — ведь ни у кого они иконы не просили! И, возблагодарив Господа, немедленно присовокупили икону к житию и опубликовали.

Уже работая над «Северной Фиваидой», отцы заметили существенный пробел: у них не было ни единого жития святых подвижниц. Будучи знакомы с такой ревнительницей веры, как Барбара, отцы считали, что надо исправлять положение. Отец Герман обратился к Е. Ю. Концевич, нет ли каких-нибудь сведений о пустынницах на Руси? Увы, у нее ничего не нашлось. Тогда о. Герман занялся первоисточниками: пересмотрел множество книг, иногда уникальных, и наконец обрел то, что искал. На этом материале родилась поэтичная статья (на 30-ти страницах!) «Жены Святой Руси», рассказ о более чем сорока русских подвижницах, особенно подробно говорилось о жизненном пути пустынниц: Дорофеи Кашинской, Анастасии Паданской, Параскевы Пинежской. Особенно радовалась это работе Елена Концевич. Не оставила ее вниманием и игуменья Ариадна, поблагодарившая о. Германа «за Дорофею Кашинскую».

Заключение к «Северной Фиваиде» написал о. Серафим. Кратко описал положение монашества на Руси за последние три века (этот период не вошел в книгу), остановился на прозападных реформах Петра I и императрицы Екатерины II в XVIII веке, при которых монастыри либо закрывались, либо становились «государственными учреждениями», что, бесспорно, имело целью сокрушить самую суть монашества. Однако реформы эти не достигли конечной цели: монашеский дух пронизал все слои общества и убить его не удалось. Жившие ранее в пустынях не отказывались от своего подвига, лишь некоторые ушли за пределы России, не захотев идти в «правительственные» монастыри. Новые монашеские общины зарождались, несмотря на все препоны. Появились и Отцы монашества, не убоявшиеся открытого неподчинения властям ради сохранения монашеского духа».

Рассказав о нескольких воистину героических фигурах монашества в XVIII веке, о. Серафим остановился на веке XIX — наиболее благоприятной поре российского монашества. Период этот по своему значению мало чем уступает временам Северной Фиваиды. В это время наблюдается расцвет монастырей в России в отличие от Греции, где благодаря русским поднялось и тоже расцвело афонское монашество, ведомое великими старцами Иеремией и Арсением, чья духовность питалась российскими истоками.

И, наконец, о. Серафим обозрел перспективы монашества в современной России. Условия в порабощенной России, по его мнению, куда более благоприятные, чем на свободном Западе, «потому что невзгоды и страдания, выпадающие людям каждый день, более способны породить духовное начало. Многое свидетельствует о том, что религиозное пробуждение России началось, и итог его нам не предсказать, но не исключено, что возродятся некоторые былые центры монашества, о которых рассказывается в книге».

Сегодня, годы спустя, мы видим, что его надежды были не совсем беспочвенны. Снова появились монахи на Валааме, в монастырях, основанных святыми Трифоном Вятским, Иосифом Волоцким, Мартирием Зеленецким, Арсением Коневским. Даже монастырь на Соловках, где долгие годы был концентрационный лагерь, сегодня реставрируется — миллионы долларов на это пожертвовал Александр Солженицын. Еще более ста монастырей на Севере России также обустраиваются.

«Северная Фиваида» с бесценными фотографиями и литографиями, свидетельствующими о славном духовном прошлом России, явилась подлинным праздником для читателей. Открыв книгу, они попадали в средоточие православного подвижничества. Удалось осуществить лишь два небольших издания книги, но и этого хватило, чтобы возжечь сердца ревнителей православного монашества во всем мире. Особенно полюбилась книга монахам Святой Горы Афон. В 1980 году благочестивые православные перевели книгу на греческий и издали у себя на родине большим тиражом. «Северная Фиваида» читаема и почитаема там и сегодня.

Духовное наследие святых Северной Фиваиды, писал о. Серафим, помогло расчистить русло для мощного потока Православия, нахлынувшего позже — с XVIII века и по XX — это пора преп. Паисия Величковского и других близких нам по времени святых старцев. Именно этому и хотели посвятить отцы следующую книгу, как бы продолжение «Северной Фиваиды». Долго не могли решить: знакомить американцев сперва с преп. Паисием Величковским или с оптинскими старцами — продолжателями его традиции. После некоторых колебаний решили начать с преп. Паисия. Пусть читатель познакомится сначала с духовным основателем Оптиной, а уж потом с ее старцами. Платинские отцы справедливо полагали, что преп. Паисий Величковский — ключ к разгадке всей русской духовности, а не только такого необычайного явления, как Оптина. Преп. Паисий всю жизнь изучал святоотеческие труды. Отцы попросили своего духовного наставника, связующего их с традицией Оптиной, еп. Нектария написать предисловие к англоязычному изданию жития преп. Паисия, дополнив его воспоминаниями епископа об Оптиной пустыни.

Первоначально замышлялся двухтомник, посвященный и преп. Паисию: первый том — его житие, и второй — его учение. Отдельные главы появились в «Православном Слове». В 1976 году был издан первый том, но до издания второго тома о. Серафим так и не дожил. Ему, правда, удалось перевести на английский два сборника поучений преп. Паисия: «Крины сельные» и «Свиток», первоначально напечатанные в журнале.

В основу новой книги легло житие преп. Паисия, составленное его учеником, схим. Митрофаном. Они дополнили его другими материалами, в том числе теми, которые касались его духовного наследия: о возрождении русского и румынского монашества силами учеников святого, его влияние на выдающихся духовных и церковных писателей, его «след» в Америке трудами преп. Германа и других подвижников.

Книга получилась не просто жизнеописанием праведника, а выдающимся исследованием. Отцам удалось доказать, что не будь преп. Паисия — не знали бы мы сейчас такого всеобъемлющего труда, как «Добротолюбие». Его стараниями собраны и переписаны поучения подвижников, его радением стали они известны людям и пробудили в их душах интерес, дав таким образом побуждение к составлению Добротолюбия св. Николаем Святогорским и св. Макарием Коринфским.

В книге о преп. Паисии Величковском содержится и полная церковная служба этому святому с каноном, написанным о. Серафимом. В каждой строке этого трогательного произведения чувствуется смирение и самоотвержение перед великим старцем, наставником о. Серафима в монашестве. Он буквально толковал слова о том, что «мы должны прийти ко святым Отцам, дабы стать их учениками». Он молился блаженному Паисию:

«Был еси ми покров в животе моем, но среди всех твоих учеников един аз недостоин есмь взирати на лик твой. Умилосердися о мне, блаженне Отче, и многия ради благости твоея умоли Христа Бога помиловати мя, последнюю из овец твоих.

Бореньми присными, облекшись смирением, к вершинам молитвы61 взошел еси, святых Отцев наставлениям следуя, помози ми, ни подвизатися, ниже молитися не умеющему, облечь жалкую мою наготу сознанием своея немощи.

Трепещет сердце мое, зря величие трудов твоих и благодать, данную-ти от Бога: како возмогу, презревший твои наставления, с тобою иметь часть в жизни вечной? Умилосердися о мне, неключимом чаде твоем, и умоли Господа да спасет душу мою».

Введение к новой книге о. Серафим главным образом посвятил таким молодым людям, как 17-летний русский паренек Григорий, живший в ту пору в монастыре. Умный, талантливый юноша был настолько неспокоен душой, что за него опасались даже родители. Отправив его в монастырь, они надеялись, что там их сына «усмирят». Григорий немало помог отцам в постройке хранилища для книг, которое так и назвали «Григорьев дом».

Перед тем, как написать введение, о. Серафим посоветовался с о. Германом, они выделили главные вопросы, а о. Герман посоветовал собрату написать статью, которая бы побудила молодых людей идти по стопам преп. Паисия, «встряхнула» бы их, пробудив от духовной спячки. Отец Серафим писал эту статью, по сути, ради Григория, и родились самые, пожалуй, проникновенные строки, когда-либо выходившие из-под его пера. Он сравнивал эпоху преп. Паисия с нашей, тяготы 17 летнего богоискателя Паисия с тяготами современных юношей — сегодня в бурном и суетном океане жизни труднее добраться до спасительных берегов:

«С детства возлюбив святых Отцов и истинное православное благочестие, к 17-ти годам Паисий убедился, что даже в лучших православных школах России не сыскать чистого, незамутненного православного учения. Там дают нечто вторичное, да к тому же перемешанное с бессмысленными языческими учениями. Более того, упор делается на соблюдение внешних правил церковной жизни, что поощряется правительством. Оно пытается превратить Церковь в рядовое «государственное учреждение», насаждая мнение, будто все воцерковленные люди, равно и священники, и даже монахи, «занимают определенное место в системе церковной организации». Несомненно, преувеличение этого вторичного и маловажного застит главное — любовь и радение об истинном Православии, истинном благочестии — именно в этом находят вдохновение истинные православные, будь то миряне, духовенство или монашество.

Сегодня положение в Церкви изменилось и далеко не к лучшему, если сравнивать со временами преп. Паисия. Сегодняшний 17 летний юноша страдает и от неправильного воспитания сызмальства — ему не прививают сознательного отношения к православному учению и благочестию. Даже если и прививают, то безумный ритм современной, языческой по сути жизни сводит на нет всё привитое в ранние годы. Юноша, обыкновенно, равнодушен к святоотечеству, к церковным службам, не устремлен к духовному. Часто для такого «приземленного» юноши большее значение приобретает внешняя, «обмирщенная» сторона церковной жизни, а увидев все распри, все несправедливости, творимые церковным людом, он зачастую и вовсе отворачивается от Церкви, но поскольку интерес к религии полностью не угас, юноша обращается к какой-либо из ныне процветающих религиозных сект, или к какому-либо из мирских молодежных идолов, или — того хуже — увлекается наркотиками или развратом.

Воистину, нам куда более, чем некогда блаженному Паисию, нужны чистые истоки истинного Православия. Всё меньше и меньше у нас надежды! Но Господь, тем не менее, не оставляет нас своей милостью, и даже сегодня еще уместно говорить о движении истинно православных: им уже недостает «привычного» Православия, ибо оно не в состоянии противостоять натиску мира сего, разрушительного для душ. Недопустимо, чтобы искорка православной ревности угасла до второго пришествия Христова!

Невозможно, чтобы Господь наш не указал истинным своим православным чадам, как вести праведную духовную жизнь. Именно к нам, христианам последних времен, обращен глас блаженного Паисия! В его «Свитке» отмечается, что святые Отцы писали книги по особому Промыслу Божию и что их Божественное делание не пропадет втуне».

Слышите вы это, православные христиане последних времен? Все, что писали святые Отцы, даже о высших формах духовной жизни, сохранено для нас. Чтобы мы, не найдя ныне богоносных старцев окрест, все же не остались без истинного слова святых Отцов, чтобы оно вело нас к жизни богоугодной и ревностной. И неправы те, кто учит: раз конец света близок, можно сидеть сложа руки, удовольствуюсь тем, что нам передано и заповедано, храня это как зарытый негодным рабом талант (Мф. 25:24). Пока еще день, не прекратим нашего борения, употребив время и оружие, дарованное нам всемилостивым Богом!»

Опять же, памятуя о том 17 летнем юноше, о. Серафим предупреждал, что житие преп. Паисия нужно разумно соотносить с собственными обстоятельствами.

Опираясь непосредственно на высказывания своих собственных «учителей святоотечества» — еп. Нектария, Елены Юрьевны Концевич, о. Адриана — о. Серафим писал: «Да помнят читатели:

1) Нет больше таких старцев, как преп. Паисий. Вообразим, что есть, и тем нанесем непоправимый ущерб душе своей. и в то же время будем уважать наших нынешних духовных отцов и старцев: они во всяком случае знают больше нашего и стараются изо всех сил вести своих питомцев в условиях почти невыносимых. Многие молодые люди ищут себе духовного наставника, гуру, и готовы вверить себя любому. Но горе тем, кто, воспользовавшись столь смутным временем, провозгласят себя «богоносными старцами» в духе древних традиций, ибо они обманут не только себя, но и других. Всякий православный духовный наставник да признает честно перед своими чадами: сейчас осталась лишь малая толика старчества и, увы, во многом отличная от блаженного Паисия и оптинских старцев.

2) Община, которую создал блаженный Паисий, в наш век уже невозможна. Даже еп. Игнатий (Брянчанинов) (более ста лет тому назад) писал об этом, хотя в ту пору был расцвет Оптиной. Сколь же пала православная жизнь с тех пор!

Подобное «Царство Небесное на земле» уже неосуществимо сегодня, ибо нет больше богоносных старцев — духовных пастырей, да и паства по своему уровню невероятно низка. Однако же исходя из тех малых возможностей, которые имеем сегодня (ибо и они покажутся «Царствием Небесным» по сравнению с вакханалией в миру), не станем изничтожать спесивой и праздной критикой немногие уцелевшие христианские общины.

3) Более всего времена наши зовут к смиренному и тихому труду, с любовью и сочувствием к прочим подвижникам на пути православной духовности, с решимостью, которую не поколеблет самое неблагоприятное окружение. Сделаем это и — даже в наше ужасное время! — обретем надежду на милость Божию и на спасение наших душ».

Когда о. Серафим прочитал это вступление о. Герману, тот заметил, что уж больно мрачно брат описал современное положение Православия, дескать, это оттолкнет молодежь от истинного христианского пути. Отец Серафим возразил: напротив, трудности, которые ожидают молодежь, лишь придадут ей решимости и мужества. Нужно показать истинное положение дел. Лишь тогда они смело пойдут вперед и будут сражаться за Иисуса Христа, за свое спасение, не теша себя иллюзиями и ложными упованиями. В конце концов о. Серафим убедил брата в своей правоте. Поклонившись, о. Герман благословил его печатать вступление в первоначальном виде.

«Блаженный Паисий Величковский», самая большая из изданных к тому времени Братством книг, была воистину подвигом любви. И в последующие годы о. Герман ссылался на нее как на самую важную публикацию Братства — то была сокровищница православной духовности, средоточие древнего опыта христианства, доступного любому вдумчивому читателю. «Как раз то, что нужно людям!» говорил о. Герман.

Книга служила также настоящим учебником монашества (в т. ч. и самим платинским отцам), в ней излагались на конкретных примерах основные принципы жизни в отречении от мира. На первой странице посвящение гласило: «Православным монахам последних времен».

Сколько труда, молитв, надежд было связано у отцов с этой книгой — и сколь же огорчительно скуден оказался отклик на нее. Конечно, в книге было мало эпизодов, рассчитанных на нездоровое любопытство и предвкушение видимых «чудес»: скупо говорилось о случаях ясновидения, духовной отрешенности, чудотворства. Книга просто рассказывала о долгом, длиною в жизнь, борении человека, дабы стяжать мудрость святых Отцов, распространять ее и, главное, строить сообразно собственную жизнь. Вероятно, требовалось еще несколько дополнительных ступенек, чтобы американские читатели могли подступить к оценке «Блаженного Паисия». В странах с давними православными традициями люди были более подготовлены к идеям преп. Паисия. Как и «Северную Фиваиду», эту книгу отцов в переводе на греческий также напечатали в Греции в 1990 году.

Беседуя с послушниками, отцы Герман и Серафим нередко рассказывали случаи, порой смешные, из житий русских подвижников, повлиявших и на их собственное монашеское становление. К огорчению многих слушателей, жития эти, в основном, не были переведены на английский. «Северная Фиваида» и «Блаженный Паисий Величковский» были, так сказать, лишь первыми ласточками. Барбара как-то особенно настоятельно просила отцов как можно больше жизнеописаний переводить на английский язык, чтоб они стали доступны широкому круга читателей.

В 1976 году судьба привела в монастырь еще одного искателя пустынничества, тоже 17 летнего русского паренька, и тоже Григория. Поскольку этот новый Григорий хорошо знал русский, о. Герман дал читать житие пустынника Петра Мичурина, праведного юноши, бывавшего в непрерывном общении с Богом. Он прожил в суровом подвиге вплоть до 19-ти лет, когда Господь призвал его в Свои небесные обители. В юношеском рвении Григорий, вдохновляясь примером этого сверстника, готов был целиком отдаться подвижничеству. Отец Герман мудро рассудил направить этот пыл в русло душеполезное и соответствующее характеру Григория и дал юноше послушание переводить с русского на английский. Узнав об этом, Барбара вызвалась помочь, спросила о. Германа, какое житие ему хотелось бы первым долгом перевести: старца Антония Оптинского или старца Зосимы Сибирского. Оба они жили отшельниками в лесах Рославля и следовали духовным наставлениям преп. Паисия. Отец Герман предпочел старца Зосиму. Его житие было короче, к тому же именно его прочитал о. Герман о. Серафиму во время их давних прогулок по лесам Монтерея, именно оно побудило их оставить мир.

Итак, перевод жития начался: Григорий начитывал английский текст на магнитофонную ленту и отсылал Барбаре. Та, уединившись в лесной глуши, на слух переписывала текст, а отцы вносили правки. Отец Серафим также написал предисловие. Книжица сначала была напечатана Алексеем Янгом, позднее самим Братством и снабжена портретом старца Зосимы, который собственноручно выполнил Григорий. В 1980 году Братство выпустило и житие Петра Мичурина, небольшое, но яркое повествование самого старца Зосимы.

Прочие книги, изданные Братством, были в основном духовными поучениями. В 1978 году отцы начали печатать серию книг «Малое Русское Добротолюбие», сборник подвижнических трудов исключительно русских подвижников XIX века. Первый том был посвящен преп. Серафиму Саровском, второй — игум. Валаамскому Назарию, духовному отцу преп. Германа Аляскинского. Уже после кончины о. Серафима вышел в свет третий том — о самом преп. Германе с его духовными наставлениями, первоначально переведенными о. Серафимом для «Православного Слова». Вышел и четвертый том — тоже в переводе о. Серафима — поучения преп. Паисия.

В начале 70 х годов о. Серафим перевел «Душеполезные поучения» аввы Дорофея, пустынника VI века, известные как «азбука монашества». С благословения архиеп. Аверкия и прот. Михаила Помазанского отцы готовились напечатать эту книгу как своеобразный дар современному монашеству. Но тогда другое издательство опередило их. Уже после смерти о. Серафима Братству удалось выпустить его перевод поучений святых Варсонофия и Иоанна и аввы Дорофея. И еще одна переводная работа о. Серафима — Правило св. Феодора Студита (краеугольный камень всего русского монашества) — еще ждет своего выхода в свет.

Прав был о. Герман, говоря, что их книги обретают ценность только в условиях их жизни. Это не значит, что монашеское чтение должно печататься только монахами. Правильнее сказать, книги Братства, как и «Православное Слово», рождались в подвижничестве — отсюда их особая духовная заряженность.

Кладезь выдающихся православных писаний воистину бездонен — нужно только переводить и печатать, и как сокрушался о. Серафим краткостью отпущенного ему времени. Он писал Алексею Янгу: «Порой мы предаемся мечтаниям: будь у нас еще 2 3 брата единомышленника, тогда бы и перевод и печатание пошли бы вдвое втрое быстрее, но суровая действительность напоминает — только страданием можем добиться мы наилучшего результата. Иной раз мне кажется, что мы чересчур «разжевываем» духовную пищу страждущему читателю, как бы их не затошнило от обилия такой «жвачки»».

Всему Бог назначил свое время. Возникает вопрос: а как соразмерить духовную пользу книги с подвигом ее создания? Напрямую, конечно, никак. Но перелистайте напечатанную вручную (!) «Северную Фиваиду», вглядитесь в ее с любовью подобранные иллюстрации, вчитайтесь в каждое слово, рожденное в муках, дабы не утерять подлинный аромат древней рукописи. И тогда с тонких бумажных страниц на вас повеет иной жизнью, отличной от безумной круговерти повседневной суеты, жизнью других времен, но все же дошедшей до нас, жизнью «не от мира сего».

