Она была восхитительна! Заходящее солнце золотило ее соломенного цвета волосы, стянутые на затылке в тугой узел, а родимое пятно на подбородке, как и пятнадцать лет назад, придавало ее лицу неизъяснимую прелесть.
─ Лора?..
─ И-илья!
Чуткий румянец вспыхнул на ее щеках и, словно розовые чернила на белой промокательной бумаге, расплылся по всему лицу. Грудь ее высоко вздымалась ─ то ли от волнения, то ли от быстрой ходьбы. На виске беспомощно-радостно билась синяя жилка. Эта милая синяя жилка!
─ Надо же, встретились, ─ тихо произнесла она, и ее печальные голубые глаза оживились и заискрились волнительным звездопадом того далекого выпускного школьного вечера.
Обручального кольца у нее не было, зато был ребенок ─ светленький мальчик лет десяти. Она хотела поставить на асфальт перрона тяжелый чемодан; уже столпились в ее голове многие невысказанные слова, готовые сорваться с губ, но мальчик нетерпеливо потянул мать за руку:
─ Мама, мы опоздаем. Уже минутка осталась!
─ Ой, Илья, ─ спохватилась она, ─ поезд вот-вот тронется. Как жаль!.. А березка возле нашего озера такая взрослая стала!..
Вы здесь
Евгений Боровой. Миниатюры
Страшная сказка
Розоватые облака-вещуны, быстро проплывая по низкому небосводу, то разбегаются, то догоняют одно другое, принимая устрашающе-причудливые формы. Наконец, соединившись, они образовали лиловую тучу и пролились… красным тяжёлым дождём.
Похоже, это Спаситель разрыдался кровавыми слезами, век за веком зря на содомо-гоморрскую нашу жизнь…
Всё чаще и чаще по земле растекаются тревожными реками цветные дожди. А мы будем и впредь беспечно ожидать, что произойдёт вслед за последним из них?..
Сегодня за окном дождик обычный летний ─ иссеребрённый, спокойный, не зловещий. Обложной. До-о-олго можно размышлять о пока не сбывшейся страшной сказке…
Выглянет ли солнце?..
Экзамен
В университете шёл вступительный экзамен по истории страны, которой уже, увы, нет. В соседнем ряду сидела полнокровная девица, вошедшая передо мной, и торопливо водила ручкой по бумаге, заметно волнуясь. Меня нервы пока не тревожили, ибо билет достался терпимый, однако над вторым вопросом о восстании Степана Разина мне надлежало хорошенько поразмышлять.
Сижу, размышляю, искоса поглядываю на профиль чернобровой соседки слева. «Наверно, такую же «персиянку» Стенька умыкнул во время своего похода на Персию», ─ предположил я. Девица перестала писать, метнула взгляд в экзаменатора и вдруг, решительно вздёрнув широкую юбку, стала внимательно исследовать свои бёдра. Такая изобретательность меня восхитила ─ на открывшихся моему взору телесах была представлена в цифрах и фактах вся история великой страны! Это грандиозное зрелище своей масштабностью и эмоциональностью словно предопределило завершение истории СССР и сделало событие разинского бунта столь незначительным, что я… разволновался и начал путать крестьянскую войну Степана Разина с восстанием Ивана Болотникова…
Мама
За окном сыро, холодно и уныло. Пасмурно и в комнате. Папа сидит за столом — строгий, насупившийся — и с недовольным видом изучает газету. На экране телевизора Винни-Пух с Пятачком покидают братца Кролика, съев у него всё, что можно было съесть, поэтому Винни-Пух никак не может выбраться из норы. Старший брат Даши Гена сидит у телевизора; ему забавно это видеть, и он прыскает со смеху в кулак, опасливо оглянувшись на папу, — не рассердился ли? Отец укоризненно поглядел на сына, но ничего не сказал — придраться почти не к чему: даже звук телевизора убран полностью.
Даша ведёт себя не по годам чинно, серьёзно и не смотрит на экран. Во-первых, этот мультик она видела много раз, а во-вторых, занята важным делом — укладывает куклу спать.
