Старый фотоальбом

Всё что осталось ценного теперь у Галины Кузьминичны – это старый альбом с фотографиями. В чёрном потертом от времени кожаном переплёте, с оборванными углами, раздутый от вложенных как попало фотографий.
Галина Кузьминична всё время держала его при себе: ночью, когда укладывалась спать, засовывала его под подушку, а утром, после того, как нянечка умывала её и кормила завтраком, Галина Кузьминична клала альбом себе на колени, крепко придерживая рукой.
И ждала. Ждала, когда, наконец-то, в палате районного дома престарелых наступит долгожданная тишина, когда перестанут нянечки прикрикивать на старух, если те невзначай прольют суп на постель или обронят несколько крошек хлеба мимо подноса прямо на пол. Когда прекратят те же нянечки скрябать деревянными швабрами по полу, оставляя мокрые разводы на полу. И когда, наконец, включат в коридоре телевизор и ходячие старые люди выползут из палат смотреть новости, а потом и всё без разбора, чтобы хоть как-то убить медленно текущее время.

Галина Кузьминична никогда в коридор не выходила. И почти ни с кем не разговаривала. Ей достаточно было своего старого альбома, и каждое утро она ждала этих минут, чтобы вернуться в свой прошлый мир. В свою прошлую жизнь. Жизнь, которую она прожила отвратительно и греховно. Ей становилось обидно и хотелось плакать оттого, что поняла она это только недавно, и чувство вины переполняло её с головы до ног, и не было никакой возможности от этой вины избавиться. Видимо не будет ей прощения ни на этом, ни на том свете.

Галина Кузьминична вздыхала и открывала альбом. Она почти наугад брала дрожащими пальцами пожелтевшую карточку. Это мама с отцом. Совсем молодые. Наверное, возвращаются с поля. У мамы на плечах грабли, отец держит косу. Настоящая коса, деревенская. Девятиручка. Такой не только работать, удержать её было непросто. Размах-то о-го-го. Почитай зараз целый воз травы свалить можно. Бывало мужики, как станут в ряд, да махнут косами – стон стоит от падающей наземь перезрелой травы. Вот где сила молодецкая!
А мама здесь такая веселая, будто и не устала вовсе. И очень красивая. Галина Кузьминична в молодости на неё смахивала. Такой же разлёт бровей, высокие скулы, светлые волосы вьются у висков.

Галина Кузьминична переворачивает карточку. В уголке размытыми чернилами виднеется надпись – 1941 год. Аккурат перед самой войной снялись. Танюшке – старшей сестрёнке - было уже 7 лет, Люсе -5, а ей всего 2 года.
Фотографий военных лет не сохранилось, да и кто фотографировался в войну. Не до того было. Галя помнит, как гнали их немцы в Германию со всем скарбом, с узлами наспех навязанными. Деревенские бабы воем выли, не зная чем накормить ребятишек. У мамы тогда корова пала. Кричали в голос – мама от безысходности, а они ребятишки на неё глядя. Да и то сказать – корова – ведь главная кормилица, а чем теперь ребятишек выкормить. Но сердобольные односельчане не дали пропасть – несли кто пригоршню пшена, кто кружку молока. Мама всё побольше Галюньке подкладывала. Уж больно та худая была, жуть. «Танюшка, вы большие, покрепче, а Галюшку, надо получше кормить, маленькая она совсем» - гладила мама старшую сестренку по голове. «Мамань, - шептала Танюшка, - а мы сегодня с ребятами пойдём на поле картошку собирать. Её страсть как много, только подмерзлая».
Галя до сих пор помнит эту картофельную затируху – серую, клейкую массу, на которой и выжили в ту первую осень войны.
Немцы догнали их до Белоруссии, а там уже освободили наши войска, разрешили вернуться в свои деревни. Радости не было конца. А чему радовались? Пришли, а вместо домов одни печные трубы торчат. Пришлось копать землянки.

