Рассказы

Что же случилось с этой девочкой? Почему же она умерла? Там точно произошла какая-то трагедия. Ведь, если бы не было трагедии, то разве о ней бы помнили?

Вика с досадой терла свой лоб и глядела сквозь тьму в потолок. Надо спать,  хорошо бы спать, но разве… можно? В номере было прохладно и темно. И только на тумбочке рядом с кроватью мигали цифры электронных часов, каждую секунду сменяя друг друга. Шло время.

Должно быть, какая-то катастрофа. Вроде даже, Вика припоминала, самолет разбился… Несчастный случай. Так случается, порой. Правда, очень - очень редко.

«Молодец! Молодец! Молодец!» - хлопала в ладоши молодая женщина в мягких шерстяных брюках и таком же мягком приталенном  пиджаке. Её платиновые волосы рассыпались по плечам и казались листьями, позолотевшими в октябре. Легкой рукой женщина смахивала разлетевшиеся листья с плеч и заводила за уши. Нет, не кудрявая береза – плакучая ива.

"А она, красивая, эта женщина – думала сидящая на краю песочницы баба Вера. – Красивая. Статная. Породистая. Только вот, лицо у неё странное немного. Вроде радостное, а вроде и нет".

Мужчины были хорошо пенсионного возраста, а вспоминали они молодость. Когда тебе далеко за шестьдесят, молодость – это не только двадцать лет, это и тридцать, и сорок, и даже пятьдесят. Так что многое могли вспомнить эти два стародавних приятеля. Виктор Александрович Сёмин и Владимир Евгеньевич Карташов жили в соседних домах, столкнулись в магазине, Сёмин пригасил к себе:

– Посидим, Володя, поговорим, бутылочку разопьём, моя уехала к внукам на неделю, один я, так что никто мешать не будет.

Теленовости скороговоркой сообщили о теракте в Израиле. Промелькнуло лицо пострадавшего охранника кафе, его транспортировали на каталке, и я узнал Ивана. Левая бровь с характерным изломом.

Письмо от сестры пришло на адрес головного офиса. Генеральный директор компании, Виктор Андреевич Сёмин, весь день провёл в разъездах, в офис заскочил на полчаса поздно вечером, посмотрел бумаги, накопившиеся за день, не обнаружив ничего срочного и интересного, отложил их на утро, письмо, не читая, бросил в портфель.

В то уже далёкое время хватило бы пальцев на одной руке, пересчитать православные храмы Омска. На месте Успенского собора задорно бил в небо фонтан – ставший одним из символов новой жизни города. На волне перемен вводились в строй фонтаны, тротуары застилали первой плиткой, потом её будут много раз перестилать, но тогда эта передовая технология только прививалась. Ещё не убрали орган из Казачьего собора. Служба шла в боковом приделе, можно сказать, под присмотром католического храмового инструмента. Сейчас подобное соседство кажется диким, но было и такое в нашей новейшей истории.

На подходе к церкви я услышал своё имя с отчеством, поозирался в поисках источника звука. Из белой «тойтоты» выпорхнула внучка Анастасии Андреевны Даша, сделала шаг ко мне:

– Вы после службы домой? Бабушку возьмёте с собой? Мне на занятия, мама на работе, а бабушка упросила в церковь отвезти. Во что бы то ни стало ей сегодня понадобилось. Вы же знаете, упрямая.

– Идиотизм, – ругала Марию сестра Надежда, – за десять лет, как дядя Петя здесь, сколько родни перебывало в Германии. И не в одну бабскую силу приезжали! Вдвоём, втроём, с мужиками… На поезде, на автобусе… Никому другому, как тебе, волочить бандуру! За каким лешим, спрашивается, тащила?

– Дядя Петя попросил, – оправдывалась Мария.

В Столыпинскую реформу родители Николая приехали в Сибирь с Полтавщины. Немало полтавчан отправилось на вольные сибирские земли в поисках счастья, а в память о неньке-Украине село назвали Полтавкой.

