2 ЧАСТЬ. СУДЬБЫ
16 глава. Столичная
Декабрь 1942 года. Москва
И я, родившись, начал дышать общим воздухом и ниспал на ту же землю, первый голос обнаружил плачем одинаково со всеми. «Премудрости Соломона»
- Тужься! Давай, последний раз. Еще немножко!
Воздух всколыхнулся и его плотную завесу разорвал пронзительный крик ребенка. Красный как помидор младенец, выдал порцию разгневанных эмоций в адрес тех, кто его вполне доброжелательно встретил, и притих, крепко спеленутый по рукам и ногам.
Молодая мать его отдыхала. Грудь ее распирало от молозива, а губы улыбались в предвкушении одного из самых значительных моментов в жизни женщины, первом кормлении своего младенца. Через полчаса, после того, как вышел послед, ребенка приложили к груди матери, и он беспомощно тыкался губами в мягкую теплую грудь, пока она не вложила ему в жадно открытый ротик свой потемневший и разбухший сосок.
Отец ребенка злой как волк ходил за дверями родового отделения взад и вперед. Вид у него был сердитый. Он чувствовал себя больше военным, чем отцом. Рождение сына вызывало у него смятение и растерянность. Колючим взглядом Михаил Ерохин смотрел на медицинский персонал и нервно потирал руки. Ему было не по себе. Он чувствовал, что не готов быть отцом, а ребенок уже родился. К тому же война. Мальчик может в любой момент остаться без родителей.
-Что же вы не расписались, товарищи, - стал выговаривать Михаилу военный врач с накинутым поверх формы белом халате. Но Михаил в ответ только огрызнулся:
- А где в лесу можно расписаться?
- Так вы из леса?
- Так точно. Партизанская бригада майора Григория Ершова, Себежское формирование.
- А как вы сюда, в Москву, в госпиталь попали?
На самолете трофейном прилетели. Нам удалось захватить секретный фашистский аэродром в Прибалтике и отбить два новеньких двухмоторных бомбандировщика ХЕ - 111.
- Так вы герой, лейтенант Ерохин!
- А что было делать, когда жена на девятом месяце, не в сугробе и не в лесу же ей рожать! Сердито ответил Михаил и едва заметно двинул плечом. Усталость и постоянный недосып давали о себе знать. Да к тому же он целую неделю ходил по всем инстанциям и оправдывался как Ванька - дурачок. Вначале ему пригрозили трибуналом, но потом, разобравшись, все улыбались, но Михаила очень раздражали эти постоянные ехидные улыбочки военных чиновников - тыловиков.
- Как вас наши - то не подбили?
- А мы звездочки на крыльях нарисовали, - ухмыльнулся Михаил, но с тошнотой вспоминал, как в мороз они «рисовали звездочки», когда он себе чуть не отморозил пальцы и с каким риском они были вынуждены на двух бомбовозах переправить четырнадцать человек: женщин и тяжелораненых за линию фронта из фашистского тыла.
И все равно по самолетам и по нарисованным сверху крестов звездочкам, стреляли наши неутомимые зенитки, и первый летчик вынужден был посадить самолет на брюхо прямо в сугроб, так как его подбили наши доблестные советские войска. Михаил же аккуратно приземлился следом на заснеженную дорогу в поле. Ладно, хоть у подбежавших к ним солдат хватило ума не стрелять в раненых и грязных, заросших партизанскими бородами летчиков.
Как все остались живы в такой передряге, и как он сам остался без единой царапинки, Михаил так и не понял, но подробностями не с кем делиться не хотел. Ему достаточно было того, что Ольга пережила сильный стресс и у нее начались предвестники родов.
Когда разобрались в чем дело, то майора Григория Ершова, лейтенанта Михаила Ерохина, лейтенанта Егора Семенова и всех партизан – участников операции, решили представить к государственным наградам. Но поскольку они все, кроме Ерохина и Ершова (тот остался с бригадой партизан) оказались в госпитале с незначительными ранениями или обморожениями, то ходить и отдуваться за всех пришлось Ерохину. Да еще хлопотать о месте, куда необходимо было определить Ольгу с родившимся сыном, поскольку в военной части, куда прикрепился Михаил, условий никаких не было. В мужском общежитии – казарме для летчиков, где жил наш герой, не только кроватку для малыша не поставишь, но и женщину не поселишь, пусть даже она и твоя жена.
Михаила так и не пустили к Ольге, сказали, что через несколько дней он сможет забрать свою семью. Вечером, переделав все дела, он снова забежал к жене, и она ему показала в окно завернутый в одеяло сверток. Сквозь метель и замороженное стекло второго этажа его семью с трудом было видно, но у лейтенанта Ерохина впервые дрогнуло сердце, когда он увидел своего ребенка.
