Пауль Целан. Стихи

Черные хлопья

Выпал снег, сумрачно. Месяц уже
или два, как осень в монашеской рясе
мне тоже принесла весть, листок с украинских склонов:

«Представь себе, что и здесь наступает зима ныне в тысячный раз,
в краю, где течет широчайший поток:
Иакова небесная кровь, благословленная топорами…
О лед неземной красноты — их гетман бредет
с казаками в меркнущих солнцах… Дитя, ах, платок,
чтоб закутаться мне, когда шлемы сверкают,
когда эта глыба розовая трещит, когда снежною пылью рассыпается скелет
твоего отца, растоптана копытами
песнь о кедрах…
Платок, платочек, вот только узкий, чтобы сберечь
теперь, когда ты учишься плакать, тесноту мира
рядом со мной, который никогда не зазеленеет, дитя мое, для твоего ребенка!»

Осенью кровь текла с меня, мама, снег жег меня:
Искал я сердце свое, чтобы им плакать, находил я дыханье, ах, того лета.
Было оно, как ты.
Пришла слеза. Ткал я платочек.

(Перевод Марка Белорусца)

Венец

Осень кормлю с руки опавшим листочком: друзья мы —
вышелушиваем ядрышки времени, учим ходить их:
но опять в скорлупу укрывается время.

В зеркале грезит
во сне воскресенье,
и губы не лгут.

Мой взгляд поднимается медленно в сердце твое:
мы смотрим на нас,
мы темно говорим,
мы любим друг друга, как память и мак,
мы спим, как вино в перламутровых створках,
как море в кровавом сиянье луны.

Мы обнявшись стоим у окна под взглядами улиц:
это время познанья,
когда камень раскрыться готов, как бутон,
и под сердцем стучится дитя.
Это время, в котором рождается время.

Это время.

(Перевод Игоря Болычева)

Фуга смерти

Черное млеко рассветной зари пьем мы на ночь
пьем его утром и днем пьем и ночью
пьем его пьем
роем могилу в просторах воздушных там где не тесно
в доме живет человек он с гадюками ладит он пишет
Германия золото кос Маргариты в сумрак одета
пишет выходит из дома под звезды и псов он скликает
евреев скликает своих велит им могилу копать
велит им играть танцевать веселиться

черное млеко зари мы пьем его на ночь
пьем его утром и днем пьем его ночью
пьем его пьем
в доме живет человек он с гадюками ладит он пишет
Германия пепел волос Суламифи в сумрак одета
копаем могилу в просторах воздушных там где не тесно

велит он копать нам поглубже и петь веселиться
в руке револьвер он кричит и глаза голубые
копайте поглубже, а вы там играйте танцуйте

Черное млеко рассветной зари пьем мы ночью
утром и днем его пьем мы и вечером пьем
его пьем мы и пьем
в доме золота кос Маргарита твоих Суламифи
пепел волос человек поселился с гадюками ладит
сладко о смерти играть нам велит смерть маэстро немецкий
скрипки мрачнее чтоб голос ваш дымом густым воспарил
и в облаках обретешь ты могилу там где не тесно

Черное млеко рассветной зари пьем мы ночью
пьем тебя днем смерть маэстро немецкий
пьем тебя утром и вечером пьем
смерть маэстро немецкий глаза голубые
пуля его попадает без промаха в вас
в доме золото кос Маргарита твоих человек поселился
свору спускает на нас одаряет могилой небесной
с гадюками ладит и грезит о смерти маэстро немецкий

золото кос Маргарита
пепел волос Суламифь

(Перевод Ольги Татариновой)

Фуга смерти

Черное молоко рассвета мы пьем его вечерами
мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью
пьем и пьем
мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет

В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
он пишет так и встает перед домом и блещут созвездья он свищет
своим волкодавам
он высвистывает своих иудеев пусть роют могилу в земле
он нам говорит, а теперь играйте пускай потанцуют

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем вечерами
В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь мы роем могилу в воздушном пространстве
там тесно не будет

Он требует глубже врезайте лопату в земные угодья эй там одному
а другому играйте и пойте
он шарит железо на поясе он им машет глаза у него голубые

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем вечерами
пьем и пьем
в том доме живет господин о твои золотые волосы Маргарита
пепельные твои Суламифь он играет со змеями пишет

Он требует слаще играйте мне смерть это немецкий учитель
он требует темней ударяйте по струнам потом вы подыметесь в небо
как дым там в облаках вам найдется могила там тесно не будет

Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень смерть это немецкий учитель
мы пьем тебя вечерами и утром пьем и пьем
Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые

он целит свинцовая пуля тебя не упустит он целит отлично
он на нас выпускает своих волкодавов он нам дарит могилу
в воздушном пространстве
он играет со змеями и размышляет Смерть это немецкий учитель

золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь

(Перевод Ольги Седаковой)

Tenebrae

Рядом мы, Господь,
рядом, рукой ухватишь.

Уже ухвачены, Господь,
друг в друга вцепившись, как будто
тело любого из нас —
Тело Твое, Господь.

Молись, Господь,
молись нам,
мы рядом.

Криво шли мы туда,
мы шли нагнуться
над лоханью и мертвым вулканом.

Пить мы шли, Господь.

Это было кровью. Это было
тем, что ты пролил, Господь.

Она блестела.

Твой образ ударил в глаза нам, Господь.
Рот и глаза стояли открыто и пусто, Господь.
Мы выпили это, Господь.
Кровь и образ, который в крови был, Господь.

Молись, Господь.
Мы рядом.

(Перевод Ольги Седаковой)

Кристалл

Не у моих губ ищи твои уста,
не у ворот пришельца,
не в глазах слезу.

