… и постепенно, как мираж, исчезну зыбкий.
Утихнет смех, как мотылек, вспорхнет улыбка.
Растает образ дымкой. Эхом растворится
Негромкий голос и звучать не возвратится.
Без сожаленья и без грусти отпускаю
Все чувства сердца, от которых так страдаю.
Для прошлой жизни я сегодня умираю.
Что будет дальше - только верю, но не знаю.
(Сб. "Стопами любви")
На улице туман, как в бане.
Едва проглядывают зданья.
Картина дня в оконной раме,
Избыток лени. Тает свет.
Два фонаря, как две медузы,
Мерцают тихо и печально.
И выливается отчаянье
В неуловимый влажный след...
Так стремились приблизить весну...
И вот она уже наступила, календарная. Теперь что? - будем ждать реальной - со свежим ветром, пробуждающимися запахами, блестящими глазами?
Всё гоним куда-то, летим, не разбирая, порой, дорог... не очень замечая, что по сторонам. Хорошо, хоть останавливаемся, почувствовав "кадр", иногда даже забывая, что камеры с собой нет.
А куда спешим, желая скорее то весны, то лета? Зелень перестанет быть юной, запахи перестанут будоражить. Потом все покроется городской пылью, будем рваться на поиски "остатков чистоты и непорочности" прочь из мегаполисов. И вот уже захочется осенних видов, подернутых паутиной золота и каплями тумана, потом хрустящих по утрам лужиц, чистого воздуха, инея на деревьях, первого снега.
Это что - молодость? Её торопливость и пренебрежение временем? Её расточительное непонимание "конечности" всего и вся? Вроде бы нет, - уже середина пройдена.
А почему же мы так радуемся тому, что вот... уже... наступила, пришло, свершилось?
Существует выражение: «закричать не своим голосом». Этот крик есть выпадение человека в дочеловеческую безличную стихию. Несмотря на весь технический прогресс нашего времени (а, отчасти, и благодаря ему), не мало людей в наши дни, кричат «не своим голосом» — от страха, страдания, недоумения, или возмущения жестокостью других. Но, может быть, еще более характерной чертой нашего времени является то, что многие люди в мире говорят не своим голосом. Личность человека стандартизируется, обобщается, стирается.
Удивительно то, что каждый из трех миллиардов людей земли обладает единственным, неповторимым и незабываемым голосом. Бессмертная личность запечатлена в каждом человеке и отражается в неповторимых чертах и выражениях его лица, во взгляде его, голосе и даже в особых линиях кожи его на пальцах... Птиц мы узнаем по общим их голосам, а человека — по личному, неповторимому, единственному, незабываемому голосу, взгляду и почерку. Не есть ли это яркое свидетельство бессмертной личности человеческой? Конечно.
Ты прости, неразделённая,
Я ждала тебя, надеялась.
И тобою окрылённая,
Без остатка жизни вверилась.
Отрывала по кусочку я,
Раздавала радость бережно.
Ты, любовь неразделённая, —
Равнодушием заснежена.
Эту горечь ненапрасную
Сердце пьёт в пустыне ветренной.
Там терзает душу страстную
Жажда той любви - потерянной.
Когда сквозь щёлочку
в мой дом струится день,
я по верёвочке
иду в густую тень,
я по тропиночке
иду в прохладный лес -
ищу дюймовочку,
в которой Бог воскрес.
Гостинцы сладкие
несу жильцам глуши.
Они, несмелые,
сидят всегда в тиши.
Они забавные -
дюймовочки родня.
Они, глазастые,
всё знают про меня.
Долго не понимал, почему мне страшно ее перечитывать, хотя кого еще перечитывать, как не Марину Цветаеву?.. Я и делаю это, бросаясь в книгу как в океан из окна — перечитываю и не могу оторваться — вот именно потому и страшно, что, дотронувшись, не оторвешься, запредельная сила, попробуй-ка оторваться от высоковольтного оголенного провода, остаться в прежнем сознании и без боли...
К вам всем — что мне,
ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?! —
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
Строфа знаменитая до затасканности, однако, смею думать, еще не дочитанная.
Попытаемся дочитаться...
Спрашивается, почему Цветаева веры требует, а о любви просит, лишь просит?
Душа давно ждала обновки.
Восторга сердца не таю.
Перед тобой, как пред иконой
В просторном Храме я стою.
Как ты талантлива, Омилья!
Художница картины той,
Где проза – сладостнее меда,
Где лирика полна красой!
Вокруг движенье православья,
И ты – картинно хороша!
Твоей души коснусь пером я,
Благоуханием дыша…
И ты легко, не эфемерно,
Стучишься у моих дверей.
Моей любовью станешь первой.
Огнем – средь стужи январей.
Не выгнать зиму луговую,
Обвили щупальца траву,
Я ночь уставшую разую,
Луну разбитую сорву.
Не слышно хрюканье из хлева.
Не смазан в погребе засов.
Не пахнет поле тёплым хлебом
И мысли – тяжелее слов.
***
Скажу о душе
как о хрупкой снежинке,
или – капельке боли,
сверкая, летящей к земле…
Но словом молитвы
в росу превращая неволю,
прозрачным цветком
я усну на твоём рукаве…
2009г.
***
Мягкая светлая
нежная шаль,
тихо окутав,
прильнула шурша…
лёгкая тёплая;
словно душа
тихо, таинственно
в дом свой вошла.
2009 г.
***
Это я, Господи!
Вот уж окна зажглись.
