Омилия

Глава 15. Шарада. «Богатая деревня». Лариса, Динька и Дуся. Интернет.

«Катюша будет петь вместе со мной в «Благовесте», и на празднике уже успеет выступить. Ей разок показали, и она помнит слова и мотив…К Господу дорога…»

Муся шла, как всегда, очень быстро по узенькой очень крутой улочке - даже с лесенками кое-где. Она радостно улыбалась, не обращая внимания на боль по всей руке выше локтя, которая теперь мешала Мусе размахивать руками на ходу. Сегодня она не к бабе, а домой. Хватит, нагостилась. Матери к Пасхе кто поможет? А к бабане они с мамой еще наведаются на неделе с уборкой. Хорошо, сегодня на перевязку не…

- Эй! Эй, Муся! – Она вздрогнула и оглянулась. Антон, Димка и Федька выскочили из полуподвального магазинчика с громким названием «Все для всех» (неблагодарные борисоглебцы переименовали его в «Никому ничего»). У Димана в руках – пакетик собачьего корма.

- Ну, что – значит, ничего про клад не придумала?

Муся вздохнула. Вот неугомонные парни…

Солнце, небо и скатерти пёстрые.
Свет лежит на расправленном воздухе,
обнимая фруктовую груду.

Теснота измеряется вёрстами.
Мы теперь не плодами, а гроздьями.
И поэтому нас не забудут.

В пуповине – шаги кровеносные.
Километры рассыпаны по столу.
Всё искрится любовью без правил.

«Грех не должен над нами господствовать»,
золотыми словами апостола
говорит обратившийся Павел.

Календарный, густой елей
ноябрей, недоступных глазу,
отворяет душе моей
все осенние окна сразу.

Попадая в горячий клюв,
снег шипит, как афонский ладан.
Жизнь, которую я люблю,
не спешит оказаться рядом.

Календарным, уютным сном
сквозь серебряную бумагу
проступает душистый дом,
полный хлеба и зимних ягод,

сквозь метель мельтешат крыла;
птица точно, легко и тихо,
словно в масло, в окно вошла
и уверенно ищет выход —

птица, спетая на лету
замерзающим стеклодувом,
тень, набравшая высоту,
пишет песню афонским клювом.

В главной комнате зимовья
хлеб накрошен, цветут ранетки,
но любимая жизнь моя
не задержится в теплой клетке.

Вор не должен сидеть в письме.
В доме — осень, елей, пустоты.
Ты жива вопреки зиме.
Будь верна своему полету.

На прижизненном полотне
осень дальняя мне готова:
я исчезну в одном окне —
жизнь появится из другого.

Едва сидим на зыбком стуле,
а мимо мчатся именины
двунадесятого июля;

календари и мандарины,
карандаши и телефоны
легко становятся причиной

того, что в сердце развлеченном
чем дальше годы, тем все тише
морзянка праздничного звона.

Едва читаем то, что пишем,
стучим по косточкам холодным,
великих праздников не слыша

за перестуком прошлогодним.
Мы помним, что великий праздник
у двух апостолов сегодня,

и это вынет нас из разных
углов огромного сиденья —
ведь жизнь не хочет быть бессвязной

гурьбой фруктовых сочинений
про рисовальные наборы,
календари и дни рожденья,

про уходящий в вечность ворох
заздравных звуков колокольных
и телефонных разговоров.

Добравшись до Оптиной днем в понедельник,
мы встали в кирпичной часовне,
в багровой, пасхальной, яичной молельне
фигурой простой и безмолвной.

Я чувствовал, как выжигаются струпы
посредством молитвы горячей,
но мне не хотелось уродовать купол
своим туристическим плачем.

На клиросах было так много Псалтири,
что храм раздавался до рощи.
Мне было уютно, как в старой квартире,
где плачет Псалтирью жилплощадь.

Мы пробыли в Оптиной очень недолго,
и полный оставшийся вечер
живые жуки без числа и без толку
неслись, расшибаясь, навстречу.

Простые слова закипали по краю
узором попутным и встречным.
Фигурой молчания память летает
над этим бурлением млечным.

Ночная Калуга похожа на небо
в колючих, как терние, звездах.
От неба дороги поехали влево
тревогой, чернилом венозным,

но после недолгого спуска-подъема
по левой руке Подмосковья
багровые капли прихлынули к дому
и лопнули в сердце любовью.

Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!
Лк.23.42

Я гашу электрический свет и, сев ко всем вам спиною, кладу на ладонь свою душонку, крупную, холодную и мутно-прозрачную, будто из дешёвого стекла или грязной городской льдины. Мерцающий свет от лампадки Христа Вседержителя проницает её всю, обнажает пустоты, изъяны и трещины, составляющие её суть. В электрическом свете – не правда ли? – она выглядела вполне благородно, почти драгоценностью, словно удачный страз или речная жемчужина...

