Ты грустишь сегодня, осень,
Теплым, ласковым дождем.
Ты грустишь о небе в просинь.
Ты о нем, да я о нем.
Не уносит листья ветер.
Так спокойно на земле
В этот тихий, поздний вечер,
Что не хочется в тепле
Комнат сумрачных сидеть,
Обнимая милый плед,
В окна грез былых смотреть,
Где меня давно уж нет.
Ухожу вдыхать блаженно
Золотой поры искусство -
Без прикрас и вдохновенно
О своих поведать чувствах.
2005г. "Стопами любви"
Поэзия и Вера - два коня...
И как я жил без них - не понимаю.
Один - на прочность пробует меня...
Другой - мою гордыню укрощает.
И я, как жеребёнок, между них
Готов скакать до самого рассвета!
Нет разницы - молитва или стих...
Когда и здесь и там - так много света!
Смиренный монах жил когда-то
В простой монастырской избе.
Смиреннее не было брата,
Насмешки сносил на себе.
Терпел он обиды и скорби,
Болезни, недуги терпел.
Он будто бы в бедственном море
Слезой раствориться хотел.
Ему удивлялись монахи –
Как сúлен он духом средь них –
Кто в зависти, кто в Божьем страхе,
Кто в праведных думах своих.
На свете жили верные друзья -
Делили радости и горе пополам,
Им домом был величественный храм,
А путь спасенья – главная стезя.
Когда один в унынии роптал,
Другой ему опорой становился -
С его бедой на поле боя бился,
И друга словом верным утешал.
Был первый друг – ревнителем закона,
Всё соблюдал - каноны и посты,
И ради правды он сжигал мосты,
Прощаясь с ветхим прошлым без разбора.
Другой - простак был, с мягкою душою,
Прощал другим оплошности, паденья,
Но собственным грехам не знал прощенья,
И телу в жизни не искал покоя.
Но враг не спал, в разинутую пасть
Ревнитель гордый всё-таки попался -
От дружбы верной в миг он отказался,
Когда узрел в другом свою же страсть.
Расстались навсегда два бывших друга,
Один – служил лишь гордому себе,
Другой, в скиту на дальней стороне,
Молился о прощении недуга...
Прошли года, два старика случайно
Вновь повстречались раннею весной.
Под звон пасхальный – трепетный, родной,
Сердца любовью озарились тайно.
В каких закоулках пустыни
рождаются матери снова,
в сердцах у которых остынет
любви материнской основа.
В каких полутемных дорогах
утеряны нежность и тайна,
рождения, смерти - под ноги
бросали ребенка - случайно,
Я рыба и рыбак,
охотник и дичь,
стрела и мишень,
и лук,
и рука,
покоящаяся
после выстрела.
Я ли тот,
кто хотел поймать?
Я ли тот,
кто хотел убить?
Я ли цель?
Нет, я только путь.
Путь, который
когда-то окажется
пройденным
кем-то другим.
Что предлагается взамен привычных базовых понятий? Переводчик «Улисса» и исследователь исихазма ругает технарский подход к осмыслению мира, использует естественнонаучные метафоры и объясняет суть синергийной антропологии.
Сергей Хоружий — один из самых своеобразных мыслителей нашего времени. Физик-теоретик по образованию и математик по роду основных занятий, он, не оставляя этих наук, стал философом, антропологом и богословом, исследователем православного аскетизма, автором многочисленных книг, среди которых «Диптих безмолвия. Аскетическое учение о человеке в богословском и философском освещении» (1991), «После перерыва. Пути русской философии» (1994), «К феноменологии аскезы» (1998), «Миросозерцание Флоренского» (1999), «Опыты из русской духовной традиции» (2005). Он известен как создатель новой философской дисциплины — синергийной антропологии.
Классическая европейская культура Нового Времени немало потрудилась над тем, чтобы создать образ христианства как мрачной религии, религии страха и подавления человека, религии, культивирующей страдание во всех его формах — болезни, скорби, умерщвления плоти. И нельзя сказать, чтобы подобный образ был полностью и совершенно лишен оснований. Прежде всего, христианство решительно утверждает не только неизбежность, имманентность страдания (как одного из главных стигматов падшей природы твари), но и теснейшую его связь с прохождением христианского пути ко спасению. Кульминация земной жизни Христа — Крестный Путь страдания, и приобщение христианина ко Христу означает и приобщение к Его страданиям, так что страдание неотъемлемо внедрено в икономию спасения. «Нет скорбей — нет спасения», — говорил преп. Серафим Саровский, а о. Александр Ельчанинов, известный духовный писатель и пастырь русской эмиграции, написал: «Если со Христом, то и со страданиями».
