Вы здесь

В песочнице

«Молодец! Молодец! Молодец!» - хлопала в ладоши молодая женщина в мягких шерстяных брюках и таком же мягком приталенном  пиджаке. Её платиновые волосы рассыпались по плечам и казались листьями, позолотевшими в октябре. Легкой рукой женщина смахивала разлетевшиеся листья с плеч и заводила за уши. Нет, не кудрявая береза – плакучая ива.

"А она, красивая, эта женщина – думала сидящая на краю песочницы баба Вера. – Красивая. Статная. Породистая. Только вот, лицо у неё странное немного. Вроде радостное, а вроде и нет".

Бабе Вере хотелось посмотреть, есть ли на руке у женщины кольцо, но, та, кончив хлопать, уже бегала за своим трехлетним сыном, видно играя с ним в догонялки. Во время бега женщина сжимала руки в кулачки и прикусывала немного нижнюю губу, и оттого казалась забавной, хотя по-прежнему красивой.

Кольцо не просматривалось.

Внучка Нюрочка, разложив свои ведерки и лопатки подле себя, сосредоточенно строила башенки. Самостоятельная девочка. Баба Вера поправила Нюре шапочку и снова отыскала глазами бегущую женщину.

Баба Вера любила смотреть на людей. Когда она еще работала в своем инженерном отделе, она ездила на метро каждый день. В одну сторону – сорок семь минут. В в другую – сорок шесть. В её дермантиновой сумке с широкими ручками всегда лежал томик русской прозы. Но его она открывала обычно на обратном пути, вечером, а по утрам – она любила разглядывать людей. Ученых барышень в строгих беретах, усталых мужчин с крупными ладонями, задумчивых старух в сером драпе. Все они казались необыкновенными,  потому что у каждого была какая-то своя жизнь, о которой баба Вера, тогда еще Вера Тимофеевна, ничего точно не знала, только могла слегка догадываться по легким румянцам на щеках или по синим теням под глазами. Чужая неведомая жизнь казалась загадочной и прекрасной.

Но в последние годы в метро стало слишком людно. Так людно, что и лиц не разглядишь. Одно мельтешение. И от поездок в метро у бабы Веры теперь болела голова. Благо, что ездила она теперь не часто, по выходе на пенсию поселившись в старом сельском домике покойной матери в Тульской области, и в город наведывалась только изредка – подлечиться, пока еще медицина была для неё бесплатной.

Вспомнив о метро, баба Вера нахмурилась и снова поправила шапку на Нюрочке.

Когда они ехали сегодня утром в храм, народу было в вагоне немного.  Прямо напротив них около дверей НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ встали трое – мужчина, женщина и мальчик лет восьми. Сначала баба Вера подумала, что они – семья, но, когда поезд тронулся, поняла, что нет. Женщина смотрела на мужчину, не как смотрят на своего мужа, а как-то иначе, а мужчина все водил по её спине свои руки, неприятно грязно водил, так по своей жене руки не водят,  а мальчонка всё кричал: «Мама, мама, дай тебе расскажу что-то!» и пытался подлезть между матерью и теми чужими руками. «Отстань – не отводя невидящего взора, отмахивалась мать. – ешь свое мороженное!» «Мама, мама! – отчаянно кричал парень и уже прыгал возле них.  И баба Вера прикусила губу. Ей хотелось встать  и убрать эти мерзкие руки и повернуть женщину к себе и потрясти ее за окатые плечи сказать внятно : Дура. Что ты творишь. Что тебе этот мужик? Этот чужой смердящий мужик? Ты ему зачем? А мальчонку – ты мать. Мать! Мать твою кошке под хвост. Он же всю жизнь будет помнить… Помнить и мстить.

Но баба Вера кусала губу и не смела подойти, боясь что перепугается, заплачет её Нюрочка. Да и тот, дрянной, был высокий, сильный…

Тьфу-ты – пыталась оторвать свой взгляд баба Веа и не могла.

Вдруг мужчина взревел: «Дрянь!» И оторвался от своей добычи, нагибаясь куда-то вниз, к своему башмаку, на черной змеиной поверхности которого некрасиво бело растекалось и таяло мягкое мороженное.

Пунцовая женщина с осоловевшими глазами стала искать по всем карманам носовой платок и не находить его. А мальчишка бубнил: «Упало… само…» и улыбался широко и почти счастливо.

«Нам выходить» - потянула за рукав баба Вера маленькую Нюрочку.

 

Огромное пространство храма сразу их поглотило. Они опоздали к началу, и все скамьи, стоящие вдоль стен оказались заняты. Старухи, старики, беременные женщины… Баба Вера не вглядывалась в лица, она просто искала место, чтобы усадить свою Нюру, и не находила, и с досадой думала, еще не понимая, где она находится: «Зачем эти люди здесь… зачем? Зачем столько народа…»

Наконец, они нашли какой-то уголок возле мраморной лестницы, и баба Вера усадила Нюру на холодную ступеньку, вытащив внучке из своей сумки куколку. Нюра послушно села, и не обращая внимания на куклу, задрала вверх голову, ясно открыв голубые глазенки.

Баба Вера же всё думала о мальчишке из метро. И всё он ей казался похож на ее сынка, маленького Васю. Вася уж в школу ходил, во второй класс, наверное, как пришел к ним в дом электрик тот, с её работы, как звать-то его, не вспомнить уже. Дюжий мужик, деловитый. И всё как-то серьезно у них вроде складывалось, словно даже намерения были… «Да вот, что-то телевизор показывать стал не так… посмотришь?» - пригласила она его впервые в дом.

