Монастырские яблоки

История эта произошла, в не менее жаркое лето 1989 года, в центре России. Именно там, в Калужской области, под древним Козельском, который еще татаро-монголы окрестили «злым городом», располагается жемчужина русского православия Свято-Введенская Оптина Пустынь, мужской монастырь, в котором мне посчастливилось некоторое время прибывать и набираться ума-разума, значительно растерянного за предыдущие годы.

Послушание у меня было не только не обременительное, но даже любимое. Занят я был им с утра и до вечера, вернее с утренней службы до вечерней. Свободное время практически отсутствовало. Да и что такое «свободное время» в монастыре, где все идет по порядку установленному преподобными старцами в столь далекие годы, что менять его не только нет смысла, но и грешно.

Благословил отец наместник подвизаться мне в издательском отделе обители. В тот год, впервые после октябрьского переворота, начали на Руси печатать духовную литературу и одна из первых «серьезных» святоотеческих книг вышла именно в Оптиной, не считая издания мелких поучений и молитвословов. В общем, зарылся я в своих любимых книжках, тем паче там были такие, о существовании которых я и не предполагал.

Время было заполнено столь плотно, что казалось «днем единым» и кабы не ежедневный полный круг церковных служб, границу между вчера и сегодня определить было бы трудновато.

Начался Успенский пост, а в монастырях он не менее строг, чем Великий, поэтому есть хотелось постоянно. Монахом я не был, но жевать что-либо, когда вокруг жуют редко и мало, было неловко, непотребно, да и стыдно.

Издательский отдел располагался в одной из башен монастыря, рядом с библиотекой, а келья, где я жил, в скиту, в неполной версте от обители. В скит ведет лесная тропинка, по которой очень любили, в свое время прогуливаться Гоголь и Достоевский, а преподобные старцы оптинские превратили ее в XIX веке в «тропу народную», по которой к ним, в скит, шли тысячи страждущих духовного окормления, начиная от простого крестьянина и заканчивая членами императорской фамилии.

Во время «безвремения», то есть в дни советские, вокруг монастыря появились деревянные домики-дачки с огородиками и небольшими садами. После возвращения обители, монастырь эти дачки выкупил, домики разобрал, а фруктовые деревья остались. Были среди них и яблони.

Какая нелегкая понесла меня среди бела дня в скит сейчас вспомнить трудно, но то, что это было искушение, сомнений нет. Проходя мимо растущих у тропинки яблонь, думая о чем-то суетном, кабы молился, все было бы благополучно, совершенно механически подобрал валявшиеся под деревом несколько яблок и тут же, продолжая идти в скит, начал их жевать.

Навстречу шли кто-то из братии, которым я, как и положено, поклонился и сказал «Благословите», но яблоки продолжал грызть. Монахи, странно посмотрели на меня, но ничего не сказали. Да и не скажут, они же монахи. Благо, уже у колодца, выкопанного лет сто пятьдесят назад оптинскими подвижниками, возился с ведром скитской иеромонах Зосима, с коломенскую версту ростом, кулаком с дыню и голосом, как иерихонская труба. Тот не промолчал, и на мое «Благословите» тут же выдал: «Благословил бы я тебя, да место святое!»

Я ничего не понял, и, продолжая жевать яблоко, спросил: «Отец Зосима, ты что?»

«Если тебе Бог не указ, что у меня спрашиваешь?» - и в сердцах, поставив на сруб ведро, добавил: «Ну, как, вкусное яблочко?»

От стыда не знал куда деться. До Преображения три дня осталось. До этого и мысли о яблоках не попускал, хотя мне в отличие от монахов, по делам издательским, частенько приходилось и в Калугу, да и в Москву ездить, а в середине августа яблок уже и в центре России много. Здесь же, в обители, на виду у всей братии, как нехристь какой-то неправославный, отеческое правило нарушил.

Вечером, в храме, подошел к духовнику. Казалось и он уже о моем чревоугодии яблочном наслышан, но нет, когда на исповеди рассказывать начал, взглянул на меня удивленно. Поисповедовался я и спросил: «Отче, какая епитимия будет?» «Епитимия?» – переспросил духовник, «Да вот, на праздник яблок вкушать не будешь». И отпустил с миром.

«Что за наказание такое?», подумалось мне. «Яблок не вкушать, великое дело, я бы и этих не ел, кабы не забыл».

* * *

Праздничная служба на второй Спас, в Преображение Господне, закончилась поздно, в первом часу по полудни.

Любят на Руси этот праздник. Паломников съехалось множество, братия вся праздничная, радостная. Проповедь отец наместник сказал проникновенную, всех до слез растрогала. На трапезу шли, после подвигов молитвенных, с превеликим желанием, тем паче, что в праздник Преображения пост во многом послабляется, даже рыбка разрешена. Для монахов же, никогда мясо не вкушающих, рыба все равно, что сало для украинца.

В трапезной стоял непередаваемый яблочный аромат. Яблоки большие и малые, с Астрахани и Кубани, с Средней Азии и Украины, желтые и красные, налитые соком и сладостью - грудами лежали на больших разносах. На монашеский стол в этот день подавали блины с яблоками и яблоки запеченные с рыбой, лежало в розетках яблочное варенье и был монастырский яблочный компот. Для «утешения» братии, «труда ради молитвенного» отец наместник благословил яблочное вино.

Мне яблок есть было нельзя...

* * *

Прошло тринадцать лет от того «яблочного Спаса», но до сих пор я помню яблочный аромат монашеской трапезной и, вкушая на Преображение первое яблоко нового года, молитвенно благодарю братию оптинскую за науку русскую, школу православную.