Омилия

«Дух дышит, где хочет…» (Ев. от Иоанна 3, 8)

Откуда ты веешь, не скованный временем,
И чаще — порою ночной?
Ни адреса нету, без роду и племени,
Нездешний и всё же родной!

Незримо коснёшься — душа снова белая,
Как вишня в апреле цветёт.
Оставишь на время, ошибок наделаю,
И сердце не сердце, а лёд.

И так год за годом: от лета до осени,
Сквозь зиму и вновь по весне,
Рассветами, днями, ночами несносными,
Рождается небо во мне!
2009–11

Протоиерей Михаил, настоятель одного из многочисленных Никольских храмов столицы, медленно, но верно продвигался к выходу из церкви, мимоходом благословляя прихожан и прихожанок и на ходу беседуя с ними. Вернее, вполуха слушая вопросы, которые они ему задавали, и вполголоса изрекая в ответ: «терпи», «молись», «смиряйся». На основании своего многолетнего духовного опыта отец протоиерей давно уже сделал вывод, что пресловутые «словесные овцы» не намного умнее овец бессловесных. Ведь вопросы, которыми они с завидным постоянством донимают священников, до крайности однотипны. Проще говоря, их всего два. А именно: «как правильно?» и «что делать, если?» Как правильно поститься, как правильно молиться, как правильно повесить дома иконы, как правильно вкушать просфору и святую воду, что делать, если…

Такое впечатление, что все люди во всем мире из окон своих квартир, машин, офисов видят однообразную, одинаковую картину. Дождь. Непрерывный струящийся поток влаги, который выливается из однотонного неба. Серый цвет овладел всей Вселенной. Красные, белые или других цветов машины не вносят в пейзаж дороги разнообразия, радующего глаз. На фоне общей серости, забрызганные грязью, они превратились в грязно — красные, грязно — жёлтые. Несутся, разбрызгивая омерзительные, смешанные с машинным маслом и песком, брызги. Окна домов, припудренные в сухую погоду пылью, покрылись серыми ручейками, стекающими по стёклам и оставляющими после себя неприглядные узоры.

С отцом Симеоном мы познакомились три года назад, в октябре на Аляске. Он только приехал из Платины в Михайловский Скит, я только приехала на остров св. Нила из России. Лучистые глаза из-под очков, абсолютно белая седая борода и словно дыхание юности во взгляде, в жестах, в мимике. Мы подружились.

О.Симеон оказался профессиональным садоводом, выросшим на ферме в полях Центральной Америки. И большим любителем Византийской музыки. «Это — моя любовь — делится со мною о. Симеон. — Я просыпаюсь рано утром до нашего правила и иду на улицу, а если холодно, то в сарай и пою, пою, пою. Мне хочется выучить разные гласы, а как иначе, нежели самому петь? И я пою. Только голос… знаешь, я, наверное, старею немного — голос иногда хрипит. Поэтому надо петь, пока еще могу… это любовь моя, что же делать? Слава Богу!»

Терция времени,
Спетая ангелом вечности,
Неразложима
На смерть и на жизнь.

В это весеннее утро
Вижу, как падают листья,
В эту секунду-иголку
Втянут исполненный век.

Если последняя нота
Слышится прежде первой,
Если еще до рожденья
Свершается человек,

Значит, любовь непреложна,
Значит, любовь совершенна.
Золото полнозвучия
Ангел несет в небеса.
 

Круглый — без начала и конца,
как вечность.
Он висит бубликом
и искушает неискушённых.
Бублик мало интересен,
но если посмотреть на другого
через дырку от бублика,
можно увидеть неожиданное:
гримасу без оснований и оправданий
или улыбку
без причины и цели —
глупую,
открытую,
смешную.
Бублик сам похож на улыбку —
удивлённую,
застывшую в изумлении.
Ноль похож на скушанный бублик.
Он — точка исчезновения,
опустошения,
невозвращения.
Или же — точка преображения,
начало отсчёта.

Я вам не верю, господа…
Голосовать? Чтоб «как всегда?»
Погода дрянь и хрень в душе,
Глазеет наглая звезда
В окно. Читаю Бомарше,
«Женитьбу…». Завтра – никуда.

Кого-то жаль, кого-то нет,
Я сам не ангел – не секрет.
И каждый день чего-то жду:
Погоды, чуда, новых бед?
Молчу с другими наряду,
Ночной мечтатель. Книгоед.
2011

Облака низко, похолодало. Горечь в горле. Что это за работа такая — ожидание?
Жду звонков и писем, будто без них и горы не горы, и сама себе не в радость.

С Лешиными девочками — четырнадцатилетней дочкой Ксюшей и двадцатитрехлетней племянницей Аней вместе ждем волшебную машину «Почта». Между нами разницы никакой.
Может, это общая женская болезнь? Или общая человеческая? Не проходит с возрастом…

Ожидание — это не приказ небесам. Это вслушивание или впитывание.
Сидишь под сосной и слушаешь письма.

Если я навязываю свой план тонкой ткани жизни, если на ее прозрачной бумаге черчу тупым карандашом, — она рвется.

Смирение — это доверчивый взгляд на тонкий китайский веер. Только подставляй глаза, распахивай зрачки. Пусть узор отпечатается на сетчатке. Глаза пьют, если ты смирен.

Но если сосуд твоей души полон радостью, ты сам становишься источником, ты сам рождаешь волшебные краски радуг.

Дом был старый и как вдовец неухоженный. Краска на крыльце потрескалась, дешевые кружева занавесок на окнах засалились, ступени скрипели и вздрагивали. Внутри горела тусклая лампа, и русская печь стояла, безжизненно открыв свой рот, в котором теперь вместо дров хранилась грязная посуда. Пахло кошками и чем-то кислым.