Алексей Янг не раз говорил о. Серафиму, что при чтении этих страниц у него «замирает сердце». «Для того они и написаны», — тихо улыбаясь, говорил о. Серафим и, не тратя времени, удалялся к себе в лесную келью — переводить дальше.

Православие и религия будущего

Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям
будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням.
2 Тим 4:3 4.

Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса,
чтобы прельстить, если возможно, и избранных.
Мф. 24:24.

10-го мая 1976 года о. Серафим возвращался на своем грузовике из Орегона — он вез оттуда тираж своей первой книги «Православие и религия будущего», коей суждено вызвать подлинное смятение в умах верующих, и в особенности в России. В книге рассматриваются современные религиозные направления, признаки «нового религиозного сознания», которое прокладывает путь единой, обмирщенной религии и знаменует начало «бесовской пятидесятницы» последних времен. Доселе не являлось столь глубокого исследования духовных течений XX века, их никто не изучал столь подробно, опираясь на вечную, не зависящую от конкретной эпохи, мудрость святых Отцов.

С начала до середины 70 х годов, когда о. Серафим работал над книгой, почти все идеи и учения, которые он рассматривал, еще на завладели умами большинства людей, до поры они ютились на обочине философской мысли. Однако о. Серафим точно предугадал: с «обочины» все эти учения быстро переместятся на «главную магистраль». Он подметил, за внешними многочисленными различиями этих явлений скрывается пугающая единая цель, и достижение ее — не за горами. И, конечно, с таким «обличительным» грузом — а в книге срывалась маска с самых изощренных бесовских учений нашего времени — о. Серафим не мог проехать мимо центра американского язычества — горы Шаста. Ранее полагалось, что она — святилище некогда живших там индейцев. И ныне там обосновались и процветали оккультные группировки и целые поселения. Проехав несколько вверх по склону, он остановил машину под сенью огромной горы, там, где обычно проводились празднества теперешних язычников, исполнил пасхальные песнопения о Христовом Воскресении, о Его победе над сатаной, о попрании смерти. В который уже раз ему подумалось: «Православный священник должен окропить эту гору святой водой!» Много позже, уже после рукоположения, он с о. Германом вновь приедет сюда освятить гору. Но книга его сделает больше: она будет двигать горы!

Замысел «Православия и религии будущего» вынашивался не один год. Как и «Курс православного выживания», она родилась из наметок к «Царству человеческому и Царству Божию». На протяжении многих лет о. Герман уговаривал брата завершить его главный труд жизни, но о. Серафим всякий раз отговаривался тем, что работа и впрямь великая и ради нее придется отказаться от всего остального, кроме того, она чересчур «заумная и абстрактная, а нам нужно что-то поконкретнее», говорил он о. Герману. Его прежнее увлечение «сверхвысокими» материями осталось в далеком «доисторическом» прошлом. Возросли его знания как о внешнем мире, так и духовные, трезвение и труд его во имя спасения души сделались преобладающими чертами его мировоззрения, работы его утратили былую сложность, воинственность и субъективизм, стали более доступны, понятны, основательны и конкретны. Следуя евангельской простоте, он писал так, чтобы любой — стар и млад, ученый и неуч — мог понять его.

Работа над «Православием и религией будущего» началась в 1971 году с исследования последней «экуменической» моды — «диалога с нехристианскими религиями». На эту тему он написал четыре статьи (впоследствии ставшие главами книги), подробно разобрал возрождение якобы Богом посланных религий и течений, указав, что это — форма «экуменической духовности», включающей религиозные взгляды совершенно нехристианского толка.

Вскоре после статьи о «богом посланных» религиях о. Серафим получил письмо от Елены Юрьевны Концевич: «Вы точно описали религию будущего, религию антихриста». Отец Серафим понимал, что до глубокого анализа этой новой религии он еще не дошел, ибо она сама окончательно еще не сформировалась. Он указывал, что работа его «носит предварительный характер, это лишь исследование духовных взглядов, которые откроют путь для религии антихриста, религии внешне христианской, но наполненной языческим содержанием, то бишь идеей «посвящения».

Слова Елены Юрьевны Концевич о «религии будущего» пришлись кстати, когда братия замыслили все журнальные статьи на эту тему собрать в книгу. В беседе с о. Германом о. Серафим настаивал: в названии книги непременно должно быть «Православие», ибо всё в книге рассматривается со святоотеческих позиций в отношении духовной жизни.

Первое издание было готово на Светлую седмицу 26-го апр./9-го мая 1975 года. Книга разошлась на удивление быстро, и в августе пришлось давать запрос на второе издание. Видно, книга говорила людям о наболевшем. Но и второго издания не хватило. Тогда отцы решили, что напечатать следующий тираж им самим уже не по силам. В Спрингфилде (штат Орегон) они нашли типографию, где брались недорого перепечатать готовую книгу. И так, почти через год после выхода книги в свет, о. Серафим, как видно из начала главы, поехал в Орегон за тиражом третьего издания.

В 1979 году о. Серафим окончательно переработал книгу, расширив ее до восьми глав. В предисловии он говорил об «экуменическом движении» как о «смешанной общемировой религии» и приводил примеры самых ярых экуменистов, пытавшихся создать «новое единство» вкупе с другими религиями. В противовес этому в начальных трех главах о. Серафим изложил общий подход к нехристианским религиям, выделив их главные различия с христианством, как с богословской, так и с точки зрения обычной духовной жизни. В первой главе швейцарский православный священник рассказывает — с богословской точки зрения — о понятии бога в религиях Ближнего Востока, с которыми нынешние экуменисты пытаются объединиться на принципах «еденобожия».

Во второй главе рассматривается самая могущественная религия Востока — индуизм. Женщина, которая до прихода к Православию 20 лет исповедовала индуизм, убедительно (а порой и пугающе) показывает бесовскую суть этого языческого учения. Она и на себе испытала йоговское влияние, когда поклонялась «божеству» в святилище Индии и привела цитату из Свами Вивекананды: «Так поклонимся Ужасу ради самого Ужаса. Только индусы способны поклоняться Богу, видя в нем олицетворение Зла». Далее она рассказывает, что Вивекананда появился на Западе в 1893 году с очевидной целью — обратить его в индуизм. Чтобы привлечь людей, он говорил, что индуизм вобрал в себя все религии (впрочем, на деле он питал глубокое презрение к христианству). За сравнительно короткое время Вивекананда добился значительного успеха, внедрив идеи индуизма в католичество. Его видение «общемировой религии» сродни «новому христианству» Тейяра де Шардена, а тот, в свою очередь, позаимствовал многое из веданты и тантры. И его «эволюционизм» коренится в философии индуизма.

Третья глава книги — «Факирское чудо и Иисусова молитва» рассматривает противостояние духовности христианской и нехристианской. В ней приводится рассказ доктора А. П. Тимофиевича, которого о. Герман знал лично по Ново Дивеевскому монастырю, об удивительном происшествии на Цейлоне. Православный иеромонах стал творить Иисусову молитву перед факиром — «чудотворцем». Было в начале нашего века. Факир потрясал воображение западных зрителей, показывая им самые фантастические «видения». Но стоило начаться Иисусовой молитве, как все «чудеса» растаяли, и факир с ненавистью уставился на священника. Отец Серафим писал, подводя итоги главы: «Восточная духовность, конечно, не ограничивается таким трюкачеством. Однако силы свои восточные мудрецы черпают именно из этого «факирского» источника: при этом людям остается лишь безвольно созерцать «духовную» сущность, позволяющую «общаться с богами язычества»».

Все остальные главы «Православия и религии будущего» целиком написаны о. Серафимом. Представив ранее свидетельства троих православных о том, что Бог несовместим с «божеством» других религий (тоже держащихся единобожия, но отвергающих Святую Троицу), что явленные чудеса и сила языческих божеств по природе своей сатанинские, о. Серафим приводил, подводя итог их развенчиванию, такие слова апостола Петра: «Бог нелицеприятен, но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему». (Деян. 10:34,35). И те, кто живет в рабстве у сатаны, «князя мира сего» (Ин. 12:31), во мраке, куда не проникает свет христианского Евангелия, будут судимы в свете естественного свидетельства о Боге, которое каждый волен иметь, даже находясь в рабстве.

В последующие годы, когда о. Серафима спрашивали об отношении Православия к нехристианским религиям, он отвечал: каждый отвечает в той мере, в какой ему дано. «Коли вы приняли евангельские откровения, с вас и спрос больше, чем с других. Человек, принявший Бога вочеловеченного, но живущий неподобающе — много хуже любого языческого жреца».

И все равно в книге он высказывался категорично: «Для всякого принявшего откровение Господне никакой «диалог» с теми, кто вне веры (православной), невозможен. «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Что общего у света с тьмою. или какое соучастие верного с неверным?» (2 Кор. 6:14,15) Призвание христианина, напротив, принести неверным свет Православия, подобно св. апостолу Петру, принесшему его домочадцам богобоязненного сотника италийского полка Корнилия (Деян. 10), дабы просветить их и присоединить к избранному стаду Христову».

Духовная «всеядность» привела к великой путанице в умах многих мнимых христиан, поскольку влияние восточных учений на Западе возрастало. Отец Серафим писал: «Показателен пример Томаса Мертона, искренне принявшего римское католичество и монашество около сорока лет назад (задолго до коренных реформ 2-го Ватиканского Собора). Он окончил свои дни, проповедуя равенство христианской духовности и «просветленности» дзен буддизма и прочих языческих религий. За последние 20 лет словно ржавчина выела остатки здравого христианского мировоззрения в протестантстве и католичестве, теперь же эта ржа поразила и самое святую Православную Церковь. И «диалог с нехристианскими религиями» скорее следствие, нежели причина этого недуга».

В четвертой главе «Наступление восточной медитации на христианство» о. Серафим исследовал различные попытки совместить христианство с восточными религиями, особенно в практической духовной жизни. Начал он с книг «Христианская йога» и «Христианский дзен». В первой автор писал, что «йог христианин», достигая душевного покоя, ждет, когда его коснется Святой Дух, дабы встретить его с трепетом и всецело подчиниться ему. Из святоотеческих источников о. Серафим вывел, что такое состояние — не более, чем один из видов «прелести» (духовного заблуждения, самообмана), когда человек пытается произвольно стяжать «святость и божественность» чувств, некую «благодать», что якобы легко достижимо при «мистическом, внутреннем созерцании», или, как оно именуется, «медитации».

Таким же образом, о. Серафим рассмотрел и другую книгу — «Всеобъемлющая медитация» — руководство к «достижению духовного успеха без видимых усилий». Отец Серафим писал, что подобный подход «применялся часто в середине 70 х годов в армии, школах, тюрьмах, больницах, в некоторых церковных общинах (в том числе в Греческой Архиепископии в США) как средство «душевной терапии», что сопоставимо с исповедованием того или иного религиозного культа. Чтобы доказать лживость такого подхода, о. Серафим описал «санскритское посвящение» на подобных курсах «всеобъемлющей медитации», где наивные американцы приносят жертвы языческим богам. «Так современный агностик, не верящий в богопознание, приобщается к языческим индусским ритуалам, незаметно он подстрекается к таким богопротивным действиям, которым его далекие предки христиане предпочитали муки смерть — к жертвоприношению языческим богам. В духовном плане страшен скорее этот грех, а не сама «медитация, и, пожалуй, именно он служит объяснением невиданного успеха всеобъемлющей медитации».

В пятой главе «Новое религиозное сознание» о. Серафим более остановился на быстром развитии и внедрении на Западе восточных (и псевдовосточных) учений. «Достаточно нескольких примеров из жизни начала 70 х, чтобы убедиться, сколь велико влияние восточных религий среди американской молодежи (которая всегда «впереди планеты всей» во всех начинаниях). Первым делом он описал кришнаитов в Сан-Франциско во время их ежегодного празднества: они везут огромное изваяние «бога» через парк Золотые Ворота к океану, со всеми почестями, характерными для индуизма. Отец Серафим замечал: «Сцена типичная для языческой Индии, но для «христианской» Америки — нечто новое». Далее он остановился на движении гуру Махараджи, которого тысячи молодых поклонников провозгласили «богом вселенной». На большом собрании в Хьюстоне «Третье тысячелетие — 73», под крышей огромного спортивного дворца Махараджу приветствовали овацией, а на огромном табло вспыхнула надпись «БОГ». «Это уже более, чем почитание языческого идола, — пишет о. Серафим. Еще несколько лет назад такое поклонение здравствующему человеку невозможно было бы представить ни в одной христианской стране. Сегодня же — это обычное явление для тысяч и тысяч «богоискателей» Запада. Это ли не репетиция перед приходом антихриста в конце времен, ибо сказано: «В храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога» (2 Фес.2:4).

Следующим о. Серафим подверг анализу движение тантрической йоги, чьи приверженцы жили в горах Нью Мексико. По сути, учение это — вариант религии сикхов, известной, как три «С»: Сила, Счастье, Святость. Позже глава пополнилась исследованием «Занятия дзен буддизмом в Северной Калифорнии»: о. Серафим описал монастырь на горе Шаста, где побывал сам. «Шастинское аббатство», как оно себя величало, было первым удачным опытом дзен буддистского монастыря в Америке, с англичанкой настоятельнице. Основан он был в 1970 году, почти одновременно с платинским скитом и располагался неподалеку, милях в ста. В укладе его и впрямь было немало подлинного. По издаваемой там литературе о. Серафим видел, сколь чуждо этим людям позерство и фарисейство. Он отметил: «Пожалуй, из всех восточных учений дзен наиболее интеллектуально утонченное и трезвенное. Оно учит состраданию и любви «космического Будды», на такую ступеньку не поднимался еще человеческий разум — до Христа. Их беда и трагедия в том, что у них нет Христа и, следовательно, нет спасения. Их мудреность и рассудительность служат непреодолимым барьером ко спасению во Христе. Их тихая сострадательность, пожалуй, самое печальное наследие «послехристианской» эпохи, то бишь времени, в котором мы живем. Нехристианская «духовность» более не чужда Америке, а стала ей «родной» религией, пустила глубокие корни в сознании людей Запада. Пусть это послужит нам предостережением! Религия будущего — не просто «секта» или «культ», но мощное и глубокое религиозное чувство, неоспоримо убедительное для разума и сердца современного человека».

В связи с дзен о. Серафим писал еще о «несостоятельности прагматизма», о чем упомянула женщина, перешедшая из индуизма в Православие. Это ложный вывод многих восточных религий: «Коль скоро та или иная система приносит плоды, значит, она хороша». По сути дела, о вере и речи нет — ее заменил опыт, практический результат. «Без богословия, — писал о. Серафим, — дзен, как и индуизм, не способен отличить добро от зла в духовных проявлениях. Он лишь может выделить то, что кажется «хорошим», потому что несет «покой и гармонию». Всё рассматривается с точки зрения естественного человеческого разума, но не Божественного откровения. А остальное дзен отметает как иллюзорное».

Слова эти перекликаются с его оценкой (десятилетней давности) «культа практического опыта». Но теперь о. Серафим говорит лишь об угрозе бесовской подмены теории практикой. «Когда практический опыт возобладает над учением, он либо обесценивается, либо устраняется вовсе, тем самым рушатся «сторожевые посты» христианства и ничто уже не сдерживает натиска падших духов. Бездействие и «открытость» новых религий, по сути, оставляют беззащитного человека на потребу бесам».

Отец Серафим понимал, что затронул лишь верхушку айсберга, описав внедрение восточных культов в жизнь Запада. «Они множатся каждый год, то появляются новые, то видоизменяются прежние. Теперь еще к религиозным добавились мирские теории «самопознания», зовущие «снять напряженность», «раскрыть подспудные способности», и всё это преподносится людям на удобоваримом для них «научном» языке». Отец Серафим советовал православным держатся подальше от таких религиозных или мирских организаций, ибо они «заведут на пагубный для души путь, ведущий к умственному или душевному повреждению, и в итоге — к вечной погибели души».

Далее о. Серафим обратился к явлению, вроде бы не связанному с религией, но которое поставлено на службу «новому религиозному сознанию», даже теми, кто, казалось, не проявлял к религии ни малейшего интереса. Это явление — НЛО, неопознанные летающие объекты, и ему о. Серафим посвятил шестую главу книги «Знамения небес. Православно христианская трактовка НЛО». Ему пришлось перечесть немало книг известных ученых, историков, равно и научно— популярные работы. Последние дали ему представление о «духе времени». В его библиотеке в оптинской келье появились даже такие книги, как «Непосредственные контакты с инопланетянами» и «Звездные войны». В начале главы о. Серафим обращается к истокам научной фантастики, чтобы определить предпосылки, существующие в человеческом сознании, которые связывались бы с НЛО. Далее он изучил факты: рассказы ученых об НЛО, доклады государственных комиссий. Он проследил историю появлений НЛО с начала века, произвел их классификацию, подробно пересказал самые достоверные сообщения о встречах с ними. Относительно непосредственных встреч с «инопланетянами» он писал: «Научная фантастика подарила образы, «эволюция» подсказала философское обоснование, наука и техника «космического века» доказали реальную возможность таких «контактов».

Убедительно показав, что тысячи сообщений и наблюдений имеют несомненно какое-то конкретное объяснение, он изложил свою точку зрения, опираясь на святоотеческие источники. Эту точку зрения, как странно, наблюдения «светских ученых» только подкрепили. Отец Серафим писал: «Совсем недавно серьезные исследователи начали приходить к мнению, что хотя НЛО имеют некоторые «физические» признаки, никоим образом не могут считаться космическими кораблями, а являются скорее принадлежностью парапсихологической или оккультной сферы. Французский астрофизик Фак Балле полагает, что НЛО могут быть и физическими объектами, как и чисто психологическими явлениями. Д р Балле задается мудрым вопросом: а не являются ли все эти «встречи» хорошо отрепетированным спектаклем и не скрывается ли за «посещениями из космоса» иная, несравненно более сложная природа всех этих «технических чудес». Вместе с д— ром Алленом Хайнеком, ведущим научным консультантом ВВС США, он выдвинул теорию «земных пришельцев» из «параллельного» существующему на нашей планете мира. По словам проф. Брэда Стайнера, досконально изучившего все сведения об НЛО, накопленные в ВВС: «Мы имеем дело с многомерным парафизическим явлением, которое вероятнее всего земного происхождения».

Отец Серафим отмечал, что «самое непонятное в НЛО для ученых, а именно странная смесь физических и психических характеристик, совершенно ясно всем, кто читал духовную православную литературу, особенно жития святых. У бесов тоже есть «физическое тело», но столь тонкой материи, что неуловимо людьми, если, конечно, их восприятие не раскроется полностью (Божьей волей, например, у святых, или волей магов — у чародеев)»

Из глубины веков дошли до нас упоминания в православной литературе о бесовских явлениях, которые в точности соответствуют НЛО. Их не опровергнуть. Вспоминая, сколько сверхъестественного происходило в жизни Отцов, удивляешься, до чего «современны» случаи, ими описанные. Отец Серафим пересказал случай с м. Анатолием (IV в.), принявшим бесовское наваждение за явление Ангелов, пока его не вразумил св. Мартин Турский. А из жития преп. Нила Сорского (XV в.) о. Серафим рассказал о бесах — «похитителях», что в точности соответствует сегодняшним описаниям похищений людей «инопланетянами».

Отец Серафим пришел к выводу, что «современные явления «летающих тарелок» вполне подвластны бесовской «технологии». Других разумных объяснений нет. Многообразные бесовские явления, описанные в православной литературе, приспособлены ныне к модной «космической мифологии», только и всего. И уже упоминавшегося м. Анатолия сегодня бы сочли обыкновенным «контактером» с НЛО. И цель этих «неопознанных» объектов очевидна: навести страх на свидетелей, привнести «таинственность», предоставить «доказательства» существования более высоких форм разума («ангелов», если жертва — человек верующий, «гостей из космоса» — для современных безбожников) и тем самым внушить доверие к их «миссии».

А миссия эта очевидна: подготовить людей к приходу антихриста, грядущего «спасителя» вероотступнического мира. Не исключено, что и сам он появится с небес, дабы довершить свое сходство с Христом, о чем написано и в Евангелии от Матфея (24:30), и в Деяниях апостолов (1:11), а, возможно, лишь его глашатаи прилюдно приземлятся на «космических кораблях» и предложат землянам поклониться своему «космическому властелину». А, может, «огонь, низводимый (зверем) с неба» (Откр. 13:13) будет лишь эпизодом великого бесовского шабаша последних времен? Во всяком случае, человечеству внушается: грядет избавление, не посредством христианского откровения и веры в Бога невидимого, от космических пришельцев».

Отец Серафим повторил пророческие слова, сказанные свят. Игнатием (Брянчаниновым) сто лет назад: «Чудеса антихриста будут большей частью происходить в воздушной стихии, где находится главное владение сатаны».

Отец Серафим говорил: «Явление НЛО — знак православным христианам с большим трезвением и осторожностью идти узкой тропой ко спасению. Православный. знает, что человек не «эволюционирует» в какую-то особь более высокого порядка, нет у него оснований верить и в существование «высокоразвитых» существ на других планетах, однако он знает, что есть во вселенной — и помимо нее — две наделенные разумом силы. Человек старается жить в согласии с той, что служит Богу, т. е. Ангелами, и избегать соприкосновений с силой противоположной (с бесами), из зависти и злобы пытающейся увлечь и человека за собой в пучину зла. Но человек слаб и себялюбив, склонен к заблуждениям и охотно верит сказкам о «контактах» с высшей субстанцией или высокоразвитыми существами, достижимой без терний христианского пути, скорее даже бегством от этих терний, от борения. Человек, справедливо не доверяя собственным возможностям распознать бесовский обман, должен еще ближе держаться Священного Писания и Священного Предания — того, что дает ему Христова Церковь».

Современность, описанная трезво и пугающе в этой главе, сменяется еще более удручающей картиной, показанной в главе следующей — «Духовное вырождение как знамение времени». Удручает она потому, что говорит о некогда исконно христианской стороне жизни. Отец Серафим также исследовал историю и развитие «феномена чудес», начало этому периоду было положено с приходом нового 1901 года — вступлением в новый век. Он объяснил, как пытаются использовать это явление экуменисты, которые тщатся объединить все Церкви на основе общего «духовного опыта», вовлекая уже и православные церкви. Далее он исследовал природу «богоданных чудес» и само движение, опираясь в основном на свидетельства его участников и сторонников.

В этой связи о. Серафиму пришлось исследовать учебники по спиритизму и шаманству. Он обнаружил, что описания «деяний» современных «чудотворцев» полностью соответствуют тому, что делали медиумы, как в старые времена называли магов, чародеев, колдунов, которые не имеют никакого отношения к таинствам богослужений православной Церкви. Отец Серафим даже ввел термин «христианского медиумизма», чтобы точнее назвать все возрастающие «богоданные чудеса», ибо процесс этот весьма опасен. Обнаружил он и подлинное шаманство — иначе и не назвать некоторые более чем странные ухищрения современных «чудодеев». Дьявол старается — и успешно! — затянуть в сети оккультного мирян и с помощью НЛО (чем не новые медиумы!), и с помощью «явления чудес». Конечно, всё это оказывает влияние на духовно подслеповатых христиан нашего времени. Отец Серафим писал: «Главным достижением современных «пятидесятников» явился изобретенный ими способ введения человека в некий транс, в состояние, при котором он произвольно может использовать чудесно ниспосланные ему дарования, как, скажем, врачевание, ясновидение и т. п»..

Николай Бердяев, провозглашенный поборниками православного «чудодейства» «великим духовным пророком современности», считал, что «в новую эпоху Святого Духа подвижническому мировоззрению не будет места». Отец Серафим комментировал это высказывание так: «Вывод очевиден: ведь только православное мировоззрение дает людям, приобщившимся Духа Святого при крещении и миропомазании, стяжать эту благодать на протяжении жизни. Оно учит, как различать и остерегаться духовного обмана». «Новая духовность», о которой писал Бердяев и которая претворяется в жизнь нынешними возрождающимися «чудодеями», построена на совершенно ином основании и явила себя совершенно лживой в свете православного учения о подвижничестве».

Отцу Серафиму пришлось вновь обратиться к высказываниям святых Отцов, чтобы читатель мог воочию убедиться, сколь актуальны они и сегодня. Особенно он выделял работы свят. Игнатия (Брянчанинова), применив его учение о духовном заблуждении к конкретным примерам «чудодейства». Он указал, что наряду с внешне заманчивыми «видениями», которые подсовывает дьявол, есть и менее очевидные подвохи, известные в святоотеческой литературе как «мнения». Обольщенные люди прельщаются не видениями, а лишь высокодуховным «религиозным чувством». Свят. Игнатий (Брянчанинов) указывал, что подобное случается, когда «сердце жаждет и стремится к наслаждению святыми и Божественными чувствами, будучи совершенно к нем неподготовленным. Каждый, кто не имеет дух сокрушенный, кто видит в себе какую-то добродетель или достоинство, кто не придерживается неукоснительно учения православной Церкви, а на основе того или иного толкования придумал свое собственное своевольное суждение или последовал неправославному учению, находится в состоянии подобного заблуждения». Именуется оно «мнением» и, согласно свят. Игнатию (Брянчанинову), «удовлетворяется придумыванием поддельных чувств и состояний благодати, из которых рождается ложное, неправильное представление обо всем духовном подвиге. Оно постоянно измышляет псевдодуховные состояния, «дружбу» с Иисусом, внутренние беседы с Ним, мистические откровения, голоса, наслаждения. От таких действий кровь получает греховное, обманное движение, которое предстает как посланное Божьей милостью наслаждение. Оно скрывается под маской смирения, благочестия, мудрости».

Отец Серафим указывал, что «стяжание Святого Духа происходит долгим и трудным путем подвижничества, путем «скорбей» в лоне Церкви Христовой». «Мнение» же, писал свят. Игнатий (Брянчанинов), «рассыпает свои дары в безграничном изобилии и с невиданной скоростью».

В заключительной главе о. Серафим признал, что, «возможно, найдутся сомневающиеся, дескать, почему возрождение «чудодейства» непременно сродни трюкам медиумов, дескать, неважно, каким путем передается «дух» или «чудо». Дело лишь в том, что дух этот не имеет ничего общего с православным христианством и следует буквально всем заветам и пророчествам Николая Бердяева относительно «нового христианства». Монашеский подвижнический дух многовекового Православия полностью остается в забвении. Это ли не доказательство неистинности такого «духа»? «Новое» христианство не довольствуется традиционным верованием, направляющим духовные силы человека к покаянию и спасению. Предпочитая сходиться во мнении с Бердяевым о том, что развитие христианства до сих пор «не завершено», оно добавляет второй уровень «духовных переживаний», которые по характеру никак не соответствуют христианству (хотя толкуются именно таковыми). Они доступны всем людям, независимо от вероисповедания, от покаяния и никоим образом не связаны со спасением души. Открывается «новая эра в христианстве, эра новой и глубокой духовности, новых преобильных излияний Святого Духа», что полностью противоречит православному учению и пророчествам.

Для духовного состояния современного мира очень показательно глубокое внедрение среди христиан всяких «чудодействий», «медитаций». Бесспорно, в душах таких христиан уже угнездилось религиозное чувство Востока, но это следствие, а причина в том, что христиане теряют ощущение и «аромат» христианства. Только потому возможно чуждым христианству веяниям, как «медитация», проникнуть в душу верующих.

Современные движения «чудодеев», «христианская медитация» суть составляющие «нового религиозного сознания», предтечи религии будущего, религии последних людей последнего времени, религии антихриста. И главная задача его — приобщить и христиан бесовскому «посвящению», что раньше бесы могли делать лишь среди язычников. Допустим, даже, что все эти «религиозные опыты» проводятся пока осторожно и втихую, допустим, что они во многом продиктованы не бесовскими кознями, а собственным самообманом человеческой психики. Конечно, не все успешно «медитирующие», или — по их разумению — «стяжавшие крещение Духом», приняли тем самым посвящение в сатанизм. Но очевидно, что методы этого «посвящения» будут со временем всё более и более действенными, по мере того как человечество, открытое «новым религиозным ощущениям и переживаниям», будет всё более и более подготовлено к этому «посвящению», чему весьма способствуют новомодные религиозные течения.

Противостоять этому могучему противнику истинная Православная Церковь может лишь вооружившись глубоким познанием сути православного христианства, его цели, отличной от целей иных религий как христианских, так и нехристианских.

Православные! Берегите дарованную вам благодать, не низводите ее до обыденного и привычного, не подходите к ней с человеческими мерками, не ищите в ней логики или «понятности». Ибо возможно ль найти ее нам, ограниченным земным человеческим кругозором, нам, тщащимся стяжать благодать каким-то окольным путем, иным, нежели тем, который предлагает Церковь Христа. В наш бесовский век, разумеется, истинное Православие кажется едва ли не сумасбродством: ничтожная кучка презираемых «глупцов», которые не приемлют нового духовного «возрождения» (подстрекаемого духами совсем иного рода). Утешимся же словами Господа нашего Иисуса Христа: «Не бойся, малое стадо! Ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство» (Лк. 12:32).

Работая над «Православием и религией будущего», о. Серафим прибег к методу наиболее действенному и убедительному для современных читателей. Писал ли он о восточных религиях, об НЛО или «чудодействах», в первую очередь приводил красноречивые факты, а уж потом — свои категоричные выводы. Иногда (например, описывая «чувства и ощущения», которые для любого христианина очевидно языческие) убедительных фактов было достаточно на страницу другую. Иногда приходилось цитировать солидных и многочисленных авторов, дабы показать истинную суть явления (как, например, современного «чудодейства»).

И так описания и факты в каждой главе подытоживались конкретным выводом. Все выводы связаны и обобщены в конце книги — из разрозненной мозаики сложилась полная и четкая картина!

Еще одним характерным писательским приемом о. Серафима является умение неявно и ненавязчиво вместить многое «между строк». Прием этот нередко использовала в своих работах Елена Концевич, она высоко ценила эту способность и в о. Серафиме. В конце книги он даже прямо указал, что сознательно избегал «пережима». Он писал: «В намерения наши входило представить трезвый и объективный взгляд на нехристианские религиозные проявления в современной жизни, ибо они торят дорогу «религии будущего». Мы почти не коснулись «страшных рассказов, иллюстрирующих некоторые из этих новых культов, хотя рассказы эти правдивы и показывают, что происходит с человеком, полностью плененным сатаной».

Накануне выхода в свет дополненного и исправленного издания книги мир потрясла, пожалуй, самая страшная весть о массовом самоубийстве почти тысячи человек, членов джоунзтаунской секты в Гвиане. Отец Серафим счел своим долгом рассказать в эпилоге нового издания о спиритизме Джима Джоунза, столкнувшись с «новым религиозным сознанием» (Джоунз объявил себя «жрецом или медиумом бесплотных существ из другой галактики»), и также о его прокоммунистических взглядах, что привело его к принятию революционного нигилизма XX века. (Всё имущество джоунзтаунской коммуны — около 7 млн. долларов — он завещал коммунистической партии СССР). На примере Джима Джоунза и его последователей о. Серафим показал «особое сращение религии и политики, видимо, необходимую черту для ревнителей антихриста — политико религиозного вожака человечества последних времен».

Хотя о. Серафим и пытался избежать «сенсационности» в своей книге, многим читателям выводы его покажутся излишне резкими и суровыми. И впрямь, о. Серафим во всех своих работах не избегал «острых углов». Поскольку повсюду совершается предательство христианской веры — явное или скрытое — о. Серафим считал, что не время «деликатничать», искать компромиссы. Однако будучи непримиримым, когда дело касалось разоблачения бесовских козней, «добрых намерений, которыми устлана дорога в ад», о. Серафим являл много любви и сострадания в пастырстве, когда общался с конкретными людьми. Поговорив по душам с некоторыми искренними христианами, приобщившимися «чудодейств» наших дней и прочитавших его книгу, он лучше сумел понять их чувства, личностное восприятие того, что он описывал. В результате таких бесед в новом издании книги появились следующие строки: «Книгу эту прочитали несколько человек, вовлеченных в движение современных «чудодеев», некоторые оставили его, почувствовав, что дух, питающий их духовные «видения» и «откровения», вовсе не Дух Святой. Подобным людям, читающим сейчас эту книгу, хочу сказать: «Вы, возможно, чувствуете, что ваше приобщение нового «духовного опыта» приносит пользу (хотя, быть может, какие-то сомнения и точат вашу душу), возможно, вы не верите в бесовскую его природу. Указывая на то, что по существу вся «новая духовность» оккультна, мы не зачеркиваем все ваши духовные переживания. Если, к примеру, они подвигли вас к раскаянию в грехах, к осознанию того, что Господь наш Иисус Христос — Спаситель человечества, к искренней любви к ближнему, к Богу — всё это хорошо и не утеряется, отойди вы от «новой духовности». Но если же обретенный опыт подсказывает, что вы наделены даром «говорить на языках», или пророчествовать, или обладаете еще какими-либо сверхъестественными способностями и что — от Бога, тогда книга эта поможет вам убедиться, что область христианского духовного опыта много глубже, чем вы полагали, что козни дьявола много хитрее, чем вы представляли, что желание нашего падшего естества принимать обман за истину, душевное довольство за духовный опыт много сильнее, чем вы думали».

В том же ключе разговаривал о. Серафим и с теми, кто честно докапывался до истины в восточных религиях. В письме к одному молодому человеку, последователю Рене Генона, который чисто умозрительно интересовался восточными религиями, о. Серафим рассказал о своем увлечении французским философом и серьезном изучении Востока. В заключении он написал: «С благодарностью вспоминаю Рене Генона — своего первого учителя Истины, молюсь, дабы и Вы взяли лучшее из его учения, отринув его ограниченность. Даже психологически «восточная мудрость» не для нас — плоть от плоти западной жизни, нам явно дано православное христианство, что видно на примере Западной Европы первого тысячелетия, до отпадения Рима. Очевидно и другое: Православие — не просто «одно из многих традиционных учений, не просто «передача мудрости, накопленной веками», это — Истина Божия, явленная нам наши дни, непосредственная связь с Богом, чего не в силах дать ни одно другое учение. Несомненно, в них много истинного, переданного через века, когда люди были ближе к Богу, или умозрительно найденного просвещенными людьми. Но полная Истина только в Христианстве, где Бог открыл Себя человечеству. Привести лишь один пример: и в других учениях написано о духовных заблуждениях, но досконально разработано это лишь православным святоотечеством. Еще более важно, что заблуждения эти (будь то бесовские козни или просто плод нашей падшей природы) поражают всех и вся и глубоко укореняются, и не было бы спасенья от них, не приблизься к нам Сам Господь, не приди к нам на помощь и не открой Себя по любви в Христианстве. Сравните: индуизм тоже учит о конце света — кали юга, и это истинно, но одно лишь знание этих истин обрекает человека на безоговорочную капитуляцию пред искушениями последних времен, и многие познают антихриста (чалмкуби) и станут поклоняться ему. Лишь силою Христовой в сердцах наших сможем мы противостоять злу».

Вскоре после выхода в свет «Православия и религии будущего» в монастырь преп. Германа приехали гости, в основном поборники «нового христианского сознания» всех тех течений, которые описал о. Серафим. В летописи от 25-го ноября 1976 года значится: «На выходные к нам приехал сегодня некий человек. Вырос он в православной греческой семье в Стоктоне, потом примкнул к «христианам йогам», стал у них монахом, пока их духовный наставник не «очистил» секту от христианского влияния и не прогнал его: дескать, православные христиане и евреи не могут полностью отречься от своей веры. Наш знакомец вынужден был «начать с нуля». Вот уже несколько месяцев он посещает греческую церковь в Стоктоне, проявляя интерес к монашеству. Он уезжает от нас в воскресенье, очевидно, ему у нас понравилось, и он приедет еще погостить подольше (он планирует совершить паломничество по православным монастырям)».

Видел о. Серафим и страдания — последствия духовных заблуждений, о которых писал в своей книге. В июле 1976 года молодой человек Джефф приехал в Платину, точнее, его привез один православный из Сан-Франциско. Обратимся снова к летописи о. Серафима: «В воскресенье долго гулял с Джеффом. Ему 27 лет, вырос он в протестантской семье, и вот уже не один год его посещают страшные видения: фигуры людей, какие-то потусторонние силы. Они участились, когда одни из сект попыталась «приручить» Джеффа. Видений его никто объяснить не может. Начитавшись Симеона Нового Богослова, он вообразил, что видения его сродни тому, что видится святым, например, видение «живой воды». Отец Серафим объяснил, что это всё от дьявола и ничего удивительного (по нашим временам) в этом нет. Посоветовал ему обратиться в

Православие — возможно, тогда он не будет психически столь уязвим, а можно начинать и истинно духовную жизнь. Воистину бесовские времена настают!»

Совет о. Серафима в точности повторяет сказанное свят. Игнатием (Брянчаниновым) одному из монахов в подобном же случае: тому в прелести пришло мнение, «будто он — великий подвижник и провидец». Он поведал свят. Игнатию, как его охватывает «пламенный жар», он слышит голоса Ангелов, зовущих его лететь на гору Афон. Когда он последовал совету святителя — жить смиренной монашеской жизнью, не налагая на себя чрезмерного подвига (и поселиться на нижнем этаже, дабы сподручней было «лететь», если бес попутает), — все его «сверхестественные силы» исчезли и он смог возобновить свой духовный путь.

Как уже упоминалось, книга о. Серафима всколыхнула некоторых «новых чудодеев», в частности, паломника Дана. Он навестил монастырь в 1974 году. «Пробыл он недолго, — писал о. Серафим, — но жизнь его открылась как на ладони. Происходил он из семьи протестантов со старыми устоями и очень скоро обнаружил духовную пустоту своей веры. Родная бабушка приобщила его к «духовным сокровищам» пятидесятников. Не успел он коснуться подаренной ею Библии, как получил «дар свыше»: вскорости ему явился бесплотный дух и подробно рассказал, куда ему идти, куда ехать. Юноша мог гипнотизировать людей, заставляя их перемещаться по воздуху (так он подшучивал над атеистами знакомыми, приводя их в ужас). Иной раз он сомневался, а от Бога ли все эти «дарования», но сомнения рассеивались, ведь теперь он не ощущал духовной пустоты, его «духовное возрождение» началось с прикосновения к Священному Писанию и жизнь его теперь наполнена молитвой и «духовным» содержанием. Познакомившись в монастыре с Православием и прочитав статью о возрождении «чудодейства», он признал, что впервые нашел четкое и исчерпывающее объяснение своим «духовным» явлениям. Очевидно, вдохновлял его нечистый дух».

Дан прочитал лишь статью в «Православном Слове». Впоследствии о. Серафим включил ее отдельной главой в книгу, присовокупив и рассказ о Дане (в предисловии), правда, не указывая имени. Спустя год Дан снова приехал в монастырь и сообщил, что порвал с прежним увлечением, сочтя его весьма опасным. Ему дали прочитать «Православие и религию будущего», и он сразу признал себя в приводимом рассказе.

