Мне равнодушье мира как огнем
Раскалывает сердце рифмой новой,
На перекрестке света – мы вдвоем
Стоим и плачем горько: я и слово.
О сколько слов растрачено зазря –
На пустоту безумных сплетен – споров,
Горит душа стыдом, а там – заря
Мир пеленает, проверяя норов.
Жизнь навстречу летит паутинкой,
Разрезая улыбки и смех,
Сквозь скупые по душам поминки,
Сквозь туманный сердец неуспех.
Паутинки сбивая нещадно,
Топчем жизни ударом сапог.
Раздавили, прошли... да, и ладно...
Не свою ведь... Свою бы не смог...
Нет, свою точно так же, неглядя,
Охладевшей и смелой рукой
В гости к той, что при полном параде
К нам приходит со старой крюкой,
Отправляем бездушно, безумно,
Лишь застыв от испуга на миг.
Паутинкою рвемся бесшумно,
Улетая в безмолвия крик.
Паутинок упавших погосты,
Что еще остается от нас?
Ветра шум в поминальные тосты
Превращая улыбкою глаз,
Смело топчем покой здесь лежащих,
Паутинкой играя своей,
Обжигаясь свечою горящей,
Превращаясь в иссохший ручей.
Жизнь навстречу летит паутинкой,
Тихо падая под ноги нам
Белоснежной игривой снежинкой,
Тихо вторя безмолвным тонам.
апрель 2012.
Я вдохну этот день внутрь со всеми его потрохами.
Околотки и дни опадут в глубине альвеол
И наполнятся мной — жаждой Бога, грехами, стихами.
Я вдохну этот день с волчьим воем и шорохом волн.
Я вдохну этот мир с дымом труб, с ароматом вишнёвым,
С ликованьем властей и печалью отточенных строф,
Со свинцом лагерей и бездонной мечтой астрономов.
Я вдохну аромат мать-и-мачех и розы ветров.
Я вдохну небеса, окрылённый надеждою снулой,
И, руками Любви, удержавшись от смерти на шаг...
Оттолкнулась душа, распахнулась вовсю и вспорхнула.
Я вдохну этот свет и вовек перестану дышать.
Была ли советская поэзия? — Можно ответить двояко (хотя есть и третий вариант: не было ни «советской», ни «поэзии»): «советская была — поэзии не было»; или — «поэзия была — советской не было». Игровое — такое — отношение к поэзии («поэзия больна», «поэзия в упадке», «поэзия переживает кризис» и «поэзия исчезает») как раз порождение безответственной и невежественной во все времена толпы, записывающей поэзию в стихописательство и определяющей ее по разряду текущей литературы. Критика всегда была склонна к эпитетной избыточности, погружая понятие поэзии и понятие о поэзии в плеоназм, в тавтологическое состояние штампа, клейма и т.п.; ср.: метафизическая поэзия, поэзия символизма, модернистская поэзия, авангардная поэзия; или — поэты-почвенники, или крестьянская поэзия, городская поэзия, интеллигентская поэзия, религиозная лирика, духовная поэзия, филологические стихи, патриотическая лирика, философская поэзия, поэзия экспрессионизма и импрессионизма, ироническая поэзия и т.д. Поэзия как сущность, как некая до сих пор неопределенная субстанция (так же как слово / лексема / понятие / денотат) не нуждается в позиции адъектива-определения. Поэзия — явление волшебное, загадочное, мистическое, божественное (но иногда все-таки вербализованное) — постоянно и насильно притягивается кем-то к сферам, которые в ней не нуждаются: к социальности, к политике, к экономике, к эстетике (формальной, естественно), к борьбе борьбы с борьбой (термин Ю. Коваля).
В старом чуланчике у Бабушки Сказки много разных вещей: изношенных, истрёпанных временем, выброшенных своими владельцами за ненадобностью. Но она их бережно хранит, потому что старые вещи помнят много красивых историй. А откуда же Сказке черпать вдохновение, если не из таких повестей жизни?
Бабушка Сказка подолгу перебирает вещи вместе с приходящими к ней гостями: поэтами, художниками, всякого рода творческими натурами — кудесниками... И каждая вещь в чуланчике раскрывается перед ними сказкой.
Как-то раз, поздним зимним вечером к Бабушке Сказке пришёл новый посетитель. Он представился Поэтом, и его сразу впустили. Вид его был мрачен, взор — затуманен, так что старая мудрая Сказка сразу поняла: Поэт болен. Заподозрить его в обмане было невозможно — не всякий человек мог отыскать её скромный домик.
Даже с раннего утра
И до поздней ночи
В нашем городе жара,
Что уже нет мочи.
Офис свой, признаюсь вам,
Я люблю без меры,
Установлены ведь там
Кондиционеры!
Дружно мы кричим: «Ура!
Скоро холодает!
Тридцать градусов тепла
Завтра, обещают!»
В сердечной выжимке – библейской выдержки вино.
