Все. Произведения

Мышка маленькая, да, поди, поймай ее.
(преподобный Амвросий Оптинский)

Пасмурным летним днем по центральной улице города Михайловска, прозывавшейся Троицким проспектом, не спеша шли скромно одетый мужчина лет пятидесяти и маленькая девочка. Со стороны казалось, что это дедушка-пенсионер гуляет вместе со своей внучкой. Однако пожилой человек был вовсе не пенсионером. И не дедушкой. А был он заведующим кафедрой физиологии Михайловского мединститута профессором Булыгиным, которого коллеги и студенты почтительно величали Владимиром Петровичем. Что до девочки, которая шла рядом с почтенным ученым, крепко держа его за руку и радостно щебеча ему что-то свое, детское, то она была его дочерью Наденькой. И хотя среди коллег и студентов профессор Булыгин слыл замкнутым человеком, целиком погруженным в свою науку, вдобавок, как утверждали злые языки, на старости лет ставшим набожным, для Наденьки он был самым заботливым, самым ласковым, самым умным, самым лучшим папой на свете.

Укрыла бережная ночь 
Природы царственные залы.
Желая сумрак превозмочь,
Луна морскую гладь ласкала.

И я, живой восторг храня,
В пейзажи всматривался оком –
Страны, отныне для меня
Не столь чужой, не столь далёкой.

Страны, где воздух чист и свеж,
Где помнят, временем хранимы,
И стать владык, и стыд невежд 
Чертоги царственного Рима.

Вне власти громких перемен
Удел, где ныне без пристрастья
От ватиканских веет стен
Давно утраченным всевластьем.

Веками ратует принять 
Суда держав больших и малых
Как будто выцветшая гладь
Венецианского канала.

В мечтах несбыточных кочуя,
Я износился, как пальто.
Не ведал сам, чего хочу я.
А то, что сделал — всё не то.
И прав племянник: «Поздно, дядя,
Ты начал Библию читать».
…Пусть на моё паденье глядя,
Хоть он научится летать.

1986

Папа

Посвящается моему папе
Виктору Александровичу Конопле,
умершему 6 ноября 2023 г.,
светлая ему память и Царствие Небесное

Слезами меряю печаль,
Но та печаль неизмерима.
О, где тебя мне повстречать,
Тебя, родного пилигрима?

Коснусь рукой щеки из сна,
Щеки небритой и холодной, -
Ведь не приходит в морг весна
Своей щебечущей походкой.

Тебя не стало - умер я,
Простился с теми кто любимы,
И каждый миг, как будто яд,
Пронзал меня неотвратимо.

Ты протяни свою ладонь,
Они с моей – от сердца к сердцу,
Застыл под смертью быстрый конь,
Жуя траву из затхлой серы.

I
Лестничный пролёт в здании семинарии северного города N озарился фейерверком горящей бумаги, которую, как перекати-поле, стало разносить сквозняком по второму этажу. Возле одного из тлеющих листов остановился шедший к библиотеке семинарский инспектор иеромонах Василий (Орликов) – преподаватель, надзирающий за поведением учащихся и следящий за ходом учебного процесса. «Какие-то газеты, – подумал священник, – очередная выходка старшеклассников». Он хотел позвать дежурного и распорядиться, чтобы тот навёл порядок, но тут ему удалось разобрать на обгоревшем куске название издания. Это были «Почаевские известия». Не более чем неделю назад ректор настоятельно требовал от всех семинаристов строго, под роспись, ознакомиться с этим изданием.

Вой сирены достав из ушей,

Жду, что скажет отравленный Гитлер.

Он ведь помнит убитых детей,

Помнит крики всех тех, кто погибли.

Как-то странно прозрачна стена

Между жизнью упрямой и смертью.

В сорок первом такая ж луна

Над земною плыла круговертью.

В сорок первом я так же любил,

Ну и что, что родился я позже!

Точно так же в меня враг вонзил

Свой — войною отравленный — ножик.

Пахнет кровью людскою закат,

А рассвета не видно в помине,

И с козлиною мордою гад,

Улыбаясь, сидит на поминках.

Ты сыграй мне, Вивальди, весну,

Ведь до лета ещё так далече.

Обещаю, что тихо усну,

Распрямляя уставшие плечи.

И во сне я услышу слова: