Омилия

Милая женщина шла по дороге.
Встретила в парке родную весну
И позабыла печаль и тревоги.
День сероглазый лучами блеснул.

Следом ручей беспризорным котёнком
Тихо бежал по асфальтной тропе.
Ели стояли в зелёных дублёнках.
Хор воробьиный восторженно пел.

Ангел смерти сказал, что я буду жить долго,
И забрал с собой мою молодую соседку.
И теперь хоть скули собакой, хоть вой волком,
Мое сердце должно петь в грудной клетке.

Я увидела все, что положено видеть,
И что не положено видеть человеку.
Душу так легко обесценить, продать, обидеть.
И ты понимаешь, отчего символом века

Какие нервы у поэта?
Он — голый нерв!
Душа его одета светом:
стихий маневр.

Он междустрочьями изранен,
изгибом правд;
он странен, жалок, окаянен — 
следы отрав.

Он жизнями других измучен
и красотой,
рядиться миром не обучен:
для всех чужой.

То ангелом поёт, то богом,
то саранчой
носящий Господа под тогой —
почти святой,

пока божественное слово
рождает в дар.
Поэт — нечаянная радость,
небесный жар,

Господи, я хочу книги писать хорошие.
Знаю, мне по плечу, только в Перми я брошена.
Словно пустое семечко снегом меня заметает,
Вот уже и весна пришла. Тает, на сердце тает.

Тает. На сердце оттепель. Может, еще успею,
Может, еще смогу еще, может, кого согрею
Теплыми крепкими строчками, радостными как стрелы,
Выросшими из луковиц горького злого тела,

Который раз весенние капризы
В судьбу мою стреляют невпопад.
Я знаю — этот день с оттенком сизым
Ещё преподнесёт свои сюрпризы.
Не зря, видать, сегодня снегопад.

Мы слились с ним, объятые азартом,
В каком-то заколдованном кругу,
В котором перепутаны все карты.
И снова чудаки восьмого марта
Тюльпаны покупают на бегу.

Не за горами Пасха, и душа
Вся в ожиданьи радостно тоскует!
Весна идёт в Россию не спеша,
А с ней надежда снова торжествует.

Морозец утром — минус двадцать три!
К обеду солнце, упиваясь властью,
Целует землю жарко, посмотри,
Как млеет та и радуется счастью!

Повсюду слёзы луж на мостовой.
Зовут весну ручьи и птичий гомон,
А запах, запах памятный какой!
Он сыростью и прелым духом полон!

Не ищу я чудес и знамений.
Зажигается верой свеча.
И молитва простая изменит
Мир, что гибнет от рук палача.

На икону смотрю не моргая,
Разливается телом тепло.
Мне ли, грешному, думать о рае,
Коль ютится в душе моей зло?!

Дорогие женщины! С наступающим праздником!

Слабая женщина с сильным характером
Шагает по жизни своим лишь фарватером
Глаза в дол опустит, когда улыбнутся
И вслед ей подскажут: Пора бы проснуться!
Ну, кто бы терпел, а она всё молчит!
Не женщина — тряпка! Не сердце — гранит!

Ну, что тут ответишь? Все ждут — разревётся.
А слабая женщина, лишь улыбнётся.
Её пожалеют, вдогонку обидят.
Она пробежит, словно зла не увидит.
Ну, что с неё взять? Он её скоро бросит!
Но слабая женщина слёз не выносит.

К девяностым годам прошлого века можно относиться по-разному, однако именно тогда многие люди стали приходить к православной вере. Пути к Богу были различными. Кто-то был крещён в детстве, но в церковь не ходил, а кого-то воспитали атеистом. И часто получалось так, что воцерковление, пропущенное в отрочестве, начиналось в зрелом возрасте. В Храмы и монастыри шли и поседевшие мужчины, и замужние женщины. С этого момента их жизнь менялась. Они, словно школьники на первом уроке, познавали счастье церковной жизни и знакомились с удивительно-красивым миром духовной литературы.

Свободно открылось творчество Ивана Шмелева, Василия Никифорова-Волгина, Бориса Зайцева… Многие с удивлением увидели, что известный баснописец Иван Андреевич Крылов писал басни с глубоким вероучительным смыслом и оды на Псалмы.

1

Часовая мастерская находилась на первом этаже трехэтажного дореволюционного дома — между магазином галантереи и фотоателье. Я вошел внутрь — над дверью мелодично прозвенел колокольчик. Помещение было разделено невысокой стойкой на две неравные части: приемную и собственно мастерскую, занимавшую гораздо большую площадь. Навстречу мне поднялся плотный мужчина среднего роста, с улыбчивым добродушным лицом, его лоб пересекали глубокие морщины; на вид ему было не меньше шестидесяти.

— Слушаю вас, — обратился он ко мне так, как будто только меня и дожидался.

Я поставил на стойку будильник:

— Перестал звенеть.

Мы стояли прямо у выхода в кинотеатр, держа наготове стопки Библий в мягких обложках. Фильма Мела Гибсона «Страсти Христовы» только что кончился, из зала потянулись люди. Народ выходил потрясённый, многие не скрывали слёз. Они без слов брали из наших рук книги. Неожиданно подрулила троица — парень, жующий жвачку, под ручки с ним две девицы в обтягивающих джинсах. У парня на шее красовался не маленький златой крест.

— Вот скажите, вы же не наши, не православные, так? — начал он с вызовом. — Зачем народ тянете в секту, книжонки втюхиваете?

— А вы сами — православный, да? — ни мало не смущаясь парировала я.

— Конечно, — гордо ответил юноша.

— А в церковь когда ходили последний раз? Причащались давно? Посты соблюдаете? Молитесь ежедневно?

Положу на правое плечо
Даль, пойду шагать по полю,
Солнце с трав слетает вглубь свечой,
Тут и ветры не неволят.

В поле растревожило цветы —
Ищут в лепестках надежду,
К но́чи стебли шепчутся на «ты»,
Но с росою вновь подрежут

Зелень сочную, придет рассвет
И пойдут по полю люди,
Не заметив осени примет,
А из далей вьюгой студит

Устала Родина от дрязг,
Устала слышать брань людскую.
Пора бы уж убрать всю грязь,
И болтовню прервать пустую.

Она, как МАТЬ, кормила всех,
И берегла сынов и дочек,
И со слезой несла свой грех,
Читать учила между строчек.

Всё было! Всё пережила.
Прощала всех и доверяла.
Но на коленях НИКОГДА
И ни за кем не ковыляла.