Звонче жаворонка пенье,
Ярче вешние цветы,
Сердце полно вдохновенья,
Небо полно красоты...
А. Толстой
да полно плакать! в мире — полнота:
цветов и света целая палитра!
у птицы — ни рояля, ни пюпитра, —
а всё поет... и что ей суета?!
душа её наполнена: весь мир
(не «золотые» ветхие страницы) —
как будто полотно, — под ней струится,
она же — и паломница, и клир,
и хор Его — венеция и ницца...
живые и мертвые встанут в единую цепь...
сомкнутся ряды... не останется места для страха.
не важно, где родина тела — пустыня ли... степь...
своя ли... чужая... — история или рубаха.
дойти бы, без фальши, до линии света — конца
тоннеля земного, — бесследно грехи отмывая...
и внутренним солнцем подсветится кожа лица,
и золотом сердца зальется межа огневая.
Антихрист репетирует в нашем дворе,
Такой приветливый, судя по снимку...
(прот. Андрей Логвинов)
Отмечаем... то девять, то сорок...
Всё зарубки — на древе живом.
Что уж нам «приручённый» лисенок —
Без уборки планеты живем.
Что нам классика? Классики что нам?
Головами ребячьими в гольф
Страх играет, — толпой вдохновленный,
«Репетирует» новый адольф...
По дворам, по излучинам бродит,
То жуком, то шмелем «жужжанет»:
Что вам, милые, новых мелодий,
Или старая ложь подойдет!?
Уже сегодня тебе скажут: «Так надо!»
«Они враги, их не исправить никак...»
А после будут — дефиле... канонада...
И репетиция 3D пикника.
Здесь демократии, дружок, диктатура:
Всё можно взвесить и расправить плечо.
Ты будешь счастлив, не проснешься, покуда
Им будет холодно, тебе — горячо.
А песни дикие заменят на рэгги,
Героев славных до небес вознесут,
И вместо бледного вам будет конь пегий,
И вместо Страшного — игрушечный суд.
На «до» и «после» душу не разделишь
Но в памяти есть резкая черта:
Вот здесь еще ты ждешь, горишь и веришь,
А тут — стоп-кадры: сердце-сирота
Об эти «стопы» бьется и томится
Необъяснимой мукой и (в тоске
По целости) готово в прах разбиться,
Забыв о ветви пальмовой в руке.
Бескомпромисны поиски свободы —
И тонешь временами в пене дней,
И гасит смысла свечку ветер моды,
И кажется что в темноте видней...
Это век волну колышет
Человеческой тоской
О. Мандельштам, «Век»
А дни все грозней и суровей,
Любовью не тронуть сердец
Борис Пастернак, «Дурные дни»
всё рушится, и все кричат «ату!»
в любовь рядятся... и клянут безбожно,
готовы уничтожить красоту
и жизнь сложить за идол правды ложной.
мы видели позы и розы и слезы
нас было легко приручить
мы были уверенны были серьезны
мир начал мельчать и горчить
был скучен и мрачен лачуги мрачнее
наш вид и наш взгляд и наш вкус
из зеркала правда глядел боттичелли
меж строк улыбался нам пруст
и жизнь простиралась — от тины до славы
беспечна но внешне мудра
всё было известно во всём были правы
плоски будто черный квадрат...
Здесь нет проблем, всё и для всех не ново,
на крыльях и под крыльями — пары
сырого воздуха, случайного, немого.
Застывшая картинка... До поры
не сыплется из рукава земного.
Здесь вечность проступает как пирог
слоеный — сквозь воздушную подушку,
ломая схемы улиц и дорог
и заглушая страхов погремушки,
смывает напрочь макияж тревог.
Убийцы длятся прорезями глаз...
Утрачено отечество: земного
Они не понимали отродясь,
В небесное заказана дорога,
Пока еще не слышен Отчий глас.
Они еще предательство себя
Не чувствуют как личную провину
И о своей утрате не скорбят.
И только груз косого взгляда в спину
Их заставляет горбиться и взгляд
Угрюмо отводить, чтоб пуповину
Другого мира навсегда отсечь
И сгинуть для него необратимо.
Слепцы поводыри слепцов...
Не ново, только вот:
Здесь зрячему плюют в лицо
За то, что он не врет.
И ходят с ленточкой что мол
Свободу слова — нам!
А ты молчи, смотри как вол,
Паши как вол. Стара
Вся эта песенка, как мир,
Как войны, как строка:
Как много позванных на пир,
Но избранных... (пока?)
