Олеся Николаева: Слово — это ответственность

Олеся Николаева — поэт, прозаик, эссеист, лауреат целого ряда престижных литературных премий — в мае 2012 г. получила Патриаршую литературную премию имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия; эта премия была учреждена решением Священного Синода в 2009 году с целью поощрения писателей, внесших значительный вклад в утверждение духовных и нравственных ценностей.

— В начале было Слово (Ин. 1:1) — это мы все знаем. И даже те люди, которые это просто повторяют, особенно не вдумываясь, понимают, что то, что произошло от Бога, связано именно с этим Словом. Мир произошел в результате Творчества, и жизнь каждого человека в своем роде тоже акт творческий. Как можно сопоставить это с созданием литературного произведения?

— Я бы не рискнула делать такое сопоставление. Но вот что тут можно сказать. Творец сотворил мир Словом из ничего, а художник, хоть и он в какой-то мере является творцом, создает свою художественную реальность из уже сотворенного. Этому могут предшествовать самые разные впечатления, идеи, потрясения. Блок писал, что поэма «Двенадцать» родилась у него после того, как к нему привязалось «Уж я ножичком полосну, полосну». Так что поэт может нечто услышать и — развернуть, запечатлеть… Я долгое время жила на даче рядом с Андреем Вознесенским и часто видела, как он по ночам под развернутым небом ходит вдоль знаменитого Пастернаковского поля, прислушиваясь к тому, что слышал лишь он один. Так он писал стихи, проговаривая их, а потом записывая. А Пушкин писал не так — и об этом свидетельствуют его черновики: он водил пером по бумаге, вычеркивая лишнее. Прозаики тоже пишут по-разному: Достоевский, стремительно надиктовывая и стенографируя ускользающую мысль. Толстой — напротив, медленно, ежедневно, переписывая и исправляя. Очень приблизительно и схематично я бы сказала так: стихам предшествует какая-то то ли музыка, то ли шум — звук. Прозе — некая картина, прозрение. Хотя в каких-то случаях может быть и иначе.

— Любая хорошая литература — это слова, это акт творения маленького мира. Когда человек творит, он придумывает что-то свое, вытаскивая из свой головы слова, черпая вдохновение в способности складывать эти слова в связные предложения. С одной стороны, человек пользуется этой способностью, которую подарил ему Бог, а с другой — собственным жизненным опытом. В данном контексте что первичнее — жизнь или слово? Литература становится жизнью или жизнь — литературой?

— На этот счет существует очень много спекуляций. Ну, во-первых, то Слово, Которое в начале было у Бога и Которое Само было Бог, это не наше слово, будь оно хоть каким художественным. Во-вторых, что касается нашего слова, в Книге Бытия сказано, что Господь привел к Адаму всякую тварь земную и дал ему власть имянаречения: как он назовет, так каждая и будет называться. Адам же давал имя, прозревая сущность всякой вещи (см.: Быт. 2:19–20), и в этом смысле слово связано с тем, что оно обозначает. И словесное искусство наших предков очень тонко чувствовало эту связь. Слово имело ритуальный характер. Помните, у Николая Гумилева:

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города…

В Новое время эта связь становится все более условной, а с наступлением эпохи постмодернизма и вовсе теряется: слово утрачивает свой смысл, оно порывает со своим значением и назначением, оно становится блудным и праздным. Литература превращается в область самообразующихся словесных систем, порывает с ноуменальным и теряет не только символическую, но и коммуникативную функцию. Впрочем, предтечи этого появились еще сто лет назад. Крученых со своим «Дыр, булл, щыл, убещур скум вы со бур л эз», «Черный квадрат» Малевича и Унитаз Дюшана, ныне красующийся в Лувре,— это уже был обрыв, после которого неминуемо должно было произойти падение.

— Может ли классическая литература научить чему-то современного человека, стать основой для его жизни? И чему?