Зачем-то выжила. На пальцах выжжено клеймо.
Мне было сказано: «Уйдёт ни с чем ленивый раб!»,
Но руки связаны, а за спиной – вселенский храп.
Просплю до полдника – мне рад мороженщик времён;
Подстриглась коротко – короче только тихий стон
Уставших вышедших из плена смертного греха.
Зачем-то выжили. Зачем-то вышита строка
Не гладью, крестиком. Так лёгок мой нательный крест!
Зачем же крестника прошу подняться до небес
И в душах вымести, и хлеба дать у царских врат?
Мне б к лету вывести из вен бурлящих виноград.
В старую нашу шкатулочку
Сердце по крохам сложу.
Я – рукодельница-дурочка –
Только изнанку вяжу.
Нет, чтобы белою пряжею
Судьбы навеки скрестить!
Дурочка будет и сажевый
Свитер с изнанки носить.
Видно, вязать я обязана
Кофты, что греют в метель.
Были бы силы завязывать
Узел до сброса петель.
Выбросьте эту шкатулочку –
Я без неё не грущу.
Жизнь свою (видите – дурочка!)
Всю на людей распущу.
Из цикла "Семь смертных грехов"
Расслабленность души, ума изнеможенье –
Уныние моё, что душу мне томишь?
На сердце тяжело до головокруженья,
Скажи, Господь, теперь поможешь ли, простишь?
Святой пророк Давид взывал в печали к Богу.
Он уповал всегда всем сердцем на Него.
Уныние тогда сходило понемногу,
И воскресала вновь потом душа его.
Он говорил душе: «Ну что ты унываешь?
На Бога уповай и не смущайся так».
О Господи, Господь! Один Ты только знаешь,
Зачем моей душе попущен этот мрак.
Кому-то премии дороже или гранты...
А я так сказочно богат, что сна лишён -
Сопят мои запечатлённые таланты:
Краса - новелла, сизый очерк и стишок.
На бок с боку. С боку на бок.
Не спала.
За морщин овраги Богу
Исполать.
По сусекам смерть косая
Треплет нить.
Первый в поле...
И второго хоронить
Довелось -
Прошлась, сурова и темна,
По груди её копытами
Война.
Третий с пятым далеко ли?
Далеко.
Затерялись -
Жду их сорок сороков.
Отлежала я шестого -
Тяжкий грех.
Мы тогда в бараке жили,
Как в норе.
Вот тогда и схоронили мы отца...
Что? Четвёртый?
Вроде где-то в погранцах.
Мне остались лишь морщины
На лице.
Прохудившаяся крыша.
Псова цепь.
Да капусты подгнивающей вилок.
Ты не думай -
Не горюю я, милок.
Это нынче век похмельный -
Стыд и прах -
Не хотят носить беремя
В животах.
По квартирам - не по вымерзи
Лачуг.
Знай рожай, да только время
Нехочух.
Заплеталась смерть, как в волосы
Тесьма.
Где ж ты, тучная Россия?
Где ты, мать?
Сидя, милая, застыла -
Как спала.
В синем шёлковом платочке.
У стола.
До хрипоты, до нервенного крика
Стихами мечется, беснуется душа...
И взор поэта, обращенный к лику...
Свою молитву тихо шепчет чуть дыша...
Он бьет стихом, рвет на себе рубаху...
Бросаясь смело на безбожников орду...
А где-то в келье тихий вздох монаха
Их сокрушил давно смиреньем не одну.
Поэт беснуясь с бесами воюет,
Да только им слова поэта не страшны.
В ответ кощунство да хулу малюют...
Но не выносят благодатной тишины.
Что ж, за слова всех ждет нас воздаянье.
А что плюют... они ж плевали и в Христа.
К хулителям придет богопознанье...
С обрывом жизни их последнего листа...
«Чужим здоровьем болен» –
Так люди говорят.
О том, кто недоволен,
Когда успешен брат.
Где зависть и сварливость –
Там неустройство, ложь.
А честность, справедливость
Там ставится ни в грош.
Печалишься о счастье
Знакомых и родных?
С собою нет согласья
От дум своих грешных.
Он сам себя изводит,
Сжигает изнутри,
А зависть рядом бродит,
Огнём в груди горит.
Прекрасный ангел света
Стал демоном из тьмы:
Он Богом был согретым
И видел Божьи сны.
Но ангел омрачился,
Он завистью сражён.
И разум помутился –
Стал падший ангел он.
Одежды боготканной
Лишился в тот же миг.
А славы долгожданной
Он так и не достиг.
Через его паденье
Вошла на землю смерть,
Чтоб Божие творенье
Пороками растлеть.
Теперь он предводитель
Зловещих, тёмных сил.
Зовёт в свою обитель
Всех, кто без Бога жил.
В эту гладь да глухую, мертвецкую тишь,
В этот заспанный, сумрачный шорох,
Я толкаю несносных стихов своих пыж
На Христом мне подаренный порох.
