Татьяна Тимошевская. Произведения

Рвусь в Небеса, но, по сути, птенец:
коротки крылья, и выбор непрост.
Хлебом насущным, Боже, Отец,
душу вскорми,
                 чтобы крыльями — в рост.

Рвусь в Небеса, только падаю вновь:
тянут к земле, как магнитом, долги.
Отче, как Ты поступаешь, любовь
вместо обид проявить, помоги!

Рвусь в Небеса! Крылья коротки, рвусь,
а в поднебесье кружит вороньё.
Боже, пусть душу минует искус,
Светом очистится сердце моё.

Если образ мой, — не важно,
в памяти или во сне —
искрой промелькнёт однажды,
помолитесь обо мне.

Если вдруг беда какая
в дом ворвётся на коне,
крикну вам, её впуская:
— Помолитесь обо мне!

Иль удача синей птицей
сядет на моём окне,
чтобы мне не возгордиться,
помолитесь обо мне!

Осень, осень, ты — баба пёстрая,
Баба крепкая во плоти.
Спелым яблокам — матерь крёстная,
А земелюшке — палантин.

Баба пёстрая да капризная:
То костры на древах зажжёшь,
То подуешь, да с укоризною,
То рассеешься в мелкий дождь.

Баба-осень — судьба печальная,
Предвечерняя ты заря,
И иссохшая, повивальною
Станешь бабкою декабря.

О, как страдало сердце музыканта!
И Presto* пульса разрывало грудь,
Но растворилось в музыке Andante*,
Боль расставанья превращая в грусть.

Затронул поэтические струны
Бетховенский  душевный монолог:
Да, только ночь
               и бледный профиль лунный
Поэт в творении увидеть смог.

Божественное музыки искусство!
Нам не постичь порой его вершин,
И невместимое, сродни Прокрусту,
Вместить хотим в мирок своей души.

Сегодня на пруду у сада
Открытие спартакиады!
Зовёт по лугу жук-глашатай
Членистоногих и крылатых:
Прекрасных бабочек, жуков,
Клопов, цикад и пауков,
Пчёл, муравьёв, стрекоз,
Мух, комаров и ос,
Чтоб попытали счастье
И приняли участье.

Вот соревнуются пловцы —
Жуки с названьем «плавунцы»,
Им в этой схватке на воде
В округе равных нет нигде.

За ними в стройном  танце,
В костюмах чёрных, с глянцем,
Жуки — «вертячки» дружно
На водной глади кружат.

У древа, средь парка Варшавы,
сидит он, задумчив и строг;
играя листочками, шалый,
в металле застыл ветерок.

И трепетны лик и одежды,
и очи, любовью полны
к родимой столице, но прежде
горел он в горниле войны.

Да… Были несносны для «наци»,
взращённых в арийской муштре,
Мазóвии  жаркие  танцы,
синкопы в скрипичной игре;

                «Господи, Иисусе Христе,
                 помилуй мя!»

Из бездны памяти, почти забытый,
приходит грех, как недобитый зверь,
и скалится…
                 — Постой, мы были квиты
давно, в той битве; что же ты теперь
в меня, другую, норовишь вцепиться,
напоминаньем причиняя боль?! —
Той жизни перевёрнуты страницы…
И зуммер сердца выдаёт пароль.
Как SOS, как шанс единственный на выход,
«морзянкой» вновь и вновь летят из уст:
три слова — вдох, и два скупых — на выдох
с надеждою на милость и «отпýст».