Две новости на прошедшей недели обратили на себя внимание. В США продолжилась кампания по сокрушению памятников конфедератам и прочим расистам прошедших веков, и обличению злобных неонацистов, которые выступают в их защиту. Тем временем — безо всяких массовых обличений — прошло сообщение о том, что Исландия почти полностью избавилась от такого тяжкого генетического расстройства, как синдром Дауна.
Это можно было бы праздновать, как великое достижение медицины, благодеяние всему человечеству — но если прочитать дальше заголовка, оказывается, что речь не идет о том, что это расстройства как-то научились лечить. Просто исландцы обследуют почти всех матерей — и это приводит к абортированию почти всех младенцев, у которых, вероятно, родился бы ребенок с синдромом Дауна.
Сама практика, увы, существует много где, в том числе, и у нас, но у исландцев дело поставлено очень тщательно, и достигнут 100% успех — сейчас в стране только один ребенок с этим расстройством.
Что возвращает нас к теме нацизма, с которым сейчас так героически сражается либеральная общественность в Америке и во всем мире.
Германский национал-социализм не был какой-то внезапной эпидемией чумы; скорее он был наиболее яркой стадией развития тех идей, которые в англо- и германоязычном мире уже прочно укоренились, считались и респектабельными, и твердо научно обоснованными. Более того, они уже служили основанием для законодательства и решительных практических мер во многих странах. Расизм, социал-дарвинизм и евгеника появились задолго до Гитлера.
Мысль перенести идеи теории Эволюции на человеческое общество, увидеть в отношениях людей и их групп ту же борьбу за существование и тот же естественный отбор, что и в природном мире, с самого начала оказалась очень соблазнительной. Если человек — просто высокоразвитое животное, а весь прогресс в живом мире происходит в результате безжалостной выбраковки «неприспособленных», то вполне естественно постараться улучшить человеческую породу так же, как улучшают породы животных.
Сначала (например, у Френсиса Гальтона) речь заходит о том, чтобы просто отказаться от поддержки бедных — бедные и неудачники являются таковыми в силу «плохой наследственности», и чем раньше они изгладятся из популяции, тем лучше. Потом развивается идея, что будущие супруги должны выбирать друг друга исходя их соображений «наследственности», чтобы обеспечить появление наилучшего потомства, потом, с логической неизбежностью, адепты евгеники пришли к выводу не только поощрять размножаться людей «с правильной» наследственностью, но и пресекать размножение тех, кого они помечали как «слабоумных», «алкоголиков» и «асоциальных элементов». Считалось, что социальные язвы обусловлены «наследственностью», и стерилизуя людей «с плохой наследственностью» можно создать общество, населенное более умными, здоровыми и законопослушными людьми. Эта идея искусственного отбора людей, естественно, не могла не сливаться с расизмом — «низшие расы», как на тот момент доказали британские ученые, самим ходом природы были обречены исчезнуть с лица земли, причем это явится немалым прогрессом. Поэтому для прогрессивно, научно мыслящих людей было вполне естественно несколько помочь природе. В одних только США были — на совершенно законных основаниях - принудительно стерилизовано более 60 000 человек.
Маргарет Сэнгер, основательница planned parenthood, организации, которая на данный момент является крупнейшей сетью абортариев в США, была активной сторонницей евгеники — и прямо говорила о том, что одна из целей ее деятельности — сокращение численности негроидной расы.
В религиозных кругах эта политика вызывала различную реакцию — либеральные и прогрессивные протестантские общины, тогда, как и сейчас, склонные следовать миру, поддерживали евгенику. Консервативные протестанты и католики, напротив, выступали против. Они не верили в наследственную преступность, полагая, что всякий человек может, по благодати Божией, покаяться и переменить свой образ жизни и резко негативно относились к практике стерилизации и абортов. В прогрессивных и научных кругах такая средневековая отсталость вызывала, понятное дело, насмешки.
Идея, что любой человек — умный или глупый, богатый или бедный, белый или черный, здоровый или нет, обладает уникальной ценностью и правами, которые должно уважать, не имела тогда — и не имеет сейчас — ни малейших научных обоснований. Ее корни — чисто религиозные, она стоит на том, что каждый человек создан по образу Божию, приведен в этот мир по Его воле, искуплен честной Кровию Христовой и призван к вечному спасению. Если отбросить всю эту религиозную метафизику — что передовые силы той эпохи (как и нашей) и сделали, то ни о какой уникальной ценности каждого человека, тем более, о равенстве, говорить не приходится.
В том, что касается способностей, талантов, сил, здоровья, достижений, достатка, социального статуса, люди очевиднейшим образом не равны. Чтобы признать неграмотного чернокожего поденщика равным блестящему англосаксонскому миллионеру, силою своего интеллекта вознесшемуся на вершины богатства и власти, нужна вера, или, по меньшей мере, инерция представлений, не имеющих другого источника, кроме христианской традиции.
