Религия

Нафана* нет,
и страшно быть Нафаном —
ослицей проще, камнем говорящим,
травою, камышом...
Скажу горе: приди,
свидетельствуй камнями о неправде!
Гора придёт,
коль нет средь нас Нафана.
Давида — тоже нет,
разбойники одни
и куропатки жалкие,
без крыльев, без голоса...
Когда же грянет гром?!
Пусть жертвенник погаснет зря горящий!
Давидов дом — не храм уж, а содом...
Забыто всё,
Давид — ненастоящий:
не Бога ищет.
Видимо, тельца —
на небо лает,
ластится иудой...
Ослицею зову:
Нафан, приди —
пора тебе взыскать Давида.

Кое-чего вы уже достигли, Джойс.
Вы не хотите быть слугой. Теперь
вам осталась самая малость —
перестать хотеть быть господином.
Стругацкие. «Стажёры»

Действительно, раб не умеет быть свободным: он либо лебезит и пресмыкается, либо заставляет других пресмыкаться. Нормальные отношения, когда люди общаются с уважением друг ко другу, на равных, ему неведомы. «Кто кем побеждён, тот тому и раб» (2 Пет. 2:19), и только побежденный Богом обретает в себе освобождающую истину. И речь, конечно, не о номинальных богомольцах, у которых молитва на устах, а в сердце золотой телец или, ещё хуже, сатанинская злоба, ненависть.

Многие недопонимают суть трагедии предателя Христового Иуды, не понимают, что сребролюбцем он назван не потому, что за 30 сребреников предал Учителя, а по свойству натуры своей, по характеру доминирующей в нём страсти. Иначе почему бы он удавился? Достигнув желаемого? Нет, не так всё просто! Иуда жаждал рая земного, он, как и все тогдашние иудеи, ждал мессию не ради Царствия Небесного, а из желания владычествовать над народами. И он верил, что Христос — Мессия, только по-своему. Ему и в голову не приходило, что этого невинного человека распнут — это было невозможно по его представлениям. Но нам сейчас важно другое: боготворил Иуда богатство и достаток, радости земного существования были пределом его желаний, а Христос казался только средством. Не то же ли происходит ныне со многими украинцами (и не только), в том числе воцерковленными?

Смерть... Момент, который некоторыми из нас воспринимается как «последняя черта» в жизни человека, за которой ничего нет. Для других людей, смерть — это переход в «вечную жизнь». Знаете не раз сталкиваясь с смертью был неимоверно рад тому, что в моей жизни есть православная вера. Как же действительно тепло становится на душе от осознания того, что ты в силах, даже после смерти близких тебе людей, помочь им своей молитвой. Именно на вере основывается живая убежденность в том, что почившие родственники и знакомые, сподобившиеся быть в райских селениях, взывают о нас к Богу. 

Можем ли мы представить жен-мироносиц кричащих и осуждающих Никодима, вместо спешащих рано утром ко гробу? Можем ли мы представить, чтобы вместо того чтобы рано утром прийти ко гробу Спасителя, они сидя в своих домах и страшась, рассуждали бы о том насколько слаба оказалась вера у апостолов и как же велик грех Иуды? Ответ на эти вопросы лишь один: «Конечно нет!». Они простили апостолов, простили Никодима и не задумываясь, не тратя время на лишние разговоры и рассуждения спешили лишь проявить заповеданную Спасителем любовь.

Кажется что может быть проще и понятней этого праздника для любого человека. Но, к сожалению, мы слишком поверхностно к нему относимся, не стараясь вникнуть в его глубину, широту и уникальность. Многим из православных христиан конечно же известно событие ставшие основанием для появления праздника. Когда то давно священник-монах, зашедший во время продолжающихся 40 дней пасхальных торжеств, в погребальную пещеру возгласил праздничное приветствие: «Христос Воскрес!». И он отчетливо услышал ответственное: «Воистину Воскрес!». Стремление человека поделиться обретенной радостью о Воскресшем Христе не уместилось только лишь в границах нашего земного существования.

Проснись скорей, Голубка милая!
Ступай на службу в златоглавый храм!
Там помолись чтобы счастливая
Звезда всегда светила нам!

О примирении между собой враждующих,
О скорой встрече,нескончаемой любви,
О воинах за истину воюющих,
И о моей душе пред Богом воззови!

Он всем словам Твоим внимая,
Увидев чистоту сердечную, благую,
Немного приоткроет двери рая,
Пошлет нам благодать Свою святую!

К заутрене с глубоким трепетом спешит народ
У всех сердца полны грядущей радости и нет смятенья
И скоро благовест раздастся…Крестный ход…
И мы восславим Богом смерти разрушенье!

«Христос воскрес!», - воскликнет православный люд
И радостно взыграет вся природа
И станет полон радости души сосуд
И будет мир, любовь среди народа!

«Воистину воскрес», - звучит и там и тут
Отверзлись двери алтаря и Рая!
Здесь небо и земля Ему хвалу поют
Соединила всех Любовь святая!

Как нужно с нежностью  хранить всегда
Нам радость Светлого Христова Воскресенья
Тогда не сможем зло творить, и не придет беда
И "ближний" станет "чудное Творца Благого отраженье"!

Воскрес Христос! Все веселитесь!
Те, кто весь пост с Ним прибывал!
И в ризу Пасхи облекитесь,
Те, кто поста ещё не знал!

И потрудившиеся сильно,
И те, кто в малом был правдив!
И слезы лившие обильно,
И те, кто горд, порой спесив!