Он смотрел телевизор, а Вася вертелся рядом, осторожно глядя на незнакомого дядю, потом переводя взор на нарядную мать, притихшую в углу комнаты. Дядя возился с аппаратурой по-свойски, нащупывая организм своими чуткими пальцами. А Васе хотелось поглядеть ближе. На дядю, на внутренности телевизора, на чужие пальцы.  Но электрик одернул: «Эй, мать, постреленка убери. Отсюда. Вон!» И голос его прозвучал так холодно и зло, что лопнула пружина где-то под его пальцами. И тогда еще молодая баба Вера стерла с лица улыбку и поняла, чужой этот мужик, электрик, не их с Васенькой, и после починки, полезла за кошельком, прохладно осведомившись о стоимости услуги.

Всё это вспоминала стареющая баба Вера, стоя в большом городском храме, а уже пели Херувимы. Надо бы одернуть себя, перед Лицом-то Божиим. Отложить всё попечение, что это она, голова-то садовая. Но мысли все уводили её из храма, мелкие досадные мысли. Теперь она уже блуждала по лицам прихожан и снова удивлялась, зачем же они в храме? Суетливые или скучающие? Ждущие чего-то? Не знающие друг друга, друг с другом не знакомые?

Под этими высокими сводами, в этих необъятных просторах,  среди новописанных ликов и лиц, она не могла сосредоточиться на службе и затосковала по своему сельскому приходу, где все было такое родное и понятное. Понятное, своё. Родное. Горшки с цветами на широких подоконниках, возле поблеклых картонных икон, кружевные салфетки. Карамель лимонная в кульке на столике. Беззубая матушка Варвара за свечным ящиком, в тяжелой шали и летом и зимой. Пальцы у матушки скрюченные ревматизмом разглаживают свечи, она смотрит ровным долгим взглядом на своего батюшку Владимира, у престола возводящего руки горе. Фелонь его немного съехала в правую сторону, и матушке хочется поправить, и она смотрит на священного супруга долго и внимательно, жалеючи. А пальцы её разглаживают мягкий воск.

Баба Вера хочет обратно, в свое село. Быстрее бы. Одичала она, видать. Тяжело ей в городе. Слишком здесь все стало большое, необъятное. Нельзя все это вместить в сердце, иначе разорвется оно. А не вмещать баба Вера не умеет, глупая. Вот и изживать ей свой век в глуши. В своей глуши.

 «Мама, мама – кричит сынишка матери в шерстяных брюках, стоя не деревянном столбике на детской площадке возле храма. – я сейчас отсюда спрыгну, а ты хлопай и кричи: «Молодец! Молодец» Он спрыгивает. И женщина, откинув рассыпающиеся волосы, хлопает, послушно радостно: «Молодец» Молодец. Молодец!». А глаза у неё большие и грустные.

Баба Вера вздрагивает и оглядывается на Нюрочку. И тут видит, что в внучка забилась в уголок, а в середине песочницы сидит незнакомый мальчик и Нюрочкиной лопаткой бьет, разбивает внучкины башенки, сравнивает песок, тихо, по-детски сосредоточенно, беспощадно.

Баба Вера вскакивает, вытаскивает из песочницы Нюру, целует её в лоб, быстрой ладонью очищая юбочку от песка. «Нюра, Нюрочка – причитает. – пойдём, хорошая. Нам домой надо».

« А это наше! - вытаскивает она из рук мальчика Нюрочкину лопатку и строго добавляет. – Наше».

Мальчик морщится и громко начинает реветь, к нему тут же подбегает мамаша, молодая, модная, холодно окинув глазами бабу Веру, отнявшему что-то у её сына.

Но баба Вера не замечает её холодных глаз.

«Пойдем, внучка, шепчет она, пойдем. Нельзя чужое брать, нельзя. А своё беречь надо. А то всё ведь смешалось в мире, своё, чужое. Ох, грех-то какой. А надо беречь своё-то… А чужое не трогать… Пойдем, дочка.

Пойдем».

«Молодец! Молодец! – снова хлопала в ладоши женщина-ива.

Комментарии

Вот он, ад большого города. С взаимной ненавистью, с людьми, которые, может, Богу и молятся, а служат... Бедная эта старуха, которая собственным детям нужна лишь как нянька их чадушкам! Но какая в ней духовная сила!

Я не любительница деревни, скорее, любительница провинции, где рождаются Ломоносовы, Шубины, Абрамовы и прочие люди, ставшие славой России. В мегаполисах могут рождаться только двуногие звери.

Инна Сапега

Интересно Вы пишите про провинцию... Я ТАК её не видела. 

Сама же я мечусь между городом, в котром живу осенью и зимой, и деревней, где мы весной и летом... Нет, в городах есть замечательные люди. Есть же у нас праздник всех Московских святых - и много их, много. Но в городе мне лично жить все сложнее. Не знаю отчего. хотя город вроде хорошеет, развивается... все удобнее становится.

Мне ближе неистовый Мицкевич с его пассажами про окаянный Питер...но в том-то и проблема, что сам он там жил себе, и жил неплохо. Вот сейчас завела я себе очередных цветных мышек-шишек, и им радуюсь. Одна даже урчит...впервые в жизни вижу говорящих мышей. Одна - черная. Черный мышонок... Есть такая народная присказка: "не хватило ума родить ребенка, так заведем себе серого котенка, авось, на старости лет поймает нам черного мышонка".

А у меня он уже есть! Слава Богу!

Ох, хороши Ваши рассказы!rainbow