Молитва Оптинских старцев

(В моём стихотворном переложении)

Дай, мне, Боже, силы всё перетерпеть,
Песню эту до конца допеть.
Дай мне, Боже, силы
Всуе  не сгореть
В череде рутинных праздных дел,
Не остави скорбный мой удел.

С спокойствием душевным дай встретить новый день
Во всякий час поддержи и наставь.
Не дай мне в ленность впасть, впустить унынья тень
И научи: терпеть, любить, молитву возносить.

Ожидание зимы

Ожиданье зимы схоже с ожиданием ребенка,
когда уже подошел срок,
но момент ещё только наступит.
Каждое утро ты просыпаешься, вопрошая — сегодня?
А днем — всюду ищешь предвестья,
затем, чтобы вечером, ложась спать, сказать себе «завтра!»

Ожидание длится невечно,
таков закон времени,
и сюжеты из жизни, как времена года, сменяют друг друга.
Однажды приходит зима,
разрешившись от бремени первым снегом —
девственно чистым и белым.

Ветка шиповника

Посвящается моему другу и преподавателю в университете Н. Б. Лапаевой

Ветка шиповника из Македонии почтой мне послана в ноябре.
Радуюсь весточке, точно из Греции. Греют слова, как античный век.
Здесь у нас пасмурно. Здесь у нас ветрено. Брови и волосы в серебре.
Ветке шиповника радуюсь искренне. Сводит с ума меня пермский снег.

Ветка шиповника. Ягоды алые. Косточка времени в снег уйдет.
Как воплотиться ей в земляном темени? Выбраться саженцем на восток?
Так час за часом, толкая друг друга, ягоды падают лицом на лед.
Чтобы согреться среди поколения, солнцу шиповник подставил бок.

Стихи в день рождения...

Безалкогольные тридцать восемь
Ставят задачи. Попасть, так в мишень.
В грязь не падают. Не бьются оземь.
Но на снегу остается их тень.

Безалкогольные. Мертвым жерлом.
Дулом. Радиоточкой маяка.
Азбукой Морзе. Тонким нервом.
Терпкостью мяты. Стрелой у виска.

Птиц я вперед себя выпускаю:
Сила, энергия, вера в мазке.
Кисточку в жизнь с размаха макаю:
Годы стрижи пусть летят налегке.

На самых глухих полустанках...

На самых глухих полустанках синеет погост на погосте,
Что пряди родителей наших ковыль придорожный белёс —
Лишь небо свежо и реально, как в детстве на дальнем покосе,
С клубами косматого хлопка, в резном обрамленьи берёз.

От ветра трепещут листочки, во рту вековая былина,
И мажется сок земляники, нанизанной детской рукой.
Попробуй, устанешь с годами, тропинка покажется длинной,
Но вряд ли когда-нибудь первым попросишься сам на покой.

Шёлковый путь

По месопотамским низинам и по афганским склонам,

И по пустыням иранским дорогу уже мостят.

И перед восходом солнца однажды двести мильонов

Китайских солдат подступят к шумерской реке Евфрат.

 

Подступят они к Ефрату, что рай орошал когда-то,

И будут смотреть с дороги, как плещет его волна.

И тёплой воды по кружке – по полной – выпьют солдаты,

Осушит двести мильонов кружек теченье до дна.

Крестный ход

Где в бараки сбит лес когтями скоб,
Где под номером ссохлось деревце,
Крестный ход идёт по Октябрьской,
В позолоте риз ветер греется,
Тот, что зло стегал спины потные,
Пересчитывал рёбра впалые;
А теперь, гляди, сыплет под ноги
Пятаки листвы медно-алые,
Чтоб осеннее спрятать месиво.
Покропит водой светлый батюшка —
Со дворов рукой машут весело,
Да и сам идёшь, улыбаешься.

Одинокая толпа

Современная цивилизация создала особый тип человека, знающего только эмпирический опыт, замкнутый на гипертрофированной телесности. Бесконечный поиск комфорта неизбежно сопутствует такому человеку в каждом его стремлении. Французский философ Рене Генон сравнивал западную цивилизацию постмодерна с яйцом, которое должно открываться сверху, но открывается снизу. Возможности восприятия человека в такой скорлупе ограничены и связаны этой устремленностью вниз, определяя непрерывное падение. Утрата классической рациональности приводит к виртуализации сознания, рециклированию заблуждений и их копированию, сращиванию сознания с машиной и утрате человеческого, где трансмутация пола лишь дополняет общую картину падения. В мире иллюзий даже пол становится иллюзией, нет ничего постоянного, все меняется, а само «сетевое сознание» распадается на группы по интересам, а интересы лежат в плоскости телесности, снявшей все ограничения. Это – конечная точка перед падением в инфернальное пространство падших духов и определяется постмодерном как «свет». Но эта точка уже окончательно отнимет у человека возможность видеть и слышать истину.

В день рождения

34, декабрь, снег
Новый виток отсчета.
Дети чуть слышно сопят во сне.
Книги, игрушки, ноты...

Большего вроде не нажила,
Дрыхнут мои богатства.
Тридцать четыре не двадцать два —
Можно начать пугаться.

Время пришпоривает коня
Чем-то в пути мелькая.
Кажется это не для меня,
Кажется — я другая.

Кто хозяин Игры?

В будущем я вижу две России: Россию-Америку и Россию православную.
Александр Блок

Не знаю, кто первым обратился к образу игры, но сегодня полно научно-фантастических произведений, описывающих всевозможные нестандартные принципы ведения игр-войн, в которые играют правящие элиты, и которые можно обнаружить в реальной политике. Когда читала «Академию» Айзека Азимова, не могла отделаться от мысли, что «эту пьесу» отчасти разыгрывают в Новороссии, а образ агрессивного маленького государства, возомнившего себя «пупом земли», нарисованный Сергеем Снеговым в романе «Диктатор», напомнил нынешнюю Украину. Латания, в которой происходит основное действие романа, очень сильно напоминает нынешнюю Россию, которая стремится изменить сознание западных «партнёров», демонстрируя миролюбие по отношению к вероятному противнику или «разыгрывая» нестандартные решения военных конфликтов. Для примера вспомним, как Россия сумела переместить главную битву из Новороссии в Сирию, с тем чтобы противостояние двух сложившихся «интернационалов» стало более очевидным для всех — ведь сражаться за ИГИЛ стыднее, чем на стороне укронацистов, хотя суть и игроки те же.

Страницы