Я принадлежу к поколению, которое выросло на стихах Юнны Мориц. Не припомню, была ли у меня в детстве книга. Возможно, что нет, да оно было и не нужно. У каждого из нас была пластинка на которой поэтесса («поэтка», как предпочитает выражаться Юнна Петровна в своей лирике) звонким очаровательным голосом читала свои детские стихи вперемежку с песнями на них Татьяны и Сергея Никитиных.
«Я валяюсь на траве — сто фантазий в голове…»,«Слониха, слоненок и слон устали стоять в зоопарке…», «Пони мальчиков катает, пони девочек катает…»,«Кто Сазану и Фазану дал такие имена…», «Вот идет белый гусь, это очень смелый гусь…»
Ну и, конечно, бессмертный резиновый ежик.
Мориц переняла насмешливую абсурдистскую традицию детской поэзии, восходящую к Хармсу, но изрядно ее гуманизировала. В ней исчез холод хармсовского отчаяния, и абсурд стал теплым и уютным, как игрушки нашего детства.
Когда мы выросли и попали в 1990-е, нам казалось, что автор стихов про «большой секрет для маленькой компании» априори должен принадлежать к кругу демшизовой интеллигенции, вроде тех, кто собираются сейчас на конгрессы и обнародуют коллективные письма в поддержку ракетных обстрелов Краматорска. Ведь «секрет» маленьких интеллигентских компаний застойного времени звучал визгом со всех телеканалов: «Рашка — дерьмо, совки — быдло, валить их и валить отсюда». За последние четверть века в этом дискурсе мало изменилось, разве что поубавилось триумфальных ноток.
Тем большим шоком, для кого-то неприятным, для меня — радостным, оказалось в 1999 году, в дни бомбардировок Югославии, прочесть поэму Мориц «Звезда сербости». Я и совсем еще крошечная группа единомышленников организовывали интернет-кампанию в поддержку Сербии и против натовской агрессии. Смотрели на нас статусные «звезды» только что зародившегося Рунета, имена которых теперь уже ничего не скажут читателю, с подозрением и отвращением, как на опасных сумасшедших. Теноры вестернизации и контральто гуманитарных бомбардировок сливались в дружном хоре интеллигентного осуждения нашей «антизападной истерии».
И вдруг среди этого равномерного рукопожатства появились резкие, порой хулиганские на грани матерка антинатовские стихи Мориц.
Зачем лагеря, душегубки и печи?..
Есть бомбы и правозащитный укроп.
Европа спасает права человечьи,
Страну загоняя бомбежками в гроб…
Честно говоря, сперва я решил, что это какая-то шутка, что какой-то начинающий патриотический поэт подписался именем Мориц — настолько вызывающе и непочтенно звучали издевательства над Хавьером Соланой, Биллом и Моникой и милитаристским блоком. Но это была именно сама Юнна Мориц.
У стихов Юнны Петровны есть строгая идеология. Она достаточно необычна для российской интеллигенции — это последовательный, нериторический, не направленный на манипуляции и получение грантово-премиального «отката» антифашизм.
Сегодня «антифашистская» словесность из телевизора изрядно навязла в зубах и звучит порой весьма неискренне. Но у Мориц это не так.
Она — киевская еврейка и точно знает, где расположен Бабий Яр и что там происходило. Для нее холокост — личная трагедия, а не инструмент политического шантажа. Она видит фашизм не во внешних проявлениях, а в его нутре — в наслаждении насилием, в готовности бомбить мирные города, убивать стариков и младенцев. И для человека поколения Мориц, пережившего войну, очевидно, что только Россия, только русский народ — действительная и настоящая защита от этого фашизма, от этой жестокости и лицемерия.
Когда бы европейское еврейство,
Убитое фашистами, могло бы
Европе предпочесть Урал, Сибирь, —
Оно бы не погибло в душегубках,
В концлагерях, живьем бы не сгорело,
Шагая в крематорий Катастрофы
Под музыку еврейских скрипачей.
Для Мориц русофобия — это форма осуществления глобального фашизма, глобальной гитлеровщины, распоясавшейся до полного беспредела. И победа этой русофобии, победа осатаневшего Запада над Россией — это прелюдия ко всеобщей катастрофе. Некогда привечаемая в диссидентских кругах, нелюбимая советской цензурой поэтка-еврейка становится русской. Очень неудобным для литературной общественности автором. Как она заметила в одном из интервью — те же самые цензоры, что раньше боялись, что она уедет в Израиль, теперь боятся, что она не уедет, а напишет еще одну «Звезду».