В кулаке зажимая ствола рукоять,
Попрошу отойти не причастных...
Шутки в сторону: я буду в души стрелять.
Как иначе до вас докричаться?
Динамитом ворвусь, всем разгулом стихий,
В анемичность печатных колонок.
Чтобы мир разбудить вылью пули-стихи,
А не стухшие тушки стишонок.
Томился я желанием сбежать
И хижину построить с небом рядом,
Где облака серебряным снежат,
Гроза златым беременна разрядом.
Туда хотел, закрыв глаза, сбежать,
Где солнце у подошв худых — пятак.
Там, даже в состоянии полёта,
Ежеминутно хочется летать
Бескрылому земному стихоплёту.
До спазм в лопатках хочется летать
Где истины стройны, как соты пчёл,
Божественным исполнены нектаром.
Оттуда я, безумным богачом,
Лучей монеты скидывал задаром.
Блаженным, цельным, нищим богачом.
Я там, смеясь, крутил хвосты комет,
Потом, всерьёз , под звуки млечной лютни,
Посеяв клевер в пустоши планет
Галактику до края обуютил
И поливал водой из льда комет.
Но я вернусь из этих эмпирей
Из этой принебесной ойкумены,
Стараясь мир, мне данный, обогреть,
К своей семье — скучающей вселенной.
В мозолях крыл и клевере, Андрей.
(из цикла "Добродетели")
Перед иконой теплится лампада
Молитва льётся тихо, не спеша...
Господь - Источник счастья и отрада —
О Нём восплачет скорбная душа.
Греховность юности слезами омывая,
Она избавить просит от страстей.
И о страданиях Христовых вспоминая,
Себя считает худшей из людей.
«Дай силы, Господи, терпеть смиренно
Наветы, оскорбления врагов,
Прощая всех, нести самозабвенно
Свой крест под шквал пощёчин и плевков.
Чтобы искать одной лишь Божьей Воли,
Понять предназначение своё —
О, Господи, во тьме земной юдоли,
Дай мне постичь Смирение Твоё!»
Профессия, призвание, увлечение, хобби, заболевание, мания, патология, развлечение, вообще способ мыслить и страдать, халтура, вторая-третья-четвертая работа, просто самовыражение, аттрактивное сочинительство, единственная возможность высказаться, писание для себя, ведение дневника, мемуаристика, переписка, заметки по поводу и без повода, провокативно-прокламационное письмотворчество, научное сочинительство, стихописание, версификаторство любого вида, стиходумание и стихострадание, словотворчество и текстотворчество — вот вам писатель. Не writer (человек пишущий, чаще журналист, пиарщик и т. п.), не textmaker и speechwriter (сочиняющий за кого-то), а — писатель. Писатель. Просто писатель. Писатель как таковой. У Юрия Павловича Казакова есть очерк «О мужестве писателя», где мой любимый прозаик создает печальную и отчасти страшную картину (и — счастливую, счастливую, счастливую! — для текстотворца) социально-бытового существования писателя (преимущественно прозаика) в сфере периодики и издательского (чуть было не сказал «дела») произвола. Причем Ю. Казаков картинирует типичное и типическое состояние таланта в его психологическом, а в большей степени социальном бытовании. Цепочка муки писательско-авторско-издательской («публикационной») такова: автор — замысел — процесс текстотворения — выдержка рукописи — авторская правка — предложение рукописи журналу — ожидание — ожидание — ожидание — отказ / или не отказ — а «рукопись идет» через полгода / год / полтора и т. д. — ожидание публикации (застой, творческая стагнация, не — пишется!) — публикация! — разочарование — ожидание отзывов, критики — появление рецензии — ужас / восторг — усталость — опустошение — отдых — новый замысел — работа деннонощная — рукопись и т. д. Чем все это кончается? Ясно — чем: смертью. Все это, видимо, и делает писателя мужественным. Мужественным?..
Здесь любовь живет и плачет,
О любви тут каждый лист,
Тонкой ноткой обозначит
Тайну сердца птичий свист.
Здесь когда-то шла простая
Дева Ксеньюшка – молясь,
Листья кленов облетали,
Плавно, тихо, не скупясь.
Однажды бабочка с цветка
Надменно у пчелы спросила:
– Наверно жизнь твоя трудна?
Летишь ты медленно, уныло.
Смотри, как легкокрылы мы,
Как стильно бабочки одеты,
Все нами так восхищены!
Ах, как пьянит мельканье света!
Из цикла "Семь смертных грехов"
Чревоугодие и пьянство
Меняют нрав, рождают лень.
Они с завидным постоянством
Одолевают каждый день.
Они, как злые исполины,
Стоят поодаль, в стороне,
Чтоб сети на тебя накинув,
Поработить в дремотном сне.
Ты направляешь свои силы
В утробу полную свою.
Чревоугодие сломило
Твой нищий дух и волю всю.
