Здравствуй вечность твой зов всесилен
Изменяет и дух и плоть,
Я под спудом храню светильник
Но не гневается Господь.
Не в горячке и не в ознобе,
Но все чувства и меры сверх.
И ношу я в своей утробе
Не родившийся детский смех.
Календарный ход не изменен,
С ожиданием наравне.
Ты во мне словно в колыбели
Или в сказочном корабле.
Мой малыш, это просто вечность
Изменяет и дух и плоть
Слушай благовест мой сердечный
Нас обоих хранит Господь.
***
Вот и светильник, и масла крынка
Покойно сердце и ночь тиха.
Пальто не нужно, наденем крылья
И выйдем в поисках жениха.
Здесь до рассвета никто не вскрикнет
Зеркал не спрячет под кисеей
В чертоге брачном играют скрипки
И дверь открыта для нас с тобой.
Без слез шагни от родного крова,
Освободись от забот и зла
Душа не медли, пока готова,
Пока одежда твоя бела.
Последний раз, отряхнув усталость
Перебори подступивший сон
Тебе осталась, такая малость,
В живом и тесном аду земном.
В чертоге брачном поют свирели
Ты звук их слышишь, но крылья сняв
Ты ставишь лампу у колыбели
Иное бденье себе избрав
Я долго не решался дописать этот текст. Бесчисленное количество раз открывал, перечитывал и откладывал. Почему-то пришло понимание, что больше откладывать не нужно...
Смотри, - какой тонкий этот мир, совсем как паутинка, словно сплетен из тончайших хрустальных нитей. Они конечно же хрустальные, в этом нет никаких сомнений, видишь, как играет в них свет летящих звезд, как бежит он по ним, рассыпаясь на мириады разноцветных сверкающих искорок. Маленькие сверкающие искорки, они мне что-то так напоминают, что-то давнее и очень знакомое… Вспомнил. Они похожи на падающий снег в зимнюю ночь. Помнишь, мы видели такой, давным-давно, когда ты был еще совсем маленьким? Легкие сверкающие звездочки, тихо падающие с высокого темно-синего неба.
Призывный сигнал трубы разбудил спящий город. Разлился с высоты по его улицам и площадям, проник в дома, в самые потаенные уголки жилищ горожан, так что все смогли услышать его. Встревоженные люди выходили из домов, многие из них уже были одеты как для дальней дороги, перепоясаны, с сумками на плечах, собраны, в руках - самое необходимое. Любопытная ребятня воробьями шныряла между горожанами, заглядывая в их лица, пытаясь уловить, о чем таком важном говорят все эти люди. Уж кто-кто, а они-то раньше всех услышали сигнал трубы и давно бы уже бежали по пыльной дороге, если бы не медлительность взрослых. Рано, еще до рассвета, раздался с небес могучий призыв. Тогда же, с первыми лучами солнца, ушли первые из тех, кто откликнулся на него. Торопясь, с сонными детьми на руках, скорым шагом уходили они в рассветную дымку. Мало кто заметил их уход. Ушли они почти все, лишь немногие из них остались в просыпающемся городе. Остались стучать в двери и окна, будить спящих, тормошить медлительных. Остались свидетельствовать об услышанном, призывать людей в дорогу. На их стук теперь выглядывали те, кто замешкался утром.
Ветер в лицо. Ветер навстречу. Несет с собой холодный дождь, швыряет в лицо клочья сухой травы, пыль, щепки. Не поднять головы - грязь в глаза. Мгла. Путь угадываю по теням под ногами. Ветер рвет на мне одежду, ветер изматывает, отнимает силы, подавляет волю. Ревет диким зверем. Оглушил, ослепил. Заставляет остановиться, сесть, закутаться, не смотреть, не слышать. Песок на зубах. Негде развести огонь, негде укрыться. Один на скалистом склоне. Поверну назад – ветер свалит, покатит под откос; останусь на месте – уже не встану. Боком двигаюсь вперед, закрываю плечом голову. Падаю. Онемевшее тело не чувствует боли. Что нес с собой – все растерял. Ползу шаг за шагом.
