Вы здесь

Надежда Смирнова. Проза

Куда бежит ручей

Главы из книги "За воротами храма. Исповедь одинокой души"

 1

Я иду по тропинке домой. Она вьется по редкому перелеску, ныряет в овражки, поднимается по косогору и обрывается перед небольшим ручьем. Сейчас осень, и ручей бурлит мутной, покрытой белой пеной, водой, перепрыгивает через запруды из щепок, сухой травы и веток. Я останавливаюсь перед этим препятствием, ступаю на тонкую, хлипкую тесинку. Нога погружается в воду, и я отступаю назад. Страшновато. Потом достаю из сумки бутылку, отхлебываю глоток прямо из горлышка и жду. Жду, когда душная волна какого-то наигранного и пошленького веселья поднимется из глубины моей души, и шагаю к переправе. Мне теперь все равно, что вода заливается в мои сапоги, вмиг делая ноги мокрыми и холодными. Я перебираюсь на другую сторону, делаю еще один глоток и продолжаю свой путь. Полупьяный кураж захлестывает сознание, я смеюсь чему-то, разговариваю сама с собой, не обращая внимания на хлюпающую воду в сапогах и холодок, пробирающийся по моей спине. Вскоре, однако, действие алкоголя заканчивается, и дурнота накатывает на меня. Начинает болеть голова, противно ноет живот, глазам больно смотреть на свет. Возникает тревога, начинает ныть душа. Сразу тысячи мыслей мелькают в моей голове. Разве это я? И как я смогла? Надо, наконец, что-то делать, что-то менять в своей жизни! Потому что…. Но тут темный, смрадный дымок начинает виться над моей головой, я зажмуриваюсь и тяну из бутылки глоток за глотком. Не думать ни о чем, не думать. Мне хорошо. Да, я немного пьяна, ну и пусть…

Дедов завет

Нежданно-негаданно Тимофей увидел во сне деда. И хотя уже много лет как его не стало, и черты дедовы давно стерлись из памяти, привиделся, как живой. Стукнула дверь, и видит Тимофей, будто взошел Василий Терентьевич в хату, перекрестился на красный угол, где вместо иконы висел большой красочный календарь, зачерпнул кружкой студеной воды из ведра, напился, покряхтывая от удовольствия.

У Тимофея сердце от волнения зашлось. Так обрадовался деду. Давно его не видел, а Василий Терентьевич все такой же. Льняная рубаха, вышитая по вороту, темные брюки заправлены в кирзовые сапоги, на плечах пиджак в накидку. Только сегодня дед не улыбается, как обычно ему Тимофею, а глядит сурово, покачивая головой.

– Ты чего, дедуль? – замирая, спрашивает Тимофей.

Дед оглаживает бороду, потом наклоняется низко и, вглядываясь Тимофею в лицо, говорит:

– Забыл ты дедов завет, Тима.

– Какой, дед? – вскинулся Тимофей.

Но Василий Терентьевич только пальцем погрозил и…исчез.

Открыл Тимофей глаза: и впрямь никого нет. Сон это.

Дед

Сегодня дед с утра почувствовал себя плохо. Щемило сердце, ныло раненое плечо, в правом виске постоянно пульсировала боль. Он долго лежал, потом с натугой встал и, шаркая ногами, пошел на кухню. Налил воды, но пальцы, онемев, разжались, и стакан упал на пол, рассыпался звонкими осколками. Из комнаты тут же выглянула невестка, пламенея ярко-красной головой (выкрасилась позавчера, дед тогда аж плюнул в сердцах: уже 50 лет — а все туда же). Невестка зло скривила губы, и ничего не сказав, громко хлопнула дверью. Дед, неловко нагнувшись, собирал остатки стакана. Он вдруг остро ощутил свое одиночество, подумал, что, наверное, зажился на этом свете, и уж пора ему ложиться в землицу, которую когда-то так щедро полил своей кровью.

Я вчера не вернулся из боя

Как ярко светит солнце! А небо – такое пронзительно-синее! И облака – невесомые, как пух, и ажурные, как белый одуванчик на лугу.
Так бы и лежал, глядя в бездонное небо, ощущая себя маленькой пылинкой в этом безграничном мире.
Только что закончился бой, и тишина стоит такая, что слышится шорох каждого листочка, каждой травинки. Боже, как хорошо! Как будто не было, и нет войны. И только небо, раскинувшееся до самого горизонта, только ветер, приносящий духмяный запах луговых трав, только прозрачный, настоянный на парном молоке воздух.
Мне 20 лет. Я такой молодой. И я очень хочу жить! Хочу любить тоненькую девушку, похожую на ту белоствольную березку, что выросла на краю леса. Хочу пахать землю и сеять хлеб. Хочу встречать рассветы, бегать босиком по росистому лугу, пить родниковую воду и загадывать желания, глядя в звездное небо. Я только на войне понял, как это здорово ЖИТЬ!

