Считаете ли вы, что проза авторов-священнослужителей чем-то выделяется на общем литературном фоне?

Егор Агафонов,
старший редактор издательства ПСТГУ:

«Сделай паузу...»?

В последние годы в русской литературе появился новый жанр — проза, написанная священниками, «проза отцов», так сказать. Чаще всего это не чистый fiction, а беллетризация реальных жизненных историй, притча или эссе. Родоначальником жанра следует признать отца Михаила Ардова, чьи «Мелочи архи-, прото- и просто иерейской жизни» задали формат его будущим последователям. Затем появились книги о. Ярослава Шипова — профессионального писателя, который, став священником, не бросил писать. А потом появились и другие — отец Николай Агафонов, отец Александр Авдюгин, отец Михаил Шполянский…

Читать эти книги почти всегда интересно: нередко в этих историях узнаешь себя, почерпнешь какой-то полезный совет, чему-то искренне умилишься, а на что-то искренне вознегодуешь. Однако похоже, что открывая очередные «Случаи из приходской жизни», читатели ждут прежде всего милого и забавного — и в то же время «благочестивого» — отдохновения. Тут нельзя не вспомнить известную историю о преподобном Антонии, который сравнил излишне напряженную духовную жизнь с натянутой сверх меры тетивой лука — может и порваться. Подобная литература — как приспущенная тетива, она дает возможность сделать паузу, передохнуть. И подчас это необходимо.

Но для серьезного литературного творчества — и для взыскательного чтения — такой мотивации явно недостаточно. Настоящая подлинность (что в художестве, что в духовной жизни) требует как раз максимального натяжения тетивы. Поэтому, на мой взгляд, такая «иерейская проза» — с незамысловатыми пересказами приходских случаев и церковных судеб — всегда будет лишена, с одной стороны, настоящей, подлинной художественной яркости и драматизма, рождающихся в бесстрашных вопросах писателя к Богу, к себе и к миру, а с другой стороны — того глубокого откровения о жизни в Боге, которое мы находим в настоящей духовной литературе.

Георгий Гупало,
главный редактор интернет-портала «Православная книга России»

С батюшки особый спрос 

Да, я выделяю прозу писателей-священнослужителей, так как к этим книгам особый спрос — очень велика степень ответственности пастыря перед читателем.

Но если рассматривать исключительно качество литературного произведения, то нет никакой разницы, кто по профессии или образованию ее автор. Чехов был врачом, Достоевский — инженером, Грибоедов, Тютчев — дипломатами, но все они стали великими русскими писателями. Никто не оценивает их творчество с точки зрения профессии или их диплома об образовании. Поэтому нужно судить о качестве литературного произведения, а не о профессии его автора.

Меня пугают словосочетания «православный врач», «православный учитель». Я сразу начинаю думать, что это плохие врачи и учителя, раз они решили приклеить к своей профессии высокий авторитет Церкви и упомянуть о своем православном вероисповедании. Если бы Пушкина или Грибоедова спросили: считают ли они себя православными писателями, то уверен, что они не поняли бы, чем вызван вопрос. Их творчество целиком и полностью православно, так как базируется на твердом христианском фундаменте их веры и воспитания.

Поэтому для меня есть литература и искусство вообще, но нет православной литературы, православной живописи, православной музыки. Когда мы употребляем такой термин, то понимаем под ним нечто другое — что в данном произведении затрагивают тему веры или некие церковные вопросы.

Пока, увы, в России нет великих писателей, творчество которых будоражит умы многих, заставляет задуматься о смысле жизни, о желании исправить, изменить свою жизнь. Отдельные произведения некоторых современных писателей, конечно, влияют на сознание малого количества людей, но это исключение из правила. В целом — серая масса, на фоне которой имена писателей-священнослужителей не видны. Новых Достоевских пока нет.

