Омилия

В бутылке из-под молока
Еще неброско, незаметно,
Ютились срезанные ветки.
Друг к дружке жались все. Пока
Воспрянули в наряде новом,
Что грезился им в полудреме
И так всю зиму ожидался,
И восхищенного ждут слова
Кокетливо и свысока.
Не знаю, как мне оправдаться -
За то, что будет коротка
Пора надежды и цветенья.
Обманно ваше воскресенье -
Оно затем, чтоб умереть
Вторично! Но срезала ведь
Не я вас. Я - вас принесла
Уж обреченных. Что за бремя
На совести? Я не хотела зла,
Спасая вас - на время.

Человека видно по рукам. На них остаётся след от всего, что делает человек. Пишет ли он анонимки, кляузы или оды прекрасному — всё знают руки. Они — как ветви дерева, стремятся к солнцу человека. А солнце — у каждого своё.

Один всего себя отдал искусству (неважно, какому), и его руки верно служат высоким устремлениям своего господина. Другой — всецело отдан интригам, задача его рук всегда — грести под себя. Чем бы он ни занимался, руки его умеют только одно — ловить выгоды. Даже рукопожатие такого человека полно корысти.

Руки любящие — нежны, они — продолжение любящего сердца. Руки недоброго человека — равнодушны и жестки. Руки злого — порой злее его самого, и он развивается во зле, следуя за своими руками. Но и руки доброго человека ведут его вперед, развивая в добре.

Руки творческого человека жаждут творить, нетворческие — вытворять. Всякие гнусности — творчество рук нетворческих людей.

Убегают белой стайкой
Дни в туманный небосвод.
Хлопотливою хозяйкой
Жизнь встречает каждый год.

А года – лихие гости,
Забирают жизни срок,
И камней бросают горсти
В сердце – сорванный цветок.

Жизнь украдкой согревает
Свет на горестном пути.
Всё, о чём она мечтает -
В Вечность сердцем прорасти.

Натужно кричали ветра
и улиц мощеных касались,
И мерзла деревьев  кора,
И галки пугливо болтали.

Пурга разметала покров,
Колючей поземкой взыграла,
И старый скрипучий засов
Прозрачная наледь сковала.

Всегда хватаюсь
                          за колос ржи.
На коленях молю:
                       "Удержи!"
Побираюсь тихо
                      у поля.
Слышу:
                  "На все Божья воля!"

На радуге смеется
Лучик золотой:
Знает, что сольется,
Поплывет гурьбой.
На небе сине-темном
Хулиган растет,
Покажется нескромным:
В семь цветов войдет.
Спасибо тебе, радуга:
Свет нам принесла,
Улыбнулась нАдолго
Красотой сполна.

Росою б умыться, -
                  той каплей от Бога.
Играет зарница
                  у счастья порога.
Улыбкою ночи
                 висит на листочке,
Понравиться хочет
                прозрачностью точки.

Днем чудо подарит:
                в слезу превратится.
Запляшет в ударе,-
                прольется в землицу.
Простою водою
              исчезнет    краса,
Походит по сердцу  
                природы коса.
Так и бывает:
                мысль высокА,
а  сердце рыдает,-  
                заплачет строка.

Повесть о священномученике Никодиме Белгородском

Я впервые увидел этого человека, когда мы с отцом в очередной раз пришли в Свято-Троицкий монастырь. Мы ходили туда часто. Потому, что в тамошнем соборе, точнее, в склепе, находившемся в юго-западной части этого храма (чаще его называли не склепом, а «пещеркой»), покоились мощи Святителя Иосафа Белгородского. В ту пору он еще не был причислен к лику святых. Хотя не только мы, белгородцы, но вся Россия уже второй век почитала его, как святого подвижника. Вот и мой отец, Иоанн М-ский, второй священник кладбищенского Никольского храма, сколько я себя помню, всегда называл Святителя Иоасафа святым чудотворцем. Еще бы! Ведь он убедился в этом не из книг и не с чужих слов, а на собственном опыте:

В исправительно-трудовую колонию приехала по полученному редакцией письму, разбираться в одной незадавшейся трудной судьбе. Таких судеб здесь – множество, и все – незадавшиеся, все – трудные. И тяжелым кажется к концу командировки распухший от записей блокнот, потому что в этих записях спрессованы чужие беды, мрак отчаяния и робко пробивающаяся через него надежда на чью-то помощь. Да еще желание справедливости, о которой вряд ли вспоминалось в той, вольной жизни, когда воровали, били, грабили. Теперь вот приходится ответ держать. Ко многим ли в этой обстановке приходит, пусть позднее, но раскаяние?
Этот вопрос я задавала сопровождавшему меня по зоне офицеру ИТК.
— Не скажу, что ко многим, — ответил тот после короткого раздумья. — Но все же с тех пор, как здесь храм открыли, ставших на путь исправления больше стало. Я в колонии семь лет работаю, мне есть с чем сравнивать.
— В колонии – храм? – удивилась я.