Хозяин на кухне угощал нас индийским чаем, заваренным прямо в кружках, и яблочным вареньем из водочных рюмок — другой чистой тары в доме не оказалось. Он сидел напротив нас и сам походил на свой дом — старый, засаленный, перекошенный болезнью человек. Только глаза светятся как-то тихо и радостно.

— У нас деревня старинная. Здесь раньше усадьба была — сама графиня Ягужинская её основала. Там у озера сохранилась графская аллея. Я вам потом покажу. И церковь семнадцатого века — стиль нарышкинский барокко — такой вы больше нигде не встретите. А вот она — на фотокарточке моей.

Дождик бьёт по веточке,
Маленькая девочка у окна сидит.
Девочка грустит.

Девочка лет семи, с обмотанным вокруг горла тёплым шарфом, сидела у окна и смотрела на площадку перед домом. На скрипучей от ломкого талого наста земле, которая покрывала пространство двора стояла молодая женщина, одетая в старенький мужской плащ. Она вешала для просушки постиранное бельё. Обута она была в резиновые сапоги которыми передвигала таз по ломкой корочке льда. От её движений тонкий ледок со звонким треском ломался, тут же превращаясь в воду. Талая вода, смешиваясь с вязкой землёй, становилась скользкой грязной жижей.
 

Весна. По утрам ещё морозно, но не настолько, чтобы покрыть плотной коркой льда уже тёплую землю, из которой через некоторое время, появится весёлая зелёная травка.

Дни короче стали,
Мишка лег в берлогу,
Птицы улетают
В дальнюю дорогу.

Запасла грибочков
Белочка-хозяйка,
К первому снежочку
Белым станет зайка.

Урожай собрали –
Отдохнут поля,
Поредели дали,
Голая земля…

Солнце еле-еле
Греет, даже днем,
Листья полетели
Золотым дождем.

Их срывает с веток
Ветер-листодер,
Стелет разноцветный
Праздничный ковер.

А на небе – Дева
Свой честной Покров,
Осеняя Землю,
Простирает вновь.
 

Девочка по имени Алина никогда не видела море. Но она всегда мечтала побывать на берегу тёплого и такого большого, совсем не похожего на речку, моря. Ей очень хотелось искупаться в тёплых ласковых волнах, побродить по берегу, собирая красивые ракушки и камушки. О бушующих волнах, громко кричащих чайках, о стаях дельфинов, играющих на морском просторе, Алина много читала в книгах. Но любоваться морскими пейзажами ей приходилось только на картинках и в кино. Каждое лето девочка проводила со своей бабушкой на даче. Но оттого, что её мечта никак не может сбыться, Алина ощущала себя самой несчастной на свете.

«...И прости нам долги наши, как и мы прощаем...»

Простить и забыть, и птицей в окно,
Пока подстрелить не успели,
За стены любви, коль жить суждено,
Чтоб взглядом убить не посмели...

Из тысячи мест в условленный час,
Земля в небо «sos» посылает.
И ночь непреложно звёздами глаз
На этот сигнал отвечает.

Простить и забыть, что было прошло,
Года, как листва, полетели.
И жить не тужить, всем бедам назло,
Пока живёт дух в этом теле...
2011

Тихо над миром простерся Покров,
Звездною пылью упал на просторы,
Хватит ли нам человеческих слов?
Слышно как вьюга с деревьями спорит.

Небо седое над каменной кладкой,
Белых церквей, приодетых в снега,
Сына Пречистая Дева украдкой,
Молит за грешных, с небес, свысока…

Молит и плачет о мире и людях,
Там, у Престола Небесной страны,
Пусть же та вьюга любовь не остудит,
Будем надежде, как дети, верны.

Каждый в лесу занят своим делом. Кто орехи собирает, кто грибы сушит. У всех есть работа. Бобры на запруде домики свои починяют. Белочки в дуплах убирают. Тётушка Сова совсем старенькая, плохо видит, но утепляет свое дупло сухим мхом. Готовятся звери к зиме.
Медведь Косолапыч не привык без дела сидеть. Он тоже свой дом к зиме готовит. Чтобы всю зиму холодную спать было удобно ему и медведице. Чтобы мороз не пробрался в берлогу, да ветер шумный не остудил и не разбудил семью медвежью. Да и на огороде осенью всегда много дел. И в лесу есть работа. Надо ягоды и грибы собрать, насушить, корешков разных вкусных накопать. До первых морозов успеть бы, всё переделать!

Так и работает медведь целыми днями без отдыха. Устанет, присядет на лавочку около берлоги, отдыхает, квас медовый попивает. Как-то зашла к нему в гости хитрая соседка, рыжая бестия – лиса Огнушка – белое брюшко.
– Косолапыч, смотрю, сидишь, отдыхаешь, квасок попиваешь?

Люди
с большими головами,
подобные многоэтажным домам,
ходят по миру,
боясь расплескать свои сокровища.
Они задевают макушками облака,
колышут ветви деревьев,
и тащат на себе одеяла и шубы
в зимнюю стужу
и даже летом,
стараясь согреть
свои огромные лбы.
Люди
с большими сердцами,
подобно величественным замкам
добрых правителей,
дают приют
в непогоду
карликам и великанам,
близким и далеким.
Их величие не задевает деревьев,
не колышет трав, не беспокоит небеса.
Их величие неприметно
и уязвимо,
но неодолимо.

* * *
Я — как бокал,
заполненный
до половины
вином и радостью,
но больше — пустотой.
Не кланяюсь,
чтоб не пролить,
но поклоняюсь,
дабы исполниться.
Неведомой тоской
душа томится,
предвкушая чудо.
Я гостя жду —
из ниоткуда.