Ведь ныне радость Воскресенья,
Объемлет христианский люд!
И на душе царит весенний,
Пасхальный праздничный салют!

Прости, что часто покидаю,
Но Ты ведь знаешь так бывает!
Теперь я слезы с глаз сметаю,
В тот день, когда вся тварь рыдает!

Молчу, смотрю на Плащаницу...
На Матерь скорбную Твою...
Крещусь и припадаю долу, ниц
Песнь погребальную Тебе пою..

И, знаю, -  Ты воскреснешь скоро,
И верю, -  Ты простил меня!
И станем восклицать мы хором:
"Христос Воскрес! Ликуй земля!"

Но, праздник завтра.  Час настанет!
А ныне «да молчит вся плоть»!
Перед Тобою преклоняет,
И царь, и нищий выю! О, Господь!

Каждый день за церковным богослужением звучат слова: «Во Царствии Твоем помяни нас Господи...». Слова благоразумного разбойника, которые каждый христианин помнит наизусть. И перед приближением праздника Светлого Христова Воскресения, на протяжении Страстной седмицы, всё чаще и чаще вспоминается этот человек, о котором так мало сказано в Священном Писании. Разняться данные о его имени, да и не важным оно нам кажется. Сам поступок приговоренного к страшной смерти человека удивителен. Среди ужасов мучения он  не кричит от боли, не орет скорчившись о незаслуженности страданий, не ищет пусть последней уже попытки их прекратить. Последние свои силы он не истрачивает на бесцельный вопль и брань, напротив, он произносит слова покаяния и исповедует Христа во истину Богом.

У нас — двунадесятый праздник! Странный, конечно, праздник. Христос входит в город, где Его убьют. Толпа, сошедшаяся, по замечанию евангелиста Иоанна, чтобы поглазеть на Воскресившего Лазаря, и есть толпа — отчего же в толпе не поорать «Осанна». Через пять дней та же толпа будет кричать «распни Его». Грустный праздник... Но раз праздник, нам надо ликовать и умиляться.

Вот два повода к умилению. Первый: в наших богослужебных текстах, и сегодняшнего дня, и в продолжение всей Страстной Седмицы, время от времени гимнописцы будут молитвенно радоваться: «злобные иудеи распяли Тебя, Господи — мы же благословим и превозносим Тебя во вся веки». Преп. Исаак Сирин дал как-то практический совет: «если тебе плохо, вспомни, что есть люди, которым ещё хуже — и утешишься». Здесь то же самое: «если ты грешник — вспомни, что есть и погрешнее тебя, и возликуешь».

Развернуться к себе лицом

Из года в год накануне очередного поста, в том числе и Великого, священники в общении с прихожанами, с прессой повторяют, что пост заключается не только в воздержании от пищи, что помимо телесного поста есть еще и духовный. А в чем он, собственно, заключается? Если сказать максимально кратко — в изменении строя жизни человека. И все то, что Церковь нам в течение Великого поста предлагает, этому способствует.

Как минимум раз в год, а на деле, конечно, чаще, мы вспоминаем фарисея из рассказанной Спасителем притчи. Главным образом для того вспоминаем, чтобы кого-то обличить в нехристианском, а именно фарисейском, отношении к ближнему. Основные приметы отношения этого суть: превознесение до небес своих собственных добродетелей, похвальба ими, уничижение окружающих людей-грешников, угадывание и тонкое, придирчиво-презрительное рассмотрение их немощей и пороков. А также – чрезмерное внимание к внешнему и небрежение о внутреннем. И мы нередко говорим о ком-то: «Ну, он фарисей!». Или еще: «Это какое же фарисейство!».

А я вот думаю о фарисее из притчи и мне его почему-то очень жалко. И не только потому, что он вышел из храма «менее оправданным», чем мытарь, хотя и поэтому тоже. В сущности, что нам такого уж плохого о нем известно, чего это мы на него так ополчились, что почти две тысячи лет не даем духу его покоя, но все поминаем и поминаем его недобрым словом. Каким именно? Да этим: «фарисей».

Посвящается фонтанчикам, томящимся в неволе

1

— Понимаешь, покидание рая для них закончилось адом — именно поэтому они никогда ничего не завершают! Незаконченное действие — это их единственное спасение от страданий!

Она посмотрела на меня своими умными психоаналитическими глазами.

Мы сидели на террасе уличного бистро и пили кофе. У нее было окно между приёмами, у меня — длящийся вот уже несколько дней приступ писательской паники. Этот весьма неприятный симптом под придуманным мною кодовым названием «ПП», возникает при окончании одного шедевра и ещё не начавшейся работе над другим. Характерен он щемящей внутренней пустотой, мрачным взглядом на мир, четким осознанием своей полной бездарности, и главное — паническим страхом письменного стола.

Часто приходится слышать о том, что грех — это порой не столько преступление, не столько исполнение злого намерения, сколько ошибка... И порой во многом это так и есть. Мы не хотим грешить, мы устали грешить, нам надоело грешить, мы имеем твердое намерение не повторять прежних своих прегрешений. Но вот подбираются определенным образом обстоятельства, складывается ситуация, для нас искусительная, и мы падаем...

Отчего? Тут, наверное, всегда можно говорить о целом комплексе причин. И о греховных навыках, легко приобретаемых, но трудно изживаемых. И о слабоволии, отсутствии решимости противостоять своим страстям «даже до крови». И о маловерии, лишающем нас помощи Божией тогда, когда она нам всего необходимей. И об испорченности нашей природы, общей для людей удобопреклонности ко греху.