Николай был первенцем у родителей, появился на свет в 1920 году. Время шло огневое: революция, Гражданская война, в Прииртышье поначалу установилась советская власть, её вытеснили колчаковцы, затем произошла обратная рокировка. Однако жизнь брала своё, люди женились, рождались дети. Две украинских семьи породнились в Сибири, в результате этого союза Божий свет огласил солнечным майским днём ещё один раб Божий, которого священник окрестил в честь Николая Угодника. Мальчишка отползал по дому положенное, принял вертикальное положение, расширил границы познаваемого мира до крыльца и двора. А место его в люльке занял брат Гриша. Вот и он сделал первые шаги…

Серое безликое ничто, скрывающее лицо под большим капюшоном, бродило по улицам города, вглядываясь в лица, ища во взглядах смыслы. Изредка встречались глубокие, бездонные колодцы взглядов, наполненные живительной влагой. Тогда ничто отводилось взгляд. Ничто не могло противостоять содержанию. Иногда встречались взгляды- искры. Они или еще не разгорелись в костры индивидуальности или уже затухали. Этих ничто тоже избегало. Но все чаще и чаще встречались пустые взгляды. Они шагали стройными рядами формируя безликую искусственную биомассу. Тогда ничто восторжествовало и скинув капюшон. Извлекло из потайных карманов свои инструменты: невежество, незнание, отсутствие индивидуальности, желание жить одним днём, неправду, подмену смыслов, страсть к дешёвым удовольствиям.

Екатерина Петровна из настоящих церковных бабушек. Не тех, кто порог церкви впервые робко переступил в пожилом возрасте, а кто ходил на службы в атеистические советские годы, взрослел, старился с Богом в сердце. Таких древних экземпляров, практически, не осталось в наших церквях. Много-много лет назад Екатерина Петровна ушла на пенсию и попросилась на клирос. «Всю жизнь мечтала», – сказала регенту. На сегодняшний день она самая пожилая клирошанка в соборе. Пусть не та энергия, что переполняла в пятьдесят пять лет, зато голос не подводит. «Сколько Бог даст – буду петь», – твёрдо говорит. Недавно похоронила младшего и единственного своего брата.

” Друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастья.” (Притчи 17:17）

«Некий святой Отец как-то сказал: «Если я попаду в рай, то удивлюсь трем вещам. Я не увижу в раю тех, кого думал там увидеть. Я увижу в раю тех, кого не ожидал увидеть там. И, наконец, я буду удивлен, если спасусь сам!»? – архимандрит Рафаил (Карелин)

– Все, Мариночка, я отвезла анализы, – услышала я по телефону спокойный голос Лены, – завтра будут готовы.

– Ох, спасибо тебе, родная! – горячо поблагодарила я, – а то, если через поликлинику, то десять дней готовится, а мне срочно надо!

И уточнила:

– Леночка, ты легко их нашла? А то тут говорят, что лаборатория на каких-то задворках…

Было воину Великой Отечественной девяносто с маленьким прицепом. И всё бы ничего. Здоровье вполне – ходил без палочки, читал без лупы, слух, конечно, не ахти, оказался самым слабым местом в организме. В остальном живи да радуйся – не каждому столько отпущено ходить по земле-матушке. Одно плохо – телевизор выводил из себя. Сын Виктор ругался: «Не смотри ты его! Не заводись! Не рви сердце!» Да как не заводиться, когда по Киеву и Львову, которые он освобождал соответственно в сорок третьем и сорок четвёртом, ходят маршами молодчики с портретами Бандеры и Шушкевича. Да с факелами. Новые власти незалежной дошли до того, что фашистские ОУН и УПА признали законными. Великую Отечественную войну упразднили, нет больше такого понятия на Украине. Четыре раза летал он в разные годы в Киев на празднование Дня Победы. Сердечно приглашали, душевно встречали, самую высокую честь оказывали ветеранам-воинам-освободителям. И снова на Крещатике фашисты. Без танков и бомбардировщиков взяли город. Как здесь не рвать сердце?