Однако - нет, вы видели? – она вздрогнула!..
И опять неподвижно лежит на ладони. Будто ничего не было. Неужели жива? Или показалось?

Беру сильную лупу. Подношу ладонь к самому огню. Взгляните-ка – в сердцевине, глубоко-глубоко, что-то блеснуло. Вот, опять. Смотрите – ещё! Да вот же, вот. Пусть слабо, едва заметно, но я же вижу! Друзья, дорогие мои, не смейтесь, я вовсе не выдумываю, какие фантазии, что вы, в самом деле...

Впрочем, как вам будет угодно. Это – моё.

1.
"Я, Афанасий Павлович Рельс, 43 лет, дипломированный инженер, 21 сентября сего года во время утреннего чая в гостинице "Бристоль" услышал, что власти запретили тишину. Официально, под угрозой тюремного заключения.
Отставив чашку, я поднялся в номер, переоделся в чистое, проверил паспорт, заказал по телефону билет на ближайший рейс и такси до аэропорта. Затем, пройдя в ванную комнату, я упёрся ладонями в края раковины и, низко наклоняясь, обильно сблевал. Вероятно, я был напуган. О сыне в тот момент я не думал. Категорически отметаю подозрение о созревшем в тот момент каком-либо плане. Это настолько нелепое предположение, что оно смешно. Повторяю: о сыне я в тот момент не думал и о происходящем с ним не подозревал. Почему решил прервать командировку – рационального объяснения не имею.

Мир в добрé слабеет с каждым веком,
И привычно ныне стало в нем,-
Просто не заметить человека,
Важно размышляя о своем…

Просто не подать другому руку,
Просто не понять чужую боль,
И мольбы отчаянному звуку
Не внимать, свою играя роль.

Обличая чью-то немощь строго,
Путаясь в наплывах новостей,
Просто не увидеть рядом Бога,
А в душе – бесчисленных страстей.

Но когда же, в час беды гнетущий,
Нас охватят скорбью силы зла,–
Проклиная мира равнодушье,
Мы от всех потребуем тепла.

                                      2009
 

Глава 8. В интернате. В милиции. Неожиданная встреча.

Жанна, дежурный воспитатель, скучала над учебниками. Тяжело идет у нее Выготский – и Роджерс не читается. Не то… Она вообще-то охотнее почитала бы Устинову. Вот еще год – и будет просить направление в Москву, на дефектологическое отделение… Продержаться еще немножко… Жанна Станиславна потянулась и вытянула ноги на маленьком детском стульчике. Она сидела на пороге – и солнышко, и не озябнешь совсем… Будет после педуниверситета не с психами в провинции работать, а каким-нибудь психоаналитиком для детей миллионеров.

Бабушка все помнила. Она уже плохо видела, плохо слышала, но память была отчетливо ясной. К своему 90-летию старушка добралась, опираясь на палочку, согнувшись к земле, но с рассуждением и воспоминаниями. Прошлое стало понятней и не столь горестным. Бабушка уже спокойно рассказывала об ушедших ранее ее детях и муже. Она не боялась смерти и совершенно искренне удивлялась, что Господь «до сих пор по земле ее носит».

Бабушка очень хотела, что бы о ней, когда помрет, молились в этом храме. Ведь она его с детства любила. Здесь ее, в далеком 1914 году, крестили, а в 1932 венчали.
Бабушка всех настоятелей по именам помнила и обо всех милости Божией просила, хотя и меняли тех настоятелей перед вторым закрытием храма в год по два раза.

Холодное лето

Не дождемся мы тепла,

Лето приболело.

Вон картошка зацвела,

Пижма зажелтела.

            Встал репейник по плечо

            Макового цвету...

           Только всё не горячо,

           Только солнца нету.

                                          Июньская канцона.

                             Вот - уступами - козья тропа.

                             Разогретое разнотравье...

Смотрите: горит свеча,
Не зная людской корысти,
Нас светом любви уча
Познанью прекрасных истин.
Не думай: обречено,
Чуть дунешь – его не станет,
Что зыбко, мало оно,–
Свечи неземное пламя.

От холода злой зимы
Горенье слабей не станет,
Не может и бездна тьмы
Тот жизненный свет убавить;
Но в пропасть не даст свернуть,
Надежды являя знаки,–
Для тысяч укажет путь
К спасенью в кромешном мраке.

Так точно добра лучи
Всем светят, не зная срока,
Спасают в слепой ночи,
Не меркнут во тьме порока.
Благие творя дела,
Добро, пребывая с Богом,
Сильнее любого зла,
Пусть даже добра немного. 

                                 2009