- Вот этот кусочек человеческого теста – мой сын. У него мои брови, мои глаза, мои уши, мое сердце. Как же вырастить, вылепить из этого кусочка хорошего человека, настоящего мужика, когда вокруг гремит война, и многие женщины, у кого мужья и сыновья на фронте, получают похоронки? И самое главное теперь для нас – выжить. Я должен выжить ради него, а он – ради меня и Ольги, его матери. А если у нее на нервной почве пропадет молоко, и она не сможет кормить ребенка?
Кровь прихлынула к голове, и Михаил даже вспотел от такой мысли, но бесшабашно решил: - Не пропадет! Во время беременности обнаружилось, что она девушка крепкая, ядреная, наливная, как яблоко. Значит, молока у нее много будет, хоть стакан подставляй.
Михаил шел по заметенной снегом столице и любовался светло-платиновыми деревьями с отяжелевшими от снега ветками, московскими улицами, домами и площадями. Кремль казался сказочным и покорял своей необычной строгостью и красотой. Над Москвой – рекой стоял смутный вечерний туман, и в этой дымке для лейтенанта Ерохина вырисовывались черты какого-то далекого хорошего будущего.
В своих мыслях он рисовал, что кончилась война, он с Олей и сыном гуляют на берегу моря. Гудит прибой. Плывут белые корабли. Они похожи на чаек. Сын машет рукой, и корабли гудят, приветствуют его. Оказывается, это родной брат Михаила, Николай, капитан черноморского флота, дал приказ всем черноморским морякам поздравить семью Ерохиных с рождением мальчика. Михаил очнулся от грез, обычно для него нехарактерных и оглянулся по сторонам. Все встало на свои места: метель, война, Москва. Но радость не убывала.
- Надо обязательно написать письмо матери, - решил он, - она может переживать за него, куда он потерялся. Ей, наверное, будет очень приятно, когда она узнает, что у нее родился внук.
Волна стыда окатила его лицо, - Как он мог забыть про мать! Понятно, что в лесу, среди партизан было не до писем, но ведь сейчас, он уже целую неделю - в Москве.
Изредка машины буксовали в снегу, и люди также с трудом преодолевали снежные заносы, но у Михаила на душе была весна, и ему хотелось петь и танцевать. Он направлялся в госпиталь к своим товарищам, чтобы отметить день рождения своего первенца. Ему удалось достать хороший армянский коньяк и закуску, и в госпитале его с нетерпением ждали боевые друзья. Конечно, Михаилу в тот вечер было не до писем. Рождение сына было отмечено бурно и весело. А на следующий день отца только что родившегося ребенка вызвали в НКВД.
17 глава. Приказ
Раны моих отцов ношу на себе,
раны, которые и сам предуготовлял.
Святитель Николай Сербский «Моления на озере»
Декабрь 1942 года
- Лейтенант Ерохин!
- Так точно, товарищ полковник!
Пока полковник перелистывал и внимательно рассматривал личное дело Михаила Ерохина, присматриваясь к его фотографии, тот стоял в кабинете, стараясь как можно незаметней изучить обстановку. Обстановка в кабинете была очень скромная. На серой стене портреты великих вождей. На черном глянцевом столе письменный прибор – чернильница с пером, ближе к краю - пепельница, настольная лампа. Видно полковник часто засиживался допоздна. Михаил быстро взглянул на его руки.
- Так и есть. Пухлые, мягкие. Не привыкли к физическому труду. Михаил мгновенно бросил взгляд в окно. Черные скелеты деревьев на белом снегу, распятые на них вороньи гнезда. Пахнет смертью. Этот запах крови и смерти Михаил ощутил наиболее остро в этом кабинете. На какую-то долю секунды ему показалось, что на него наведен прицел снайперской винтовки. Он подавил в себе желание найти то место, откуда она на него смотрит.
- Определенно, в затылок. Я чувствую, что в затылок. Кожа у него окаменела, и по спине пробежал холодок. Он постарался преодолеть страх.
- Вы родились 25 июля 1921 года в деревне Полевая. В 1941 году окончили Оренбургское военное авиационное училище летчиков им. К. Е. Ворошилова. Голос полковника шелестел и раскатывался как морские волны, и попадал в раковину ушей Михаила, словно преодолевая плотно сжатый воздух.
- Так точно, товарищ полковник! Голос Михаила был твердым и бодрым. В экстремальной ситуации этот человек умел скрывать, что у него на душе.
- Вас направляют в штрафной батальон, а вернее в группу летчиков - штрафников под командованием Ивана Федорова. Кстати, не вы один должны искупить воинский долг перед Родиной, но и все ваши товарищи по несчастью, вернее сказать, по полетам. Они уже выздоровели?
- Да почти, - сухо ответил Михаил.
- О наградах, к сожалению, временно придется пока забыть, благодарите Бога, что я вас отстоял и не разрешил поставить к стенке, - тихо добавил полковник в форме НКВД. В его глазах промелькнули грусть и сожаление.