День сегодня выдался унылый и не плодотворный.Решила подбодрить себя конфетами в честь всемирного дня шоколада, но увидела свое отражение в витрине магазина и вовремя остановилась.Скука смертная, не пишется, не поется и спать охота.И тут я заметила возле магазина рыжую дворнягу.А почему бы мне не взять у нее интервью, подумала я. Как у Шустера, например.Вот представим жил был пёс ( а то, что предо мной был он, я не сомневалась), жил в хорошей семье, в большом уютном доме, охранял, любил, а потом взял и ушел в поисках себя на свободу.Уехал в такой себе собачий Тибет.
Взяв вымышленный микофон, я подошла к псу :
- Скажите Шарик, что заставило вас столь радикально поменять жизнь?

Этой весной Анне Андреевне часто не спалось. Могла всю ночь не сомкнуть глаз. Казалось бы, коротая время протяни руку к пульту, что лежит на тумбочке в изголовье, нажми кнопку… Не любила смотреть телевизор ночью, он подчёркивал одиночество. Бывало, включала ночничок и читала (хорошо, глаза пока не подводили), а чаще набрасывала халат и подолгу стояла у окна. Спали соседние дома, редко где горел свет, спали машины, заполнившие двор. Утром одна за другой умчатся по неотложным делам, а пока на приколе. В марте то и дело шёл обильный снег, небеса торопились наверстать упущенное за бесснежную зиму. Машины под белым пухом теряли стильные очертания, превращались в причудливые сугробы.

Однажды Ангел, услышав о том, как тяжело и плохо живут люди, решил поработать на их благо и дать шанс на спасение.Он превратился в бомжа и вышел с протянутой рукой на одну из станций города.
Бомж есть бомж и вид у него должен быть соответствующий: плохо и грязно одетый, неприятно пахнущий и замурзанный.В руках бумажный стаканчик из под кофе, а на губах робкая улыбка.
Он видел людей насквозь и понимал к кому надо бежать, к кому подойти неспешно, а к кому подходить вредно и даже опасно для самого человека так, как тот не только не поможет, а ещё больше нагрешит обругав или ударив.
Первый прохожий.Бомж робко протянул стаканчик.

Матерился я, что ни в какие ворота. Стоило попасть в мужскую компанию – через два слова на третье. Особенно после армии распустил язык. И раньше, конечно, не из наивных. Смешно сказать, первое собственноручно написанное слово к печати не годилось. Тогда, во всяком случае, подобные в книгах, газетах не проскальзывали. До школы ещё обогатил словарный запас. Ни одной буквы не знал, старшие ребята сразу трём научили и слову из них. Берёзовая палка вместо ручки, взамен тетрадки поле снега за огородами. Полуметровыми буквами вывел, нисколько ни смутившись.

Дальше – больше. В армии, что солдаты, что офицеры без матерных слов, как без штанов. У старшего прапорщика Антонюка вообще процентов на девяносто непечатная речь, что-то для связки добавлял и всё.

Лет двадцать не знал я, что такое митинги и демонстрации. В советское время в последний раз отправился на первомайскую демонстрацию ради сыновей, им было тогда лет по восемь-десять: «Папа, давай сходим!». В квази демократические времена, в конце девяностых, доводилось участвовать в массовых шествиях протеста. Сейчас не верится, что такое было возможно – со всех оборонных (и не только) предприятий стекались колонны к центру города. Госзаказов не было, зарплату не платили по полгода, а то и году, заводы, брошенные на произвол судьбы, выживали, как могли. Трудовой народ ещё надеялся, государство в один прекрасный момент одумается, как это жить без своих авиационных двигателей, не выпускать самолёты, ракеты, спутники, стиральные машины, холодильники, трактора и комбайны.