7 глава. Рождение и смерть
Пророки и мудрецы кричат то, что Ангелы шепчут: кто прикоснется к жизни, будет жить; кто прикоснется к греху, умрет.
Святитель Николай Сербский «Моления на озере»
Июль 1921 года, деревня Полевая
В июле Мария должна была родить, но перехаживала, и все опытные повитухи ей говорили о многоводии. Она, как и все остальные бабы, поначалу пыталась работать в поле, но часто уставала, уходила домой и ложилась отдыхать, слушая толчки крови в висках, и ощущая в себе энергичные движения малыша. За две недели до родов живот у нее опустился, и она занималась только хозяйственными делами по дому.
Жара стояла нестерпимая. Знойное марево колыхалось над деревней, над засыхающей рекой, над выжженными прямоугольными складками полей, над побелевшими морщинами проселочных дорог. Солнце в небе обжигало все живое на земле. Оно было похоже на потертую медную монету, брошенную на переплавку в небесную печь, выкрашенную голубой известкой.
Мария сидела под молодым, но уже развесистым дубом, на скамейке, сделанной Дмитрием. Она только что собрала с веревки высушенное белье и присела передохнуть, когда к ней с перепуганными лицами прибежали ребята из соседнего села. Сказали разом, как вздохнули: - Дмитрий! Она сразу догадалась, что случилось что-то страшное. Но не успела осознать это, так как потеряла сознание. То, что ее муж погиб, она узнала позже всех.
Роды Марии прошли с очень сильным кровотечением, и она чудом осталась жива. Ее младший сын, Михаил, появился на свет без отца, как и первый, Николай. Горячее участие в его судьбе приняла все та же старица Матрона Ивановна. Это был второй сын Марии, принятый ее руками.
Надо заметить, что Матрона была одной из опытных повитух в деревне. Ее звали к себе многие, она умела принимать младенца из того мира в мир настоящий. Знала, какие молитвы читать, как сберечь детеныша от сглаза и порчи, что нужно делать, когда наступают роды или смерть. Она могла одним взглядом посмотреть на ребенка и сказать:
- Не жилец, срочно надо крестить. Могла, в крайнем случае, и сама его окрестить, если не успевали вызвать священника.
Она знала, что новорожденного, который очень слаб, и может не дождаться приезда батюшки, может погрузить в воду православный человек, тот, кто не совершал смертных грехов, кто постоянно ходит в церковь, живет по заповедям, соблюдает все посты, молится и исповедуется. Поэтому, когда ситуация не терпела отлагательств, она сама трижды погружала больного или умирающего некрещеного младенца в деревянное или железное корыто с теплой водой со словами во "Имя Отца и Сына и Святаго Духа". Горе родителей о погибшем младенце было безмерным, но то, что новорожденного успели окрестить и дать ему имя, при котором душа его наследовала рай, было для них хоть каким-то слабым утешением.
Матрона так же помнила, что, если, в таких случаях, случается чудо, и умирающий слабый ребенок выздоравливает, то нужно добраться до ближайшей церкви, подойти к батюшке и попросить завершить таинство через миропомазание. Но кто мог знать, что церкви будут закрывать, а священников – убивать?
Как правило, баню, в которой проходили роды, Матрона окропляла святой водой и окуривала ладаном, она читала молитвы, обращенные к Богу и святым угодникам: «Распростай, Господи, одну душу грешную, а другую безгрешную. Отпусти, Господи, душу на покаяние, а младенца на крест». Когда был жив священник Александр, он читал специальную молитву «Во внегда родити жене отроча» в том помещении, где женщина рожала, или в церкви, по просьбе ее семьи. С тех пор как на священников начались гонения, и вызвать батюшку было очень трудно, а затем, после убиения многих священников, невозможно, Матрона, принимая роды, сама стала читать обрядовые молитвы и крестить младенцев, со смирением она просила у Господа прощения за свое недостоинство.
