Омилия

Дороги серая спираль,
Смотрю с горы без всякой цели.
Туманно-солнечная даль
Внизу, и маленькие ели…

И вдруг, такая благодать, -
Цветок весны, где жизнь кипела.
Я так хотел его сорвать,
Но пусть живёт, подснежник белый.
2011
 

Когда солнце склонилось к закату, он больше не карабкался: он был
далеко и очень высоко. Побывал он и выше, но и теперь он еще был куда как
высоко.Его одежда была изодрана, руки в крови, тело все в синяках, но он
лежал покойно, и на его лице была улыбка.
Герберт Уэллс. Страна Слепых

Когда в жизни происходит что-то очень хорошее и что-то очень важное, когда душа приближается к Богу, то со всех сторон нападают искушения и борения, и душа, шаткая, падает. И - (О, Милость Божия!) смиряется падением, и вновь идет к Господу.
И когда она, такая неосторожная в своей любви и неразумная, слишком близко подойдет к Тому, кто Свят, то - попаляется, так как еще не очищена покаянием и молитвой. Опаляется и падает. И - смиряется, а смирением очищает себя - и снова идет.

Душа знает, что так будет всегда, и чувствует, что тяжелее становятся искушения и больнее падения, но, несмышленная и любящая, все равно идет к Свету, ибо не может не идти. Идет и радуется своему ходу. А в своей радости забывает все опасности и перестает бдить. От этого тоже падает. И опять поднимается. Такая вот она глупая.

Мы умираем от тоски,
От грусти же мы оживаем,
Свою бесчувсвенность ломаем
Своей твердыне вопреки.

Уныние нас томит,
Грусть -наши раны раскрывает
И их слезами омывает
И покаянием лечит.

Скорбь душит сердце нам порой,
Грусть же, как свежий бриз весенний,
Из Райских кущей дуновенье,
Прохладный ветер в жаркий зной.
                                     20 февр. 2009
 

— Вырос я в деревне. Потом родители уехали в город. Но я остался у бабки. Там и в школу ходил до седьмого класса. Как сейчас помню бабку у печи с ухватом. Запах кипящих щей и горячего хлеба. Все у нее было вкусно и ладно. И руки у нее были теплые и ласковые. Упадешь с дерева, колени обдерешь и к бабке. А она вздохнет, усадит грязного, зареванного на табурет, возьмет масла, оно у нее стояло перед иконами, помажет больное место, пошепчет что-то, поцелует, перекрестит и тихо так скажет:

— Ничего, голубок, до свадьбы заживет. Не гоняйся ты за Васькой рыжим. Он же прямо бес. Он тебя на два года старше. Знаю, знаю за яблоками лезть он тебя подговорил. Когда же ты своей головой соображать начнешь? Что можно, что нельзя. Свернешь шею, что я родителям скажу?

Бабка никогда не сидела без дела. Прясть, вязать мастерица была, сказок море знала. Бездельников не любила.

— Хоть кожу мни, а без дела не сиди.

- Мама, как много деревьев тут!
Мама, куда деревья растут?

Как листья осенние, дочкин смех
Вспыхнул, взметнувшись по веткам верх,

И поднялись, встрепенувшись, цветы:
- Доченька, все мы, куда и ты:

Крыльями, ветками, песней, листом
Медленно, больно в небо растем.
 

Энки шептались о происшедшем, обычно они молчали, но в этот вечер по лесу разносился удивленный, неторопливый разговор. Поросшие мхом стволы чуть наклонялись от ветра, а ветки, всегда нетерпеливые в своем желании обнимать пространство, застыли в удивлении.
- Ты видел ее? – тихо шелестел старой листвой Свивелвуд, то и дело встряхивая кроной, - в нашем славном королевстве она первая красавица, дочь герцога Иглвудского, принца благородной крови, что была пролита за каждый кусочек Россиландии. Род девушки ни разу не запятнал себя трусостью. На их старинном гербе, изображающем льва с мечом, горящим от доблести, написано: «Всяк остается верен только тогда, когда претерпевает до последнего и горечь поражения и сладость побед своей родины, не ища в такие минуты ни облегчения, ни большей славы».
- Она пела или плакала? – шелестел в ответ Синглсторм.
- И то и другое, друг.
- И о чем же она пела?

С тех пор прошло лет сорок.
                                        Сбросим их…

Она была цветущей и желанной,
На «подвиг» вдохновляла непрестанно
Навязчивых поклонников своих;
Блеснуть умела – в свете юных дней –
Роскошным станом, близким к совершенству.
Пред нею, приглашением к блаженству,
Судьба открыла множество дверей…

Честны же будем – только два пути
Красавиц ждут. На первом, чист и тонок,
Сынишки крик… зов мужа… вид пелёнок.
Второй заманчив. Там легко найти
И нежность вин, и сладость сигарет;
Избыток лести, ярких впечатлений,
Интриг пьянящих, взлётов и падений,
Приёмов громких, где печали нет.

Мы шли по парку и ворошили носками ботинок осеннюю листву. Как ты? хорошо! а ты? и я. мне дают таблетки...молчание. и колят уколы...сильные? да, от них голова кружится и хочется спать. поспи немножко -сейчас осень! да, я знаю. я сплю. все хорошо. ты читаешь? да, немножко. пока не слипаются строчки. читай! а когда слипаются - молись. я пробую. хорошо. вышиваешь? нет, нам нельзя...иголка? да, и спицы - ничего такого. понятно. плети четки! научишь меня? договорились. шорох листьев. с врачом говорила? да. и что? она спросила, что меня волнует... а ты? ничего не волнует. просто я чувствую, что со мной кто-то есть... а ты чувствуешь? да. батюшка говорит, это ангел-хранитель. а ты врачу сказала? про ангела-хранителя? да. сказала. мы тебя вылечим, говорит...молчание.

