Поздно вечером, уже лежа в постели и закрыв глаза, Алеша опять вспомнил, что мамы еще нет. Он быстро открыл глаза и закричал:
— Папа, папа, а мамы еще нет? Не пришла?
Явился папа, наклонился над сыном и устало-укоризненно сказал:
— Леха, ты в двадцать пятый раз спрашиваешь. Я уже сказал тебе — приболела мама, три денечка полечится в больнице и вернется! Спи!
— А чем она заболела?
— Животиком, — ответил папа и одними глазами улыбнулся.
Вечер домов силуэты спрятал.
Радостно многим в тот вечер было…
В детском приюте ребенок плакал,
Горечь предательства скрыть не в силах.
Ждал он в надежде, весь день, упрямо,
Занят заветным одним желаньем:
Чтобы родные отец и мама
В двери вошли, затаив дыханье;
Чтобы людей самых близких речи
Душу его обогрели нежно,
Пропасть разлуки покрыла встреча,–
Встреча, которая даст надежду.
Но не в экранном дурном кошмаре,–
В самой печальной российской были,
Мать и отец не о нем скучали,
Совесть и память в бреду пропили.
…
Вечер домов силуэты спрятал.
Каплями дождик стучался в лужи…
В детском приюте ребенок плакал,
Зная, что он никому не нужен.
2009
Ну, здравствуйте, здравствйте, мои дорогие! Бабка Марья шла, посошок нашла. Посошок еловый, со сказкою новой. Кто его возьмет – к тому сказочка придет. Что ж, детки милые, садитесь половчей да и слушайте на добро здоровье.
Было это в старую старину, когда еще басурмане на святую Русь хаживали – деревни разоряли, людей в полон угоняли… Стояла деревня о сорока дворах - Синие Озерца. А домишки и вправду по берегам лепились, в воду светлую гляделись. Сеяли крестьяне пшеницу, рыбой промышляли. С севера подходил к деревне лес – древний, высокий, густой – дорога через него шла плохая, заброшенная – боядись люди ездить по глухомани такой. – В обход, через холмы да поля, новый тракт лежал в град каменный – Красные Палаты.
История эта произошла, в не менее жаркое лето 1989 года, в центре России. Именно там, в Калужской области, под древним Козельском, который еще татаро-монголы окрестили «злым городом», располагается жемчужина русского православия Свято-Введенская Оптина Пустынь, мужской монастырь, в котором мне посчастливилось некоторое время прибывать и набираться ума-разума, значительно растерянного за предыдущие годы.
Послушание у меня было не только не обременительное, но даже любимое. Занят я был им с утра и до вечера, вернее с утренней службы до вечерней. Свободное время практически отсутствовало. Да и что такое «свободное время» в монастыре, где все идет по порядку установленному преподобными старцами в столь далекие годы, что менять его не только нет смысла, но и грешно.
Глава 4. Шум
Интересно, спросите вы, а как это бурундук попал на птичий рынок да ещё в портовом городе? Ведь он, вроде, лесной зверь? Правильно, лесной и даже таёжный! Вообще-то, тайга тоже лес, только колючий. Тайга встречает путника, ощетинившись соснами, елями, пихтами и кедрами. Тут чуть зазеваешься – сразу схлопочешь по щеке ежовой еловой лапой.
Да-а… суров характер у тайги, а всё потому, что растёт она на севере. Там солнышка мало, а туч много, вот и нападает на тайгу колючесть. Да и на вас бы напала, если бы вы росли без солнышка. Но если тайгу пересадить в Африку, она моментально пальмами и обезьянами покроется. Потому что на самом деле характер у неё мягкий. Просто она притворяется колючей, чтобы не портить суровый северный пейзаж. И потом если бы у неё был скверный характер, разве жили бы в ней глухари, рябчики, кедровки, клесты, бурые медведи, рыси, росомахи, волки, лоси, косули, мыши и тем более бурундуки?