Когда ее нет, идея поделить людской род на «высших» и «низших», и решительно улучшить человеческую породу, стерилизуя, или прямо уничтожая тех, кого сочтут «неполноценными» кажется настолько самоочевидной, что люди будут возвращаться к ней вновь и вновь.
Германский национал-социализм в этом отношении «стоял на плечах гигантов», и только заострил и довел до логического завершения идеи, уже повсеместно принятые.
Состояли они в том, что люди не равны — как на индивидуальном так и на «расовом» уровне, сама природа предопределила «неполноценных» к уничтожению, так что не грех ей и помочь, ценность жизни человека определяется как его ценностью для общества, так и его способностью наслаждаться жизнью — а если у него нет ни первого, ни, предполагается, второго, то и жить ему незачем. Люди делятся на высших — тех, кто решает, кому жить и кому умереть — и «низших», тех, за кого решают.
Сегодня сам по себе нацизм крайне маргинален. Нет ни малейших причин опасаться, что завтра нацисты захватят власть в США и отправят «цветных» в концлагеря — или на плантации. Нет оснований полагать, что они поставят под свой контроль политические и финансовые возможности США и используют их для продвижения своей идеологии в Европе и во всем мире. Сегодня нацизм — это идеология озлобленных неудачников.
Но идеи, лежавшие в основании нацизма, живы и здоровы — как жива и здорова связанная с ними практика. Чтобы рассматривать «избавление» от синдрома Дауна путем абортирования его носителей как достижение, нужно придерживаться, по крайней мере, двух идей.
Во-первых, нужно полагать, что люди не равны в своей ценности и достоинстве, и человек с синдромом Дауна менее ценен, чем здоровый. Речь же не идет, о том, чтобы вылечить людей от этого синдрома — это, увы, невозможно. Речь о том, чтобы стереть их с лица земли. Это хорошо знакомая нам евгеника, и если бы речь шла о некоторых других группах, такая практика была бы сочтена чудовищно неэтичной и противной принципам равноправия. Мы это точно знаем, потому что такое обсуждение уже возникало.
Речь тогда шла о предполагаемом «гене гомосексуализма», который десятилетиями ищут и не могут найти ученые. Но сама гипотетическая возможность его обнаружения уже вызвала беспокойство — некоторые гей-активисты заявили, что выявление такого гена приведет к селективным абортам «гомосексуальных» младенцев.
Можно вспомнить и широко распространенную практику селективных абортов, когда абортируются (нежеланные в некоторых культурах) девочки. Ряд международных организаций выступает с порицанием такой практики.
Представим себе воображаемую ситуацию, что ученые откроют «ген либерализма» — обладатели которого склонны к этой идеологии, а общество и государство станет поощрять их абортирование. Не сочтут ли либералы это чем-то возмутительным?
Совершенно очевидно, что пытаться избавиться от людей с какими бы то ни было врожденными особенностями — скажем, рыжих, или склонных к диабету, или к близорукости — значит считать эту группу нежелательной, и считать людей с этими особенностями, которые успели родиться, явно менее ценными и желанными членами общества.
Речь, еще раз, не идет об избавлении от болезни. Я был бы чрезвычайно рад избавиться от близорукости. Но если мне заявят — «Протри очки и посмотри, какие мы молодцы! Мы таких как ты, склонных к близорукости, научились распознавать еще в утробе матери и вовремя абортировать!» — я вряд ли смогу искренне разделить их ликование.
Во-вторых, для такой практики надо разделять еще один важный тезис национал-социализма. Тезис о том, что далеко не все члены человеческого рода могут рассматриваться как люди, члены морального сообщества, на которых распространяются требования закона и морали. С точки зрения как национал-социализма, так и либерализма, индивид вполне может принадлежать к виду Homo Sapiens, но не быть при этом человеком, права и достоинство которого необходимо признавать. С точки зрения нацистов, права на жизнь не было у представителей ряда этнических групп; с точки зрения либералов, права на жизнь нет у ребенка в утробе матери.
Хотя дитя во чреве, с точки зрения биологии, является живым существом, а не частью тела матери, и существом, несомненно, принадлежащим к человеческому роду, либерализм отрицает за ним статус человека и право на жизнь. Долгое время сторонники права на жизнь приставали к сторонникам абортов с вопросом «что же меняется в моральном статусе плода при прохождении через родовые пути, что убивать его внутри тела матери — можно, а снаружи — уже нельзя»? Но довольно давно наиболее передовые либеральные мыслители (такие как Питер Сингер, и многие другие) на него ответили — не меняется, на самом деле, ничего, и поэтому убивать можно и уже рожденных младенцев.
Разумеется, национал-социализм и либерализм — это не одно и то же. Но за ними стоят одни и те же предпосылки, которые приводят к сходной практике: очищению расы от «неполноценных» и «недостойных жизни».
