За сеном

Анны Андреевны тётя девяностолетняя Дросида Ивановна всех родственников, заходивших её навестить, наставляла:

— На могилу те мне крест поставьте. И ничё не выдумывайте — памятников ваших и фотокарточек. Иконку на крест.

— Ты, Аннушка, — это уже лично Анне Андреевне говорилось, — опеть же придёшь ко мне на кладбище, захочешь помолиться и чё? На мою фотокарточку будешь креститься, чё ли? Срам-то какой!

Она показывала в угол, где стояли на полках иконы.

— Вон медную Пресвятой Богородицы на крест. На похороны ведь приедешь?

— Обязательно.

Тётушка Дросида третий год дальше крыльца не выходила из дому — обезножела. Ей не раз говорили, но она забывала, что кладбищенские воры, охотники за иконами или цветным металлом, медные старинные образа вытаскивали. Ни старых крестов не щадили, ни новых. Старухи, давая последние наказы родственникам, стали просить закапывать иконку под крестом. Не всегда эта уловка спасала. Бывало, и крест вырывали в поисках поживы.

Они были из староверов — двоедане, священников у них наставники заменяли. В каждом селе свой, в прежние времена — исключительно мужчина. Но постепенно отошли ко Господу Богу старики, что после революции брали на себя эту обязанность, и тогда ничего не оставалось женщинам, как самим править святое дело. Тётушка Дросида тоже была наставницей в их Матвеевке. Сейчас уже и не сосчитать, скольких младенцев окрестила за те годы. И покоить её приглашали — над новопреставленным Псалтирь читать. Если болел человек, в край намаялся недугом, да так, что непонятно — вернётся к нормальной жизни или уже нет, родственники звали Дросиду Ивановну читать большой акафист Господу Иисусу Христу, Пресвятой Богородице и Ангелу-хранителю. Суждено болящему поправиться — быстрее на ноги встанет, а нет — скорее умрёт.

Матвеевка наполовину состояла из семей староверческого корня. Вторая часть — православные. Когда в тридцатые годы закрыли, а затем разрушили церковь, православные потянулись к двоеданам, тем не впервой были гонения и притеснения, два с половиной века молились наособицу и научились тайком от посторонних (как сами говорили — вкрайчи) обращаться к Богу. Порядок христианской жизни продолжали вести и после революции вопреки богоборческой власти. Тогда как православные верующие оказались в сиротливом положении — ни одной церкви в округе, ни одного батюшки. Некому ребёнка окрестить, Псалтирь над покойником почитать, отпеть его, покадить могилки в родительский день. У староверов в каждом доме хранились церковные книги, все умели по-церковнославянски читать. Православные начали переходить в двоеданы. Отговорную молитву наставник над новообращённым прочитает, и тот уже крестится двумя перстами. Двоеданский молельный дом советская власть тоже ликвидировала. Разрушить не разрушила, как православную церковь (её принародно с остервенением уничтожали, чтоб и малой памяти не осталось), приспособили под колхозные нужды. Двоедане, а с ними и вчерашние православные, в праздники начали собираться по домам. То в одном молятся, то в другом. Летом (на Троицу, в Петров день, Ильин день, на Успение) обычно во дворе у кого-нибудь. Заборы высокие, с улицы не видать... Не только старики и семейные, но и девушки незамужние, а за ними и парни приходили... Парни больше пошалить. Косу у Анны не один раз расплетали. Встанет сзади шутник и тайком...

Дросида Ивановна хорошо пела церковные песнопения. Их было четверо таких в деревне, кого знала Анна Андреевна, — тётка Дросида, тётка Катя, тётка Марфа и тётка Домника. Хор не хор, а такая благодать слушать. После них никто больше не пел в Матвеевке. Последний раз в семидесятые годы Анна Андреевна слышала, умер её двоюродный брат, над покойником пели.