Я шагаю с работы устало...
Шагаю... Стою... Стою, стою...
Втискиваюсь — еду — вытискиваюсь...
Шагаю.
Стою — бегу... Нет еще... Вот теперь бегу.
Съезжаю... Стою... Еду.
Еду — еду — еду — еду (но — стою).
Стою, но еду!
Поднима-а-аюсь, иду.
Встал — стою.
Нужно путнику - так мало!
В ночь - на плечи одеяло.
И колодец, чтоб напиться...
И свеча - не заблудиться.
Да порог в конце пути -
Тот, к которому идти.
И у этого порога
Отдохнуть совсем немного.
И, шагнув через порог,
Молвить кротко:
- Здравствуй, Бог.
Доклад на международной научной конференции, посвященной 75-летию В.Г. Распутина (2012 г.)
Не претендуя на то, чтобы заявленную тему в докладе осветить с надлежащей полнотой, заранее извиняюсь за вынужденную беглость и поверхностность изложения, а также прошу принять оправдательное уточнение: это попытка хоть как-то подступиться к важному и весьма непростому для осмысления вопросу, во всяком случае — обратить на него внимание.
Изначально мне представлялось уместным продолжить разговор, начатый в заочном докладе на позапрошлогодней иркутской конференции[1]. Позволю себе напомнить, что я тогда рассуждал, в меру своих скромных возможностей, об исторической судьбе славянства как „феномене поразительном и провиденциально-поучительном в разных отношениях“, о «внутреннем состоянии и самосознании нашем как славян», «о том, что должно бы называться «расславяниванием» или «деславянизацией», о «межславянских спорах и раздорах“, о тех результатах, которые вследствие отмеченного уже проявляются в филологической науке, литературе и духовной культуре славянских народов, и о том, что при всем таком нас еще ожидает.
Как-то раз на дирижабле
захотел я прокатиться
в фрак свой новый обрядился -
сел в корзину, жду отлет.
Дирижабль долго фыркал,
на меня ворчал сердито,
но подняться ни на йоту
не сумел он от земли.
- Что случилось? - вопрошаю, -
отчего ты не взлетаешь?
я давно уже мечтаю
посмотреть мир с высоты!
Близко ли, далёко,
Низко ли, высоко
Шишкин лес растёт,
Сказка в нём живёт.
Сказочка, дружочек,
Научить всех хочет,
Разуму — уму,
Слову Божьему.
Это присказка, поди,
Сказка будет впереди.
В философии Святых Отцов слово «созерцание» — θεωρία — имеет онтологический и гносеологический смысл. Оно означает: молитвенно-благодатное сосредоточение души на над-умных тайнах, которыми изобилует не только Троическое Божество, но и сама человеческая личность, как и сущность Богом созданной твари. В созерцании личность подвижника веры живет над чувствами, над категориями времени и пространства, ощущает живую близкую связь с горним миром и питается откровениями, в которых находит то, чего «не видел ... глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» (1 Кор. 2:9).
В сербском языке нет слова, которое бы адекватно, или хотя бы близко к адекватности, соответствовало греческому слову — θεωρία. Описательно же оно могло бы переводиться так: духовное зрение, рассмотрение, воглубление. Но лучше всего остановиться на церковнославянском и русском слове «созерцание», ибо оно наиполнее передает смысл греческого слова — θεωρία.
20. 01. 2012
Вчера я была у приятельницы. Сидим, чай пьем, разговариваем. Слово за слово, заговорила она о своих проблемах.
- Ты вот в церковь ходишь. Хоть бы Бога попросила, чтоб помог мне.
- Да я молюсь о тебе всегда.
Приятельница возмутилась:
- Плохо, наверное, молишься, что Бог не слышит. А может, и нет Его вовсе!
Я попробовала возразить:
- Если веришь в Бога, то он – есть, если не веришь, - то Его с тобой нет.
- Я в церковь не хожу, но Бог у меня в сердце, и я каждый вечер Его благодарю и прошу обо всем.
- Помогает?
Начало здесь
На этот раз скворцы летели без остановки очень долго, на довольно большой высоте. Полёт изнурил птенцов. Но усталость принесла и свой плод: стая теперь летела ровно и однообразно. Никто из птенцов не выбивался вперёд, не барахтался в воздухе и не гордился собой. Для каждого теперь было самым главным только одно: долететь.
Деревья внизу становились всё реже. Уступая место равнине, посередине которой вилась река, похожая на огромного серебряного червяка. Вечернее солнце бликами освящало реку, отчего та казалась живой. Река ползла по песку, а птицы летели в небе и смотрели на её изгибы.
Авраам оказал Богу гостеприимство и в это же время, словно пользуясь правами хозяина, умолял Судию всей земли о милосердии к жителям Содома. Трогателен и несколько страшен этот разговор, где ведётся как будто торговля, и ставка всё понижается и понижается. «А если сорок, а если тридцать, а если двадцать...»
Авраам спрашивал, склоняясь всё ниже, а Бог отвечал ему, и из этого разговора на все времена людям стоит уяснить несколько великих вещей. Во-первых, Богу небезразлично происходящее на земле, и Он готов вмешаться. Во-вторых, кто-то молится о мире, хотя миру до времени это и не интересно. Потом, когда чаша наполнится, а число праведников достигнет минимального предела, беды посыплются на всех подряд.
Искалечены, изувечены:
Вместо рельс и шпал - поперечины.
Нетерпением сердца отмечены
Постсоветской реальности женщины.