«А кто имеет достаток в мире,
но видя брата своего в нужде,
затворяет от него сердце свое, -
как пребывает в том любовь Божия?
Дети мои! Станем любить не словом
И языком, но делом и истиной».
1 Ин. гл.3, 17, 18.
До рассвета еще далеко. На темной улице видна одинокая фигура дворничихи. На ней ярко оранжевый жилет, длинная юбка и пестрый платок, повязанный узлом на затылке. В ушах традиционные для замужней курдянки золотые серьги величиной с лесной орех.
Шр-шр, швырк - швырк. Ходит туда-сюда растрепанная метла в руках Розы, сметает окурки, бумажки, листья в вперемешку с одноразовыми шприцами в аккуратные кучи. Надо успеть к 8 часам, когда из подъездов покажутся первые жильцы.
Как давно она здесь? Считай, с 15 лет, как ее замуж выдали, так она и заступила на этот участок. Сейчас Розе 31. Сколько лет, как один день, пролетело. Перерыв был только тогда, когда она 3-х сыновей родила. А потом, как муж от туберкулеза умер, и вовсе все в одно - метла да улица - слилось.
Солнечный луч играл на подоконнике палаты в роддоме. То прятался, то вновь появлялся из-за туч. Нана, лежа, наблюдала за ним. Все эти долгие годы ее надежда иметь ребенка была также изменчива, как этот непоседливый луч, то появлялась, то полностью исчезала.
… 10 лет назад Нана, выйдя замуж за Тамаза, думала, что счастливей ее никого во всем Тбилиси нет. Да что в Тбилиси, во всей Грузии не найти… Все у Тамаза было на месте: внешний вид, доброе сердце, свой магазин да еще и отдельная от родителей квартира.
Что и говорить, такие, как Тамаз, на улице не валяются.
Да, самое главное: Тамаз еще и верующий. Сейчас-то этим никого не удивишь. Вон, в автобусе едешь мимо церкви - все дружно неумело крестятся. Время такое.
Тамаз в отличие от общего поветрия относится к этому очень серьезно. Даже, на Нанын женский взгляд, чересчур серьезно.
На настенном календаре 2004 года с видами Лондона один весенний день был обведен неровным красным кружком.
97-летний Джордж Бэг давно ждал, когда неумолимое время приблизится к этой дате.
Сейчас он неотрывно смотрел на экран своими слезящимися глазами. Шла прямая трансляция из Иерусалима по одному из каналов спутникового телевидения. Патриарх только готовился зайти в Кулуквию.
Джордж искал в толпе своих и пока не находил. Ему попадались упитанные израильские полицейские, греческое духовенство, арабы, русские монахи, копты в вышитых крестиками капюшонах, армяне в остроконечных куколях, а грузин не было видно.
Они должны быть там! - шептал он себе в нетерпении.
Волнуясь, он всегда разговаривал сам с собой по-грузински. Несмотря на то, что большую часть жизни он, Георгий Бегларишвили, провел в Лондоне, английский так и остался для него чужим, трудным языком. И говорил он плохо, с ошибками, путая времена и глаголы. Мэри, когда была жива, посмеивалась над мужем: «Столько лет прожил в сердце Англии, а говоришь, как телеграмма".
Раннее утро. Като у окна про себя читает утреннее правило. Угол у нее внушительный: весь завешан бумажными иконками, вырезанными из календарей. Впереди, перед горящей лампадой 4-х конечный сосновый обрубок на манер взмывающего в небо самолета. Он по идее олицетворяет крест св. Нины из виноградной лозы.
Кето уже перешла к главному прошению - самочинно составленной молитве за Грузию и все оставшееся человечество.
Господи, сделай так, чтобы Грузия была бы сильной, независимой и процветающей, чтобы в ней никто не нуждался. Помоги и всем людям на земле и подай им по их прошениям.
Хотела еще Кето одно словечко за нищих Грузии замолвить, да не вышло.
В этот важный в патриотическом смысле момент с улицы донесся лай собачьей своры.