Аннушка, как подросла (это в конце сороковых годов), частенько бывала у тётушки Дросиды. Та пойдёт молиться, обязательно позовёт Аннушку с братом Иванушкой дом посторожить. Тётушка Дросида жила одна в то время. Основные ценности в доме — иконы и книги. Много было у тётушки книг. Однажды, пока молилась у кого-то из старух, залезли воры. Хорошо, не за книгами, полмешка муки взяли, пшеницы едва не мешок уволокли. Грешила на соседа. Тёмный человек. После того случая стала звать племянников для охраны жилища. Те охотно отзывались на просьбу. У тётушки в доме было интересно. Одно из развлечений — чтение Библии. Большущая, старинная, в кожаном переплёте, она лежала на лавке под иконами. Брат и сестра на «раз-два» вдвоём поднимали книгу, перемещали на пол. Ставили рядом керосиновую лампу... Книгу читало не одно поколение двоедан. Она закрывалась на две застёжки, расстегнёшь, а дальше Библия от ветхости делилась на части. Брата и сестру интересовал Новый Завет. Аннушка брала одну его часть, Иванушка — вторую, и начинали спешно переворачивать страницы, наперегонки вести поиск... «Аннушка, слушай-слушай, я нашёл...» — победно толкал сестру локтем Иванушка и зачитывал «находку» — притчу. Искали брат с сестрой исключительно притчи...

Та древняя Библия была жива и сейчас, хранилась в изголовье у тётушки Дросиды — в верхнем ящике старенького комода. Читать её тётушка уже не могла, но держала рядом как великую ценность. Дросида Ивановна любила племянницу за набожность, за то, что без пререканий, хотя сама уже старуха, выслушивала её наставления.

— Чё внутри у тебя, девонька, то и снаружи будет. Как в другой раз — не получатся чё-то, ты бьёшься-бьёшься, а всё зазря, дак не пеняй сразу на кого-то, не осуждай всех подряд и судьбу горемычную. Возьми-ка да загляни к себе в сердце, поищи там. Вот я за сеном ездила...

Дросида Ивановна, тогда ещё совсем молодая женщина, собралась по снегу сено вывезти с покоса. Несколько дней по утрам безуспешно ходила в колхозную контору за быком. Наконец двадцать второго ноября дали тягловую скотину с громкой кличкой Метеор. Шутник конюх в насмешку за «скоростные» качества быков наделял их издевательскими кличками: Стремительный, Быстрый, Вихрь, Буран... На конном дворе Дросида Ивановна запрягла Метеора в сани и поехала домой за подмогой. Случилось это в 1943 году, тётушкин муж пять месяцев как погиб на фронте, жила она в родительском доме со старшей сестрой Акулиной, тоже вдовой. Муж Акулины погиб на другой войне — в коллективизацию. Дросиде Ивановне Бог детей не дал, у Акулины старший сын воевал, две дочери жили своими семьями, с ней остался один десятилетний Саввушка. Родился последний сынок через четыре года после смерти мужа Акулины как плод любви с заезжим молодцом. Дросида Ивановна любила племянника, когда родился, ей было пятнадцать, можно сказать, на руках у неё Саввушка и вырос.

Неторопливый Метеор неспешно доставил Дросиду Ивановну к дому. Собиралась она, оставив быка у ворот, сначала помолиться, затем чайку попить и только тогда позвать в помощники племянников — Саввушку и Миньку (сына брата) — и отправиться за сеном.

«На меня суета чё ли напала! — рассказывала потом. — Бык привязанный, никуда не денется. Дак нет же, будто кто шилом толкает — быстрей езжай, кабы не передумали да не забрали обратно быка-то на колхозные нужды. У них семь пятниц может быть... Ну и сорвалась...»

День был особенный — память матери, та аккурат четыре года назад двадцать второго ноября умерла. В три дня собралась... Сказать, что болела — нет. По дому топталась, всё какое-нибудь себе заделье находила. И вдруг говорит: «Я, Дросида, скоро умру...» И через три дня отошла...