Матрона была уверена, как и все остальные повитухи, в том, что у постели роженицы стоит сама Божья Матерь, помогая в родах, и поэтому просила у Нее помощи в родовспоможении: - «Пресвятая Мати Богородица, сойди с престола Господня, и бери свои золотые ключи, и отпирай у рабы Божьей мясные ворота, и выпущай младеня на свет и Божью волю».
Часто при трудных родах, Матрона обращалась за помощью к св. Соломонии, которая, по апокрифическому преданию, принимала роды у самой Богородицы.
Итак, в деревне появился еще один мальчишка. Вторые роды Марии Ерохиной были намного тяжелей, чем первые. Матрона долго молилась, прежде чем Мария разрешилась от бремени. Глянув на ребенка, когда принимала его у роженицы, Матрона суеверно прошептала: - Ох, красношей какой, за грехи наши тяжкие! Перевязала ему пуповину волосом Марии, обрезав ее на топоре, взяла кричащего мальчика на руки, и он успокоился на ее руках, притих.
- Крещается раб Божий, Михаил, - протяжным тоном с церковнославянским медовым оттенком произнесла Матрона, и трижды окунула голенького красного человечка в корыто с теплой водой со словами «Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа».
Затем она положила его на нижний полок, распрямила ручки и ножки, поправила продолговатую головку. Она ласково повернула младенчика, погладила животик, и положила спинкой на подстилку в деревянное корыто, предварительно туго спеленав прокипяченными и прокаленными пеленками. Он дышал тяжело, сопел небольшим носиком, морщился, но не плакал.
- По грехам нашим тяжким, не наказывай невинную душу. Благослови его, Господи, архангелом Михаилом, дай ему в жизнь хорошего проводника, - попросила Матрона. – Не карай его огненным своим мечом за грехи его рода, - И поклонилась в пояс иконе Спаса Нерукотворного, мерцавшей железным окладом в углу бани.
На похоронах мужа, Дмитрия Ерохина, Мария не была, так как лежала в послеродовой горячке. Все это время, ходила за ней все та же бабка Матрона, без конца повторяя Иисусову молитву. Младенца, окрещенного под именем Михаил, пока он не окреп, несколько дней держали в бане, где после родов лежала Мария. За старшим сыном, Колей, доглядывала мать Марии, Нина Егоровна.
О подробностях смерти своего мужа, Дмитрия Ерохина, Мария узнала на третий день после родов, сразу же, как пришла в себя. Ей рассказали, что Дмитрий, перед тем как навестить семью, заехал в соседнее село Андроновка, где стояла старинная церковь. Там он напился самогона со своими комсомольцами, и они решили скинуть с куполов кресты. Набросили на них веревки, и раскачивали кресты в разные стороны, а затем, погнув их, разломали закрытые на амбарный замок двери в церковь, чтобы подняться на колокольню и довершить уничтожение крестов.
Ворвавшись в пустой храм, поднявшись на солею и в алтарь, расстреляв иконы, они не успокоились, а прошли по высоким скрипучим ступеням в звонницу, и оттуда, пьяные, наполненные грубой первобытной радостью, стали стрелять в кресты из винтовок, до смерти напугав местных ворон. У Дмитрия закончились патроны, и он попытался дотянуться штыком до ближайшего купола, но потерял равновесие и свалился через окно колокольни вниз. Упал он прямо на позвоночник. Горячая земля после падения стала липкая от крови и напоминала кипящую смолу. Последнее, что увидел Дмитрий, как вороны взлетели вверх и превратились в больших огненных птиц с угольно - черными крыльями и мощными клювами. Изо рта у них капала кровавая пена. Глаза Дмитрия закатились от ужаса и боли. Умирал он около часа, в жестоких мучениях. Ему казалось, что его живьем расклевывают на куски мяса эти огромные черные птицы. Головы птиц превращались в извивающихся смердящих червяков, что опутывали его по рукам и ногам. Они пахли смертью и трупным ядом. В глазах у них мерцал фосфор. Сначала они выпили белки и зрачки из его глазных впадин, затем ослепший, умирающий Дмитрий задыхался от ужасного запаха их гниющей кожи и смертельного излучения, которое исходило из этих опасных нечеловеческих глаз. Когда к нему на какое-то мгновение вернулось затухающее сознание, он произнес слабым голосом:
- Ничего не поделаешь. Они съедят меня.
– Хребет переломал, бедняга, - так сокрушенно говорили его сотоварищи, которые находились подле умирающего, но ничем не могли облегчить его страданий. Они все быстро протрезвели, и смотрели на порушенные кресты, на раскуроченные двери храма, на умирающего Дмитрия, на то, что они сотворили. Жуткий панический страх обуял их, но убежать от этого смертоносного страха было невозможно. Казалось, он пронзал их до костей и остался внутри, как копоть, навсегда.
Родственникам даже не удалось похоронить Дмитрия по-человечески. Его хоронили боевые коллеги. Они и не пытались выйти из запоя. По дороге на кладбище, когда повозка с телом остановилась на краю леса, красноармейцы чуть было не уронили гроб, обитый кумачом. На могиле они устроили очередную стрельбу из винтовок и произносили спутанные речи, рождающиеся от очередной порции самогона. Основной призыв этих речей звучал как «отомстим за друга нашего, чекиста Дмитрия, всем врагам Советской власти». Матери Дмитрия на его похоронах стало плохо. И ее увели соседки в дом, положили на кровать, обложив ее лоб свежими капустными листьями.
Об отпевании и панихиде не могло быть и речи. Вряд ли кто-то из священников согласился бы его отпевать, разве что отец Александр, который знал Дмитрия с малолетства. Но отец Александр был жестоко замучен несколько месяцев назад той же пьяной компанией красногвардейцев. А других священников в округе не было.
Мария спокойно и мужественно восприняла известие о смерти мужа.
- Значит, судьба моя – быть вдовой. Разве с Богом поспоришь, - решила она. Больше всего ее угнетало то, что Дмитрий умер такой нелепой смертью, что он не оправдал своего предназначения на земле и не стал достойным примером сыну.
Мать Марии, Нина Егоровна и свекровь, Тамара Прокофьевна, пытались оправдать Дмитрия перед ней, но она понимала, что человеку, оскверняющему храм – нет оправдания. Она смотрела на сына и обливалась слезами, что он может вырасти таким же, как и его отец.
Михаил, родился мелкий и щуплый, и когда Мария кормила его грудью, то чувствовала некую степень отвращения к тому, что она делает. Она испытывала противоречивые чувства к ребенку, но материнский инстинкт и любовь к живому беззащитному существу побеждали самые тяжелые мысли.
Она видела в младшем сыне черты своего мужа, и холодела от ужаса от того, что ничего не может изменить. Михаил вгрызался ей в грудь с несвойственной для младенцев жестокостью и требовательно кричал, когда она к нему не подходила. Зато Мишку очень полюбила свекровь, которая с трудом пережила смерть любимого сына. Она не отходила от младенца не на шаг, порою раздражая Марию своей постоянной опекой.
8 глава. Письмо из Франции
Господь есть часть наследия моего и чаши моей. Ты держишь жребий мой.
Псалтирь 15. 5
Октябрь 1925 год
Снег сыпал с неба из туч крупными, словно овсяными хлопьями, но тут же таял и растворялся в коричневых лужах. Зима наступала, но осень не готова была пустить ее на порог. Размокшее кашицей небо роняло светлые капли на замерзающие леса и поля вокруг деревни. Кое-где на ветках держались листочки, которые никак не хотели оторваться от своей матери, березы или осины.