Несколько времени спустя отцы получили письмо от одинокой женщины в Миссури:

Уважаемы господа!

Глава о возрождении чудодейства отлична! Вы будто угадали мой жизненный путь. Как остро вы почувствовали важность и насущность этого вопроса. Мы, протестанты, ощущая полное бессилие в наши страшные времена, стараемся достичь нечто большего, чем дает Церковь. И в сфере «нового чудодейства» мы это большее поначалу находим. Конечно, это потрясает воображение! Потом лишь начинаем прозревать некую неистинность и в самих ощущениях. Уж больно легко даются редчайшие дары — врачевания, прорицательства и пр. — людям, не обладающим глубокой духовностью. В частности, я имею в виду себя, свои недостатки. И тогда нам хочется повернуть вспять. Но куда? К чему? Мне показало истинную силу, красоту и святость Православие, оно также определило «ступеньки духовности» в повседневной жизни. Всего этого я не нахожу в других религиях. Прилагаю статью о движении «чудодеев», может быть, вам пригодится. От подобных групп веет, увы, не смирением, а упоением собственной праведностью. Грустно. Спасибо за вразумление.

То, что перед приходом в Православие о. Серафим был причастен к религиям Востока, весьма помогало ему общаться с теми, кто продолжал их исповедовать. Вот что рассказывает один студент (он изучал разные религии), 19 летним юношей встретивший о. Серафима: «Хотя вырос я христианином, но без каких-либо твердых взглядов, и на первом же курсе увлекся дзен— буддизмом, изучал его в теории и на практике. Один из приятелей познакомил меня с Православием, и, побывав на службе в церкви, я глубоко проникся увиденным. Сердце мое отозвалось сразу, ум безмолвствовал. Вскоре меня пригласили к себе в общежитие православные студенты, тоже возгоревшиеся сердцем молодые новообращенные, искавшие братьев по духу. Сразу же они заявили, что «все боги народов — идолы» (Пс. 95:5) и в подтверждение цитировали о. Серафима. Меня такое возмутило. Как можно, не зная меня, нападать на мою веру! Но, пожалуй, больше всего меня задело то, что они не понимали, на что ополчались. Много ли знали они о дзен— буддизме?! К Православию они пришли из лютеранской и англиканской церквей и за всю жизнь, поди, не сидели в позе лотоса! В ту пору я чувствовал, что мои духовные пристрастия нейтральны. Я не поклонялся восьмирукому божеству и не собирался этого делать. Я просто зажигал благовонные палочки, усаживался и принимался «считать вздохи». Под влиянием дзен— буддистской философии я полагал, что Бог безличен: «Всеобщий Разум», «Великое Сущее» и т. п. Студенты подарили мне «Православие и религию будущего». Сердцем я чуял: в книге много истинного, но в то же время понимал, что пока я к ней не готов. «Придет время — прочту», — решил я. Насильно делать ничего нельзя.

Потом я познакомился с самим о. Серафимом — он приезжал к нам в колледж — и всё сразу встало на свои места. Мои православные друзья (к тому времени я уже простил их) говорили, что некогда о. Серафим сам исповедовал индуизм. (Теперь-то я понимаю это недоразумение. Они прочитали в книге рассказ женщины, увлекавшейся ранее индуизмом, и сочли, что это строки самого о. Серафима). Я спросил его об этом. «Нет, меня больше привлекал буддизм», — ответил он, что расположило меня к нему еще больше. Я поинтересовался его мнением об идее «безличного бога» — в ту пору меня очень волновал этот вопрос. Я боялся, что в ответ последует умная «ученая» отповедь, но ошибся. Он рассказал мне какие-то очень простые примеры, которые проникли прямо в сердце. И разум тоже воспринял их. Я понял, что о. Серафим не просто повторяет «правильные» православные догмы, а говорит из своего опыта, прочувствовав всё сам. Потому-то слова его и вошли в разум и в сердце. Оказалось, и о буддизме он знает много больше, чем я. То была судьбоносная встреча, она привела меня ко крещению в истинной Церкви Иисуса Христа.

Наконец, я прочитал «Православие и религию будущего» от корки до корки — будто часть моей души описана на этих страницах, будто всё это было «мое», что носил в сердце всю жизнь».

Один из читателей «Православия и религии будущего» так отозвался о книге: «Несколько лет назад, прочитав ее, я подумал, как это всё далеко. Отец Серафим пишет о каких-то исключительных явлениях, и по всему свету они, конечно, никогда не распространятся. Теперь, в 1990 году, я вижу всё по иному и убеждаюсь, что о. Серафим прав».

Сегодня нетрудно убедиться, наблюдая жизнь, что «новая духовность» развивается точно по предсказанию о. Серафима. Когда он писал книгу, термин «новая эра» использовался лишь масонами и разными немногочисленными группировками. Сегодня — это лозунг всемирного движения и связанного с ним многомиллиардного бизнеса. Однако как бы ни было ярко и привлекательно это движение внешне, его атрибутика всё же влияет на людей весьма ограниченно. Другое дело — мировоззрение нового духовного сознания, идеи «новой эры», они глубоко проникают и в мышление человека, сказываются на повседневной деятельности. Так что в меньшей степени «новая эра» — организованное движение, а в большей — закваска, исподволь проявляющаяся во всём: в психологии, социологии, истории, искусстве, религии, образовании, управлении. В психиатрических больницах по всей стране внедряются программы «новой эры»: восточная медитация, «надличностная» психология, биологическая «подзарядка», музыкальная медитация. Крупнейшие промышленные корпорации, как Дженерал моторс, АТ&Т, устраивают для своих рабочих и служащих «курсы мышления» в духе «новой эры» с применением методов наглядности, гипноза, психотерапии и прочих психотехнических средств. Даже в государственных школах преподают «подключение к потоку информации», т. е. как открывать свои естественные биологические каналы «космосу», якобы для внутреннего оздоровления — именно то, чему раньше обучали медиумы. В штате Коннектикут обеспокоенные родители провели съезд и поделились своими впечатлениями о том, что происходит на уроках их детей: под видом определения «цели жизни» им предлагают (и учат) войти в транс и «связаться» со своим «духовным правителем». Также широко используются упражнения йоги и разные формы психического контакта».

Как ни печально, но христианские церкви тоже движутся по этому опасному пути, покорно следуя за вероотступниками. Еще в середине 70 х годов о. Серафим писал: «Полное забвение истинно православных принципов породило лжехристианскую духовность, вполне соответствующую «новому религиозному сознанию». За многие годы до того, как «новая эра» ввела в моду «подключение разума к космосу», общение с бесплотными духами, о. Серафим описал «чудодеев», «настраивающихся на волну Святого Духа». Впрочем, если отвлечься от возрождения «чудодейства», предсказание о. Серафима сбываются почти во всех сферах жизни.

Последовательница «новой эры» Мерилин Фергюсон пишет в своей книге «Заговор Водолея»: «Церкви и синагоги расширяют деятельность, учреждают комитеты в поддержку развития личности, центры здоровья, в которых целители действуют именем «духа святого», группы медитации и «преобразования личности» под действием музыки, группы, где обучают «биологической подпитке». Например, в Детройте подобные курсы возглавляет католический священник и монахиня. В местечке Блумфилд Хиллс (штат Мичиган) епископальная церковь на свои средства открыла «оздоровительный» центр. В Нью Йорке, в епископальном соборе Иоанна Богослова с проповедями выступил Дэвид Шпенглер (один из лидеров Фонда Файндхорна), провозгласивший, что для вхождения в «новую эру» потребуется «люциферово посвящение». В Окланде (штат Калифорния) католическая организация «креационистов» (сторонников богосозданного мира, в отличие от эволюционистов) защищает «поправку» в христианстве, отметающую подвижническое мировоззрение. В Сиэттле старший пастор первой баптистской церкви, являвшийся также главой всеамериканской организации баптистов, заявил в проповеди, что Иисус Христос — лишь человек, до конца выявивший свою богопричастность, и что каждый способен сделать то же, используя разные методы: кундалини йогу и т. д. В христианских книжных магазинах можно найти книги, отражающие все взгляды, принципы и учения «новой эры»: от руководств по медитации и «позитивному мышлению» (когда всё травмирующее сознание намеренно устраняется), до призывов поддерживать «новый мировой порядок». Одна книга, изданная совместно университетским христианским сообществом и Paulist Press, вменяет христианству в грех (!) несодействие целям «нового экономического порядка» и «нового мирового порядка»».

В современном католичестве (возможно, под влиянием Тейяра де Шардена) проявились попытки привить христианству учение Карла Юнга, одного из основоположников теории «новой эры». Юнг участвовал в спиритических сеансах и признавал, что у него есть свой «дух покровитель». Он считал, что «исключение, отторжение темных сил» — едва ли не роковая ошибка нашей религии и к Святой Троице нужно добавить еще четвертую ипостась — люцифера! Теории его сейчас поднимаются на щит католическими богословами в таких известных книгах, как «Мы суть болезнь» о. Джона Дурли, его психотерапия практикуется во многих церквах и монастырях. Не отстает от этого движения и епископальная, и протестантские (особенно методистская) Церкви. Всё больше священников протестантов работает психоаналитиками.

И говоря об НЛО, о. Серафим опирался на последние научные достижения. Теперь уже и в общественном сознании (а не только в науке) укореняется мнение, что явления НЛО вовсе не инопланетного происхождения, что оно каким-то образом связано с психической и оккультной сферами, что «пришельцы» живут бок о бок с нами на земле. Даже их умилительные кинообразы (по фильмам С. Спилберга) — «ласковых и добрых» благодетелей — сейчас переосмысливаются, становятся более правдивыми. Общение с пришельцами, описанные в книге Уитни Штрайбера «Сопричастие», показывает, что «гости» на деле жестоки и злобны, они разрушают души и разум тех, кто с ними встречается (что в точности совпадает с наблюдениями ученых Балле и Хайнека). Штрайбер пишет: «Я ощутил огромную опасность. Будто на земле попал в ад. Я не мог пошевелиться, закричать, убежать. Я лежал точно труп, а душа исходила муками. Всё, что там творилось, было мерзким и чудовищным, гадким и зловеще мрачным». Пишет Штрайбер и о запахе — от «гостей» разило серой, именно так, по описаниям в житиях святых, пахло от бесов. Самое печальное в этом «знамении времени» то, что огромное количество духовно оскудевших людей предпочтут такое «общение» с чудовищными и жестокими пришельцами своему одиночеству в «обезличенной» вселенной. Новый журнал «Хроника духовного приобщения» пишет: «Во всём мире людям стали встречаться странные существа — дома, на улице, во сне и наяву. Учитесь же извлекать наибольшую пользу из таких встреч. Приобщайтесь тайны, чуда, красоты неведомого, того, что не объяснит вам наша обыденная жизнь. приобщайтесь пока непонятных, но прекрасных истин, являющихся к вам из мрака».

После таких слов верующий не усомнится в правоте о. Серафима: «Ныне сатана не таясь вступает в историю человечества».

Любопытно отметить, что 1975 год, когда вышла книга о. Серафима, явился «звездным часом» проповедников «нового религиозного сознания». Духовный вождь и создательница современного течения «новая эра», ныне покойная Алиса Бейли, известная оккультистка и заклятый враг православного христианства, разрешила своим ученикам и последователям обнародовать дотоле «секретные» учения о «новой эре». И тем же годом Давид Шпенглер и сонмище иных глашатаев «новой эры» взялись за дело.

Цели этого движения были намечены много раньше в работах Елены Блаватской (основательницы Теософского общества), Алисы Бейли, Николая и Елены Рерих (автора книги «Агни Йоги») и Г. Уэллса. Сегодня кое-кто из деятелей «новой эры» поговаривает о «плане нового мирового порядка», в котором предусматриваются единые кредитные карточки (вместо наличных денег), единые налоги, единое «правительство», которое бы надзирало за распределением пищевых продуктов и транспортом. В особо высоких, «избранных» кругах «новой эры» вынашивают мысль о «внеземном» посвящении, которое должен пройти каждый для осуществления «плана». Как утверждает Бенджамин Крим, последователь «первопроходцев» оккультизма Е. Блаватской и А. Бейли, это посвящение будут проводить обновленные христианские церкви и масонские ложи. Вспомним Давида Шпенглера (тоже приверженца учения А. Бейли). (Он, между прочим, входит в совет директоров влиятельной организации «Вселенское движение за избранный нами мир», нашедший пристанище напротив здания ООН в Нью Йорке.) Он утверждал, что это по сути будет посвящением люцифера, что пока известно лишь избранным, он писал: «В душе каждого из нас люцифер трудится непрестанно, старается подвести нас целостному восприятию грядущей новой эры. подвести к тому, что я условно называю «люциферовым посвящением». это внешнее и последнее посвящение. примут все люди будущего, ибо это посвящение в новую эру».

Шпенглер лишь повторяет слова Алисы Бейли, которая «получила их, открыв свои «биологические каналы» существу по имени Джавл Кул. Нельзя сказать, чтобы все лавры первопроходчества принадлежали А. Бейли. Еще в конце XIX века генерал Альберт Пайк, глава масонской ложи шотландского чина в Чарлстоне, предсказывал «люциферово посвящение» в письме, подлинность коего неоспорима.

Движение «новая эра» — лишь духовная элитарная верхушка более широкого движения, которое пышно расцвело уже после кончины о. Серафима. Охватывает оно все стороны жизни и стремится объять весь мир, что на руку тем, чьи задачи совсем иные, нежели религиозно духовные. За последние годы финансовая олигархия предпринимает большие усилия, чтобы утвердить свое господство во всём мире. Бывший член элитарного «Совета по международным отношениям» (включающего ведущих банкиров мира) адмирал Чарлз Уорд предостерегал: «Самые влиятельные группировки в Совете объединены общей целью — лишить США суверенитета и национальной независимости. Одна из группировок представляет банкиров с Уоллстрит и их доверенных лиц. Им не важно, какое «всемирное правительство» придет к власти, им важно установить свою банковскую монополию по всей земле».

Этой цели служит и движение «новая эра», по словам Джозефа Кемпбелла, «новая общпланетарная мифология», которая поддерживает мысль, что человек может достичь совершенства путем эволюции, что есть люди, уже достигшие высшей ступени. Таким образом, протаскивается старая идея хилиазма о Царстве Божием на земле. Подобные измышления лишь прокладывают дорогу «новому религиозному сознанию», по сути мессии новой эры, так называемому «майтрейе Христу». Из писаний Алисы Бейли видно, что приходу этого лже Христа будут сопутствовать «ангелы», чтобы убедить и увлечь людей.

Из вышесказанного видно, как утверждается, превращается в грозную и реальную силу религия будущего, подробно описанная о. Серафимом. После его смерти она сложилась окончательно.

Нетрудно увидеть, что человечество бездумно вступает в «бесовскую пятидесятницу», предсказанную о. Серафимом. Даже благонравные христиане — благодаря новому посвящению — могут приобщаться царства сатаны.

В прошлом веке русский философ Иван Киреевский объяснил: святоотеческое мышление позволяет увидеть то, что недоступно другим путем. «Православный христианин находится на перекрестке всех философских путей, и со своей выгодной точки обозревает каждый, определяя его расположение, грозящие опасности, полезность и, главное, конечную цель. Он определяет каждый из путей, руководствуясь святоотеческими мерками, ставшими и его собственными, не умозрительно, а в непосредственном соприкосновении с окружающей жизнью».

Алексей Янг полагал, что слова эти полностью соответствуют умонастроению о. Серафима и объясняют, почему многие из его суждений стали пророческими. Не потому, что он старец, оракул или ясновидящий, а лишь потому, что следовал по стопам святых Отцов и применял их учение в повседневной жизни. И ясно видел, что ожидает тех (в миру и в Церкви), кто строит жизнь свою в духе мира сего.

Когда в 70 е годы о. Серафим писал об опасности неоязыческих религий, вокруг кишмя кишели и иные секты, группы, школы и пр. Правда, они были не столь популярны, ибо с 1979 года, после массового самоубийства в Джоузтауне, Америку на некоторое время охватила боязнь всяческих культов. Но люди, не вооруженные святоотеческими принципами, не могли прозреть единой цели за явлениями НЛО, внедрением восточных религий и возрождением «чудодейства» — всего, что посредством оккультных методов входит в общение с падшими духами в разнообразных обличьях.

Теперь, когда «новая эра» набрала силу и стала зримой угрозой, появились книги— предостережения разных христианских авторов. В 1983 году, через год после упокоения о. Серафима, одна из таких книг «Угроза, сокрытая за радугой: «Новая эра» и грядущая эра варварства», написанная адвокатом Констанцией Е. Камбии, поразила умы христиан— протестантов. Не владея святоотеческим учением, она, несмотря на некоторые преувеличения, открыла глаза христианскому миру, рассказав о доселе малоизвестных фактах истории движения «новая эра», о религиозных, политических, экономических, здравоохранительных и экологических организациях, содействующих установлению «нового мирового порядка». После выхода книги в свет Констанция Камбии совершила поездку по стране с лекциями и беседами, выступала по радио и телевидению, давала интервью, полемизировала с небезызвестным вожаком «новой эры» Бенджамином Кримом. В 1989 году она прочитала «Православие и религию будущего», что явилось для нее подлинным откровением. В письме Братству преп. Германа она сообщала: «Около года тому безвестный благожелатель послал мне книгу о. Серафима. Более важной работы на эту тему я не читала. Словно напилась чистой родниковой воды после грязной трясины! В беседах и выступлениях по радио я неизменно рекомендую ее слушателям».

При жизни о. Серафима Братство издало 40 книг, поровну на английском и на русском. Самой читаемой оказалась «Православие и религия будущего». Она выдержала уже шесть изданий только на английском языке.

В России книгу встретили с большим восторгом, чем в Америке, и это при том, что официально в России она не издавалась. Отец Серафим знал, что ее нелегально перевели за «железным занавесом», но он не дождался последствий. Русский перевод (или несколько ручных независимых вариантов) распространился среди верующих по всей стране бесчисленными машинописными экземплярами. Книга пробудила души тысяч людей, осознавших, сколь велика опасность «новой духовности» в наше время.

Особенно нужна эта книга сейчас, ибо общество, изуродованное игом воинствующего материализма, падко до всяких духовных лжеучений.

Когда «железный занавес» над Восточной Европой приподнялся, «подпольные» (и тем не менее широко известные) переводы «Православия и религии будущего» были напечатаны отдельными главами в российской периодике. Так появились главы «Факирское чудо и Иисусова молитва» и об НЛО, сопровожденные биографической справкой об авторе. Не случайно упор делался именно на этих главах, ибо восточные религии и явления НЛО вызывали огромный интерес в России. По словам издателей, объяснение о. Серафима оказалось убедительнее научных толкований. Один из русских верующих сказал: «Книги отца Серафима учат, что все «необъяснимое» легко объяснить, исходя из твердого, неколебимого и точного учения святых Отцов Православия».

Наконец в 1991 году книга вышла в свет полностью. Она уже выдержала несколько изданий, причем существует несколько разных по качеству вариантов перевода.

Много лет уже «Православие и религия будущего» пробуждает людей от самодовольства и праздной созерцательности, настраивая их на более серьезный духовный лад. Она ставит людей перед действительностью: идет непрестанная битва, битва за души людей. Она призывает «ходить бдительно и опасливо», дабы не потерять благодать Божию, ведущую к Небесам.

Именно это и замышлял о. Серафим в своей книге, хотя и понимал: сделан лишь первый шаг, заложено основание, на котором возрастут другие книги Братства, и далее помогающие людям держаться православного христианского пути, указывающие им примеры для подражания и источники вдохновения. Превозмогая все тяготы, нужно держаться этого пути — только тогда обрящешь спасение.