Акафист «О единоумершем», что читается в день памяти, занял бы у Дросиды Ивановны минут двадцать пять. Она уже потянулась к полке за книгой, но услышала, как спрыгнул с печки Саввушка, и решила: «Нет, сначала сено привезу, потом помолюсь».
— Саввушка, — крикнула племяннику, — беги за Минькой! Да быстрее! Быка дали! Поедем за сеном!

Саввушка что-то недовольное пробурчал, малец толком не проснулся, перспектива поездки его не обрадовала, но надел валенки и отправился через два дома за братом...

День разгорался солнечный, мороз щипал щёки. Мальчишки запрыгнули в сани, Минька попросил у тётушки верёвочные вожжи.

— Какой это Метеор, — смеялся, пытаясь свистом, понуканием заставить скотину ускорить шаг, — это черпаха тихоходная!

Ребятишки соскакивали с саней, бежали рядом, снова запрыгивали. До покоса было километров шесть. Наконец добрались до места.

Дросида Ивановна положила на сани палки-поперечины — с боков держать воз. Племянники тем временем пытались убрать ветреники — длинные тонкоствольные берёзки с ветками наверху, что были приставлены к стожку и связаны вершинками. Островерхий стог у них назывался кругляшом. Хороший кругляш поставила Дросида Ивановна. На зиму Зорьке как раз должно вперемешку с соломой хватить. Миньке двенадцать лет весной исполнилось, невысокий, но крепкий. Сена старался на вилы подцепить, как настоящий мужик.

Тётушка покрикивала на племянника:

— Минька, куда опять такой навильник тащишь? Не успеем чё ли!

Из Саввушки помощник был никудышный. И младше Миньки, да и рос нежным. Быстро притомился.

— Саввушка, иди быка держи, — отправила племянника Дросида Ивановна. — Не то убежит. Такая скотина, её не обманешь!

Саввушка покрутился у саней, потом попросил у тётки кресало — руки замёрзли. Варежки он надел худые, тётка и здесь (день выдался явно не её) дала промашку — не досмотрела.

На дороге, метрах в тридцати впереди Метеора, Саввушка развёл костёрчик. Притащил чёрного сена, что сбросили с вершинки кругляша, корова не дура такое есть, насобирал сухих прутиков, почиркал кресалом и вскоре грел руки над быстрым пламенем.

Тем временем Минька с тётушкой нагрузили сани.

— Добрый воз склали! — по-взрослому оценил Минька. — В самый раз кругляш вошёл. Только бы Метеор утянул!

— Чё не утянет! Бык не лошадь, утянет!

Начали крепить воз. Минька набросил верёвку на передний с зарубиной конец бастрыка — толстую жердь, водружённую на вершину воза, Дросида Ивановна накрутила верёвку на задний конец бастрыка, вдвоём с Минькой, насколько сил хватило, притянули его, прижали сено к саням. И только-только завязали концы верёвки за копылки саней, Метеор, до той поры столбом стоящий, без команды стронул воз и потянул вперёд.

— Хорошо, успели забастрычить! — сказала Дросида Ивановна.

— Саввушка, — весело крикнул Минька, — смотри, Метеор раздавит тебя!

Саввушка колдовал у костерка. Он только что принёс хорошую охапку (еле дотащил) чёрного сена, бросил в огонь. Нравилось смотреть, как пламя, придавленное новой порцией, затихает, будто в раздумье, готовится к прыжку, затем набирает жар и прорывается наружу.

Метеор тупо шагал на огонь.

— Куда прёшь? — Саввушка замахал на быка палкой, которой ворошил костерок. — Стой!

Метеор, не обращая внимания на окрик, палку, что мелькала у морды, безбоязненно двигался на Саввушку, тот отбежал на обочину. Не остановил быка огонь, смело перешагнул его передними ногами, задними, а потом встал. Костерок оказался у передка саней. Пламя лизнуло сено, предназначавшееся Зорьке, попробовало на вкус и зацепилось за воз...

— Минька, тяни Метеора! — крикнула тётушка. — Тяни!

Племянник схватил быка под уздцы, потянул вперёд:

— Айда! Айда!

Бык стоял как вкопанный.