Не стало близкого мне человека, моего друга. Давно его знал, всю жизнь. Вместе мяч во дворе гоняли, на одном велосипеде катались. Смотрел я на него, вспоминал и понял вдруг — часть моей жизни прошла рядом с ним, и она, эта часть, перешла теперь с ним в вечность, и сейчас там, в вечности, мой друг свидетельствует обо мне. Вспомнил я, как мы с ним дружили, как смеялись, как потом дрались и как мирились. Не знаю я, чего в итоге получилось больше, знаю только, что уже не «переиграешь». Знаю, что унес он с собой наше общее, как унесли его еще раньше многие мои родные и близкие, друзья и знакомые.
Я давно мечтаю переехать. Переехать в такое место, чтоб вокруг ромашки-птички, воздух-море-горы, ну или хотя бы речки-овраги. В общем — экология. Чтоб просторный дом. Чтоб ухоженный сад. Чтоб за забором березовая роща и обязательно с подберезовиками, а в реке непривередливая на наживку рыба. Вокруг добрые соседи с веселыми и озорными детьми. Сторожевой пес на крыльце и кот на подоконнике.
Вот там бы я стал радушным, гостеприимным хозяином, который всегда рад незваным гостям. Я бы ласково встречал их на крыльце своего дома, вел в горницу, поил чаем с вареньем. После чая мы бы подолгу беседовали, радуясь объединяющему нас единомыслию, с интересом открывая друг в друге новое.
Что, брат, весна пришла? Пришла, голубушка! Хорошо! Солнышко там, птички-бабочки. Иду я как-то по нашей тропинке, по сторонам смотрю, наблюдаю. Снег-то сходит, и сразу видно стало, сколько собак вокруг живет, так сказать, ясность проступила в этом вопросе - факты. Кругом, куда ни ступишь, факты, а с ними, брат, не поспоришь.
Воздух такой свежий, немного влажный. Ветерок веселый, солнечный. Люди улыбаются, «Здравствуйте!» - говорят. Что ж, и вам, люди, жить да здравствовать. Коты обнаглели - на колодезных люках сидят-жмурятся, никого не боятся. Машины их объезжают, пешеходы перешагивают. Дети озорничают, по лужам бегают – мамок не слушают. Хорошо, вольно как-то. Вроде все только начинается. Вроде как самое главное наступает, то, ради чего жил, а что раньше было, то - так, черновик. И хочется, чтоб все поняли: вот оно, самое важное, самое настоящее, сейчас. Уж на пороге стоит. Выйди только, открой дверь и закружит тебя новая жизнь, понесет. И непременно в светлую даль понесет, потому как нету темной дали, свет вокруг нас, везде.
Платье совсем заношенно
Как это небо -серое.
Вера моя- горошина
Господи – что делаю?
Место тут незавидное.
Детки растут проказники.
Лакомства панихидные
Ждут к воскресному празднику.
Денег пока не валится,
Только снег над погостами.
В кухне бульон не варится,
Хоть и деньки не постные .
Улица запорошена,
Кружатся ветры белые.
Вера моя –горошина,
Беды- яблочки спелые.
Раньше, могла б сбежала бы,
Ныне проснулась взрослою.
Женские эти жалобы,
Ты их не слушай Господи.
Пусть все Твоим Промыслом
Больно- но так как правильней.
С последней к тебе просьбою
Детям пошли пряники..
Рис. Татьяны Косач
Мне мир огромный — только келия,
В ней отлучаюсь от неверия,
От самоволия и самомнения,
И в покаянии ищу прощения…
1998
Один із високославних подвижників благочестя говорив, що від кожної людини, яка отримала хрещення, Бог вимагає виконання трьох умов: правильної віри — від душі, істини — від язика і цнотливості — від тіла. Отже, вірити правильно є нашим християнським обов’язком. Проте, словосполучення «правильна віра» лякає декого з невоцерковлених людей. Адже замість Христової істини більшість сьогодні сповідує Пілатівську — про недосяжність істини, через що й обожнюється різноманіття бачень. Висловлювання про єдино правильну віру багатьом здаються замахом на свободу. Тому спробуємо осмислити саме поняття віри, щоб по слову Апостола (1 Петр. 3:15) бути готовими пояснити суть своїх сподівань кожному, хто того потребуватиме.
Легко быть верной любимому, но как сохранить верность, если не любишь? Сердце неизменно будет искать предмет своей любви, прилепляясь то к одному, то к другому и, не находя радости ни в том, ни в другом, будет стремиться к следующему предмету. Велика сила любви истинной, но где взять ее? Как обрести? Как найти предмет любви, в котором успокоится сердце?
