Земля была в них и
они рыли.
Они рыли и рыли. На это шел
их день, их ночь. И они не славили Бога,
который, как они слышали, все это замыслил,
который, как они слышали, все это провидел.
Они рыли и дальше не слушали; и
они не стали мудрей, не сложили песен,
не придумали для себя никаких языков.
Они рыли.
И штиль навещал их, и вал штормовой,
и — все — их моря навестили.
Я рою, ты роешь, вон и червь дождевой
тоже роет. Вот песнь: они рыли.
А.Нестеров: Ольга Александровна, Вы переводили Элиота и Поля Клоделя, святого Франциска и Рильке, Эзру Паунда и Гельдерлина, Хайдеггера и Данте… И вот — Пауль Целан в Вашем переводе. Чем предопределен выбор Вами того или иного поэта в собеседники? Или правильнее — соработники? Учитывая, что есть поэты, с которыми Вы беседуете — но не переводите. И что потом, когда перевод уже произошел, остается в виде эха, каких-то реакций в Ваших собственных стихах?
О.Седакова: В самом деле, перевод — совсем иной род общения с сочинением и автором, чем чтение, скажем, или даже исследование. Перевод, если его делать не цинично, «не читки требует с актера». Я не считаю, что это вообще недопустимо, переводить цинично или, выражаясь мягче, ремесленно (говорят, Ахматова советовала молодым поэтам не слишком растрачиваться, переводя других, чтобы сохранить творческие силы на свое), но я так не могу. Обычно для меня это, в общем то, такое же интимное занятие, как сочинение. Я переводила очень выборочно, причем выбирая не только среди авторов, но и среди того, что ими написано — не по принципу «самое любимое» или «самое лучшее», а такое, для чего я сразу и до пробы чувствовала какую-то возможность русского соответствия. Например, прекраснейшее и любимейшее стихотворение Рильке «Благовещение» я не возьмусь переводить просто потому, что его опорное рифмующее слово — Baum, дерево. Речь Архангела у Рильке разбита на строфы, каждая из которых кончается рефреном:
Du aber bist der Baum.
(Но ты — дерево. И чего только с этим стихом ни делали русские переводчики: «Но древо ты еси» или «Но древо — это ты» и т. п.)
Нынешнее обращение к творчеству Пауля Целана (1920 — 1970) продолжает обширную публикацию, помещенную в двенадцатом номере «ИЛ» за 1996 г. в рубрике «Портрет в зеркалах». Ее составитель Б. Дубин отмечал тогда «странное недобытие, руинное на-три-четверти-отсутствие крупнейшего и, несомненно, поворотного лирика второй половины уходящего века» в нашем отечественном литературном пространстве. С тех пор положение сильно изменилось. Фигура Целана обретает плоть, его присутствие в русском поэтическом и философском контексте становится все более ощутимым. В 1998 году в Киеве вышел первый сборник Целана на русском языке в переводе Марка Белорусца. В 1999 году в московском журнале «Контекст-9» (№ 4) опубликованы 11 стихотворений Целана в переводе Ольги Седаковой. Пауль Целан, немецкоязычный еврей из Буковины, переживший заключение в гетто, принудительные работы и гибель родителей в концлагере, вечный беженец, блестящий переводчик русской и французской поэзии, покончил с собой в Париже. Его судьба вобрала в себя трагедию ХХ века, его голос — голос пережившей эту трагедию европейской поэзии. Стало общим местом вспоминать в связи с Целаном вопрос немецкого философа Адорно: «Возможна ли поэзия после Освенцима?»
Перевод А. Глазовой
***
К вину и к потерянности,
с нежностью к ним склоняясь к обоим:
я гнал верхом через снег, слышишь,
я бога гнал вдаль — вблизь, он пел,
последней
была эта езда через
человеко-плетни.
Они сгибались, когда
слышали нас над собой, и
писали, и
перевирали наше ржание
на одно из
своих ображённых наречий.
Комментарий к словарной статье
О Целане чаще всего говорят в связи с Катастрофой, как о ее свидетеле среди других свидетелей. Мне сегодня хочется говорить о Целане прежде всего как о явлении поэзии, о Целане — поэте среди поэтов, то есть: о тех возможностях (или невозможностях), которые Целан принес новейшему искусству. Гибель Целана в 1970 году, быть может, граничная дата культурной эпохи модерна. Целан — если не последний, то один из последних поэтов Новизны, поэтов Невозможного (поэтов утопии — в его очень нетривиальном употреблении этого слова).
Целан, как видно из его ранних стихов, был многим обязан французской поэзии, «абсолютной поэзии», символизму; но его внутреннее движение иное, и скорее противоположное. Там — бунт, который из стихотворной плоскости переходит в идеологическую; все это притягивается к полюсу демонизма — характернейшей вершине романтического бунта (как бодлеровские гимны сатане). Целан же… — я думаю, его сложность и его темнота, по существу, позитивны, это мир, в котором нет демонов, не предполагается никакой «злой силы» вроде сатаны. Трудность и неоднозначность тут другой природы: неясный, непроясняемый, непроницаемый образ Творца, ужас Его — сакральный ужас, но как будто вне дуализма света и тьмы, ангельского и демонического. Целановские ангелы страшны, и не
Die Form — Leer
Paul Celan1
Впервые имя Пауля Целана я услышала от
Первым стихотворением Целана, которое я прочла
Выпал снег, сумрачно. Месяц уже
или два, как осень в монашеской рясе
мне тоже принесла весть, листок с украинских склонов:
«Представь себе, что и здесь наступает зима ныне в тысячный раз,
в краю, где течет широчайший поток:
Иакова небесная кровь, благословленная топорами…
О лед неземной красноты — их гетман бредет
с казаками в меркнущих солнцах… Дитя, ах, платок,
чтоб закутаться мне, когда шлемы сверкают,
когда эта глыба розовая трещит, когда снежною пылью рассыпается скелет
твоего отца, растоптана копытами
песнь о кедрах…
Платок, платочек, вот только узкий, чтобы сберечь
теперь, когда ты учишься плакать, тесноту мира
рядом со мной, который никогда не зазеленеет, дитя мое, для твоего ребенка!»
Осенью кровь текла с меня, мама, снег жег меня:
Искал я сердце свое, чтобы им плакать, находил я дыханье, ах, того лета.
Было оно, как ты.
Пришла слеза. Ткал я платочек.
Целан — одна из ключевых фигур для поэзии минувшего века. В Европе и Америке он издавался и переиздавался, о нем писали и думали, комментировали и иллюстрировали… О его стихах изданы сотни книг, ему посвящены спецномера влиятельнейших интеллектуальных журналов — достаточно сказать, что только для описания всей этой громады текстов выпущено с десяток библиографических указателей…
О поэзии Целана размышляли Хайдеггер и Бланшо, Ханс Георг Гадамер и Жак Деррида, Анри Мишо и Гюнтер Грасс, Эмиль Чоран и Ив Бонфуа… В этом списке леворадикал, неомарксист Теодор Адорно — и знаток каббалы Моше Идель, литературовед Жан Старобинский и прозаик Роже Лапорт, философы Филипп