За последние годы Мориц превратилась в поэта-публициста. Ее стихи стали чем-то вроде колонок политобозревателя, и с началом войны на Донбассе их количество перешло в качество. Потому что произошло именно то, о чем она все эти годы предупреждала. Опять захвачен родной Киев. В Одессе люди пылают в печах. Самолеты бомбят города. По колоннам беженцев стреляют из пулеметов. Вашингтон называет обстрелы роддомов «разумной сдержанностью украинских властей». А герои одного из стихотворений Мориц «протестуны», недавно истошно визжавшие против мирного вступления русских солдат в счастливый Крым, теперь вернулись к привычной со времен бомбежек Сербии роли — приветствуют гуманитарные бомбардировки и гуманистические артобстрелы и именуют себя не иначе как «киевскими русскими».
И вот в этой предсказанной ею как Кассандрой войне у таланта Мориц открылись новые грани. Ее стихи стали квинтэссенцией нашей боли и гнева, как некогда стихи Ольги Берггольц из блокадного Ленинграда. Дальше я, пожалуй, не буду комментировать. Буду просто цитировать. Вот о беженцах, карателях и гуманитарных коридорах.
Гуманитарный коридор
Гуманитарного вранья,
Где минометного огня
Гуманитарный приговор!..
Гуманитарный страшный суд,
Каратель бьет по ребятне,
Младенцев женщины несут
На животе и на спине.
Вожди гуманитарных свор
Молчат на Западе, смеясь,
Их одобрямса кровь и грязь —
Гуманитарный коридор!
Вот про уступки внешнеполитическому шантажу.
Не уступай, ты будешь обречен,
Палач в ответ на все твои уступки,
Смеясь, тебя объявит палачом,
Воткнув под винт кровавой мясорубки.
Вот стихи, в которых так причудливо переплетаются 41-й и 14-й годы, что не поймешь о чем они, о Киеве тогда, или о Славянске и Луганске сейчас.
Да что вы знаете про нервную нагрузку?..
Противогаз. Воздушная тревога.
Бомбоубежище. Сосет младенец блузку,
Нет молока, но в блузке есть немного.
Бинты кончаются. Кончаются носилки.
Наркоз для раненых — бутылки русской водки.
Особо ценятся окурки и обмылки,
А также ватники и толстые подметки.
Мы отступаем, но за нами — Чувство Дома,
И страшной силой обладает это чувство,
Оно и есть военное искусство!
А без него — страна пылает, как солома.
А вот ответ всем тем, кому подавай про ежиков и котов, а антирусофобская публицистика Мориц поперек горла.
Публи-публи-публицистика,
Завопили русофобы!
Раньше — лирика и мистика,
Дар поэта высшей пробы,
А теперь назло историкам
Вы Россию возвышаете, —
Надо грохнуть вас топориком,
Вы ужасно нам мешаете!
Вы — изменщица коварная,
Мы любили ваше детское…
Ваше имя — жуть кошмарная
Там, где войско наше светское.
Мне нравится боевая публицистика сегодняшней Мориц: поэт в России — это пистолет. Но я и впрямь вырос на ее ироничном добром абсурде, а потому особенно удачными мне кажутся эти стихи, где военный пафос и задорная детская ирония переплетаются в гимн повстанческому ПВО. По-моему, это шедевр.
Самолет летит бомбить,
Он летит тебя убить!
Если ты — не идиот,
Ты сбиваешь самолет:
Или ты его собьешь,
Или он тебя убьет!
Если он тебя убьет,
Этот храбрый самолет,
Он — отважный патриот,
Ты — убитый идиот.
Если все наоборот,
Очень жалко самолет!
Очень жалко самолет,
Если всё наоборот, —
Он погиб, как патриот,
Он летел тебя бомбить,
Он хотел тебя убить.
К счастью, ты — не идиот!
Я рад, что мы и мое поколение выросли на стихах Юнны Мориц. И втройне рад, что с ее стихами моему поколению не стыдно сражаться.
