Вы здесь

Александр Салангин. Поэзия

— — U — — — U — U —

Из огромной вертикальной тучи
соль вернётся в тело дождевое,
прежде чем великий и могучий
телефонную страницу смоет.

Я звоню тебе сказать об этом,
пусть гудки становятся длиннее:
избежать опасного ответа
— — U — я всегда успею.

К нам плывут сторожевые башни
поддержать короткий и счастливый
разговор, которому не страшно
потеряться в облачном разрыве.

О православии с любовью

Женя Тарибо сказал:
«Пчела проживает месяц
и за эту недолгую жизнь
собирает ложечку мёда,
такую вот ложку мёда».

Он на неё показал –
ложка лежала в мёде
или у края блюдца,
мы собрались и вышли
в утреннюю Москву.

Я помолчал и сказал:
«Женя, займи мне денег,
дай мне шестьсот рублей,
выключился мобильный,
через неделю отдам».

Счастливо наползал
автомобиль на утро,
Женя полез в карман
и, доставая деньги,
думал о летних пчёлах.

Чуть ли не наверняка.

Сочиняю ночной ручеёк...

Сочиняю ночной ручеёк,
ручеёк бесполезный
и мечтаю услышать гудок
с магистрали железной.

Человек прикоснулся к мечте
без обычной опаски.
Тепловозный гудок в темноте,
нечто вроде подсказки:

в светлом будущем так загудят
колокольные горла.
Не услышат тогда поезда
тепловозного горна –

и разъедутся по темноте,
распадутся составы,
и навек потеряются те,
кто не тронул направо.

Сочиняю ночной ручеёк
для застрявших промежду.
Вот опять тепловозный гудок.
Что-то вроде надежды.

Рим, 6, 11-14

Солнце, небо и скатерти пёстрые.
Свет лежит на расправленном воздухе,
обнимая фруктовую груду.

Теснота измеряется вёрстами.
Мы теперь не плодами, а гроздьями.
И поэтому нас не забудут.

В пуповине – шаги кровеносные.
Километры рассыпаны по столу.
Всё искрится любовью без правил.

«Грех не должен над нами господствовать»,
золотыми словами апостола
говорит обратившийся Павел.

Календарный, густой елей

Календарный, густой елей
ноябрей, недоступных глазу,
отворяет душе моей
все осенние окна сразу.

Попадая в горячий клюв,
снег шипит, как афонский ладан.
Жизнь, которую я люблю,
не спешит оказаться рядом.

Календарным, уютным сном
сквозь серебряную бумагу
проступает душистый дом,
полный хлеба и зимних ягод,

сквозь метель мельтешат крыла;
птица точно, легко и тихо,
словно в масло, в окно вошла
и уверенно ищет выход —

птица, спетая на лету
замерзающим стеклодувом,
тень, набравшая высоту,
пишет песню афонским клювом.

В главной комнате зимовья
хлеб накрошен, цветут ранетки,
но любимая жизнь моя
не задержится в теплой клетке.

Вор не должен сидеть в письме.
В доме — осень, елей, пустоты.
Ты жива вопреки зиме.
Будь верна своему полету.

На прижизненном полотне
осень дальняя мне готова:
я исчезну в одном окне —
жизнь появится из другого.

Days.ru

Едва сидим на зыбком стуле,
а мимо мчатся именины
двунадесятого июля;

календари и мандарины,
карандаши и телефоны
легко становятся причиной

того, что в сердце развлеченном
чем дальше годы, тем все тише
морзянка праздничного звона.

Едва читаем то, что пишем,
стучим по косточкам холодным,
великих праздников не слыша

за перестуком прошлогодним.
Мы помним, что великий праздник
у двух апостолов сегодня,

и это вынет нас из разных
углов огромного сиденья —
ведь жизнь не хочет быть бессвязной

гурьбой фруктовых сочинений
про рисовальные наборы,
календари и дни рожденья,

про уходящий в вечность ворох
заздравных звуков колокольных
и телефонных разговоров.

Акустика любви

Добравшись до Оптиной днем в понедельник,
мы встали в кирпичной часовне,
в багровой, пасхальной, яичной молельне
фигурой простой и безмолвной.

Я чувствовал, как выжигаются струпы
посредством молитвы горячей,
но мне не хотелось уродовать купол
своим туристическим плачем.

На клиросах было так много Псалтири,
что храм раздавался до рощи.
Мне было уютно, как в старой квартире,
где плачет Псалтирью жилплощадь.

Мы пробыли в Оптиной очень недолго,
и полный оставшийся вечер
живые жуки без числа и без толку
неслись, расшибаясь, навстречу.

Простые слова закипали по краю
узором попутным и встречным.
Фигурой молчания память летает
над этим бурлением млечным.

Ночная Калуга похожа на небо
в колючих, как терние, звездах.
От неба дороги поехали влево
тревогой, чернилом венозным,

но после недолгого спуска-подъема
по левой руке Подмосковья
багровые капли прихлынули к дому
и лопнули в сердце любовью.

Страницы