ПРИМЕЧАНИЯ:

60. Признавая достоинства Солженицына, о. Серафим делал следующую оговорку: «Солженицын важен для нас как моральная сила, бесстрашно противостоящая тирании и призывающая перестать наконец лгать. Это хорошо, но не достаточно. Очевидно, что ему недостает глубины церковного сознания. Это исповедник своего рода, но не как Максим Исповедник или Марк Эфесский. Он хочет объединить русских, но, похоже, не видит, что Истина должна предварить такой союз. (Письмо о. Серафима о. Валерию Лукьянову от 14-го февр. 1975 г.).

61. Заметим, что о. Серафим предварил слова «взошел еси. к вершинам молитвы» словами «облекшись смирением». Человек, воображавший, что он взошел к вершинам молитвы, может быть на самом деле в состоянии прелести, питаемой тщеславием.

ЧАСТЬ IX
Пророк страждущего Православия

Самый сильный человек на свете — самый одинокий.
Г. Ибсен.

Из современных авторов, пишущих о Православии, наибольшее влияние на о. Серафима оказал архиеп. Аверкий Джорданвилльский. Отец Серафим помнил его по Сан-Франциско — Владыка приехал на похороны блаж. Иоанна, наведался и в книжную лавку Братства. Больше они не встречались, но тем не менее о. Серафим неизменно с подлинным восхищением отзывался о нем. По его словам, «до самой своей смерти в 1976 году архиеп. Аверкий для Братства был неиссякаемым источником моральной поддержки и поддержки «теоретической», т. е. в богословии». Достаточно обратиться к написанному о. Серафимом, чтобы убедиться, кто служил ему образцом православного писательства: те же темы, тот же подход и напор, местами даже тот же стиль. Теперь, много лет спустя, видя, сколь близко о. Серафиму дело всей жизни архиеп. Аверкия, поражаешься прозорливости блаж. Иоанна: ведь это он в 1965 году указал о. Серафиму на архиеп. Аверкия, вот, мол, кто может быть вашим надежным учителем и поможет проповедывать Православие печатным словом.

Архиеп. Аверкий был близок о. Серафиму не только как писатель, но и как личность. Во всём облике его сквозило такое благородство, такое достоинство высокой духовности. Он был всегда собран, никогда не спешил и не суетился. В жизни он не опускался до обыденного.

Искренне не замечал, что люди думают о нем, никогда не старался ни произвести впечатление, ни обидеть кого-либо, пользуясь своей властью. И вместе с тем он не «отрывался» от жизни земной, знал и умел трезво оценить ее, хотя всем сердцем устремлялся к горнему. В нем не было и толики от мира сего!

Помнившие его настоятелем и ректором Свято Троицкого монастыря и семинарии, указывают на впечатляющую внешность: высокий, с седой окладистой бородой, длинными волосами и необычайно кустистыми бровями. Взгляд больших проницательных глаз, казалось, устремлен в самую душу, взывая к совести. Многие отмечали, что такой же взгляд и у о. Серафима. Был Владыка туг на ухо, что, однако, очень помогало отстоять от всякого мирского суесловия. Как только в его присутствии затевалась склока и пустопорожний разговор, архиеп. Аверкий на глазах у всех отключал слуховой аппарат. В церкви он молился истово, закрыв глаза. Отец Герман вспоминает: «Архиепископ Аверкий — истинный христианский пастырь. Он никогда не приказывал, не запрещал, а показывал наглядную картину в свете православной философии, и люди сами понимали, почему следует поступать так, а не иначе».

Как и о. Серафим, Владыка Аверкий любил тишину и уединение, однако в работах и того, и другого проглядывает знание вероотступнической жизни мира, которую они изобличали. Сам о. Серафим так отзывался о своем наставнике: «Взгляды архиеп. Аверкия на мир сей отличались трезвением, точностью, были пронизаны духом Священного Писания и Священного Предания. Он открывал нам, что мир сегодняшний живет, отступив от христианства, «тайна беззакония» вот вот породит человека греха — антихриста».

Как и о. Серафим, архиеп. Аверкий изучил философские корни вероотступничества. «Он проследил его развитие со времени Великого раскола (1054 г.) до эпохи Гуманизма, затем Возрождения и Реформации, исследовал первопричины французской революции, материализма XIX века, коммунизма и его высшей точки — русской революции 1917 года, устранившей последнее препятствие на пути к исполнению «тайны беззакония» — воцарению антихриста», — писал о. Серафим.

Мы уже упоминали, что архиеп. Аверкий по линии своих духовных наставников восходил к российскому пророку XIX века свят. Феофану Затворнику и видел, как исполняются пророчества великого подвижника, равно и пророчества свят. Игнатия (Брянчанинова). Свят. Феофан Затворник предрек падение православного царства и все ужасные последствия, как он утверждал, в наказание за безверие, вольнодумство, безнравственность и богохульство русского народа. «Когда же царская власть падет и народы всюду заведут самоуправство (республики, демократии), тогда антихристу действовать будет просторно. Сатане не трудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа, как это показал опыт во время французской революции. Некому будет сказать «вето» — властное. Итак, когда заведутся всюду такие порядки, благоприятные раскрытию антихристовых стремлений, тогда и антихрист явится».

Именно такую картину наблюдал архиеп. Аверкий в окружающем мире. Он писал: «Главной задачей приспешников грядущего антихриста является разрушение старого мира с его прежними ценностями и «предрассудками», чтобы на его руинах построить новый мир, который приветит своего нового «хозяина», который займет место Христа и в земной жизни даст им все «блага», которые Спаситель сулит в будуещей». По словам свят. Игнатия (Брянчанинова), «антихрист будет логическим, справедливым и естественным результатом общего нравственного и духовного разложения человечества».

Как и горячо любимый им св. прав. Иоанн Кронштадтский, архиеп. Аверкий считал, что самое трудное для православного пастыря видеть подтверждения торжествующего зла повсюду в мире. На его глазах христиане самых разных исповеданий старались «идти в ногу со временем», бессознательно потворствуя слугам будущего антихриста, проповедуя дух гуманизма и хилиазма; и впрямь, кажется, что стремление к «прогрессу человечества», к «земной благодати» пронизано христианской любовью, на деле же совершенно чуждо истинному христианству. Архиеп. Аверкий утверждал, что «каждому христианину естественно нести свой крест, иначе христианство существовать не может».

Особенно ранило Владыку Аверкия поведение иерархов Православия, стремившихся поддержать богоотступнические новшества ради «экуменического развития», тем самым потрафляя «новому христианству» антихриста — христианству без Креста».

Со времен учебы в Джорданвилльской семинарии о. Герман помнил, как однажды, задержавшись там за работой, он слышал, как долго Владыка ходил взад вперед по коридору. «Чем-то Его Преосвященство озабочены», — заметил о. Владимир, работавший вместе с о. Германом (тогда еще Глебом). Глеб вышел в коридор, подошел к Владыке. Тот пребывал в глубокой задумчивости. «А, брат Глеб, — озабоченно посмотрел на него архиепископ, — я, вот, размышлял. Боюсь, что сегодня само понятие «православие» — бессмысленно. Под его личиной укрывается самое настоящее неправославие. Сейчас требуется уже иное определение этой веры, как некогда возникла необходимость в термине «православие». А это, поверьте, не легко».

Отец Герман вспоминает также, как тщетно пытался Владыка втолковать православным, что есть «неотмирное христианство» и что теряется ныне его ощущение, его суть. Как он плакал, произнося проповеди. Слезы катились по щекам праведного архипастыря, уста же его рекли глубокое откровение Православия на прекрасном русском языке. В начале 70 х годов здоровье его пошатнулось, но, чуя приближение смерти, он наставлял и проповедовал с еще большим пылом. Читая его статьи в «Православной Руси», отцы Серафим и Герман радовались, как седовласый старец монах открыто писал не только об угрозах Православию со стороны экуменизма, обновленчества и хилиазма, но и о более «деликатных» церковных заботах, которые мало кто осознавал, и еще меньше тех, кто хотел бы обсуждать. Почтенный архиерей говорил о духовной омертвелости, поражающей Церковь, когда в ней видят лишь мирскую «организацию», о «политике», вкрадывающейся в церковную жизнь под видом праведного «блюдения канонов»: об использовании внутрицерковной дисциплины в целях личных и «политических», о том, как заставляют служить этим целям, кивая на смирение и послушание. Владыка писал: «Православию чужд мертвящий формализм. Не может быть слепого послушания «букве закона», ибо Православие есть «дух и живот» (Ин. 6:63). И если по форме всё выглядит «правильным» и «законным», то совсем необязательно таково и содержание».

Архиеп. Аверкий, подобно о. Серафиму, высоко ценил существование Русской Зарубежной Церкви — зова свободного мира к порабощенной России и оплота истинного Православия в век вероотступничества. И в то же время он видел козни дьявола разрушить и эту твердыню, как снаружи, так и изнутри. Некоторые в этой Церкви упорно внедряли ложную «догму искупления» — еще один вариант «христианства без креста». «Наша рана» — так отзывался об этом архиеп. Аверкий. Его честная и прямая душа неизменно страдала при виде закулисных «политических» церковных интриг, в частности гонений архиеп. Иоанна. Как уже указывалось, он был выведен из состава Синода именно за отказ участвовать в интригах. Однажды он признался о. Герману: «Раздор в Церкви меня убивает. Святая Русь распята. И Русская Зарубежная Церковь могла бы так много сделать, столько миссионерской работы ждет ее, а мы все заняты междоусобицей. Не следует ли из этого, что благодать Святого Духа покидает наш Синод?»

В конце жизни архиеп. Аверкия более всего удручало, что в Церкви, оплоте истинных ревнителей веры, к власти пришло поколение, не из смиренных людей, пекущихся о передаче Священного Предания, а из людей беспринципных, чье «рвение» обуславливалось «политическими» выгодами. В 1975 году, незадолго до смерти, он сам стал жертвой таких ревнителей «не по разуму» — на него стали нападать члены «сверхправильной» группировки. В первую очередь, из-за его личной дружбы с еп. Петросом из Нью Йорка, коего группировка полагала своим соперником за влияние на греков, держащихся старого календаря. Зная, что архиеп. Аверкий сослужил с еп. Петросом, «сверхправильные» послали ему одно из своих приснопрославленных «открытых писем», порывая с ним все связи, и более того, покушаясь на его богословский авторитет, они пустили клеветнический слушок, что он «подпал западному влиянию», что он «схоласт» и пр.

Архиеп. Аверкий лично уведомил платинских отцов об этом. Особенно его огорчил «хамский тон», ставший обыденным явлением в Церкви. Позже о. Серафим писал: «Он прислал письмо — в нем столько боли! Оно наглядно показывает, сколь глубока пропасть меж великими старцами и молодым поколением, не получившим их окормления и полагающим, что оно «мудрее мудрецов».

10-го сентября 1975 года, в годовщину благословения архиеп. Иоанном Братства преп. Германа, в монастырь приехал еп. Нектарий служить литургию. После он в беседе с отцами разделил их скорбь по поводу недавних церковных событий. Сам он безгранично почитал архиеп. Аверкия, едва ли не как святого. Клеветническая кампания против него еще раз показала, сколь узок и скорбен путь истинного Православия. После отъезда епископа о. Серафим написал: «В грядущих испытаниях нам не на кого опереться, но перед нами — живые примеры великих «последних могикан» монашества: архиепископов Аверкия и Андрея, еп. Нектария. Да сохранит нас Господь под истинным духовным водительством!»

В то время как разворачивалась кампания против архиеп. Аверкия, отцы Серафим и Герман решили следующий выпуск «Православного Слова» посвятить Владыке, поместив его портрет на обложке. Отец Серафим написал небольшую статью о выдающемся иерархе, живом связующем звене со святоотечеством, поместил материал самого архиепископа — «Святая ревность». В те дни о. Серафим записал: «Уже год собираемся сделать номер о Владыке Аверкии, и вот наконец удобный случай представился! Пусть думают что хотят, но для нас он истинный православный архипастырь и богослов без фальши и интриганства, сам пострадавший от церковных «политических» интриг.

Поместив его портрет на обложке журнала, мы и впрямь утешились: исполнили свой долг перед праведником».

Очень кстати оказалась и статья самого Владыки «Святая ревность». Она заканчивалась описанием ревности подлинной и ложной, за которой скрывается корысть и «кипение обычных греховных страстей». «ОДНА СВЯТАЯ РЕВНОСТЬ О БОГЕ, О ХРИСТЕ, без всякой примеси какого бы то ни было лукавства и двусмысленной лукавой ПОЛИТИКИ, — писал Владыка, — должна руководить нами во всех действиях и поступках».

Через два месяца после окончания работы над этим номером журнала о. Серафим в одном из писем заметил: «Наша обложка с портретом Владыки Аверкия, безусловно, создаст нам определенную репутацию, что ж, оно и к лучшему. Что-то давит нас, словно мы сдерживаем натиск противника, хотя линия фронта не определилась. Может, наша уединенность помогает нам выстоять в этой битве, за что мы благодарны Богу. «Сверхправильные» окутаны словно дурманным облаком: даже нормальные люди теряют там способность мыслить трезво и четко представлять себе положение дел. У нас уже немало подтверждений тому, что старшее поколение ждет от нас, когда пробьет час «верного» слова. Господи, дай нам сил!»

И верно, архиеп. Аверкий связывал большие надежды с Братством. Как писал о. Серафим, незадолго до кончины Владыка сказал отцам: «Ваш путь правилен, благословляю всё, что вы делаете».

Наблюдая за травлей такого праведника, как архиеп. Аверкий, и размышляя над положением дел в Церкви, о. Серафим произвел переоценку некоторых ценностей. Об этом свидетельствует отрывок из летописи на Рождество 1975 года. Отец Серафим тщетно пытался найти какой-либо смысл в действиях иерархов Церкви. Его не удовлетворяли простые, вроде бы естественные ответы. «Весь год мы только и слышим о распрях в Церкви, — писал он. — В Джорданвилльском монастыре иноки жалуются, что они — паства без пастыря. Что им делать, если игумен вдруг суровыми и решительными мерами пытается установить единодушие? В Бостонском монастыре вроде бы единение душ есть, но не слишком глубокое да и очень зависящее от «мнений»: они полагают своего игумена святым, а свою монастырскую богословскую линию — единственно правильной, «греков» ставят выше «русских» и т. п. И так повсюду: в приходах, в семьях, в малых собраниях верующих — везде царит беспринципная вражда, а самые кроткие и смиренные подвергаются гонениям.

В чем искать причину такого всеобщего явления? Перевелись ли в Церкви истинные наставники? Или паства отказывает в доверии тем, кто мог бы стать пастырем? И то, и другое справедливо. В целом же остывает любовь и рушится как пастырство, так и доверие мирян, ибо жизнь наша построена на беззастенчивом насаждении всего революционного и на себялюбии.

В чём же дело? Как разумно вести Церковь и добиться послушания? В сегодняшнем мире это невозможно. Слепо довериться какому-нибудь новоявленному «духоносному старцу»? — Весьма опасно. Сколько людей слепо доверились о. Пантелеймону (из Бостона), и кроме разлада и конфликтов пока ничего не видно, хотя итог может быть печальнее.

«Духовный кризис», выражающийся сегодня в отсутствии единодушия, можно преодолеть лишь одним: являть любовь, доверие к ближнему, жить как заповедали святые Отцы, сколь бы мал ни был круг общения. Стяжав мудрость святых Отцов, люди проникаются душевным настроем друг друга. Это куда полезнее, чем уповать на мнение авторитета, уверовав в его непогрешимость. Однако сколь же трудно добраться до святоотеческой мудрости. Сколько на пути раздоров с другими, не менее искренними искателями! А может, это потому, что не утруждаемся искать долго и глубоко?

Господи, дай ответ на этот поистине животрепещущий вопрос! Если труды наши помогают людям обрести единение душ и мыслей в истинном Православии, побуждают к самостоятельному решению вопросов, но в неукоснительном следовании учению святых Отцов, тогда наша жизнь в пустыни оправдана. Но даже и на нашей стезе к единению душ встречаются разногласия, как например, нас никто не поддерживает в почитании блаж. Августина как православного отца и святого. Может, преодолев незначительные расхождения, мы обретем еще большее единодушие? Дай Бог! Больше нечего противопоставить «партийной» линии в Церкви, ничего общего не имеющей со святоотечеством».

Через несколько месяцев после этих строк родились другие — на ту же тему — в письме к Алексею Янгу: «Горько воздыхаю, думая, а стоит ли вообще докапываться до истинного понимания Православия. Сегодня столько всезнаек, что «мудрее мудрецов», а прочие слабы в вере — любой ветерок свалит. Может, прав наш юный Фома Андерсон? Он сказал гениально: раз все думают не так, как мы, возможно, мы и впрямь неправы? Но мне вспоминаются Владыка Аверкий, о. Михаил Помазанский, всё то старое поколение, из которых уже почти никого не осталось, и, право, плакать хочется, глядя на зеленых «всезнаек», которые не понимают главного. Но ведь истинное понимание приходит только страданием, а многие ли выдержат?»

«Страждущее православие» — выражение св. Григория Богослова — не сходило с уст архиеп. Аверкия. Значение его двояко: это Крест, который православные христиане должны нести, следуя за Христом в Рай, и гонения, претерпеваемые за Истину в падшем мире сем. Почему «страждущее»? Потому что все упомянутые нами праведники в той или иной степени претерпели страдания, нередко, как сам Христос, от слуг Церкви. Архиеп. Аверкий подметил: «Можно жестоко поплатиться и пострадать тому, кто последует голосу совести и Закону Божию, ясному и нелицеприятному! И это во всех областях современной жизни, порою даже в религиозной и церковной».

Сам Владыка вкусил сполна «страждущего Православия». В 1973 году его, уже больного, навестил о. Герман, расспросил о самочувствии, и тот сказал: «Какое может у меня самочувствие, когда Православие умаляется, а зло торжествует. Христиане озлобились, исполнились вражды, не лучше и православные, да пожалуй, что и хуже, ведь им больше дано. И кто же в эти ужасные времена встанет в защиту СТРАЖДУЩЕГО ПРАВОСЛАВИЯ?»

В своей последней книге архиеп. Аверкий выразил озабоченность «духовной опустошенностью», невыносимой для его пастырского сердца и усугублявшей его и без того тяжелую болезнь. «Вследствие всех тяжелых душевных переживаний на почве происходящего, постиг меня (так по крайней мере свидетельствуют об этом врачи) целый ряд весьма тяжких заболеваний, едва не лишивших меня этой временной земной жизни, поскольку не мог я примириться со всем, что творится вокруг и относиться ко всему этому равнодушно».

Далее он заключил: «Судить меня будет, как и всех нас, нелицеприятный Бог. Но одно могу сказать: поступал я честно, по совести, невзирая на лица».

31-го марта/13-го апреля 1976 года, разрубив узы своего многострадального пастырства, архиеп. Аверкий почил. В полузабытьи последних дней он не раз шептал: «Лазарь болен». Непостижимым для разума путем он, видимо, прозрел свою схожесть с возлюбленным другом Христовым (см.: Ин. 11), ибо упокоился в день поминовения Лазаря. На третий день, в Лазареву субботу (когда Лазарь восстал из гроба) Владыку похоронили.

На следующий день о. Серафим оставил в летописи следующую запись: «Братию известили о кончине нашего духовного и богословского наставника, архиеп. Аверкия Джорданвилльского, теперь мы осиротели. Наступило время «безвластия» — неизвестно, найдется ли кто способный продолжить эту духовную линию. Наше Братство сейчас чувствует еще большую ответственность: сейчас как никогда важно передавать истинное учение и дух святоотечества».