Обыкновенная любовь
Меня опутала сетями,
Обыкновенная любовь,
Обыкновенная во всём.
Обыкновенно и легко
Она возникла между нами,
Обыкновенная любовь,
Которой вряд ли кто спасён.
Обыкновенная тоска,
Обыкновенные свиданья,
Обыкновенная рука
В рукопожатии немом,
Обыкновенные слова,
Обыкновенные признанья,
Обыкновенная молва
В людей неведенье слепом.
Спешащим, им не до любви,
Они давно любовь забыли,
Их затянул водоворот
Забот обыденных, пустых.
Обыкновенная любовь
Грустит в сердцах под слоем пыли.
Обыкновенная любовь,
Ты их, непомнящих, прости!
Наверно, я забуду всё,
То, чем сегодня так волнуем,
Наверно гляну свысока
На то, как искренен простак,
Наверно, втайне посмеюсь
Над этим робким поцелуем.
Но почему ты так светла,
И необыкновенна так?
 

Не хватило зимы. Коротка оказалась дорога
От звезды Вифлеемской до смертного хлада Креста.
Предвесеннее небо синеет бесстрастно и строго,
А бесснежная улица вновь беззащитно пуста.
Окунуться бы снова в пушистую тихую нежность,
В безмятежность покоя и тихий густой снегопад,
Но встает впереди очертаньем Креста неизбежность
Окунуть свою душу в негромкое пламя лампад,
Окунуть, опалить – этим золотом, этим кармином, -
Даже пусть обожжет: как целителен будет ожог,
Хоть душа, как в укрытье, стремится к январским каминам,
К подоконникам лунным, где мягко мерцает снежок.
Я окно прикрываю узорною тюлевой шторой,
Ледяные рисунки на бледном стекле создаю…
Но стучит мне в окно тополиная ветка с укором:
«Отвори. Это Я. Я опять пред дверями стою».

Из цикла «Миниатюры»
 

Мой путь мне кажется немыслим,
Где жизнь – сугробы на песке.
И руки на кресте повисли.
И смерть почти на волоске.

А кровь фонтанчиком рассветным
Польется песней изо рта:
О том, как трудно стать бессмертным,
Воспрянуть заживо с креста.

                                        март 2011
 

Я хотела бы выйти в поле.
Вспоминать о тебе и плакать.

Если нет на то Божьей воли,
И не вижу я добрых знаков
То зачем же гибельным светом
Озарил мне горькую душу?
Не могу изменить обету,
Обещаний своих нарушить.

Ты последний цветок свободы.
Я дышу твоим ароматом.
И тянусь к тебе через годы,
Чтобы стал ты хотя бы братом.

Я могу стоять на коленях
И молиться о нашем свиданье.

Уносите меня, олени!
От любимого и от страданья.

март 2011
 

И сказал: выйди и стань на горе пред лицем Господним, и вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь;
после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра.
[3 Книга Царств, 19, 11-12]

Когда мы близко, мы не светим,
Совсем не светим - мы лишь камни.
И даже, если Вы считали,
Что звезды мы, нас посетив,
Вы лишь разводите руками
И всем при этом говорите:
"Звезда-то наша - просто камень!
Звезда-то наша не блестит!..."

Но если на Земле Вы ночью
Свой взор поднимите на небо,
То сотни, тысячи созвездий
Вам замерцают в темноте.
И среди них светить Вам будет
Издалека одна, родная,
Звезда, которая лишь камень....
Ведь всё зависит как смотреть.

А ты хотела, чтоб бесстрастно
Как в небо брошенным «лети!»,
Но до веселья светлой Пасхи –
Страданий долгие пути.
Ещё на Гефсиманских тропах
Не слышно прерванных шагов,
И крик оставленности – шёпот
Пустынь песчаных берегов.
Ещё друзья с тобою тесно –
Плечо к плечу, рука к руке,
Но на горе стенаний крестных
Ты не останешься ни с кем.
Ещё покуда удержима
Тьмы источаемая злость,
Но оборвётся вдруг пружина
И жгучей болью вбитый гвоздь
По шляпку – в трепет сухожилий
Войдёт, кровя, их рваных вен,
И все окажутся чужими,
А ты – один на всей земле.
И Тот, который был так близко,
Кто сотворил и плоть, и дух –
Сокроется за лунным диском,
А ты – покинутым в аду,
И будешь вечность ждать, не зная,
Исполнятся ли былью дни
Когда Он выступит из рая
И хлынут слёзы от любви.
 

У ветерана войны во сне
болит отрезанная нога.

Палят языческие боги
По нам из тысячи орудий –
Болят отрезанные ноги,
Болят отрезанные люди…
И всё болит от боли этой,
И даже то, что цело вроде.
И над отрезанной планетой
Отрезанное солнце всходит.
На небосводе синим мелом
Начертана людская повесть,
А на асфальте обалделом
Лежит отрезанная совесть.
И я живу, от всех отрезан
Своею скудостью безмерной,
И часто совестью-протезом
Жестикулирую в тавернах.
Отрезаны любовь и дружба,
Они во сне болят несносно.