Около десяти лет спустя после смерти Иннокентия Федоровича Анненского (1855–1909) хорошо знавший покойного в последний год его жизни С. К. Маковский — поэт, художественный критик и редактор журнала «Аполлон» — писал в мемуарном очерке о нем: «Известно, что мы, русские, плохо ценим наших больших людей. Как часто приходят они и уходят незаметно. И только потом, когда их нет, спохватившись, мы сплетаем венки на траурных годовщинах <…> Эти люди, канувшие в вечность и увенчанные смертью, сделали бы гораздо больше, если бы при жизни были согреты вниманием любви. Общее русское горе — это легкомысленное пренебрежение к живым. Мы сами себя обкрадываем, не воздавая должного им, избранникам, не лелея их, светочей духа, одержимых самоотверженной страстью творчества».
Вы здесь
Иннокентий Анненский
Портреты современников. Иннокентий Анненский (С. К. Маковский)
Известно, что мы плохо ценим и бережем наших «больших людей», — как часто уходят они почти незаметно и только позже, когда их нет уже, спохватившись, мы сплетаем венки на траурных годовщинах...
Одним из таких неузнанных при жизни был Иннокентий Федорович Анненский. В области литературной он работал, можно сказать, в безвестности и лишь перед самой смертью обратил на себя внимание, примкнув к кружку молодых поэтов, зачинателей журнала, обязанного главным образом ему, Анненскому, первыми своими удачами...
Зато и не пощадила его литературная чернь... Не одна чернь! Перед кем-кем, а перед Анненским повинно всё русское общество, — ведь современники, за исключением немногих друзей, мало что не оценили его, не увлеклись им в эти дни его позднего, так много сулившего творческого подъема, но, обидев грубым непониманием, подтолкнули в могилу.
Иннокентий Анненский. «Среди людей, которые не слышат...» (А. Кушнер)
Потому что все они были маги и жрецы, андрогины и мистагоги, демоны, рыцари и паладины, и лишь он один оставался человеком.
Потому что читать стихи из жизни всех этих экзотических существ примерно то же самое, что читать лирическую исповедь орла или крокодила.
Потому что, будучи человеком, страдая от одиночества, он замечал людей, живущих рядом, в том числе самых заброшенных, последних, никому не нужных, вроде деревенского дурачка, бредущего ночью по зимней дороге босиком: «Была не одинока / Теперь моя душа...»