Владимир Николаевич Лосский наряду с другими богословами подчеркивает тот факт, что с богословской точки зрения есть большая разница между «личностью», «персоной» и «индивидом». Индивид, как указывает само слово, — это последняя степень дробления. Можно говорить о человечестве, можно говорить о народах, можно говорить о расах, о семьях, но в конечном итоге остается единица, потому что если делить дальше, в конечном итоге останется не живой человек, а мертвое тело, труп — и душа покойника.
Индивид — это результат дробления. Мы все — индивиды в той мере, в какой чужды друг другу, разделены от Бога и потеряли внутреннюю цельность. Ни все человечество, ни каждый из нас в отдельности — мы не обладаем цельностью, и это приходится принимать в учет, когда мы думаем о самих себе, так же как когда думаешь о Церкви и о человечестве в целом. Невозможно иметь оптимистическое представление о Церкви и забывать, что и Церковь тоже раздроблена. Ни в ком из нас ум, сердце, тело, воля, наш порыв к Богу не сливаются в единый мощный поток жизни, тем более духовной жизни.
Епископ Феофан Затворник (†1894), цитируя и переводя святых отцов, намеренно пропускал те места, где говорится о физическом аспекте молитвы. Он поступал так, зная, что даже в его время — в XIX веке — многие примут эти аспекты за конечную цель и станут осуществлять имитацию, не поняв сути. Поэтому епископ Феофан попросту исключил все это в своих переводах. Теперь, однако, многие из этих трудов переведены и начинают публиковаться, и вы можете прочитать о том, какую позу вам принять, сидя на стуле, опустив голову и т. д. И люди начинают имитировать. Они начинают думать: «вот оно!» И неизбежно, если долго поститься и делать определенные упражнения, с вами начинает что-то происходить. Но это не духовная жизнь. Наоборот, можно быть уверенным, что мы имеем дело с бесовской активностью. Истинная духовная жизнь гораздо глубже укоренена в реальности, и ее нельзя обрести подобной поверхностной имитацией. Обычно нетрудно узнать людей, которые относятся к духовной жизни не серьезно, а пытаются ее имитировать. У нас даже есть пример из истории нашего братства.
Мы рыли окоп - в облетающем райском саду...
В хрустальных беседках крепили защитные доты...
Защитой от танков - упавшую с неба звезду...
Защитой от демонов - ярый огонь пулемётов.
Так мы стерегли - наступавшую, злобную мглу...
Разведчики-ангелы бдили летящую свору...
Походный костёр догорал, превращаясь в золу...
И все понимали - начнётся сражение скоро.
Хоругви Христовы - защитою над головой...
Последний рубеж - перед жуткою, адовой бездной...
У дедов - Москва... а у нас - божий рай за спиной...
Ни шагу назад! А иначе... и жить бесполезно.
А ну, херувимы... сыграйте на трубах "Зарю *"!
Пусть копья рассвета пронзают рогатое племя!
На случай чего... Дорогие, я всех вас люблю...
И... шашку из ножен...
и ногу - в пегасово стремя...
* играть зорю... - в русской военной традиции - утренний сигнал к сбору
Чужая боль живёт неслышно за стеной,
Она давно застыла в окнах тишиной.
Спешит прохожий мимо старого окна,
А там в подушку плачет чья-то тишина.
У изголовья старый крестик золотой,
Но не достать его безжизненной рукой.
Одни глаза... Они горят огнём живым
И молча молятся дыханием одним.
Над крышей тают кружевные облака,
Они не видят покаянье старика,
А он терпеть привык с годами эту боль -
И засыпать и просыпаться с ней одной.
Чужая боль живёт неслышно за стеной,
Проходят мимо люди с каменной душой.
Так в одиночестве смиренном старика
Хранит незримая Спасителя Рука.
Однажды на Афоне я разговаривал с отцом Иеронимом о тех неожиданных внутренних переменах, которые я в себе ощущал по мере того, как вникал всё больше и больше в учение Православной Церкви. Эти перемены и новые ощущения удивляли и радовали меня. Разговаривая так, я дошёл до мысли, что было бы полезно поделиться когда-нибудь с другими этой историей моего «внутреннего перерождения». Отец Иероним согласился, но прибавил: «При жизни вашей печатать это не годится. Но оставить после себя рассказ о вашем обращении — это очень хорошо. Многие могут получить пользу, а вам уже тогда не может быть от этого никакого душевредительства». Потом он, весело и добродушно улыбаясь (что с ним случалось редко), прибавил: «Вот, скажут, однако «а Афоне какие иезуиты: доктора, да ещё и литератора нынешнего обратили».
Мое знакомство с Константином Николаевичем Леонтьевым относится к двум последним годам его жизни, 1890 и 1891. Сам я в это время был уже человеком вполне сложившимся, выработавшим все основы своего миросозерцания [так что он не оказал вообще никакого влияния на мои взгляды]. Мы встретились как люди, умственно равноправные, и то, что оказалось у нас сходным и родственным, — было каждым выработано самостоятельно и различными путями. Благодаря меня за присылку [ему моей] брошюры «Социальные миражи современности», Леонтьев сам писал мне из Оптиной пустыни: «Приятно видеть, как другой человек и другим путем (подчеркнуто Леонтьевым) приходит почти к тому же, о чем мы сами давно думали» (7 августа 1891 г.). Но мы приходили именно только к «почти» тому же. Разница все же была и осталась.
Под звон исторических звеньев, я,
Из противоречий губительных соткан,
Вгрызаюсь от века в кричащую глотку
Свою же. Зубами-каменьями.
Бахвалясь дарами отечества,
Я - только из дому - в окраине райской,
Погиб от своей руки, каинской, братской
Вкусив от крови человеческой.
Меня некому защитить,
меня некому научить,
меня некому обогреть,
меня некому накормить.
Я научилась защищаться,
прикрываясь светом солнца,
от тьмы и злобы.
Я научилась согреваться,
грея тех, кому холодней.
Меня питает Господь.
А любовь посылает в путь.
Странником я — нуждаюсь,
чтобы другие могли любить.
Пусть другие тоже научатся
согреваться, грея!
Но желающих — нет.
Господи, нет желающих!
Неужели зря
Ты послал меня в мир
страдать ради них?
Сумрак вечерний на землю ложится,
В окна прощальный луч солнца стучится.
Нет, не открою, ведь знаю - исчезнешь:
Нужно за море тебе торопиться...
Снова всю ночь просижу одинокий,
Буду без сна до рассвета томиться.
Образ любимой влечёт и тревожит,
Он ни на миг не даёт мне забыться...
1994
Словно нищий дервиш я сейчас убог,
Надо мной склонился меч звенящий – рок.
Поражённый страстью, в клетке я томлюсь,
Преступить не смея скромный твой порог.
Кетака ласкает ночь твоих волос…
Если бы хоть локон я погладить мог!
Лал – уста любимой – страстная мечта, -
Их легко целует тёплый ветерок.
Песню заиграю – старый мой дутар
Снова мне напомнит нежный голосок…
Только лишь прикажешь, - я готов пройти
Сотни самых трудных жизненных дорог.
Но спокоен, серна, бархатный твой взгляд:
Нет любви в душе, и в сердце нет тревог.
Или ты боишься чувства своего
И твоя стыдливость - нежности залог?
Не играй со мною, сердце мне открой,
Может быть, найдётся в нём хоть уголок
Для меня, страдальца, ибо уж туман
Смертный мне готовит жизни эпилог.
Снов моих царица, слышишь, как звенит,
Как он рвётся – жизни тонкий волосок?
1995
***
Для справки: Дервиш - мусульманский монах-аскет, странствующий мудрец
Сквозь сито облаков с небес
Лучами солнце посыпает.
На луг в цветах, на хвойный лес,
Идущих путников ласкает.
Лучи, как пики с остриём
В руках большого исполина –
Их держит в кулаке своём…
Восторг! Библейская картина!
Как завороженный, притих
В глубинах сердца дух мятежный.
Душа рождает новый стих
В лучах красы святой, безбрежной.
26.08.12
Американский экономист и республиканец Крейг Робертс не боится критиковать Вашингтон за развязывание войн и гегемонизм. Но в эксклюзивном интервью «Правде.Ру» он затронул проблемы иного характера: оказывается, борьба с международным терроризмом — уже не тренд в США. Штаты переключились на поиски врагов среди своих граждан; есть уже и спецлагеря.
— Г-н Робертс, давайте начнем наш разговор с обсуждения внешней политики США, которая является крайне агрессивной и воинственной. Об этом и вы не раз заявляли. Я помню, вы как-то написали, что официальный Вашингтон полон решимости заполучить войну на трех фронтах: на Ближнем Востоке — Сирия, Ливан, Иран; на Дальнем Востоке — Китай; в Европе — Россия. Вот скажите нам как экономист, у США есть деньги на все эти военные операции?
— Соединенные Штаты — банкрот. Тем не менее, доллар США остается мировой резервной валютой. А это означает, что США могут печатать деньги, оплачивать ими свои счета и вести войны по всему земному шару. То есть пока мир принимает доллар в качестве мировой резервной валюты, американские власти могут быть спокойны.