Тьфу, - выругалась Кето, употребив по привычке крепкое выражение так хорошо известное в ее деревне, но ненашедшее места в молитвослове, - весь настрой испортили!
И, психуя, отдернула занавеску. Так и есть. Света - местный гиж (1), идет с затасканными сумками в окружении десятка собак в парк.
Несколько лет назад духовник екатеринбургского
Много лет назад я спросил у своего духовника, игумена Андрея (Машкова), что такое смирение. Я в то время был молодым и неопытным, мне казалось, что если я получу точный ответ, то тут же приобрету эту добродетель, и у меня все пойдет на лад. К тому же я нашел в «Лествице» преподобного Иоанна Лествичника изречение о том, что смирение есть искоренительница всех страстей, и загорелся желанием приобрести смирение, чтобы таким образом устранить все страсти, как говорится в сказке, «одним махом семерых побивахом».
ФИЛИМОНОВСКАЯ СВИСТУЛЬКА
Дедушка Кузёма оглядел маленьких свистунов и вздохнул:
-Да, что-то плоховато у вас с богатырским посвистом. Тут надо маленько поразмыслить.
Что думаешь, Сорока Филипповна? – он посмотрел на прыгавшую по кусту птицу и стал ждать ответа.
Сорока Филипповна три раза подскочила на месте, отряхнулась от пыли и затрещала:
-Ой, знаю, знаю, как вашей беде помочь. Знаю, знаю, знаю, знаю.
-Так говори скорей, - поторопил её дед Кузёма.
1
На железнодорожном мосту, в северной части Алабамы, стоял человек и смотрел вниз, на быстрые воды в двадцати футах под ним. Руки у него были связаны за спиной. Шею стягивала веревка. Один конец ее был прикреплен к поперечной балке над его головой и свешивался до его колен. Несколько досок, положенных на шпалы, служили помостом для него и для его палачей — двух солдат федеральной армии под началом сержанта, который в мирное время скорее всего занимал должность помощника шерифа. Несколько поодаль, на том же импровизированном эшафоте, стоял офицер в полной капитанской форме, при оружии. На обоих концах моста стояло по часовому с ружьем «на караул», то есть держа ружье вертикально, против левого плеча, в согнутой под прямым углом руке, — поза напряженная, требующая неестественного выпрямления туловища.
Сейчас говорят о возрождении жанра рассказа, о повышении интереса к нему после долгого перерыва. Расцвет русского советского рассказа приходится на двадцатые (Бабель, Иванов, Зощенко) и затем шестидесятые (Казаков, Шукшин и др.) годы. Оперативнее прочих прозаических жанров рассказ реагирует на изменения в общественной жизни: во-первых, он попросту быстрее пишется, во-вторых, в нем труднее халтурить, выдавать желаемое за действительное, подменяя пристальный взгляд на вещи длиннотами описаний и перечнем событий. Слабость романа может маскироваться обилием материала и многословным жизнеподобием; слабость короткого рассказа нага и очевидна. Характерно, что в период культа личности, когда литературу нацеливали на лакировку действительности и пропаганду заданных установок, премий удостаивались исключительно романы.
Было жарко, лениво и сонно,
Словно время замедлило бег
Тихо, призрачно и невесомо
C неба падал таинственный снег
Так бывает лишь летом в июне,
Буйство красок, природа в цветах,
Тополиные вихри бушуют
В деревнях и больших городах
В отворенные окна влетает
Невесомый играющий снег,
И от солнца лучей не растает
Как холодный кристаллик вовек
Вьется в воздухе пух безмятежно,
С легким ветром играя слегка
В голубых небесах белоснежны
Уходящие вдаль облака
Тумана манна,
Покрова полог.
Душа причастна
Иным пределам.
Что жизнь обманна,
Что мир расколот, –
Какое дело?
Так потеряться
В росистых травах,
Глазами в небо
Глядеть до дрожи.
Надежд паяцы
Хулу и славу
К ногам положат.