Михаил ничуть не удивился. Пока он тут стоял, то осознал, что должен быть готовым ко всему.
- А жена? - с беспокойством спросил он. Вот за нее он переживал больше всего. За нее и за сына. Это непреходящее волнение за семью высветилось в глазах Михаила. Голос полковника стал мягче.
- Жена ваша в безопасности. Ребенок тоже. Не переживайте, дорогой товарищ, все будет хорошо. Мы все понимаем, что вы герой, но это еще надо доказать, отработать в настоящем бою.
- Я не хочу ничего никому доказывать. Я просто хочу летать. Считаю это выполнением своего воинского долга. Летчик совершенно искренне открыл полковнику свою душу. Он знал, что тот оценит его честность.
- Вы получите все, что хотите в полной мере. Одна просьба: не рассказывайте, пожалуйста, никому о Ваших подвигах. Если все это вскроется – Вас расстреляют.
-И всех Ваших товарищей тоже, - помедлив, добавил полковник НКВД. Он сильно захотел курить и больше не хотел ничего объяснять этому зеленому юнцу, новоиспеченному отцу, который просто обезоруживал своей открытостью и искренностью.
Открыв дорогой портсигар, полковник обнаружил, что сигарет у него не осталось. Он нервно захлопнул крышку портсигара и потер руки. Михаил догадался, что полковнику очень хотелось курить. Лейтенант покопался в кармане шинели, достал и предложил полковнику дешевую папиросу. Такие папиросы продавались только в Москве. Весь остальной народ курил махорку. Полковник не отказался, но когда чиркнул металлической зажигалкой и закурил, то стал настолько брезгливо вытряхивать пепел в пепельницу, что Михаил почувствовал себя лишним. Он, спросив разрешения, стал выходить и попытался закрыть за собой тяжелые опасные двери.
- Стойте! Резко бросил ему вслед полковник. Михаил замер и медленно повернулся.
- Вы подождите, товарищ лейтенант, в коридоре, я на вас бумаги заполню, - сиплым голосом попросил полковник. Ему тоже было несладко, и на душе кошки скребли, но приказ есть приказ, а он обязан донести решение командования, независимо от того, симпатичен ему подчиненный или нет.
Михаил ходил по коридору. Душа его разрывалась на части. Да, он мечтал о полетах. Мечтал, когда продирался сквозь белорусские леса и болота, мечтал у костра партизанской стоянки. Мечтал, охраняя лагерь и находясь в недельной разведке. Мечтал в брошенной деревенской избе, в холодной землянке и в продырявленном шалаше. Мечтал в суровой постели, застеленной хвойным лапником, обнимая любимую женщину. Всегда он мечтал только об одном. Сесть за штурвал своего самолета. Подняться в воздух и лететь вперед над огромной планетой, освещенной солнцем. Разве есть еще на земле какое-то счастье, сопоставимое с тем, что испытывает летчик?
Но все его мечты натыкались на угрызения совести. Ольга. Как она будет одна воспитывать сына Костика, если его, Михаила, убьют в штрафбате? Да он становился смертником. Так судьба благоволила ему, исполняя его самое заветное желание. Смерти он не боялся. Но, и, одновременно, в нем проснулось острое желание жить. Поднять своего подросшего мальчика на руки, подбросить его в небо, ходить с ним на рыбалку, учить его рисовать самолеты и поезда, покупать ему игрушки… после войны. Михаил усмехнулся:
- Живы будем, не помрем, - сказал он себе, и, бодро насвистывая, пошел к полковнику за бумагами. Свистеть он перестал за два метра до его кабинета.
- Да, пожалуйста, все готово, забирайте, товарищ лейтенант, - холодно сказал полковник и посмотрел на вошедшего Михаила мутным тяжелым взглядом, в котором как в болоте качалась неприкрытая немыслимая тоска, отчего у лейтенанта по коже побежали мурашки.
- Где же он мог видеть такой взгляд? У Михаила было такое чувство, что полковник был его каким-то давним знакомым, просто он внешне совершенно изменился. Так изменился, что и не узнаешь, кем же он был раньше. Но как мучительно думать и вспоминать эти холодные стеклянные глаза с рыбьими зрачками, этого вершителя судеб человеческих, этого писаря, который знал всего два основных ответа на все вопросы жизни: казнить или помиловать. На этот раз Михаилу повезло. Его помиловали, и дали шанс совершить подвиг. Стать настоящим героем. Скорее всего, посмертно. А он про себя никогда и не думал, что ему захочется быть героем. С тех пор, как у него родился сын, Михаил на многие вещи стал смотреть трезвым взглядом человека, который просто хочет жить ради своих близких. Михаил был готов умереть за них, и теперь ему предоставила такую возможность советская страна, в которой он родился, жил и трудился. Она определила его в штрафбат. Он любил ее всем сердцем. Он был плоть и кровь этой страны. Он был одновременно ее изгоем, ее пасынком.