Два дня спустя о. Серафим так отозвался о смерти Владыки: «Большая, невосполнимая утрата для всех нас. Слава Богу, что мы при его жизни поняли, что он «живое связующее звено со святыми Отцами». Обычно такое начинаешь понимать, когда человека уже нет рядом».

Отец Герман вместе с двумя иерархами из Сан-Франциско и еп. Алипием Чикагкским отправился в Нью Йорк на погребение архиеп. Аверкия в Свято Троицкий монастырь. Там обнаружилось, что даже по смерти Владыку Аверкия не оставили в покое. На отпевании, за которым служил друг усопшего еп. Петрос, священники из «сверхправильной» группировки стояли в алтаре как истуканы — индейские идолища, демонстративно отказываясь принимать участие в службе. Простых верующих, любивших архиеп. Аверкия, потрясло такое неслыханное хамство. Потерявшие всякий стыд «слуги Церкви» даже богослужение (не говоря уже о самих похоронах) использовали для демонстрации своих «политических» взглядов. Как верно обличают их слова самого архиеп. Аверкия. Он подчеркивал: «Церковь дана нам для спасения наших душ и не для чего более! Нельзя делать ее орудием или каким-то плацдармом для игры своих страстей и сведения личных счетов!»

С мирской точки зрения, архиеп. Аверкий проиграл сражение в своей земной жизни. Битва сатаны с любым проявлением праведности закончится временным воцарением зла. В жизни небесной Владыка Аверкий, без сомнения, признан победителем!

Он прожил жизнь в Боге, готовясь к вечной жизни с праведниками и святыми. За год до кончины он написал вдохновенные слова, призывая следовать этим путем: «Да будут праведность и благочестие единственными светочами для нас в духовной тьме этого лукавого мира и вдохновляющими примерами для подражания в этой столь быстротечной жизни. Тогда еще здесь, на земле, мы сподобимся воспринять Христа, если не на руки свои, как праведный Симеон, то таинственным образом вглубь душ и сердец наших и при исходе нашем из жизни сей сможем от души воззвать, подобно ему: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром: яко видеста очи мои спасение, Твое!»»

На смертно одре архиеп. Аверкий не ведал отчаяния, он не изуверился в Истине и Любви. Они всегда жили в его сердце, и он знал, что Истина и Любовь сокрушат антихриста после его воцарения на «краткое время» (Откр. 12:12). Владыка Аверкий писал: «Слуги антихриста будут прельщать, «аще возможно, и избранныя»». Но не стоит предаваться унынию и печали. Напротив, как говорил Господь, «восклонитеся и воздвигните главы ваша, ибо приближается избавление ваше».

Несколько месяцев спустя о. Серафим получил Богоданное подтверждение тому, что архиеп. Аверкий пребывает на Небе со Христом и Его святыми. Во сне ему привиделся архипастырь в ослепительно белом одеянии, он совершал небесное богослужение в честь Воскресения России.

На утро в церкви о. Серафим скромно рассказал о. Герману о чудесном сне. Отец Герман понял, что это и впрямь было истинное видение архиеп. Аверкия.

— К чему бы это? — недоумевал о. Серафим.

— Да ты разве забыл, что за день сегодня? — напомнил о. Герман. — Святого равноапостольного Аверкия, первые небесные именины Владыки. А также сегодня поминовение семи отроков эфесских (их жизнь — прообраз всеобщего воскресения) и празднование иконы Казанской Божией Матери, некогда спасшей Россию. Твой сон не простой — он со значением.

Так о. Серафим приобщился небесного праздника, в котором пребывал архиеп. Аверкий.

Отец Серафим не мог допустить, чтобы наследие архиеп. Аверкия кануло в лету. Вскоре после его кончины о. Серафим написал для русскоязычного журнала «Православная Русь» статью, озаглавив ее «Златоуст последних времен: значение архиеп. Аверкия для вселенского Православия», тем самым отдавая дань великому учителю: «Архиепископ Аверкий был одним из последних исполинов Православия XX века, не только Русской Зарубежной Церкви, и даже не только русского Православия — но всего вселенского Православия XX века.

Мы так привыкли к его пламенным словам, направленным против отступничества нашего времени, что даже не заметили, что он был едва ли не единственный иерарх из всех православных Церквей, на каком бы языке ни писавших, кто с таким дерзновением и правдивостью защищал Истину святого Православия.

Воистину, «оскуде преподобный» в наш жалкий век. Но если мы больше и не увидим среди нас такого стояния за правду, то всё же его учение всегда с нами. И, может быть, оно станет нашей путеводной звездой в более темные грядущие дни, предвиденные им же, когда Церкви «нужно будет уйти в пустыню» подобную той, о которой говорится в Книге Откровения62.

Для тех, кто искренно жаждет остаться верным Православию, нет более правдивого голоса, чем «златые уста»63 архиеп. Аверкия».

Наезжая к отцам в монастырь, еп. Нектарий частенько рассказывал им об архиеп. Аверкии, обсуждал с ними его статьи. Однажды, уже после упокоения архиепископа, о. Серафим спросил еп. Нектария:

— Как по Вашему, сохранится память о нем, узнают ли люди, сколь значим он был, будут ли его почитать на Руси и назидаться его писаниями?

— Не знаю, — ответил епископ.

— Ну, а как насчет сборника его статей, изданного в Джорданвилле? — не отставал о. Серафим.

— Было бы замечательно, если бы о нем узнали и прочитали в России.

Ранее один из братии понуждал отцов попросить еп. Нектария о причислении к лику святых. С помощью о. Серафима этот брат даже написал канон архиепископу. Когда же отцы обратились к еп. Нектарию, тот всемерно поддержал их. Отец Серафим поинтересовался, скоро ли это возможно исполнить. Епископ лишь покачал головой. Очевидно, пока теперешние «правители» Синода находятся у власти, «официальное» прославление невозможно. Но этим дело не кончилось. 24-го января 1982 года еп. Нектарий и о. Герман отправились в штат Орегон освящать место будущей церкви в местечке Иудберн. Здоровье епископа в эту пору заметно ухудшилось. Больше о. Герману не представилась возможность долго и накоротке беседовать с иерархом. Освятив землю, они заночевали в местной гостинице. Еп. Нектарий жаловался на усталость.

— Не придется мне новую церковь увидеть, — сетовал он. — Не доживу.

— А как же, в таком случае, быть с архиепископом Аверкием? Кто же его прославит?

В глазах епископа вспыхнул огонек.

— Давайте сейчас и прославим! — воскликнул он.

Они встали перед иконами и во весь голос вдохновенно запели величание праведному архиепископу. Помянули они и, увы, отсутствующего о. Серафима. «Сбудется его мечта», — заверил епископ.

Так в маленьком гостиничном номере в Орегоне (штат этот входил в епархию еп. Нектария) состоялось «местное прославление» пророка мирового значения, которого о. Серафим назвал «одним из последних исполинов вселенского Православия» и «столпом нашей Церкви».

Оставленность

День памяти о. Герасима. Упокой, Господи, душу его. Часто страшная дума глубоко защемляет душу — что именно его состояние мы Братиею унаследовали. Жутко: ненавидимы за правду и не поняты со стороны своих. Господи, страшно одиночество. Но зато преп. Герман встает более рельефно на фоне темного бушующего моря житейского. Спаси нас, отче Германе, твоих рабов.
О. Герман. 4/17-го марта 1972 г. Летопись Братства преп. Германа.

И во дни великой скорби, о коей сказано, что не спаслась бы никакая плоть, если бы, избранных ради, не сократились оные дни, в те дни остатку верных предстоит испытать на себе нечто подобное тому, что было испытано некогда Самим Господом, когда Он, на Кресте вися, будучи совершенным Богом и совершенным Человеком, почувствовал Себя Своим Божеством настолько оставленным, что возопил к Нему: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Подобное же оставление человечества Благодатию Божией должны испытать на себе последние христиане, но только лишь на самое краткое время, по миновании коего не умедлит вслед явиться Господь во всей славе Своей и вси Святи Ангелы с Ним. Преп. Серафим Саровский.

При жизни о. Серафима 1976 год выдался самым трудным для Братства. То был год «оставленности», когда извечный вопрос о смысле их трудов докучал более всего.

Через неделю после упокоения архиеп. Аверкия монастырь в Платине опустел. Уехал в Джорданвилль последний из послушников, и с отцами остался лишь 13 летний Феофил. Через четыре дня, на Пасху, о. Серафим записал: «Угнетает мысль: мы всеми забыты и оставлены. Несомненно, Господь дал нам возможность делать в уединении то, что весьма трудно в миру: там противоборствующие взгляды, преходящие модные учения. Может, мы предвозвестники той пустыни, куда удалятся последние христиане. Как бы то ни было, будем сохранять независимость и верность святоотечеству, будем передавать людям истинное Православие, заповеданное святыми Отцами и нашими духовными наставниками».

Не оставленность миром сим волновала отцов (это скорее было благодатью!), они чувствовали, что со смертью архиеп. Аверкия осиротели, остались в одиночестве защищать истинное мудрое святоотеческое учение. В Церкви, как мы уже убедились, не осталось более такого пророка, исповедника, как архиеп. Аверкий, коего даже чудотворец блаж. Иоанн почитал авторитетом в вопросах богословия и Священного Предания. Как не хватало сейчас такой личности в Церкви! Ибо там творились дела огорчительные.

В 1976 году многие, в том числе и доживавший последние дни архиеп. Аверкий, полагали, что «сверхправильные» превратят Русскую Зарубежную Церковь в секту, подчиненную своей «политике». После смерти архиеп. Аверкия казалось, что уже никто не возвысит голоса против них, по крайней мере, никто не осмелится выступить в печати.

По правде говоря, о. Серафиму совсем не хотелось ввязываться в скучные дрязги с наивными «школярами от Православия», которые тешатся «политическими» играми. Люди эти — плоть от плоти мира сего, а о. Серафим чаял горнего. Что стоило ему махнуть на них рукой и жить себе на радость в пустыни. Но мог ли он поступить так, памятуя о тех, кому он нес печатное слово Православия?

В один прекрасный июньский день отцы решили, что пора в буквальном смысле «стать выше» этих мелочных суетных забот и испросить ответа у Господа. То был Духов день, сразу за Троицей — главным праздником Свято Троицкого монастыря, где подвизался архиеп. Аверкий. Вместе с Феофилом отцы спозаранку отправились в поход на гору Шаста. До подножия ехали на машине, в пути прочитали и пропели всю службу. Приехав на место, отслужили молебен, окропили святой водой склоны горы и так же, с молитвой, тронулись в обратный путь.

Потом о. Серафим отметил в летописи: «До этого мы с месяц очень волновались из-за действий и выступлений группировки «ревнителей» (в нашей Церкви): они хотят набросить удавку «правильности» на всю церковную жизнь. Это порождение человеческой логики, но никак не живых традиций Церкви. На великих русских епископов и богословов у нас посматривают свысока, потому что они, видите ли, не всегда «правильны» (с точки зрения наших церковных фракционеров). И наши труды в пустыни также вызывают немало сомнений: ведь, с одной стороны, мы тоже говорим о «ревности», тем самым, вроде бы, помогая этой церковной группировке. С другой стороны, сама идея пустыни и ее святые призывают нас отречься от мирских и «партийных» интересов, что многим просто непонятно, и мы не «вписываемся» в рамки «пригодности» для какой-либо церковной организации, мы не жаждем никаких приходских «вакансий», никаких чинов. Духовно мы чувствуем себя очень одиноко, хоть к нам и тянутся люди за наставлением. Вот и наш поход на Шасту: нужен ли он в сегодняшней миссионерской работе?

В таком душевном настрое, на заснеженном лесистом склоне горы, на высоте две с половиной тысячи метров, под сенью величавой белой вершины читали мы из Посланий апостолов: «Не упивайтесь вином. но исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословием и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу». (Еф. 5:18 19). Читали и из Евангелия: «Если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы они ни попросили, будет им от Отца Моего небесного. Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:19 20). Мы поразились: сколь точны эти слова, взывавшие прямо к сердцу, сколь полно они отвечают на все наши недоуменные вопросы: и впрямь, собравшись вдвоем— втроем, в единстве души и мысли можно исполнять работу Божию. Да не сокрушат нас сомнения, всякие «партийные» дрязги, пойдем путем, на который нас благословил Владыка Иоанн, не забывая, что многие люди ждут от нас поддержки и воодушевления».

Из этих слов видно, что в минуты колебаний и сомнений отцы вспоминали архиеп. Иоанна. 19—-го июня, сразу после выхода в мир книги еп. Саввы о блаж. Иоанне, о. Серафим записал: «В последнее время мы были подавлены и растеряны и потому особенно нуждались в поддержке архиеп. Иоанна. Что же нам делать? Как сохранить истинность нашей слабенькой миссии, не свернуть со стези Православия на тропу мирского «успеха»».

Неделю спустя, незадолго до 10 й годовщины упокоения блаж. Иоанна, отцы получили знамение

— сколь грозное, столь и трезвящее, укрепившее их решимость продолжать свое дело. 27-го июня, в воскресенье, к юго востоку от монастыря занялся лесной пожар. Ко вторнику огонь бушевал уже в двух милях, подбираясь к их горе. Местный люд предупредил отцов: как завидят огонь на соседнем склоне — сразу нужно покидать скит. В те дни у отцов гостил Владимир Андерсон с семьей. Во вторник к вечеру они уехали, пообещав вернуться, если нужно будет вывозить монастырское имущество. Пока оставили на подмогу отцам сына Фому.

«Ближе к ночи мы принялись укладывать самые ценные книги и рукописи, чтобы вывезти их в Рединг к миссис Харви. Потом вместе с Фомой и Феофилом обошли гору со святыми мощами преп. Германа, окропляя ее святой водой, благословляя иконой блаж. Иоанна и иконой Богоматери «Неопалимая купина», которую оставили на камне с восточной стороны, откуда надвигался пожар. В этот ответственный момент ребята, проникшись жертвенностью, хотели остаться подле иконы и сгореть вместе с нею».

Когда взошли на вершину Благородного кряжа, Фома приметил огонь. Все принялись истово молиться — угроза нависла нешуточная. Вдруг ветер переменился, дым погнало прочь, вскоре он и вовсе рассеялся. На душе полегчало.

Вернувшись в монастырь, собрались в церкви. Отец Герман предложил сделать раку для святых мощей, что и было исполнено в ближайшие дни. К этому времени лесной пожар унялся.

Отец Серафим благодарил в летописи святых заступников, отвративших от монастыря беду, и привел свои размышления по этому поводу: «Мы рассматриваем случившееся как предзнаменование: в Церкви нашей пылает пожар раздора и подбирается к нашему Братству. В таком душевном напряжении жили мы не один месяц до праздника поминовения блаж. Иоанна (10 я годовщина его упокоения). В те дни мы даже просили людей сугубо молиться о нас. И в самую трудную минуту мы преисполнились твердой решимости продолжать наше дело, несмотря ни на какие преграды и невзгоды. И еще усерднее стали просить Владыку Иоанна помочь нам в эти решающие дни указать дальнейший путь».

Еще более укрепились отцы в своей решимости, когда (уже после пожара) поехали в Сан-Франциско на ежегодную литургию в усыпальницу архиеп. Иоанна. В отличие от поездки двухгодичной давности, на этот раз отцы почерпнули воодушевление, даже архиеп. Антоний поддержал их. Отец Серафим записал: «Как и всегда, литургия превосходна. Служили два епископа, три священника и дьякон. Сначала истово помолились у гробницы Владыки, потом каждый из иерархов сказал проповедь. Архиеп. Антоний был чрезвычайно приветлив, подарил нашей церкви часть прежнего алтарного иконостаса собора, остался весьма доволен тем, что и мы против «ревности не по рассуждению». Похоже, это беспокоит и его. Отец Митрофан подарил нам только что отпечатанный портрет блаж. Иоанна с английским текстом на обороте64 и призвал и впредь прославлять архиепископа, несмотря на обстоятельства (вот пример истинной ревности, едва ли не единственный в среде русских в нашей Церкви сегодня). Владыка Нектарий сказал, что в нынешней обстановке, когда душится любое начинание, только мы и делаем что-то нужное, только мы по настоящему свободны, и посоветовал всегда ставить духовность во главу угла.

Вернулись мы с праздника весьма обнадеженными, однако так и не получив ответа: как нам действовать дальше. Очевидно, готового рецепта нет, нам нужно лишь уповать на Бога и продолжать работать в этом же духе.

Однако «пожар» в Церкви не затухает, а посему и будущее наше неопределенно. И теперь, в особенности после смерти архиеп. Аверкия, остается гадать: кто задаст тон истинной христианской ревности? Нам кажется необходимым изложить основы разумного и трезвенного радения, которого держится наша Церковь, но, очевидно, не избежать стычки со «сверхправильной» группировкой».

Когда писались эти слова, отцам было еще неведомо, что продолжать дело архиеп. Аверкия придется им самим. Впервые на страницах своего журнала они открыто выступят против «сверхправильных» ревнителей веры и мужественно примут все последствия. Отец Серафим написал статью о нынешнем главе Русской Зарубежной Церкви, митроп. Филарете, о том, как его не приемлют фанатики экуменисты «слева» и неверно толкуют «правые», те, кто, по словам о. Серафима, «хотят всё упростить, представить либо белым, либо черным. Они требуют, чтобы Владыка Филарет и Синод объявили недействительными таинства Церквей, держащихся нового календаря, и тех, что находятся под пятой коммунизма. Люди эти не понимают, что Синод не вправе выносить решения по столь сложным и деликатным вопросам».

Достаточно было о. Серафиму посвятить лишь один абзац в статье «ревности не по рассуждению», чтобы вызвать негодующий отклик. Один священник написал отцам, что статья эта «нанесла серьезный ущерб ясной и целостной позиции журнала — глашатая Православия. Вы встали на позиции экуменистов, полагая, что существует три группы православных: «правые», «левые» и «центристы». По вашему (и по экуменически) выходит, что наше учение — лишь одна из ветвей Православия. Именно к такому выводу подводит ваша статья. Но если остальные «православные» группировки принадлежат Церкви Таинств. то, признаюсь, мы во всём противоположны и к их таинствам непричастны. люди эти сожгли мосты, и возврата им нет. Все их патриархи впали в ересь. И я лишь молюсь о том, чтобы вы сознали вред вашей статьи и в следующем номере объяснили бы свою позицию многим незаслуженно обиженным православным».

Другой священник из «сверхправильных» патетически восклицал: «Я, недостойнейший и многогрешный слуга Божий, заявляю: душа моя скорбит вместе с душами моей паствы!» Далее он писал, что «лучше мельничный жернов на шею и утопиться в глубине морской, нежели молиться бок о бок с теми, кто чтит патриархов России и Константинополя».

В письме к Алексею Янгу о. Серафим указывал, что «эти священники понятия не имеют о том, что существует «соблазн справа»».

Хотя отцы смело и открыто бросили вызов «сверхправильным» в печати, их огорчало то, что находились обиженные, особенно среди пастырей их Церкви, кто разделял их миссию в англоязычном мире. Объясняясь с одним из священников, о. Серафим подчеркнул: «Поверьте, отче, письмо это пишется кровью сердца!»