В деревне Полевой топили печи и готовили сани к зиме, натирали полозья, чистили от ржавчины и смазывали детали. Почти у всех сельчан были кони, поскольку тем, кто работал в колхозе, разрешили держать хоть какую худую лошадку в целях экономии. Все лошади были приписаны к колхозу, но чтобы они не умерли от голода, их распределили по семьям колхозников. Хорошие, породистые кони были увезены в неизвестном направлении. Коров в деревне почти не осталось. Молоко было дефицитом. Но почти в каждом дворе варили свиную тушенку на зиму. Когда уполномоченные пришли в конце месяца конфисковать свиней, то их уже просто не было. Сельчане, кем-то заблаговременно предупрежденные, предусмотрительно избавились от животных и наварили свиной тушенки, наготовили сала, и спрятали все продукты по тайникам и погребам. Местные ребятишки до первых заморозков бродили по лесам, собирали грибы, шиповник, калину, боярышник, бруснику и клюкву. Их матери запасали всего как можно больше впрок, так как все очень опасались голода и неприятных для сельских жителей новшеств.
На Покров совершенно неожиданно приехали из города тетя Таня и дядя Саша Ильины. За чаем они рассказывали, как добирались из города сначала на пассажирском поезде, а затем на подводе. Круглолицая пышнотелая тетя Таня охала и перебивала своего мужа, похожего на высокую скрипящую жердь, громкими возгласами. Они привезли мальчикам, детям Марии Ерохиной гостинцы, среди которых было и несколько мятных пряничков, и пара красных петушков - леденцов на палочке, и собранная по знакомым подходящая одежка. И самое главное, тетя Таня тайно доставила важную новость для Марии – письмо от Тимофея.
Пока мальчишки, шестилетний Коля и четырехлетний Миша, разворачивали подарки и разглядывали их, надевали на себя обновки, Мария сидела со своими родственниками в горнице за большим дубовым столом и помогала матери, Нине Егоровне наливать чай из вместительного медного самовара. Такие посиделки с родными выпадали все реже и реже. Мария навещала родителей не очень часто.
После смерти Дмитрия Мария отказалась вернуться в родительский дом, да, ее не особенно там и ждали. Она жила с сыновьями на территории родственников погибшего мужа. У нее был свой дом, свой кусочек земли, и младшего Мишку, можно было всегда оставить на попечение бабушки Тамары Прокофьевны, матери Дмитрия. Та после смерти сына осунулась, сгорбилась, потемнела лицом и побелела волосами.
Из жалости к свекрови Маша старалась как можно больше ей помогать. Снова ее пригласили работать в библиотеку, только уже не в городскую, а в сельскую, открывшуюся при деревенской школе. После двух лет хорошей работы Марию Андреевну Ерохину отправили на курсы, а затем назначили заведующей этой библиотекой, где она в небольшом читальном зале стала вести еще и агрономический кружок.
Татьяна Ильина, вдоволь наговорившись с сестрой Ниной, наблюдала со стороны ее дочь, свою племянницу. Мария казалась грустной и уставшей. Круглое лицо с прямым носом и высоким лбом выглядело похудевшим и осунувшимся, голубые глаза цвета блеклых лепестков василька, смотрели на мир настороженно и критически. Губы ее были плотно сжаты. Темное классическое платье с глубоким вырезом очень шло к округлой женской фигуре. Одевалась Мария Андреевна не так как одеваются в деревне, и это сразу привлекало к ней внимание.
- Какая же она стала взрослая, - удивилась Татьяна Егоровна, - а ведь я запомнила ее совсем юной девочкой.