Ольга Голосова,
главный редактор издательства «Лепта» 

Вне статусов и вне профессий

В последнее десятилетие среди литературы, посвященной Православию и созданной православными христианами, довольно видную роль играют произведения, написанные авторами-священнослужителями. Надо сказать, что до революции авторы, целенаправленно освещавшие вопросы Православия, практически на девяносто процентов принадлежали к духовному сословию. Но и тогда никому не приходило в голову классифицировать их произведения не по родам, жанрам и видам литературы, к коим они принадлежали, а по профессиональной принадлежности ее авторов. Если мы пойдем по этому пути, то нам придется создавать прозу врачей (Чехов, Булгаков, Вересаев), прозу учителей (Корчак, Макаренко, Сухомлинский) и тому подобное, что, в принципе, довольно абсурдно. Во всем мире принята классификация литературы, связанная с ее формой и содержанием, а отнюдь не с родом деятельности ее создателей.

Конечно, в произведениях священнослужителей есть много общего. Это и приверженность к определенным жанрам — проповеди, мемуарам, эссе, рассказам, что вызвано спецификой их пастырского служения; это и отношение к миру и обществу, что определяется их принадлежностью к Православной Церкви; это и некая неуловимая общность стиля и проблематики их произведений, что опять же понятно, исходя из вышесказанного. Но при всем при этом каждый из писателей, будь он мирянин или священник, — глубоко индивидуален и неповторим, ведь талант — это уникальный Божий дар, не поддающийся классификации по социальным признакам.

Павел Крючков,
редактор, критик, сотрудник журнала «Новый мир»

Проза без облачения

Не считаю. Широкий читатель прозу священников почти не знает (она обычно публикуется не светскими издательствами), а нынешние более или менее известные художественные сочинения, наполненные реалиями церковной жизни и религиозными темами, пишутся, как правило, воцерковленными или, так сказать, «приближенными» мирянами.

Однако дело в другом. Я скажу за себя: мне не хотелось бы, читая роман или повесть, знать, что автор произведения — священнослужитель. Меня это и смутит, и отвлечет от вживания в мир созданных его воображением и жизненным опытом героев (сказанное относится прежде всего к большой и средней художественной форме, но ни в коем случае не к публицистике).

Кроме того, я плохо представляю, какую внутреннюю крепость надо иметь, чтобы, ежедневно создавая художественный мир (писатель всегда в каком-то смысле творит, даже если не пишет), как-то соотносить его с ежедневным же церковным служением. Полнокровная реализация творческого дара прозаика и одновременное полнокровное пастырство в моем сознании почти непредставимы. Не забудем и о неизбежно сопровождающем писательское творчество желании быть услышанным и оцененным… Итак, если бы среди моих близких друзей был пишущий прозу батюшка, я бы от всего сердца посоветовал ему хотя бы не браться за романы и повести.

Стало быть, для меня проблемы «иерейской прозы» попросту не существует. Но отдельные замечательные рассказы, написанные священниками, мне попадались. Только я их ни во что не выделяю.

Алексей Варламов,
писатель, лауреат премии Александра Солженицына 

Или писательство, или пастырство

К сожалению, не очень я хорошо знаком с литературным творчеством современных священников, хотя кое-что читать доводилось. Разумеется, это в большей степени мое упущение, но думаю, что пока «иерейская проза» остается в некоем культурном «заповеднике» и частью литературного процесса не стала. Другое дело — нужно ли ей туда вступать? Не писали же романов православные батюшки ни в осьмнадцатом, ни в девятнадцатом, ни в двадцатом веке (созданное много ранее «Житие протопопа Аввакума» — исключение из правил).

Это не значит, что священники не должны писать. Особенно если речь идет о работах документальных, мемуарных, исторических, краеведческих, публицистических. Например, воспоминания митрополита Вениамина (Федченкова) написаны лучше иного романа. Мне также представляется сегодня уместной и даже очень востребованной фигура священника, занимающегося литературной критикой. Но если говорить о литературе в ее чистом виде, о сочинительстве, то писательство есть очень сильное и подавляющее, очень страстное во всех смыслах этого слова занятие, вступающее в противоречие с пастырским служением. Конечно, литература не спрашивает, кого к себе призывать. И если никому не ведомый батюшка из города Галича или же, напротив, заслуженный московский протоиерей напишет роман, который заставит о себе говорить, то, как читатель, я буду счастлив.

Фома