Омилия

 
(Из цикла «Кухонные монологи»)
 

— …Я тут уже 5 лет. До ручки дошла. Уже сил никаких нет. С приезда, понимаешь, шок за шоком. Знала б, шо такое эта Грузия изнутри — ни за шо б ни приехала. Сидела бы в своем Луганске и наслаждалася жизнью. Ты представляешь, прямо с аэропорта как пошло-поехало, так до сих пор опомниться не могу.

Выходим мы, значит, с Важенькой из аэропорта, а божечки ж мои, нас встречает толпа мужиков! Человек 30-40! И ни одной женщины. Все, как выясняется, родственники. Хиба ж, думаю, никого дома не оставили. Все сюда приперли — не поленилися. Уже шок у меня.

Сели мы в машины, поехали. Смотрю по сторонам. Мама родная, как Тбилиси миновали, шо за запустение и убожество. То ли дело у нас в Луганске.

А он все ближе, страшный день.
Нам со стола метнут окуски,
Как будто-то псам. И даже тень
На землю ляжет не по-русски...
Не умирай, моя страна!
Под злобный хохот иноверца
Не умирай! Ну, хочешь, на!
Возьми мое больное сердце.

О отчуждённость
Постмодернизма,
Неразличённость
Высот и низа;

Смысл невозможен,
Нет веры следа,
Сюжет разложен
На пиксель бреда,

И казнь текста,
И знак распада, -
И миг, и место.
Вдруг так и надо?

Я весь день лежу под ивой.
Мне в глаза летит пыльца.
Я порой рукой лениво
Муравья смахну с лица.

Облака ползут волнами.
Но не жжет мне душу стыд -
Знаю: нашими делами
Бог уже по горло сыт.

Ушли отец и мать, и мой черёд настанет:
я — старшая, за мной уже крадётся смерть.
Её приход всегда так неизбежно странен,
пред ней плывёт, как воск любая наша твердь.
Она возьмёт своё, а не своё — не тронет,
укутанных в лучи она сама боится.
Хоть бег часов судьбы по жизни монотонен,
в нём прячется как боль свободная частица.
Всем волям поперёк, она летит как ветер,
она летит как вопль, как птица в южный край.
Пусть каждый взмах крыла вне времени запретен,
на пёрышках тайком хранится вечный рай.

Горят небесные лампады
Над Плащаницею Твоей…
Всегда Ты, Матерь Божья, рядом;
С Тобою этот мир светлей!

Безмолвные чадили свечи
Над бедным ложем в гробе том,
В котором Ты в далекий вечер
Таинственным уснула сном.

Апостолы вокруг скорбели
И смахивали слезы с глаз,
И херувимы тихо пели
О Деве, радующей нас,

И зрили, как склонилось Небо
И встал у ложа Сам Христос.
Он бережно взял душу Девы
И в Царство Божие вознес.

Твои друзья вернутся, чтобы
Увидеть: гроб Пречистой пуст,
И прямо на ступеньках гроба
Зацвел жасмина белый куст.

Войдя под свод Твоей пещеры,
Фома был чудом поражен.
Ты стала нам примером веры,
Благословенная из жен!

Единственное, что я умею - искать и находить истину. Почему умею? Потому что Она меня тоже ищет, и ещё потому что я знаю, что ничего не знаю. Это главное, чему я научилась в своей жизни.
А вот устраиваться в этой самой жизни я совершенно не умею. И не научусь никогда. Как-то так устроено: даётся либо одно, либо другое.  
Некоторым, правда, удаётся отчасти совмещать - но это не потому, что они умеют, а потому что им даётся и другое - само. Такова диалектика жизни...

* * *

Единственный способ знать истину - это её не знать, но всегда искать (жаждать, умирать без неё). Всегда - в смысле непрерывно. Истина тоже непрерывна.
Как только перестал искать истину или  решил, что сам что-то знаешь, тут же утрачиваешь её.

* * *

Кстати, это как раз суть различия между Западом и Россией: даётся либо то, либо другое. России дано другое. Было дано...

Россия, милая Россия,
твоя изысканная сила,
твоя высокая краса
давно стремились в небеса.
Уж скоро, скоро будем дома  —
пусть даже путь России сломан —
по радуге, как по мосту:
сокроем в Боге простоту.
И зацветём в саду Господнем,
где сам Творец порой в исподнем
гуляет по прохладе дня.
Россия, ты — небес дитя...

Пролитые в стихотворенье,

Всплеснутся, как в сосуде странном,

И стихнут под его охраной

Мои обиды и смятенье:

Боль в боли! – так же, для спасенья,

Пульсируя и напрягаясь,

Свой дом улитка лепит трудно,

Чтоб плоть, беспомощно-нагая,

Укрылась в нем и отдохнула.

Он затвердеет в безупречный,

В отливах перламутра броских

Отливок раковины вечный.

Но будет вольный отголосок

Хозяйку пережившей боли

Оттуда рваться шумом моря…

Вглядеться в объектив не смею:
кто там? Чудовище - не я,
и жизнь разбитая моя
взглянуть на фото не посмеет.
Сорвали домик с той улитки,
которой раньше я была,
и разбросали все пожитки:
такие здесь теперь дела.
Глаза? - да выцвели от слёз,
разъела соль глаза земные.
Им нынче даже не до звёзд,
но снятся сны ещё цветные.
Лицо - не лик, оно избито.
А лик - да нужен он кому?
Его не видно - шито крыто,
всё что пришито не к тому.
Рассвет? О, да, живу рассветом
и ртом ловлю как воздух свет.
Живу, как луч весны - при этом
без всяких для того примет.