Она вспомнила высокого стройного мальчика в студенческой тужурке, того самого учителя Тимофея, с которым Маша уехала в город, и поняла, что только город и влияние Тимофея могли Машу сделать такой, какая она стала. Светские манеры, умение держать паузу в разговоре, тщательный подбор слов, мягкий тембр ее голоса удивляли всех родственников, - не зря девочку взяли работать в библиотеку и назначили там заведующей. Она отличалась своим поведением и нравом от обычных деревенских женщин, да и документ, наверняка, у нее какой-нибудь был, свидетельствующий о том, что она работала в городской библиотеке. Ведь не просто так житья Марии не давали жены Нининых сыновей. Зависть их душила. Татьяна знала, что Нина все видела, все разглядела. Она осознавала преимущество своей дочери по сравнению с деревенскими малограмотными девчонками, но никогда не вмешивалась, пусть сами разбираются, кто есть кто. Она не могла позволить себе опекать свою дочь, ей важно было, чтобы хорошо было всем ее трем детям. Сыновья были счастливы со своими женами. Ну, пусть у них не ума палата, но кормили, обслуживали и обстирывали ее детей они хорошо. А что еще мужчинам нужно? То, что детей Бог не дал, плохо, конечно же, но времена-то какие стояли тяжелые, оно может и к лучшему, что детей у них не было. На кого бы груз этот свалился? На Нину, конечно, а зачем ей это надо. Вот Маша родила внуков и того хватало. С другой стороны, самолюбие Нины тешила мысль, что дочка ее, Мария была не такая, как все. Книжки читала умные, чем очень раздражала своих родственников. Не зря Нина пыталась отдать дочь замуж, думала, так спокойнее будет, и лучше для всех. Кто же знал, что брак Марии будет иметь столь трагический конец.
Обо всем этом думала сестра Нины, Татьяна, одновременно разговаривая с родственниками и кокетничая со своим мужем. Она всегда была ему интересна, и он совершенно отказывался смотреть на других женщин.
- Не пора ли, открыть девочке секрет. Ответить на вопрос, который ее так терзал несколько лет, - горестно решилась Татьяна и постаралась, как можно веселей подмигнуть Марии. Та удивленно посмотрела на тетю.
Улыбаясь с видом заговорщика, разомлевшая после горячего чая, Татьяна незаметно для других, одним движением бровей, вызвала Марию за перегородку на кухню:
- Ты смотри. Чтобы батька с мамой твои ничего не узнали, а то они мне этого не простят. Нина, как - никак, сестра моя, и расстроится, если узнает, что я тебе расскажу, но Тимка парень хороший был, и я тебя понимаю.
Мария улыбнулась сквозь слезы, которые внезапно показались у нее на глазах. Они, независимо от ее воли, покатились по бледному лицу теплыми животворящими каплями. А тетя Таня, стала вытирать племяннице влажные щеки грубыми корявыми руками и говорить громким шепотом, - Я ведь, моя девочка, несколько раз в библиотеку заходила, где ты работала. Мне сказали, что очень жаль, что ты в деревню уехала, и адреса не оставила. А затем уже, чуть позже, приходил друг Тимофея, тот самый, в чьей квартире вы жили, и рассказывал, как во время боя ранил Тимофея твой покойный муж, Дмитрий (Ты прости меня, что я все эти годы таила и письмо, и этот рассказ). Дмитрий всем говорил, что долго на Тиму охотился и убил его. А Тимофей не погиб. Он за границей. Друзья его выходили, от ран вылечили и помогли уйти за границу, сначала Тимофей жил в Харбине, а сейчас в Париже. Он ведь языки знает. Мне это все друг его рассказал, мне два года назад в той библиотеке встречу с ним устроили. Он - то письмецо мне и передал.
Она достала из-за пазухи потертый конверт и отдала его Маше. Дрожащими руками Мария развернула тонкий невесомый листок бумаги. Строчки заплясали у нее перед глазами.
- Здравствуй, любимая! Мои друзья сделают все, чтобы ты прочитала это письмо. Я был потрясен, когда узнал, что у меня родился сын. Все в жизни у нас сложилось бы иначе, если бы я узнал это сразу. Ты должна была поехать со мной, но я не знал, где ты. Когда я почти выздоровел от ран, мне сказали, что ты уехала в неизвестном направлении. Я не знал, что ты вернешься к отцу.
Я был ранен, и лежал в горячке, но это ничего по сравнению с тем, как я ранен сейчас мыслями о том расстоянии, которое пролегло между нами. Даже если нам предстоит разлука на этой земле, знай, что я безгранично люблю тебя и нашего сына. Здесь, во Франции, в Париже, есть русская церковь. Я всегда вас в ней поминаю.
С молитвами о вас, Тимофей Смирнов. Февраль 1922 года