Чёрный пудель Милорд забился под кресло, положил свою грустную мордочку на передние лапы и, тоскливо оглядывая молчаливое семейство, тяжело вздыхает.
Самые громкие звуки в комнате — тиканье будильника, шелест газеты и папино сопение. Кажется, пролети муха — будет слышно. Но не летают мухи, боятся...
Непесни непесней
1
Когда ты была маленькой, добрый Боженька великодушно обсыпал твое белое лицо мелкими-мелкими золотыми монетками.
Ты выросла, а золотинки остались прежними…
И вот наступила твоя весна. Однажды взошло твое солнце, и на лице твоем засияли веселые звездочки, и глаза твои заискрились радостью, и смешинки в них стали резвиться…
И сладостно сердце замерло, и душа зашелестела надеждами, надеждами, надеждами…
Надежды иногда наивны, но всегда светлы, если у Бога вымолены, ─ как вода родниковая. Иногда они не сбываются, но ведь и родниковая вода, случается, мутнеет. Проходит время, муть оседает ─ и вновь вода чиста и первозданна…
А в молельне твое лицо грустно белеет ─ словно печальная одинокая луна…
Лучница
Под сенью причудливо изогнутых деревьев причудливо извивается гулливая Птичь.
И отношения наши причудливые: изогнуты, как лук, натянуты, как тетива. А стрелы – взоры твои.
Солнце сияет. Ты достаешь из колчана стрелу и натягиваешь тетиву. Лук изгибается все больше, но конца стрелы не видно – твой взгляд бесконечен, он ни во что не упирается. В твоих глазах умопомрачительная бездна. Тетива звенит от напряжения. Вот сейчас ты отпустишь руку – и вспоет стрела!
Но… ты закрываешь глаза: исчезает умопомрачительная бездна, только солнце сияет да причудливо извивается гулливая Птичь.
У реки застенчивая ива
Суженого трепетно ждала:
Не красна, не броска, не игрива,
А робка, печальна и... мила.
Шустрый клён со взором ястребиным
Багровел от страсти, но... не к ней,
А к соседке — пламенной рябине,
С кем фривольней, проще, веселей.
Ты, родная, — ива, не рябина,
Но, поверь, любима ты, любима!
Дым исчезающий
…Минское море подмыло берег, и случившийся в начале лета ураган вывернул с корнем вековую сосну, которая совсем недавно горделиво созерцала с прибрежного пригорка коварную водную гладь. Теперь она униженно лежала на берегу, прикрыв своей душистой кроной стихийную свалку пластиковых бутылок. Нещадная жара, не свойственная этим местам, всё лето опаляла плоть поверженного исполина, потерявшего связь с землёй, и ещё не заматеревшая жёлто-розовая кора сосны возле кроны будто превращалась в бронзовеющую патину.
Минула неделя Успенского поста. Как давно не был я на этой поляне, вдруг посветлевшей, но опечаленной! Ели и сосны, окружавшие поляну, тоже издавали траурные шумы. Я присел на ствол почившей сосны. Он даже не шелохнулся, словно умер раньше, чем его высокая крона укрыла позорные следы людской нелюбви к природе, созданной Богом для нашей же благости.
Несказка
Бабье лето золочёным течением неспешно вплывало в благочестивую великодушную осень, утончённо мелируя ещё пышные причёски холодеющих деревьев. Только верхушка клёна перед моим окном заметно поредела, образуя похожую на подкову залысину. Поистине, клёны и мужчины лысеют с макушки. Лишь на самой высокой вертикальной ветке дивным Промыслом Божьим цепко держался уже яростно-жёлтый, сморщенный, видимо, самый молодой член семьи начинающегося листопада. Он был похож на столпника, хилого телом, но сильного духом, стойко противостоящего ветру на своём аскетическом ристалище; и получившего царскую награду ─ на него незримо, как роса, пала звонкая паутина темпераментного сентября.
«И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так».
Ветер всё упорствовал, раздавалось еле слышное потрескивание, и на землю опадал очередной лист, золотя ещё зелёную траву. Тридцать пятый листопад в жизни клёна набирал силу. Только «столпник» подрагивал от порывов ветра, морщился от холода и пытался продлить свою земную жизнь.