Не от мира сего

Мир требует, чтобы человек встал на животные рельсы и стремился к доминантности. Доминантностью вечно озабочены звери. Но Христос предложил иной путь — подставь себя под удар, а не бей: не стремись доминировать.

Этот мир избивает всех, кто не дерётся за доминирование, люди этого мира втаптывают в грязь того, кого принимают за слабака — он не доминирует. Отказ от доминирования — это отказ от животного поведенческого модуля в пользу действительно человеческого.

Люди-звери знают только два статуса: либо ты, либо тебя, потому не чувствуя, что в некоем пространстве есть доминирующий, автоматически, на уровне рефлексов, себя назначают «царём». А если не могут сами доминировать, то стараются быть как можно ближе к тому, кто доминирует, стараются сделать себя приближенными. 

Играть в  доминирование скучно, даже дружба и любовь людей-зверей не выходят за рамки доминантности: либо ты, либо тебя. Это дружбы, построенные на подчинении одного и доминировании другого. Дружить по-настоящему, без игры в доминирование, способны очень немногие. Они-то и есть - не от мира сего.

Отвечая на вопрос литературного издания «Как вы открываете для себя новых писателей?» один известный актёр сказал, что ему достаточно развернуть список Нобелевских лауреатов по литературе и вот тебе пожалуйста – новые интересные имена. Я пробовал раньше поступать подобным образом, пробовал читать лауреатов, не только Нобелевских, и обладаю подобным опытом: новых, тем более интересных авторов там надо искать в последнюю очередь. Впрочем, бывают исключения. Лауреатов много, настоящих писателей мало.  Интересные писатели встречаются редко и они, как никто нуждаются в том, чтобы их имена становились известными. И не меньше писателей в этом заинтересованы читатели!

Сегодня я хочу представить «Омилийцам» очередной самородок – поэта Ирину Кемакову уроженку Архангельской земли.

Поговори со мною, дождь,
ты скоро с грозами уйдёшь, 
а я останусь - прозябать.
Попробуй для меня узнать
у ветра, спутника грозы,
где он гуляет до росы.
Мы с ним беседовали раньше,
мы говорили по душам,
но становилась я всё страньше -
взрослела, и взрослел он сам.
О Пушкине мы с ним болтали,
затем о разных пустяках,
друг другу тайны поверяли
то прозой, то в своих стихах...

На заросшем амброзией перекрёстке столкнулись две чёрные «Тайоты прадо». Машины, вздрогнув от удара, замерли. Их немые взгляды упёрлись друг в друга. Спустя секунду, решительно распахнулись двери близняшек-тойот и на свет Божий выскочили две взъерошенные дамочки. Они заметались вокруг своих стальных детищ: охали, ахали, всплескивали руками, что-то кричали. Когда на стареньком, скрипучем «Жигули» прибыл инспектор ГИБДД, зевак уже было полно. Некоторые грудились возле покалеченных машин, другие стояли по бокам, у бордюров дороги, под тенью разлапистых каштанов и, разговаривая в полязыка, скрестив руки, кивали загадочно головами. Инспектор, краснолицый, со вздутым и выпирающим из под рубашки животом, постучав карандашом по блокноту, подозвал к себе дамочек, участниц ДТП. И о, чудо !

Поэтов убивают, как врагов -
поэт для многих чем-то не таков:
не те слова, эмоции не те
для всех, кто пребывает в глухоте.

Он - слышит, а другие - не хотят,
лишь требуют чего-то и твердят
чужие мантры, как свои стихи,
которые - как не свои - плохи.

«Уйди, умри, исчезни - говорят, -
в тебе, поэт, чудес небесных яд.
Ты надоел до коликов в груди:
Умри, поэт! Хоть в славу, но уйди!»

Стая мразей изгоняет гения.
Жёлтый морок. Агрессивный чад.
Праведник, исполненный терпения,
В будущее бросил скорбный взгляд.
Путь страдальца весь в шипах отравленных.
Радуется вздорная толпа.
Ей уже потомками оставлено
Место у позорного столба.

22 августа 2017

Кто дышит телом  — ищет телом,
кто духом — ищет кислород духовный.
В работе или между делом
вершит судьбу судья верховный:
что ищешь — то всегда находишь,
что попираешь, то затем взалкаешь.
Надменность лечится довольно строго —
в мученьях скромность обретаешь.
Не задохнуться бы в аду безбожья,
бесчеловечности бескислородной,
не стать рабом слепца глухонемого,
ведущего по бездорожью —
ведь не дышать ему природно.

На том конце земли – любви закат,

И мальчик-воин со щитом и в латах,

Уволенный из мира, вышел в сад

С мечом в руке в ржавеющих заплатах.

Я вижу боль в изгибе юных губ,

И плач по неразгаданному счастью,

Не довелось…любить, пока могу

В закатное набрасывая снасти,

Летала чайка над водой,
Над собственным отраженьем.
Крутой вираж – один, другой…
Почти до головокруженья.

И пристально глядела вниз,
Но изучала не свое обличье,
А выжидала, не блеснет ли где плавник
В речных просторах безграничных…

Бескрайности и близости небес
Не оценив, спускаемся всё ниже по спирали
И падаем на всякий в глубину манящий блеск,
Над головою сомкнутых теней не замечая.

2014