Свивая накрест
Печаль и память,
Всех одиночеств
Тесны тенеты.
Небесный почерк
Молитв помянет
Души приметы.
В ноябре монохром
покрывается сыпью,
в ноябре оживает вода.
Я паяльным ребром
мир, как зеркало, выпью,
чтобы крепче спаять провода.
Слишком явно умолк
человек в человеке,
слишком явно проклюнулся зверь.
Провод проводу волк,
и румяные реки
только зеркало слюбит теперь.
Капля олова жжёт,
превращаясь в плотину,
сила осени прячется в ней —
забегают вперёд
непорочные вина,
чтобы сердцу кипелось вольней:
сквозь багряный гранит,
раскалённый и терпкий,
как живая вода в ноябре,
пробным пуншем гремит
городок в табакерке,
отражаясь в паяльном ребре.
Капли кинулись ввысь
нервным графиком нотным,
и, налившись осенним свинцом,
два потока сошлись
в одиноком и плотном,
загудели прозрачным кольцом.
В точке зеркала мир
разлетается в страхе,
так что я забегаю вперёд —
и глотаю просвир
оловянные бляхи,
пью дрожащий рубиновый лёд.
Глава 2. Щенки и тараканы
И хотя Неудахин был сильным, не сдаваться было нелегко. Но вовсе не из-за того, что служба морская состоит из одних неудач. Совсем наоборот, ведь во время хождения по морю (а настоящие моряки по морю только ходят!) новые неудачи отвлекают от старых. Прямо, как волны. Окатит, скажем, тебя одна, а пока отфыркиваешься, другая накатывает. Так что о первой уже и не вспоминаешь.
Труднее было во время причалов. Причалит корабль к причалу и заскучает. И боцман заскучает. А вот остальные соберутся в компании – и на берег! Кто кино смотреть, кто с незнакомыми девушками знакомиться на предмет создания крепкой морской семьи, кто семечки лузгать и шелухой плеваться.
Внешние мнения об «Омилии» различны: от
Взгляд деятельных омилийцев на клуб, конечно, нельзя назвать внешним, но и внутренним он является лишь отчасти, ибо каждый видит только очень узкий спектр происходящего, имеющий непосредственное отношение к нему лично. Полная картина клубной жизни складывается лишь у нас с Андреем, ибо к нам сходятся все до единой ниточки. «Нервная», «кровеносная», «пищеварительная» системы клуба проходит через наши с ним сердца. Личное и общеклубное слились в нас настолько, что порой их невозможно различить.
Вот мне и подумалось, что вторая годовщина клуба может стать поводом для анализа всего пройденного и пережитого за данный период, а потому я решилась высказать некоторые наши соображения о клубе.
«Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная», — писал Пушкин. Если мы держим в памяти образ великого человека, созданный хорошим художником, как это оживляет и углубляет «самую занимательную науку»! Но и художник увлечен той же наукой: он следует за мыслями великого человека с кистью в руке, улавливая и исследуя его живой образ.
Мы с первого дня начинаем жить в окружении пушкинских портретов, с первых дней своих знаем его неповторимый облик. А люди, которые живут в одно время с поэтом, твердят, как клятву, оду «Вольность», «К Чаадаеву», люди, ходящие с Пушкиным под одним небом, по одному городу, по одним улицам, могут встретить Пушкина и пройти мимо, не угадать.
Фотография не изобретена, первый простейший фотографический снимок, дагероскоп, появился уже после смерти Пушкина.
Невольным жестом грозный покровитель
Развеял нашумевшей силы след,
Расторгнутый на слабенькие нити
Минувшего величия побед.
Преддверие свобод и возрождений –
Одни слова, один неясный миг,
Растаявший над пропастью сомнений
С порочным размножением владык.
Подавленным, униженным и злобным,
Судьба ли нам? За паутиной бед,
Опомниться, расплакаться, и вспомнить,
Лик Родины, которой больше нет…
1991