На праздник Успения Богородицы о. Серафим внес в летопись следующие строки: «Отмечали семь лет жизни в пустыни. После литургии, пятью днями раньше сослуженной архиеп. Антонием, еп. Нектарием и дьяконом Андреем, дьявол особенно усердствовал, снова вверг отцов в унылое раздумье: есть ли смысл в их пустыннических трудах? Помогают ли они кому-нибудь, оправданно ли их продолжение, равно и их «несовременность», разлад с «общественным мнением»? Однако отцы решают следовать дальше, положившись на Бога и памятуя слова архиеп. Иоанна: «Если дело неугодно Богу, оно столкнется с непреодолимыми препятствиями». Грядет суровая зима, а с ней и самые суровые испытания нашему пустынническому идеалу».

Ни отступить, ни остановиться о. Серафим не мог. Авторитетные деятели «старостильной» церкви в Греции написали отцам, что «сверхправильность» — тяжкий недуг, сродни вероотступничеству экуменистов. Опять же и Алексею Янгу о. Серафим писал: «Сейчас возникла необходимость занять трезвенную «умеренную» позицию, подчеркнуть истинное Православие, неуклонно противостоять экуменизму и модернизму, но не впадать в крайность.

Чтобы растолковать эту позицию, полагал о. Серафим, потребуется не один два абзаца. Нужна статья, причем такая, чтобы понапрасну не оттолкнуть людей. «Сделать это будет весьма непросто, — признавал о. Серафим. — Однако с Божией помощью и молитвами наших небесных предстоятелей, попробуем всё же сделать, хоть то малое, что в наших силах».

Воистину, эту статью о. Серафиму пришлось выстрадать. Отец Герман, зайдя к нему однажды вечером в Оптину келью, застиг собрата бледным и встревоженным.

— Что стряслось? — спросил он.

И о. Серафим слово в слово повтори вопрос, мучавший его со дней гонений архиеп. Аверкия:

— Почему такая пропасть меж великими старцами нашей Церкви и молодым поколением? И как знать, правы ли мы?

Отец Герман видел, как придавило собрата бремя ответственности, которое и разделить-то с ним некому. Как и все новообращенные, о. Серафим опасался, что не до конца проникся духом Православия, потому он часто обращался за поддержкой к о. Герману. Однако в глубине души он чувствовал, что на правильном пути, ибо это не его путь, а путь Отцов Церкви. Долгое время он следовал им, а теперь, оставшись один, должен был вести по этому пути других.

Наконец родилась и увидела свет статья «Царский путь: Истинное Православие в век отступничества». В самом начале о. Серафим указал, что учение о «царском» пути не является новомодным ответвлением Православия, а есть учение святых Отцов Церкви. Он начал с цитаты из св. Иоанна Кассиана: «Как говорят Отцы, крайности, что с одной стороны, что с другой, вредны одинаково. Нужно идти Царским (средним) путем, избегая крайностей».

«Применительно к нашему положению, — писал далее о. Серафим, — «царский» путь истинного Православия сегодня — избегать экуменизма и реформации с одной стороны, и «ревности не по рассуждению» (Рим. 10:2) с другой. Пожалуй, ни один православный наставник сегодня не являет такого примера сердечной пылкости и одновременно умеренности, как покойный архиеп. Аверкий Джорданвилльский, все его статьи и проповеди проникнуты истинной православной ревностью, без каких-либо уклонов «вправо» или «влево», и упор делался на духовной стороне Православия».

«Высунувши нос», как говорил о. Серафим, т. е. обнародовав свои взгляды о «царском» пути Православия, отцы получили немало писем, убеждавших — они не одиноки. Алексей Янг, которому случилось посетить Англию как раз в разгар кампании «перекрещивания», прислал письмо: на самом деле такой фанатизм проявлялся не так уж часто, то были, скорее, исключительные случаи в Русской Зарубежной Церкви Англии. Алексей писал отцам: «Многие верующие уважают и почитают вас, ждут, что вы покажете выход из трудного положения, дадите совет, приободрите, направите. Всякое ваше слово примут с благодарностью. Здесь верующим очень одиноко, и они страшатся будущего».

В подтверждение этому из Англии пришло еще одно письмо от простого верующего. «У нас очень высоко чтят Братство преп. Германа и любят «Православное Слово». Даже здесь, в шести тысячах миль от Америки, велика ваша ответственность, ибо люди ждут от вас верного суждения и четкой позиции».

13-го ноября 1976 года о. Серафим пометил в летописи: «С приближением Рождественского поста наши сомнения и дурные предчувствия весны и лета мало помалу рассеиваются, однако осталось какое-то ощущение неустроенности. Очень поддержали нас письма — значит, не напрасны наши труды, их оценили, и несмотря на «чокнутость» новообращенных и на удручающий дух официоза во многих церквях, наши взгляды дошли до людей.

В середине октября мы получили такую весточку: «Спасибо за сильную и прямодушную публикацию в «Православном Слове». Да благословит вас Бог и всех, кто верно служит Слову Истины в наш век мрачного безверья. Трудов много, а плоды скудны, но даже и они очень важны, и вы не напрасно посвятили жизнь этому делу...» А в Лазареву субботу мы получили от Алексея Янга следующее: «И впрямь на ваши плечи легла большая ответственность, да поможет вам Бог! Нельзя обманывать людей в их чаяниях! Для всех Братство — словно источник электроэнергии, и от него тянутся провода в разные уголки, освещая жизнь многим дотоле пребывающим во тьме. Многие даже толком не осознав, откуда свет, «подключились» к этому источнику. Так что в грядущие тяжкие дни многие будут зависеть целиком и полностью от вашего света. Да поможет вам Бог».

К концу 1976 года отцов ждала еще одна приятная новость: к ним в монастырь приехали две молодые женщины, жаждущие потрудиться на ниве Христовой. 27-го сентября о. Серафим записал: «У нас нежданные гости: молодая русская по имени Мария, несколько лет проведшая в протестантской организации в Калифорнии. Сейчас она решила полностью посвятить себя Православию. Она приехала с подругой Соломонией (новообращенной из иудейской веры, ее крестил о. Иоанникиос в Джорданвилле). Обе собираются в женский Ново Дивеевкий монастырь под начало Владыки Андрея. Отец Серафим показал гостьям скит Иоанна Пророка, побеседовал и остался очень доволен их горячим желанием потрудиться Господу в Православии. Протестантская организация привлекла их потому, что они не находили «отдушины» своему пламенному желанию в так называемом «нормальном» Православии. Неужели возрастает новое поколение русских, таких как Сергей Курдюков, сердец пламенных и искренних? И почему к нам обращаются женщины, а юношей, похоже, совсем не интересует Православие. Дай нам Бог знаний и мудрости помочь им!»

Когда появились две новые гостьи, Барбара Мак Карти проговорила с ними всю ночь напролет в доме для гостей. Они, кажется, прониклись красотой, сокрытой в пустынническом подвижничестве отцов, чуждом показной мирской славы. То, что отцы продолжали служить Богу, несмотря на оставленность. Стяжало еще больше благодати Господней во всех их начинаниях.

Однажды, когда о. Герман жаловался о. Серафиму на то, что они одни, что ничего не ладится, Барбара сказала: «У вас есть удивительное, редчайшее чудо — любовь друг к другу». И увидела она не обычную дружбу, не привычку, выработанную годами совместной жизни, не «совместимость», ибо характеры у отцов были совершенно разные. Она прозрела присутствие Самого Христа меж ними, теми, кто ради Него избрал оставленность миром и людьми.

В этот самый трудный для них год отцов не оставлял лишь Господь. Самим Провидением им было начертано испытать оставленность, что, по пророчеству преп. Серафима Саровского, выпадает каждому из последних христиан во время разгула безверия. И следующий год станет для братии поистине благословенным: их рукоположат во священство и откроется новая страница в летописи Братства.

Рукоположение

Жизнь тождественна учению, так учение тождественно жизни.
Св. Григорий Богослов.

Уже семь лет живя в пустыни, отцы отказывались от священства. Еще в 1970 году, принимая постриг, о. Герман объяснил, что не хочет создавать видимость, будто их скит стал для православных этаким духовным центром, рано им еще священствовать, исповедывать и служить Божественную литургию для прихожан. Сначала нужно наладить собственную духовную и монашескую жизнь, отрешившись мира сего и не взваливая на себя бремя священства.

В глубине души о. Серафим лелеял мечту стать священником, увенчать свою жизнь служением Таинства Евхаристии. В то же время у него глубоко коренилось чувство собственного недостоинства к столь высокому призванию — то был истинный страх Божий. Кроме того, его и о. Германа страшило другое: как бы не превратиться в послушное орудие церковного чиновничества.

Шли годы, и для церковного народа всё более странным казалось положение этих двух монахов. «Настоящая беспоповщина», — укоряли их, уподобляя староверам. Но отцы, желая сохранить пустынь, отражали все попытки уговорить их на священство. Отец Герман ссылался на пример святых Василия Великого и Григория Богослова, поклявшихся друг другу, что не станут священниками. Отец Серафим кивал на пустынников Древней Галлии — те тоже отказывались от рукоположения.

Поддерживали отцов Елена Концевич и Барбара Мак Карти. Елена Юрьевна предупреждала, что священство — это порой аркан. И у набросивших его — корыстные интересы. Барбара любила пустынь и считала, что отцам придется пожертвовать уединением и тишиной, стань они священниками. Обе женщины были правы. Но пойди отцы на эту жертву — не ради себя, а ради других христианских душ, — и в новом качестве они, быть может, полнее исполнят волю Божию. Именно так и вышло.

13/26-го октября 1976 года, в канун шестилетия их монашеского пострига, к ним приехал еп. Нектарий. Отслужив литургию, епископ почти весь день провел в Царской часовне, беседуя с отцами. Сказал, что митроп. Филарет попросил его уговорить отцов принять священнический сан, чтобы паломники могли в монастыре же исповедоваться и причащаться Святых Тайн. «Тогда б ваши проповеди подкреплялись делом, — сказал епископ. — Вы проповедуете благодать, а священник и есть проводник благодати».

Еп. Нектарий уважал независимость отцов и не настаивал. Он заверил их, что архиеп. Антоний и тот обещал «не давить». «Вы уже несколько лет монашеская община, и люди взирают на вас с надеждой, — продолжал еп. Нектарий. — Почему бы вам, сохраняя независимость, самим не служить литургию у себя в монастыре? Не примете сан, так Владыка Антоний возьмет и пришлет священника, чуждого нам по взглядам, который будет заправлять здесь всем и окормлять наших паломников. Сколько уж раз такое случалось в монастырях и ничего кроме смуты и раздоров не приносило. Митроп. Филарет настоятельно советует вам принять сан. Он ценит ваш совместный подвиг и хочет, чтобы вы сберегли его, оградясь «официальной» формой. Я же, случись вам согласиться, лишь благословляю вас на священство. И оптинские старцы принимали сан, даже в оптинском скиту. Станете иеромонахами и с большей пользой будете приводить людей к традициям Оптиной, что в миру верующим получить неоткуда. А литургию служить каждый день вас никто не принуждает. Сами решите. А пока можно довольствоваться суточным богослужебным кругом — вы к этому привычны».

Смиренные и разумные доводы еп. Нектария поколебали отцов. Отец Серафим сказал:

— Если уж рукоположения не избежать, то сделайте это Вы, а не архиеп. Антоний.

— Думаю, он с этим согласится, — кивнул еп. Нектарий. Тогда же, прощаясь, обронил Владыка загадочные слова о возрождении Оптиной пустыни России трудами платинских отцов.

Митроп. Филарет был прав: отцы должны были окормлять паломников во всей полноте священства. А паломников все прибывало. Вскоре после Марии и Соломонии к ним пожаловали двое молодых русских ревнителей христианства, Евгений и Марина. Неужели и впрямь вырастает в России новое поколение истовых православных, — радовался о. Серафим.

Отец Герман решил посоветоваться со своим духовным отцом, архиеп. Андреем (бывшим о. Андрианом), как быть: опять требуют принять сан. Владыка ответил: «Митрополит знает вашу жизнь. Доверьтесь ему, а архиепископа Антония обойдите стороной».

И всё же сомнения не покидали отцов. Если «обойти стороной» епархиального Владыку, то к ним за поддержкой и «политическим убежищем» ринутся все опальные и неугодные Владыке в

Сан-Франциско, и отцам придется встать на сторону «мятежников» против архиепископа, чего им совсем не хотелось: снова начнутся интриги и дрязги, столь противные монашеству.

Наконец, отцы решили не ломать голову над разными «если бы» да «кабы». Если Господу угодно видеть их во священстве — быть по сему. Пока же о. Серафим посоветовал «поспешать не торопясь», доверившись Богу — Он непременно откроет Свою волю. Не ведали отцы, что спустя несколько быстротечных месяцев благодать священства почиет на них.

Преизбыточная благодать не дается без испытаний. «Самый трудный год» еще не кончился. До рукоположения злокозненный дьявол портил отцам машины, затем — послушников. В то время у них был один единственный зеленый грузовик и ни одного послушника, кроме искателя монашества по имени Дима, «механика любителя».

Дима решил вкусить ответственности, и отцы послали его на машине в Сан-Франциско за оставшейся частью иконостаса, подаренного для их церкви. Дима уехал, а назавтра вернулся, но на другом, взятом напрокат, грузовике.

— А где наш зеленый? — изумились отцы.

— В Вакавилле, нужно мотор заменить, — ответил механик любитель.

Вскоре Дима уехал в Этну к родным, оставив отцам свою машину, и пообещал на обратном пути забрать их грузовик из ремонта.

На том злоключения отцов с машинами не кончились. Прочитаем летопись о. Серафима: «Во вторник Барбара на Диминой машине отправилась в Рединг за покупками. По дороге у грузовика отвалилось колесо. Пешком она пошла в город и. встретила Диму! Он возвращался из Этны на джипе Алексея Янга (Алексей одолжил его нам на зиму). Дима сообщил, что раздумал идти в монахи и собирается нас об этом известить. Монастырю он предпочел электротехническую школу, за которую заплатит из выданных ему после демобилизации из армии денег. Судя по всему, он хотел просто забрать из монастыря свою машину, а судьбу зеленого грузовика передоверить отцам. Но Барабара усовестила его — нельзя так безответственно бросать дело. Внушение подействовало. Три дня они с Барбарой ездили в город и обратно, пытаясь починить колесо Диминой машины. В то время к нам забрел паломник Константин (с рюкзаком за плечами), чтобы оправиться от многих потрясений и забот. Он разбирается в машинах и согласился заменить мотор на нашем зеленом грузовике. В пятницу 3-го декабря он поехал с Барбарой и Димой помочь поставить колесо. Дима, напутав с деталями, исправил, что называется «из кулька в рогожку». Наладить машину так и не удалось, а на обратном пути забарахлил и джип. Священник— протестант, некогда нас посещавший, проезжал мимо на школьном автобусе. Он остановился, постарался помочь, но, увы, машина не хотела ехать. Тогда о. Серафим посадил двоих своих помощников в школьный автобус, который проезжал Платину, а сам остался ждать аварийную службу. Они приехали и отбуксировали сломанный джип в Рединг. Там о. Серафим (думавший, что починка не займет много времени и он на джипе доберется до монастыря) узнал, что раньше понедельника машину не наладят. Опускалась ночь. Пришлось просить помощи у госпожи Харви. Она сперва накормила о. Серафим, потом отвезла его в монастырь, к концу вечерни — в тот день был праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы.

В воскресенье госпожа Харви снова приехала в монастырь — забрать Диму. В понедельник ему предстояло взять и свою машину, и джип, который ему нужно было пригнать в монастырь. Но когда он наконец добрался до мастерской, то джип ему взять не разрешили (привез-то его в ремонт другой человек). В монастырь Дима всё-таки вернулся, даже привез буксирный трос (назавтра пригодится).

Назавтра как раз пришелся праздник вмч. Екатерины. После заутрени о. Серафим с Димой поехали в Сан-Франциско (на только что отремонтированной Диминой машине) отдать в переплетную мастерскую тираж «Летописи почитания блаж. Иоанна Максимовича», а на обратном пути забрать злополучный зеленый грузовик и на буксире привезти в монастырь.

Шины у Диминой машины сношенные, так что в любую минуту могли подвести. Однако до Сан-Франциско доехали без приключений.

Заглянули в Беркли, в библиотеку. На обратном пути заехали за нашим зеленым грузовиком. Удивительное «совпадение»: мастерская находилась на улице Екатерининской, а сегодня праздник св. Екатерины!

Димина машина скрипит, кряхтит, но тянет нашу «развалюшку». Дима даже боится ехать. За руль сел о. Серафим. Похоже, ночевать придется в дороге, ехали очень медленно. И вдруг машина, непослушная более рулю, оказалась на встречной полосе. Слава Богу, дорога была пуста! Потом ее развернуло и она свалилась в кювет, потащив за трос Димину машину, которая встала на дыбы, на землю полился бензин. Ни о. Серафим, ни Дима не получили и царапины, даже не испугались. Отец Серафим сказал: «На твоих глазах, Дима, свершилось чудо!» Кажется, дьявол делает всё, чтобы уничтожить нас, а Господь охраняет, в чём мы убеждаемся воочию. Значит, нечто важное ждет нас впереди!

Вызвали полицию. Удивительно, нас даже не оштрафовали (обошлось без аварий и жертв), не пришлось ничего доказывать и страховой фирме. Наш многострадальный зеленый грузовик увезли в местечко Уинтерс за 25 миль отсюда, а о. Серафим и Дима поздно ночью вернулись в монастырь на Диминой изрядно помятой машине.

На следующий день Дима с Константином поехали в Рединг (забрать из мастерской джип и купить новый грузовик). В пути «подсел» аккумулятор, но ничего, добрались. Сторговали грузовик за приемлемую сумму, договорились приехать за ним назавтра и вечером отправились восвояси.

Отец Серафим и Константин поутру забрали грузовик, хотя хозяин и не отремонтировал его до конца, из-за чего потом у нас возникло множество хлопот».

Но треволнения с машинами были лишь «цветочками». Потом отказал линотип, и только огромными усилиями о. Серафима его удалось починить. Три месяца кряду в Калифорнии стояла страшная засуха, в декабре положение стало угрожающим. В летописи о. Серафима появились следующие слова: «И это косвенно связано с нашими искушениями!»

Самое большое испытание ждало отцов в отношениях с Константином. С неделю прожил он в монастыре, тщетно пытаясь побороть страсть к пьянству и курению. Отец Серафим писал: «По ночам он сбегает в Платину и напивается. После чего у него просыпается необыкновенная злоба к о. Герману (может, так он отчасти выражает протест любой «власти»). Не в силах терпеть долее, он однажды вечером с проклятиями в щепки сломал посох о. Германа. В другой раз, когда к нам приехали паломники, он демонстративно устроился на ночлег под открытым небом близ дороги у первого поворота, что, конечно, отметили наши гости. Наконец ему сказали, что так вести себя нельзя, если он хочет оставаться при монастыре, или мы можем отвести его в Рединг. Он признался о. Серафиму, что не верит никому в монастыре, что терпеть не может отцов, что им нужны лишь его деньги и далее в том же роде. На следующий день, работая в нашем «сарае», он вдруг истошно закричал: «Когда ближайший автобус до Рединга?» Отец Серафим тут же усадил его в машину, довез до Рединга, дал денег и еды, чтобы добраться до Сан-Франциско. Видимо, Константин пока способен жить лишь ради собственных удовольствий. Уехал он — и отошли бесовские искушения. А через несколько дней началось воистину излияние благодати».

11/24-го декабря, накануне дня памяти преп. Германа Аляскинского, в монастырь на престольный праздник прибыло много паломников. Первой приехала с двумя детьми Джулия, мать Феофила. И у нее на подъезде к Платине забарахлила машина (что стало в ту пору едва ли не обычным явлением). Вечером, перед самой службой, неожиданно появился архиеп. Антоний с дьяконом Андреем.