Так и жили, впрочем, как все. Жили в землянках, питались кое-как. Особенно тяжело приходилось зимой, весной-то уж можно варить щи с крапивой, да хлеб печь – муки чуть-чуть, а лебеды да сныти побольше.
Отец вернулся в конце 43-го. Без руки. Мать ходила счастливая – живой. Галюнька так и висла на отце, примеряя его пилотку. А в 45-ом его не стало. Простудился сильно весной на пахоте. Заболел. Двухстороннее воспаление лёгких. Из больницы так и не вернулся. Плакали все тогда, а Галюня больше всех. Не понимала: как так - был папка живой, весёлый – и вот нет его.
После войны работы в колхозе непочатый край – старики, ребятишки в страду все в поле. Мать частенько Галю дома оставляла – слабенькая.
- Ну что, лентяйка, - поддразнивала её Люся – все работать, а ты на печке сухари грызть.
Галя в слёзы, а Люся со смехом суёт ей пучок свежей первой земляники. Душистая страсть.
Галина Кузьминична берёт другую карточку. Это свадебная. Таня с Василием. Поженились в 53-ем году. Таня на снимке такая серьёзная в перешитой из маминого платья кофте и тёмной юбке. И Василий тоже не улыбнется, поддерживает Таню аккуратно под локоток.
Галя в колхозе остаться не захотела школу закончила и завьюжилась в район.
- Ну, вот ещё буду я тут, как Танька коровам хвосты крутить, - фыркала она, когда мама уговаривала её остаться в деревне.- Я в городе буду жить, там жизнь совсем другая, красивая.

- Жизнь везде одинаковая, только вот мы разные, - вздыхала мать. Однако в город отпустила.
Татьяне как передовику производства подарили тогда отрез шёлковой материи на платье, так она Гале его отдала.
- Бери, будешь в городе фасонить.
Галя кинулась Танюшке на грудь и ну её целовать.
На этой карточке она и снята в этом платье. Сельская портниха сшила платье по последней моде: рукава буфами, юбка с подрезами. Здорово.
Галина устроилась в работать в магазин. В первый свой приезд в деревню навезла своим подарков: баранок, самого настоящего чаю, сахару, , кружков колбасы.
- Это откуда такое богатство? – изумились родные.
- А я теперь в магазине работаю. Товару вдоволь. И зарплата приличная.
- Ой, Галя, не надо бы тебе в магазине работать. – Мама строго глянула, перекрестилась, - дело это не совсем чистое, греховное.
- Да почему греховное? – засмеялась Галина.
- А потому, что на обмане замешанное. Тебе, имея такую работу надо каждую неделю у батюшки каяться.
- Да в чём каяться? Подумаешь, лишних пятнадцать граммов покупателю припишу, так у меня товар тоже портиться.
- Вот поэтому и уходи с этой работы. Вот тебе мой сказ.
- Да ну тебя, - отмахивалась Галина, - вечно ты что-нибудь выдумаешь.
Мать завздыхала, потом достала с полки, уставленной иконами, маленькую икону.
- Вот, бери. Это Божья Мать. Без неё ни одно дело не делается, ни одно горе не горюется. Молись Ей беспрестанно, Богородица непременно поможет, подскажет, как тебе свою судьбу устроить.

Галина взяла иконку, сунула в сумку. Ну, мама, скажет тоже. Теперь только на себя и надо надеяться. Как сама захочу, так и будет. Дома иконку положила в какую-то книгу и забыла думать.
С пожелтевшей карточки смотрел на Галину Кузьминичну Алексей – муж её первый. Прожила с ним всего три годочка. Ничего кроме побоев да пьянки не видела. А ведь когда выходила замуж мечтала о счастье. Красивый был Алёшка, высокий, сильный – загляденье. И её Галину поначалу любил. Потом Ниночка родилась, Галина долго болела после родов, вот Алёшка и закуролесил. Терпела-терпела, да и выгнала его. Определила Ниночку в садик, а тут ей новую работу предложили - заведующей магазином. И Галина зажила на широкую ногу. В деревню наезжала всё реже. Некогда. Да и что там делать – скукота. Не то, что в городе. Вечером и в театр, и в ресторан сходить можно. Закружила Галину весёлая жизнь, совсем про родных забыла. Правда, приезжала к ней тогда сестра Татьяна. Денег просила. Хотела мужа в санаторий отправить. Врачи советовали – сердце больное у него. Не дала. Отговорилась, что нет, мол, лишних. Соврала тогда Галина, деньги у неё были, только пожалела, не стала давать. Вот ещё – дашь, а вдруг потом не отдаст Татьяна долг. А ей, Галине, ещё Ниночку поднимать. Уехала тогда Татьяна, даже и переночевать не осталась. Может, и обиделась, только Галина про это и думать вскоре перестала. Подвернулся мужчина надёжный, в чинах. Женатый, правда, но уж больно её, Галину, любит, а уж о Ниночке как заботится – без гостинцев никогда не приходит.