Семью ночами выше алого к алому путь,
семью сердцами глубже стук руки в ворота,
семью розами позже шепот колодца.

(Перевод Марка Белорусца)

                * * *
Ты во тьме, осина, забелела.
Мать мою не видел я седой.

Одуванчик на полях Украйны!
Мать ушла за тридевять земель.

Ты ль повисла, туча, над колодцем?
Надо всеми тихо плачет мать.

Ты, звезда, свила златую петлю.
Матери во грудь вошел свинец.

Кто же вас, резные двери, вышиб?
Мать не возвратится никогда.

(Перевод Виктора Топорова)

Псалом

Некому замесить нас опять из земли и глины,
некому заклясть наш прах.
Некому.

Слава тебе, Никто.
Ради тебя мы хотим
цвести.
Тебе
навстречу.

Ничем
были мы, остаемся, будем
и впредь, расцветая:
Из Ничего —
Никому — роза.

Вот
пестик ее сердечно-святой
тычинки небесно-пустые
красный венец
из пурпурного слова, которое мы пропели
поверх, о, поверх
терний.

(Перевод Ольги Седаковой)

Земля была в них

Земля была в них и
они рыли.

Они рыли и рыли. На это шел
их день, их ночь. И они не славили Бога,

который, как они слышали, все это замыслил,
который, как они слышали, все это провидел.

Они рыли и дальше не слушали; и
они не стали мудрей, не сложили песен,
не придумали для себя никаких языков.
Они рыли.

И штиль навещал их, и вал штормовой,
и — все — их моря навестили.
Я рою, ты роешь, вон и червь дождевой
тоже роет. Вот песнь: они рыли.

О некий, о всякий, о ты, никакой!
Где теперь то, что шло на нигдейность?
О, ты роешь, я рою; я рою к тебе, за тобой
и наш перстень на пальце не спит, как младенец.

(Перевод Ольги Седаковой)

Псалом

Никто вылепит нас вновь из земли и глины.
Никто станет хранить наш прах.
Никто.

Храни же свято заветы, Никто.
Ради тебя
распускается
алый бутон.
Навстречу тебе.

Ничто
мы есть, мы были и будем,
мы, сущие и цветущие:
Роза-Никто, Роза-
Ничто.

Это поет
светлое сердце —
пестик,
опыленный пустынными небесами,
багряный цветок
с лепестками пурпуровых слов —
поет и всегда
над, о над
шипами.

(Перевод Игоря Болычев)

В Египте

Ты должен в глаза чужестранке сказать: Ты вода. Будь водой.
Ты должен ту, которую знаешь в воде, в глазах чужестранки искать.
Ты должен ее вызывать из воды: Руфь! Ноэминь! Мириам!
Ты должен украсить ее, когда ты ложишься с чужой.
Ты должен украсить ее облаками волос чужестранки.
Ты должен сказать Мириам, Ноэмини и Руфи:
Смотрите, я с вами ложусь.
Ты должен прекрасно убрать чужестранку, с которой лежишь.
Ты должен украсить ее твоей болью: О Руфь! Ноэминь! Мириам!

Ты должен сказать чужестранке:
Смотри, я с ними лежал!

(Перевод Ольги Седаковой)

Говори и ты

Говори и ты,
говори последним,
скажи свое слово.

Говори —
но не отделяй нет от да.
Вложи и в свое слово смысл:
вложи в него тень.

Вложи в него вдоволь тени:
столько,
сколько, по-твоему, вкруг тебя роздано
полночи, полдню, полночи.

Оглядись.
Видишь: все живо кругом —
при смерти! Все живо!
Есть правда в слове, когда в нем тень.

Но место, где ты стоишь, сжимается…
Куда ты теперь, без тени, куда?
Вверх. Ощупью. Становясь
протяженней, неразличимей, тоньше!
Тоньше: нитью
для звезды, что хочет спуститься
и плыть внизу, там, где видит
она свое мерцанье: в зыби
текучих слов.

(Перевод Бориса Дубин)

Ассизи

Умбрийская ночь.
Умбрийская ночь с серебром ее колоколов и маслин.
Умбрийская ночь, ее камень, который принес ты сюда.
Умбрийская ночь.

Не дыши, приходящее в жизнь, не дыши.
Наполни с краями кувшин.

Скудельный кувшин.
Скудельный кувшин, на котором окрепла рука гончара.
Скудельный кувшин, который тень навсегда накрыла рукой.
Скудельный кувшин под печатью теней.

Камни, куда ты смотришь, камни без числа.
Впусти-ка, брат, осла.

Плетется осел.
Плетется осел на снегу, его голая держит рука.
Плетется осел перед словом, закрывшим затвор.
Плетется осел, он из рук сновиденье жует.

Сиянье, которое утешить не хочет, сиянье.
Мертвые, Франциск, они еще ждут подаянья.

(Перевод Ольги Седаковой)

Свои губы вночную

Свои губы вночную
надули цветы,
сцепились, скрестившись,
сосны древками,
мох отсеревший, стронутый камень,
в полет беспредельный над ледником
всполошены галки:

Вот оно место привала
тех, что нагнали мы:

часа им не назвать,
хлопьев снега не сосчитать
за водами не следовать к затворам.

Порознь они в этом мире,
каждый при своей стоит ночи,
каждый при своей стоит смерти,
хмуро, голову обнажив,
в инее от близи и дали.

Они вину избывают, живившую их начало,
вину избывают слову, а оно
недействительное, как это лето.

Слово, знаешь,
оно — мертвец.

Давай его обмоем,
давай причешем,
давай обратим
глаза его к небу.

(Перевод Марка Белорусца)