Отец Герман, всё еще страшась и сомневаясь по поводу будущего рукоположения, молил Бога, чтобы архиепископ не приезжал. «Ну, сейчас сразу же и возьмется за нас!» — взволнованно шепнул он о. Серафиму, встречая Владыку у ворот.

Первым шел дьякон. Он успел шепнуть о. Герману: «Владыка будет упрашивать вас принять сан — только сохраняйте спокойствие».

Войдя в монастырский двор, архиепископ увидел, как по глубокому снегу идут к церкви паломники. Отцу Герману нечего было возразить: сейчас, в отличие от времен их пострига, они уже были не одинокими лесными отшельниками. Архиепископ считал гостей, прибывших на праздник, паствой отцов. А пастве нужен пастырь.

По традиции Владыка Антоний уединился в Царской часовне с о. Германом. «Дорогой мой, еп. Нектарий сообщил мне, что вы не будете возражать против рукоположения. Митрополит велел мне умолить вас принять сан. Иначе люди подумают, что вы возгордились. Все эти годы, согласитесь, я не очень докучал вам».

Отец Герман пригласил в комнату о. Серафима. Вдруг Владыка упал перед отцами на колени — на мгновение — и тут же поднялся. «Прошу вас, не отказывайтесь. Обещаю оставить вас в покое».

Дрогнула чувствительная русская душа о. Германа, расстроила ее мольба Владыки и забылись старые обиды. В конце концов, ему стало жалко Владыку, увы, подвластного другим людям.

— Вы обещаете не трогать нас? — переспросил о. Серафим. — Если так, то мы принесем вам много пользы в священстве.

— Обещаю! — заверил архиепископ. — Даю вам возможность делать всё по вашему разумению. Я вас не трону. Для вашего же блага. Отец Герман заговорил было о прошлых раздорах. Но Владыка сказал лишь, что такое не редкость в церковной жизни и всё это не должно мешать отцам служить Богу. И добавил, что они прошли уже изрядный путь, и поворачивать вспять — настоящее предательство.

Отцам вспомнились слова еп. Нектария. Видно, пришла пора создавать новую «пустынь на задворках», вне мертвящих структур «официальной» Церкви, чтобы протянуть руку помощи американским новообращенным — сами они вряд ли примкнули бы к Православной Церкви. И ради этого стоит пожертвовать собственным благополучием. Что ж, если архиепископ обещает свободу действий, их миссия может быть успешной. И отцы согласились принять сан, памятуя (благодаря посредничеству еп. Нектария и архиеп. Андрея), что митроп. Филарет понимает их намерения.

Отец Серафим попросил, чтобы рукополагал их еп. Нектарий. «Вот и отлично, — согласился архиеп. Антоний, прекрасно понимая в чём дело. — А о. Германа я посвящу во диаконы завтра же». Что он и совершил за литургией на следующий день. Столь неожиданный поворот событий засвидетельствовал Алексей Янг с семьей — они приехали утром. После литургии все торжественно прошли крестным ходом вокруг церкви, а затем приступили к праздничной трапезе.

Праздник испортила Джулия. (Как говорил о. Серафим, «дьявол из зависти решил нанести удар, дабы омрачить радость духа».) Она была прихожанкой «сверхправильного» прихода, и не успел приехать Владыка Антоний, как она начала вопить, что он «еретик», «католик», поскольку позволяет сестрам из монастыря игуменьи Ариадны держать на фронтоне изображение «святого сердца»! Она и братию обвинила в «беспринципности», утверждая, что лишь «греки» сохранили вероучение в чистоте и целостности. Целые сутки она пряталась в крытом грузовике отцов, отказываясь идти в церковь, пока архиеп. Антоний не уедет. Она не пошла даже на литургию. «Конечно, она явно не в себе, — писал о. Серафим, — но не характеризует ли ее поведение опасный курс, который избрали ее духовные наставники и их последователи — это грозное предзнаменование. Но Бог, конечно, не оставит нас Своею благодатию в борьбе с подобными искушениями».

В те же дни наблюдали отцы и иное проявление дьявольской зависти. Сразу, как только приехал архиеп. Антоний, из лесу раздались жуткие крики, от которых кровь стыла в жилах. Отец Герман решил, что какой-то зверь угодил в капкан и послал проверить. Но таинственный крик двигался по лесу. Слышался он и ночью, и на следующий день во время литургии и рукоположения. Стихли крики, когда архиепископ уехал. Может быть, то кричала рысь (очень похоже на истошные вопли женщины). Но ведь никогда ранее, ни потом отцы не слышали подобного. И решили, что это неспроста.

Новый день принес новые заботы. Джулия, решив, что отцы заодно с владыкой еретиком, собиралась забрать Феофила. Никакие разумные доводы о. Серафима не помогли. Тогда о. Герман в церкви сам поговорил с мальчиком: «Ты уже взрослый. И сейчас придется принимать решение, твоя мать хочет забрать тебя отсюда. Молись. Если надумаешь остаться, мы тебя в обиду не дадим».

Долго не раздумывая, Феофил сразу ответил согласием. Он укрылся в алтаре, пока о. Серафим пытался договориться с Джулией. Наконец, забрав двоих других детей, она уехала, более ни словом не обмолвившись о Феофиле. Позже даже присылала деньги и благодарила отцов за заботу о мальчике.

В понедельник о. Герман позвонил еп. Нектарию в Сиэтл. Самому ему очень не хотелось ехать туда на рукоположение, к тому же, как отмечал о. Серафим, «он еще не расстался с сомнениями относительно воли Божией». Еп. Нектарий согласился сам приехать к ним в четверг. Дал согласие и о. Алексей Полуэктов. (Для рукоположения полагается присутствие двух священнослужителей.)

17/30-го декабря в день пророка Даниила было назначено рукоположение. Накануне выпал снег, покончив с засухой: с сентября не было ни капли дождя. После всех искушений на пути к священству, отцы увидели и в этом знамение Божией благодати.

Поначалу они боялись, как бы из-за снегопада не сорвалось их посвящение. Но снега выпало немного, и о. Серафим успешно доставил еп. Нектария на монастырском грузовике. Приехали также о. Алексий Полуэктов с сыном Илией, Барбара Мак Карти, Владимир Андерсон с семьей, Алексей Янг и прихожане из Этны.

Еп. Нектарий не только рукоположил о. Германа во иеромонахи, но и посвятил двоих — Владимира Андерсона и Джорджа Уильямса — во чтецы. За праздничной трапезой собралось 22 человека, и, как отметил о. Серафим, «все ликовали духом». На следующий день, о. Герман впервые служил Божественную литургию, буквально «со страхом и трепетом», как подметил о. Серафим.

Еп. Нектарий решил, что рукоположение о. Серафима во дьяконы состоится на следующее воскресенье в кафедральном соборе. В субботу вечером о. Серафим уехал в Сан-Франциско, оставив троих паломников: в воскресенье они будут петь на клиросе и причащаться Святых Тайн у о. Германа. К отъезду о. Серафима опять выпал обильный глубокий снег. «В Сан-Франциско шел дождь — тоже знамение благословения Божия на наше рукоположение, да и всей нашей жизни», — записал потом о. Серафим. Вот как он рассказал о своей поездке в Сан-Франциско: «Опоздав на вечерню в соборе, о. Серафим встал на клиросе и помогал петь и читать. Сослужили два протодьякона, торжественно и величественно, великолепный собор, прекрасные фрески. (Их написали уже после того, как Братство переселилось в Платину.) Воздействие потрясающее, но о. Серафиму здесь не очень уютно, он словно агнец на заклание. После службы поехал в Пало Альто на исповедь к о. Спиридону, и тот взял с о. Серафима клятву верности и послушания Архиерейскому Собору. Боясь, что «послушание окажется непосильным», если о. Серафима начнут «гнуть» против его воли, о. Спиридон сказал, что в обиду не даст и что клятву он принимает с некоторыми оговорками, случись в них необходимость. Однако клятва эта всё же смутила о. Серафима. Он вступает во священный сан, но не приемлет «бездушного повиновения»».

20-го декабря/2-го января — день рукоположения о. Серафима во диаконы — поминался св. прав. Иоанн Кронштадтский, этот день, как мы уже знаем и памятью блаж. Иоанна (Максимовича). Далее летопись гласит: «Немного поспав, о. Серафим пришел в собор еще до начала литургии, спустился в усыпальницу блаж. Иоанна, испросил благословения. Духовенство настроено прохладно, но не враждебно. Отец Николай Домбровский сказал: «Ну, теперь ты будешь таким же, как мы». Протодьяконы были весьма предупредительны. Во время рукоположения еп. Нектарий очень волновался, но не так, как при возведении в сан о. Германа. Собор был переполнен. (На литургии даже присутствовала великая русская балерина Наталья Макарова с новым мужем арабом). После литургии еп. Нектарий произнес краткое напутствие, подарил о. Серафиму четки и благословил продолжать «сугубо воцерковленную жизнь» в пустыни. По потреблении Святых Даров, о. Серафим вместе с еп. Нектарием спустились в усыпальницу архиеп. Иоанна, отслужили в присутствии нескольких человек, в том числе и Андерсонов, панихиду».

Почти весь день провел о. Серафим с еп. Нектарием, они пообедали вместе, навестили его болящую сестру Веру. А вечером он служил первую службу в сане дьякона — полиелей свят. Петру, митрополиту Московскому. На следующее утро он сослужил литургию с о. Николаем, «хотя очень неуверенно, но и без срывов», как сам писал впоследствии.

В понедельник он еще раз повидался с еп. Нектарием, навестил детей Джулии и взял их с собой — они рвались в гости в монастырь на Рождество. Потом заглянул в Беркли к Елене Юрьевне Концевич и поехал домой. «Еще в Сан-Франциско, — отметил он в летописи, — я понял, что-то неладно с машиной: мотор тарахтит, стучит как-то странно и движется грузовик неровно. По дороге его остановила дорожная полиция: водители попутных машин сигналили грузовику о. Серафима фарами, видели, как он виляет по дороге, и решили, что за рулем пьяный. Полицейские, удостоверившись, что о. Серафим трезв, попросили ехать осторожнее. Да, дьявол, несомненно, мстил ему за преизбыточную благодать: исполниться Святого Духа — и быть обвиняемым в пьянстве65. Но Бог нас не оставляет.

Отец Серафим с ребятами заполночь всё же доехали до монастырской горы и увидели, что дорога занесена глубоким снегом. Пришлось ночевать в холодном грузовике, а с рассветом, надев на колеса цепи, двинулись в гору. Но на середине машина встала, и пришлось остаток пути добираться пешком. Они пришли в монастырь усталые, но довольные. Утреня уже кончилась, а литургия в тот день не ожидалась — кончились просфоры. Но поскольку о. Серафим привез немного из Сан-Франциско, о. Герман всё-таки совершил лутургию».

Теперь ему помогал и диакон о. Серафим. В течение первых сорока дней по рукоположении о. Герман, как требовал церковный устав, служил литургию ежедневно.

Вскоре после возвращения о. Серафима из Сан-Франциско подоспело Рождество. «Днем, — писал о. Серафим, — пили чай в Царской часовне, дарили друг другу подарки. Мальчишкам — радость, а паломникам поучительно, они проникаются духом праздника. В этом году у нас, пожалуй, самое счастливое Рождество. Оно — венец нашему самому трудному году».

Через две недели на Крещение впервые воду освящал свой монастырский батюшка, а потом совершали с ней долгие крестные ходы по лесу. Получив благодать священства, отцы — по выражению о. Спиридона — могли теперь и «воздух освящать».

Примерно через месяц произошло одно любопытное «чисто случайное» событие. Мария и Соломония, хотя и решили служить Богу в Православии, не порывали связей с протестантской организацией, где их не отпускали, пока не найдется кем заменить их в работе. Что ж, это разумно и справедливо, решили женщины. Однако пошел слух, будто они связались с какой-то чудной сектой, где долгобородые старцы в черных рясах читают молитвы по книге, вместо того чтобы молиться произвольно.

Однажды февральским вечером мимо монастыря проезжал некий молодой человек, и машина его увязла в снегу. Он попросил отцов помочь. Разговорились. Звали молодого человека Уолтер, он приехал в Калифорнию из Нью Йорка и «случайно» оказался на горной дороге. Но самое удивительное то, что он ехал на замену Соломонии! Узнав всю историю, он изумился не меньше отцов. Таким необъяснимым образом Господь решил показать протестантам, что их бывшие работницы попали в хорошие руки.

Не прошло и месяца, как Мария и Соломония освободились от своих обязанностей, и Барбара увезла их в монастырь. Позже к ним приезжали в гости друзья протестанты, и шестеро из них перешли в Православие.

Великий пост в 1977 году принес монастырю новые испытания. У отцов прибавилось церковных забот, они служили литургию, приезжали больше паломников — на печатание книг и журнала времени, равно и сил, не оставалось. Долгие великопостные службы были тяжким испытанием для всех. Усугубляли жизнь и обильные снегопады. На машине в Платину было уже не проехать, и приходилось пешком на руках переносить печатный станок в монастырь. Не мог поэтому заехать к ним и еп. Нектарий, чтобы увезти о. Серафима на рукоположение во священники. Решили, что лучше совершить его в монастыре на Пасху.

Подошла Пасха. Отцы вместе с 14-ю паломниками, вкусив лишения Великого поста, радовались празднику вдвойне. Все причастились Святых Тайн. По обычаю, пекли куличи и красили яйца. А поутру все пошли любоваться восходом — на Пасху даже солнце на восходе «играет» и радуется Воскресению Христову.

Перед рукоположением о. Серафим должен был исповедать грехи и личные недостатки, которые могли бы помешать ему стать священником. Что он и сделал в присутствии о. Германа.

— Я недостоин служить, — сказал он потом брату.

— Я много хуже тебя, — возразил о. Герман.

— Нет, хуже я, потому что поклонялся языческим идолам, — сказал он с мукой во взоре и заплакал. Отца Германа поразило и тронуло столь глубокое покаяние в грехах, совершенных почти 20 лет назад во время моления в буддистских храмах. Отец Серафим понял, как осквернял этим свою душу, отвергая живого Христа и поклоняясь мертвым идолищам, за которыми таилось бесовство. Память о вероотступничестве в юности очень помогла и до сих пор помогала смирению о. Серафима. Он так и не почувствует себя «достойным» священства, а будет взирать на него как на святыню, подобную крещению, на благодать милосердного Бога, которую он, монах Серафим, не заслужил.

Вечером перед рукоположением о. Серафима приехал еп. Нектарий. Он хотел присутствовать на последней литургии, которую отцы проведут в разных санах. После службы он побеседовал с отцами в Царской часовне. В это время из Хейфорка приехал лозоход — он должен был определить место для колодца. Отцы ждали его всю неделю. Оказалось, что он, бедняга, не мог отыскать монастырь! Отец Серафим рассудил: «Что ж, видно, на то воля Божья, чтоб этому человеку явиться при епископе Нектарии».

Лозоход явился нежданно негаданно, с двумя длинными металлическими антеннами он являл странное зрелище.

— Словно марсианин! — улыбнулся о. Герман.

— Кто это? — поинтересовался еп. Нектарий.

— Наш лозоход, — ответил о. Герман.

— Вот оно что! — Владыка тоже улыбнулся и благословил искателя воды от всего сердца. Случись тому отыскать источник, и не придется отцам таскать воду за несколько миль от подножья горы. Еп. Нектарий вообще любил воду. С детства (еще в Оптиной) приохотился он к рыбной ловле. В утешение Владыке о. Герман вырыл посреди Монастырского двора ямищу, надеясь, наполнив ее водой, устроить маленький пруд. «Спустите лодку, будет где поплавать!» — шутливо говорил о. Серафим епископу.

Он записал об этом дне: «Лозоход, очевидно, человек верующий, не шарлатан. Он понимает, что способность — от Бога. Перед обходом монастыря помолился. Владыка Нектарий и паломники удалились на молебен, а о. Серафим пошел вместе с водоискателем. С помощью двух щупов тот определял, где и глубоко ли под землей есть вода. Он быстро нашел подземный ключ (рыть надо было метров 20, зато воды было предостаточно). Потом о. Серафим указал на вырытую яму и попросил, нельзя ли найти источник воды поближе к ней. Лозоход нашел еще одно место — удобнее расположенное, чем первое, и сулящее еще больше воды. Потом обнаружил, где под землей сходятся два ключа (чуть выше по склону, за «библиотекой»), но место было явно труднодоступным. Еще с полчаса бродили они с о. Серафимом по монастырю: и за кладбище, и за Линдисфарн. Нашли еще несколько подземных источников, но менее мощных и более глубоких, чем у вырытого «пруда». Тем же часом о. Серафим по телефону договорился с умельцем по рытью колодцев и немедленно начал подготовку».

Итак, с благодатью священства неожиданно пришла и благодать животворящей воды. На месте будущего колодца поставили алтарный престол, перед иконой Богоматери «Живоносный Источник» читали молитвы, пели псалмы. Подъехало еще несколько паломников, в том числе сестра о. Германа с семьей. В церкви отслужили всенощную. В проповеди о. Герман просил всех горячо помолиться по столь значительному поводу — о рукоположении о. Серафима.

А поутру 11/24-го апреля 1977 года о. Серафим в присутствии сорока паломников был возведен в священнический сан. То было воскресенье жен мироносиц, и трое из присутствующих справили именины: Мария, Соломония (Саломия) и Сусанна. Алексея Янга посвятили во чтеца. В тот день, наряду с женами мироносицами, прославляли и св. Никодима — покровителя журнала Алексея.

Рукополагали о. Серафима во время Божественной литургии перед освящением Святых Даров. Он встал на колени, коснулся лбом престола и внимательно выслушал молитву о. Германа. Епископ же совершал хиротонию: возложил архиерейский омофор, руки свел над головой о. Серафима. Видно было, сколь он сосредоточен. Лицо покраснело, покрылось капельками пота. Отец Герман неотрывно смотрел на Владыку. Внезапно их взгляды встретились. «Одного жажду, — прошептал праведный иерарх, — передать. передать — и умереть!» Все Богоданные силы свои употребил он, чтобы передать апостольскую благодать и святость Оптиной.

Отец Герман, молясь, благоговел: перед ним человек, желающий возрождения истинной духовности христианства. И на излете жизни передающий следующему поколению то, что некогда Христос дал Своим апостолам. И нет ничего важнее!

Еп. Нектарий был слаб, стар и болен, его застращали и утеснили мирские люди, поставленные править неотмирным Телом Христовым. И сейчас перед этим старцем стоял на коленях тот, на кого Владыка возлагал большие надежды для будущего христианства. «Духовный голод», предсказанный его любимым соименным оптинским старцем, уже свирепствует в мире. Оттого столь редок и неповторим стоящий перед ним. Еп. Нектарий в одиночестве исповедовал истинный дух христианства. Земная жизнь давно превратилась для него в череду страданий и борьбы, переносимых из любви к Богу. Земной славы он не стяжал. Архиерейской власти, данной ему Богом, был лишен людьми. Да, он — слабый человек, и вместе с тем — живой Апостол Христов. И неотмирное, невыразимое словами владычество его неисповедимо передалось дальше — то были Сила и Свет Христовы. И ничто не способно прервать живой апостольской преемственности до скончания времен.

ПРИМЕЧАНИЯ:

62. Святые отцы видят в «жене облеченной в солнце», убежавшей в пустыню, символ Церкви последних времен.

63. Отец Серафим уподоблял архиеп. Аверкия свят. Иоанну Златоусту.

64. Текст был составлен самими отцами.

65. Во 2-ой главе Деяний апостолов видим аналогичную картину. Апостолы исполнились Святого Духа, а многие говорили, что они напились вина.