Галина Кузьминична всматривается в фотографию, на которой улыбается Пётр Васильевич. Представительный, важный. Влюбилась в него тогда Галина без памяти. Не останавливало и то, что семья у него, трое деток, да жена не совсем здоровая. Да и он к ней привязался. Воровал у семьи дни, ночи прихватывал. Всё с Галиной, да с Ниночкой. И на курорт их возил, и в командировки свои брал. Галина тоже старалась. Каждый вечер стол ломился, всё хотела Петеньку своего получше накормить да напоить. А тут как гром среди ясного неба – ревизия. Нашли крупную недостачу. Или плати или в тюрьму садись. Часть денег Пётр Васильевич дал, немного у неё было, а за остальными пришлось в деревню к родным ехать.
Мать плакала, а сёстры молча достали и протянули недостающую сумму. Пригодилась премия, что дали недавно Василию как передовику производства, да мамина крохотная пенсия.

Обошлось всё, правда, с работы пришлось уйти, Петр Васильевич устроил её в жилищную контору. Работа, конечно, не чета прежней, но Пётр не бросал, помогал продуктами, да и деньжат подбрасывал.
Галина Кузьминична теребила в руках мятую карточку – это Люсина свадебная. Ох, уж лучше об этой свадьбе не вспоминать. Люся поздно замуж вышла, уж почти тридцать лет исполнилось, а она всё в девках ходила. А потом в колхоз приехал новый ветврач. Люся, как и Татьяна на ферме работала, да и молодой специалист туда часто захаживал. Вот и приглянулись друг другу. На пять лет, оказался он Люси моложе, а так пристал, не даёт проходу: «Люблю, давай поженимся». Люся вначале и так и сяк отговаривала, да видно самой ветврач нравился, вот и дала согласие.
Галина прикатила к ним на свадьбу с большим букетом, да сервиз чайный в подарок купила. Как глянула на Сергея и – душа в пятки. Уж до чего статный, лицо чистое, глаза как два голубых озерца. Вот Люське повезло. Всю свадьбу поглядывала на него Галина, а на другой день, столкнувшись с ним в сенях, припала к нему горячим телом, обняла, принялась жарко целовать. Эх, не вовремя Татьяна появилась. Ни слова не сказала, собрала Галинин чемодан и указала ей на дверь. Стыдоба.
Обиделась Галина тогда страшно. На всех обиделась. Ведь не остановили её тогда, молча стояли и смотрели, как она уезжает. Ну и пусть остаются, никогда её ноги больше не будет в родном доме. Уехала и как отрезала. Ни одного письма домой не написала. Даже матери открыточки не отправила. А ведь никто не виноват, одна она и виновата во всём. Так нет, гордыня не давала это осознать. Даже к матери на похороны не поехала. Отдыхала тогда в санатории, домой приехала - телеграмма. Глянула на штемпель, опоздала - уже три дня как похоронили. Ей бы кинуться, да хоть на родной могилке отрыдать, да выпросить себе прощение. Так нет, не поехала – обида колом застряла в сердце.
А здесь Ниночка снята на последнем школьном вечере. Выпускной. Какая же она красивая – светлые кудри по плечам раскиданы, в глазах смех застыл. После школы засобиралась в саму Москву, поступать на артистку. Галина радовалась, дочь в столице будет жить, в кино её будут показывать. Куда там – не поступила Нина, однако, из Москвы не уехала, осталась на стройке работать. А вскоре в Москву и Петра Васильевича перевели. Галина осталась одна. Скучала, вечера казались длинными, не протолкнуть.

Ниночка в Москве, приезжала не часто. Однако, каждый раз с новыми кавалерами. Галина пыталась поговорить с дочерью, а та одно: «Не указывай, сейчас молодёжь больше знает. Мне надо в Москве выгодно замуж выйти, чтоб с квартирой». Однажды приехала одна и с ходу:
- Давай продавай квартиру, в Москве комнатку купим, а там может, подфартит и на однокомнатную заработаем.
Галина Кузьминична задумалась: « Да как же так, бросит всё и уехать? Ведь столько лет здесь прожито. И квартира хорошая – трёхкомнатная, обстановка добротная. А в Москве ещё неизвестно как всё устроиться. Да и боится она больших городов, одна суматоха там».
- Ну, вот ещё, - пожала плечами Нина, - нашла, за что держаться. Сюда ты всегда вернёшься, а Москва это Москва. Ты обо мне подумай, я устала по съёмным квартирам мотаться.
- Ты ж ведь замуж хотела?
Нина только рукой махнула.
Комнатку в Москве удалось купить только в коммуналке, в доме на снос, на самой окраине. Все деньги, вырученные за Галинину квартиру и мебель, ушли на эту комнату. На работу Галина Кузьминична устроиться не смогла, возраст, да и образования никакого. А тут внезапно обнаружилась проблемы со здоровьем. Болела сердце, донимали головные боли, мучила отдышка. Нина пропадала иногда по целым неделям, потом появлялась неопрятная, опухшая. Набрасывалась на мать с упреками, что та не приготовила покушать. А с чего? Сбережения постепенно таяли, и Галине часто приходилось сидеть без денег. Нина неизвестно где работала, матери почти не помогала.