Сказка, рассказанная на ночь

          - Дедуль, расскажи сказку, - попросил Митя, потирая сонные глазки. За окном ярко поблёскивали звёзды, тёплый ветерок тихонько шевелил занавески, кошка Лапка уютно свернулась клубочком на коврике.

Уже было выпито вечернее молоко с печеньем, убраны и аккуратно расставлены по местам игрушки, и маленькая сестрёнка Анюта тихонько посапывала в своей кроватке.

Дед отложил газету и направился к полке с книгами.

- Не-е-ет, - протянул Митя, - ты мне расскажи самую настоящую сказку, а не из книжки.

- Настоящую?! – задумался дед, - ну что ж, слушай.

Митя быстро нырнул под одеяло, подложил ладошку под щёку, прикрыл глаза и приготовился слушать.

- Было это в то время, когда на полях почти вызрел хлеб…

- Хлеб? – Митя даже приподнялся, - да ты что, дедуля, разве не знаешь, что хлеб продаётся в магазине. Там есть пшеничный, бородинский, заварной. А ещё я люблю рогалики. Такие хрустящие. А ты говоришь на полях. – Митя засмеялся.

Ты моя родная

Мила гнала машину по безлюдному дождливому шоссе на предельной скорости. Гнала, будто хотела побыстрей уехать из этого незнакомого маленького города, с кривыми некрасивыми улочками, пыльными, уродливо обстриженными деревьями, старыми кирпичными зданиями. Дождь упруго хлестал в стекла машин, заставляя «дворники» работать непрестанно. Мила подумала, что, наверное, улицы в том городе превратились в непроходимые от огромных луж и грязи.
Когда поток машин на шоссе стал плотным и нескончаемым, а значит, приближалась столица, Мила внезапно остановила машину на обочине. Она положила голову на сомкнутые руки и задумалась.

Надежда моя, Богородица

Любка с трудом доковыляла до телефона. Всё тело болело, голова раскалывалась, в глаза будто впились тысячи острых иголок.
- Слышь, Димон, - прохрипела она в трубку, - привези дозу, а то сейчас сдохну.
- Пошла ты… - грубо ответили на том конце провода, - ты ещё за прошлый раз не рассчиталась.
Короткие гудки били в ухо набатом. Люба застонала и, скрючившись, легла прямо на стол. В голове крутились огненные шары и только одна мысль сверлила мозг: «Где достать деньги?». В какой-то лихорадочной пляске мыслей Любке вдруг показалось, что можно найти деньги в шкафу, среди книг, куда она иногда кладёт заначку от случайных заработков. Надежда дала силы.

Жили-были старик со старухой…

Дождь лил не переставая. Туча опустилась низко над землей, и крупные дождевые капли, щедро поливали кусты, низко опустившие свои ветви к самой земле, пригорки с пожухлой травой на вершинках, пыльную дорогу, в один миг ставшую грязной и непроходимой. Дождь упруго хлестал по плечам сидевшего на корточках старого человека, стекая за шиворот холодными каплями.

Старик, казалось, не замечал ничего вокруг: ни дождя, ни порывистого ветра, ни ледяных струек, текущих по его спине.
Он, не отрываясь, смотрел на свеженасыпанный холмик земли, на одинокую ветку сирени, у подножия могилы, вбитую хлесткими струями в глину, и по его щекам, смешиваясь с дождем, текли слезы.

Старый фотоальбом

Всё что осталось ценного теперь у Галины Кузьминичны – это старый альбом с фотографиями. В чёрном потертом от времени кожаном переплёте, с оборванными углами, раздутый от вложенных как попало фотографий.
Галина Кузьминична всё время держала его при себе: ночью, когда укладывалась спать, засовывала его под подушку, а утром, после того, как нянечка умывала её и кормила завтраком, Галина Кузьминична клала альбом себе на колени, крепко придерживая рукой.
И ждала. Ждала, когда, наконец-то, в палате районного дома престарелых наступит долгожданная тишина, когда перестанут нянечки прикрикивать на старух, если те невзначай прольют суп на постель или обронят несколько крошек хлеба мимо подноса прямо на пол. Когда прекратят те же нянечки скрябать деревянными швабрами по полу, оставляя мокрые разводы на полу. И когда, наконец, включат в коридоре телевизор и ходячие старые люди выползут из палат смотреть новости, а потом и всё без разбора, чтобы хоть как-то убить медленно текущее время.