Мудрые люди советуют, не бросаться со своей любовью к каждому встречному, мол, надо уметь ждать. Причем не праздно и лениво, а творчески, активно — созидательно ждать. Надо верить в свою любовь, прислушиваться к ее голосу, надо искать любовь, но, прежде всего, надо быть достойным истинной, а не ложной любви и не размениваться по мелочам. Однако, не менее важно смирить себя перед Лицом Божим, чтобы во всем положиться на Него, важно быть готовым принять из рук Его любой вариант своей судьбы, уповая на милость Его и благость, а не на свои желания и ожидания. Это — тоже верность...
Іменем моїм чекання зветься,
Іменем твоїм — сама любов.
«Відшукай!» — моє благає серце.
«Я вже тут!» — здається чую знов.
Незбагнена радість душу гріє
І хвилює серце восени…
Вибач ти мої безглузді мрії
І мене коханням назови.
Сповнену його чарівним світлом
Закружляй у полум’ї своїм.
Я давно тебе чекаю, любий,
Назови мене ім’ям моїм!
1995
Исполнись нежности,
Вдохни любовь всей грудью, —
И на глазах преобразится мир,
Наполнившись невыразимой сутью
И звоном чистым поднебесных лир.
Вдохни любовь, раскрой свои объятья
Той деве чудной, чей так сладок глас.
И не страшись ради нее распятья, —
Лишь так Христос ее для мира спас.
Он для тебя сберег ее — ты знаешь,
И все ж на ненависть ее меняешь…
1996
Я счастлива, и я несчастна,
Заботлива и безучастна,
Естественна и лицемерна,
Божественна и люциферна,
И добродетель, и преступность,
Запрет на все и вседоступность…
Я за чертой, я вне черты,
Я — женщина, но рядом ты…
1994
Я жизнь придумала свою.
Я не живу, я лишь пою…
Пропой и ты мне пару строк,
Сыграй в любовь, не будь жесток!
Ты мне — крыло, ты мне — дурман,
Ты — мой очередной обман.
Пусть сладок мой невинный сон,
Но не обманет сердце он.
Лишь боль во мне рождает песнь:
Тебе мою любовь не снесть…
Ты выведи меня из круга,
Где потеряем мы друг друга.
Я жизнь придумала свою…
Я не живу, я лишь пою…
1994
Как дождь холодный леденящим жестом
На сердце сеет зыбкую печаль,
Ты входишь в жизнь расстроенным оркестром
И музыки моей тебе не жаль.
Ты ноты сеешь, где пшеницу сеют,
С косой проходишь, где цветут цветы...
От этого порой я свирепею,
Но равнодушным остаешься ты.
Широким жестом растопырив руки,
Ты произносишь пламенную речь
О подвиге, преодоленьях, муке,
а сам при этом просто жаждешь лечь,
Лечь поскорее. И, прикрывши ушко,
Уйти от жизни, спрятавшись в подушку...
1996
Я наг, о Господи! Мне больно…
Прикрой мне наготу мою.
Довольно, Господи, довольно
Терзали звери плоть мою.
Залита кровью вся округа,
Пылает кровью каждый куст!
Не слышим что-ли мы друг друга?!
Пошли хоть трость, — я обопрусь.
Поволоку больные члены….
Нет, не ищи Ты мне замены!
Быть может, я еще сгожусь…
Я хромоты своей стыжусь,
Но не ищи Ты мне замены.
1993
Анастасия Матвеевна, собираясь в церковь ко всенощной, с опаской поглядывала на своего супруга, полковника авиации в отставке, Косицына Михаила Романовича. Михаил Романович сидел перед включенным телевизором с газетой в руках. Но ни на телевизионной передаче, ни на газете сосредоточить своего внимания он не мог. В его душе глухо росло раздражение, некий протест против намерения жены идти в церковь. Раньше, еще в молодые годы, она захаживала в церковь раза два-три в год. Он на это внимания не обращал: мало ли какая блажь у женщины. Но как вышла на пенсию, так зачастила в храм каждое воскресенье, каждый праздник.
«И сколько этих праздников у церковников — не пересчитать, — с раздражением думал Михаил Романович. — То ли дело «красные» дни гражданского календаря: Новый год, 8 Марта, 1 Мая, 7 ноября и уж совсем святой, особенно для него, фронтовика, День Победы, вот, пожалуй, и все. А тут каждый месяц по несколько, с ума можно сойти».