В скерцозном танце проходимца-ветра
Увидела деревьев я мученья:
Содрал покровы  лиственного фетра
Авантюрист в азарте приключенья.

Он обещал тепло объятий юга,
Обманно оросив их нежной влагой,
А следом обернулся зимней вьюгой,
Блаженно упиваясь властью мага.

Прося пощады, бедные созданья
Взывали к небу голыми ветвями…
О, если б знали: ветра обещанья
Скуют их станы хладными цепями!

Сегодня, мой друг, я хочу поговорить с тобой об устройстве нашего храма. А если сказать проще — о том, каков наш храм внутри, из каких частей он состоит, что в нем находится.

Ты уже знаешь, что храм — это дом Божий. Скажу тебе по секрету: Божий дом устроен почти так же, как устроены наши с тобой дома и квартиры. Да, да. В доме у Бога, как и у нас, есть прихожая, гостиная и кабинет. Только, конечно, они называются иначе. И несколько иначе выглядят и используются, ведь все-таки хозяин в храме — Сам Бог.

Итак, держи меня за руку — мы отправляемся в храм.

Стих серьезный – это папа
Маму Лирикой зовут
Есть ещё у них стишата –
Каждый страшный баламут.
Самый маленький стишонок
Уже любит сочинять:
Еле вылез из пелёнок,
Скушал папину тетрадь.
Тот стишонок, что постарше
Сам уже поэт большой.
Сочиняет он лишь марши
И стоит вниз головой.
Стишок третий – самый взрослый:
У него уже свой слог:
Задаёт он всем вопросы,
Хоть бы кто ответить смог…
Так живёт  семейство это
В доме пять Проспекта Слов.
Очень радостное действо -
Навещать семью стихов.

На рассвете
               раздувает ветер,
словно парус, синий небосвод.
И, качнувшись, в розоватом свете
новый день навстречу мне плывёт…

Новый день, свободный и безгрешный,
улыбаясь, смотрит на меня.
А в душе
            поёт о чём-то нежно,
как надежда, светлая струна…

2007 г.
 

«Каждому необходимо иметь место и кого-то, к кому можно пойти в трудную минуту».
(М.Ф. Достоевский)

Вы спрятали глаза, как будто душу
Прикрыть нельзя залатанным платком.
Я вашу жизнь собою не нарушу,
И не пролью печаль в ваш тихий дом.

Вы спрятали свой мир от лишней боли,
От попрошайки-совести своей.
Я знаю вкус той драгоценной соли
И потому так неразлучна стала с ней.

Перевернуто все в этом мире:
То, что нормой всегда быть должно,
Исключеньем является ныне,
Грех и мерзости – «норма» давно.

Что с того, что нормальной считают
Эту жизнь по законам страстей?
Бог иной нам Закон предлагает,
Норма – в Истине лишь – во Христе.

Всей душой ко Христу устремляясь,
Очищая сердца от грехов,
Мы поймем, всем прощая и каясь:
Нормой может быть только любовь.

На перекрестье оживлённых улиц,
Где горожан – бурлящая река,
Застыла изваянием, ссутулясь,
Фигурка в чёрном с ящичком в руках.

Монашенка не просит подаянье;
«Помилуй, Господи!»— твердят её уста,
А сердце знает: только послушаньем
Откроются спасения врата.

Заметки в дневнике после чтения святых отцов.

В каждом из нас
            есть частичка от пламени
чистой таинственной Божьей любви.
Созданы мы
                  по подобию Божьему,
связаны с Ним все стремленья мои.

С Богом в молитве общаешься искренне,
душу открыв, всю себя – без прикрас.
И получаешь
                  помощь таинственно,
Он исцеляет от немощей нас.

Если в нас – зло,
                      то не чувствуешь Божьего:
нету с Ним сходства,
                                отвергнуты мы,
в нас не сияет Божественный промысел.
Зло
    отделяет
               от Божьей любви.

Трехдневность Воскресения в Пророчестве и Богослужении

После своего Воскресения, Иисус Христос объяснил своим ученикам: “так написано, и так надлежало пострадать Христу, и воскреснуть из мертвых в третий день” (Лк.24:46). Пророчество и исполнение Его Воскресения на третий день - одно из главных вероучений христианства. Церковь считает, что этот срок относится не только к Христу, но к людям, чьи души вознесутся к небесам на третий день своей кончины. Самое знаменитое таких душевных вознесений – Успение Богородицы. Эти учения в частности отражаются подготовкой к Божественной литургии в воскресенье и поминовением усопших в третий день их покоя. «Таинственная и неизглаголанная причина» этого числа возложена в Крещении.[1]