— Сначала нужно самим научиться читать классику, а потом уже классика научит нас думать, анализировать, сопоставлять, считывать ее символическое содержание. Классика, особенно русская, научит нас видеть в человеке прежде всего человека, поставит перед нами вопрос о нас самих: «Кто воистину есмь аз?». Ибо, как писал Достоевский, существовало множество людей, которые прожили жизнь, «а так себя в себе и не нашли». Классика одарит нас ценностями, ибо она творит ценности. Классика преподаст нам науку о человеке, ибо предметом литературы является человек. Классика поможет нам оставаться в мире свободными, ибо она даст возможности символического определения и различения моделей поведения и сил миропорядка, то есть различения веяний, влияний и сил и вооружит человека нравственным и эстетическим компасом, с помощью которого он хоть как-то сможет ориентироваться в мире, куда он пришел уязвимым, беззащитным и не чающим беды и подвоха.

— Все уже было написано кем-то когда-то. Все сюжеты и по Борхесу и по Барту кончились. Где и в чем современной литературе черпать вдохновения? В жизни? Но ведь нет ничего нового под солнцем…

— Архетипических сюжетов в мировой литературе, действительно, раз-два и обчелся: Золушка; благородный разбойник; красавица и чудовище; Прометей, соперничающий с богами и похищающий огонь; Ромео и Джульетта; любовный треугольник; месть и т.д., еще десяток, не больше. Но все-таки, я уже говорила, предметом литературы остается человек, с его характером, с его подземными тектоническими сдвигами, шумами и судьбой, написанной в Книге Жизни. И поэтому — разве «Аленький цветочек» так уж похож на «Собор Парижской Богоматери» Гюго? («Красавица и чудовище».) Разве пушкинская «Пиковая дама» напоминает «Фауста» Гете»? («Прометей».) А пушкинский же «Дубровский» — «Капитанскую дочку» или «Преступление и наказание» («Благородный разбойник», но, заметим, Раскольников к тому же еще и «Прометей»)? Разве, читая «Граф Монте-Кристо», мы тут же сетуем, что он напоминает нам пушкинский «Выстрел» (месть)?

Беда не в том, что жизнь перестает осмысляться по-новому — человек же всегда нов! — беда в том, что перестают «работать» литературные инструменты, то есть слово, слова… То, с чего мы начали разговор.

А что касается того, что «нет ничего нового под солнцем», то после Экклезиаста в мир пришел Христос, Который говорит: се, творю все новое! (Откр. 21:5).

— То, что пишет хороший писатель, так или иначе влияет на жизнь человека. Когда Вы пишете, Вы думаете об этом, как-то отдаете себе в этом отчет? Ответственность перед читателем — что это такое? Как она связана со свободой творчества?

— Свобода и невозможна без ответственности. Но для христианского читателя — это прежде всего ответственность перед Богом. Потому что я встречала таких читателей, которых соблазняла Библия. Да и из истории мы знаем: Цельс, например, говорил, что его очень соблазнил тот факт, что Христос не прозрел в Иуде предателя, а также то, что от Христа, когда Ему пришлось пить чашу страданий, разбежались ученики…

Да, даже христианская литература пишет о соблазнах, ибо ими полнится мир и, как сказал Христос, невозможно не придти соблазнам (Лк. 17:1), но в ней есть и путь преодоления их, избавления от наваждений, в ней есть катарсис. Я знала одного неофита, который клеймил роман «Анна Каренина» за то, что этот роман якобы о том, как «жена изменяет мужу». Но эпиграф и концовка этого романа все ставят по своим местам: Мне отмщенье, Аз воздам (ср.: Рим. 2:1–8). Как писали святые отцы, «грешная душа сама несет в себе наказание». И роман, по сути — именно об этом.

— Что Вы думаете о современных литературных премиях? Какова их связь с жизнью — не страшно ли далеки от народа? Какое влияние они оказывают на писателей?

— Писатели не только живут сейчас очень бедно, они находятся в полнейшем социальном уничижении. Вся система книгоиздательства и книгопродажи построена таким образом, что создатель произведения, вокруг которого они организовывают свою индустрию,— последний в ней человек. Литературные премии созданы для того, чтобы хоть немного поднять престиж писательской деятельности, обратить на того или другого писателя читательское внимание. Эти премии, как правило, присуждает экспертное сообщество, которое тем самым хочет заявить о профессиональных критериях. Это — последняя попытка сдержать натиск как массовой культуры, так и того потока графомании, который выливается на головы и умы наших читателей. А многие наши граждане — увы! — скоро станут как Ниневитяне, которые не умели отличить правой руки от левой (см.: Иона 4:11). В традиционно литературоцентричной России это будет очень печально.

Беседовала Наталья Волкова
taday.ru