Дальше - больше. Начала приводить в комнатку мужиков, выпроваживая мать на улицу на час, а то и до поздней ночи. Галина Кузьминична все глаза повыплакала, не зная кому пожаловаться. Сёстры далеко, да и не знается она с ними.
Парализовало её глубокой осенью. Возилась на кухне, вдруг стало плохо, жутко заболела голова, всё поплыло перед глазами. Соседи вызвали скорую, Нины в это время дома не было. Почти месяц провалялась Галина Кузьминична в больнице. Условия жуткие, нянечку не дозовёшься, чтобы судно принесла. Дочь в больницу не пришла не разу. Выписали Галину Кузьминичну домой, пришлось соседке звонить. Та привезла её на такси, помогла подняться по лестнице. В комнате бардак, на кровати Нинка с каким-то мужчиной спит. Соседка принесла матрац, уложила Галину Кузьминичну на полу.
Потянулись безрадостные дни. Галина Кузьминична передвигалась с трудом, дай Бог, хоть в коридор выйти. А там уж и в туалет, и на кухню чаю согреть, кое-как по стеночке. Нинка на мать и внимания не обращает, только знай, покрикивает. А потом, как-то приказала: «Собирайся. В санаторий поедешь».
Галина Кузьминична только кое-что из вещей взяла, да несколько книг, пристрастилась в больнице читать. Среди книг и фотоальбом попался.
Привезла её Нинка в дом престарелых и инвалидов. Сама подписала нужные бумаги, и матери подсунула. Да только её и видели.

Однажды перебирая фотографии, Галина Кузьминична наткнулась на маленькую иконку Божьей Матери, видимо, положила тогда её в альбом и только сейчас нашла.
Будто сноп ярких искр рассыпался в голове Галины Кузьминичны. Вспомнила всё до мельчайших подробностей: и мамины наставления, и то, как обижала сестёр, гордилась перед родными, жила без руля и без ветрил, без веры в Бога. Вот и нагрешила без меры, и теперь расплачивается. А как вспомнила, ужаснулась. Да где же она раньше была? Что же маму то не послушала? Ведь сколько раз она Галине говорила «Молись. Без Бога не до порога». Вот ведь всё так и вышло.
Галина Кузьминична наклеила иконку на толстый кусок картона, положила в прозрачный пакетик и повесила на грудь. Каждый день она горячо молилась Божьей Матери. Со слезами просила Заступницу, чтобы Та помогла ей вымолить прошение у матери да у сестёр. Уж так она перед ними виновата.
Вот и сегодня, прежде чем взять альбом в руки Галина Кузьминична долго молилась: «Помоги мне, Пресвятая Богородица, вот ведь что я наделала. Обидела своих родных, да ещё как обидела. Каюсь, а что толку. Не слышат они меня. Хоть Ты донеси до них мою печаль».
Тяжело, слёзы застилают глаза. Вдруг почувствовала Галина Кузьминична, чьи то теплые руки на своём лице, кто-то знакомый зовёт её по имени. Вскинулась. Перед ней Татьяна с Люсей.

- Наконец-то нашли, - запричитала Люся, - хорошо Сергей твою Нинку в нашем райцентре встретил. Насилу вызнал, где ты находишься.
- Да как же это, родные мои, как же это, - повторяла без конца Галина Кузьминична. Потом, опомнившись, сползла со стула, упала на колени перед сёстрами, - Простите меня, Христа ради, простите, если сможете.
- Ты что, - кинулась поднимать её Татьяна, - успокойся, мы тоже хороши. С каких пор о тебе ни слуху, ни духу, а мы и не пошевелимся. Да разве можно так? Это ты нас прости. Родные же мы. Собирайся, мы за тобой приехали. В деревне хорошо, дом большой. Будешь в маминой комнате жить.
Сёстры хлопотами, собирая нехитрые пожитки Галины Кузьминичны, не замечая, что она обвисла на стуле, неловко запрокинув голову, из полузакрытых неживых уже глаз выкатилась одинокая слеза, руки по-прежнему сжимали альбом с фотографиями, и только на лице у неё застыла счастливая улыбка.