Дросида Ивановна вилами огрела Метеора по спине. Один раз да другой:

— Пошёл! Пошёл!

...Дросида Ивановна ещё в девчонках бегала, когда отец послал с сёстрами пары на быках боронить. По холодку быки не уросили, покорно тащили за собой бороны, но как солнце поднялось, пауты да слепни облепили... Пашня одним краем упиралась в озерко с пологими берегами. Туда и рванули быки... Надоело в таких условиях работать — жара несусветная, слепни кровь пьют... Хвосты трубой и вместе с боронами в озеро... Еле ногами передвигали, когда боронили, а как в озеро — галопом сорвались... Бороны сзади гремят, туда-сюда мотаются, быкам хоть бы хны, заскочили в воду и встали намертво. Сколько девчонки ни старались их выгнать, как ни тянули к берегу — бесполезно... И уговаривали со слезами, и хворостинами стегали... Ни взад, ни вперёд. Паутам, слепням вода не помеха, роятся над быками. Ну и что? Бык опустит хвост в воду, намочит и хлоп им по спине, одних кровососов хвостом отгонит, других брызгами достанет... Снова хвост в воду... Не даёт слепням ненасытную утробу бычьей кровью снабжать... И пусть солнце печёт, зато вода прохладная, и так хорошо по брюхо в озере стоять. Пока мужики, что мимо ехали, не выгнали быков, ничего с ними девчонки поделать не могли.

Метеор тоже врос в дорогу. Дросида Ивановна навалилась на оглоблю, пытаясь направить быка на обочину в снег, — может, так огонь удастся потушить. Бык ни с места. За ним сено разгорается, ему бы, казалось, бежать и бежать сломя голову...
Загорелись сыромятные завёртки оглобель. Дросида Ивановна бросилась выпрягать Метеора. Только когда освободила от оглобель, зашагал вперёд...

Пламя жадными языками побежало вверх, охватывало воз с боков...

Дросиде Ивановне так тяжело далось в том году сено. Кто завёл этот бесчеловечный порядок в их колхозе? В соседних хозяйствах подобного не было. Там колхозники имели свои, раз и навсегда закреплённые за дворами покосы. Тогда как у них для получения делянки требовалось сдать бычка или тёлочку. И ещё неизвестно до последнего, где тебе разрешат косить. Объявлялось только после того, как заканчивались колхозные сенозаготовки. Из соображений: дай им раньше, будут не про общественное сено думать, а бегать с косами на свои делянки.

И если ты ухитрился на ничейном участке тайком накосить — могли донести. Сидела какая-то червоточина в их деревне, которая во многом сгубила её. Что там говорить, все сёла в округе в ХХ веке растеряли былую многолюдность. Но никто не понёс таких потерь, как Матвеевка. До войны насчитывала до трёхсот дворов, а теперь Анна Андреевна без душевной боли не могла ходить по родной деревне — осталось чуть более сорока...

Сено, горевшее ярким пламенем, добывала Дросида Ивановна в сентябре. Участок ей достался скверный. Одно спасло — трава хорошая в тот год стояла и погода была...

— Тётушка Дросида, не плачь, — успокаивали Саввушка с Минькой, а сами тоже хлюпали носами.

Сгорело сено, сгорели сани, одни полозья остались на дороге...

— Не помолилась я, Аннушка, не прочитала акафист «О единоумершем» за матушку, вот те и вразумил Господь Бог на всю жизнь. Постоял бы бык полчаса в ограде, дак нет — сорвалась... Кто тут виноват?.. Охо-хо, без числа я согрешила... Давай-ка помолимся.

Не дожидаясь ответа на предложение, Дросида Ивановна начала нараспев читать двоеданские «три поклона»: «Боже, милостив буде мне грешной. Создавый мя, Господи, помилуй мя. Без числа согрешила, Господи, прости и помилуй мя, грешную...» Анна Андреевна вторила ей...

Прощаясь с племянницей, Дросида Ивановна вернулась к волнующей теме:

— Ты проследи, чтоб иконку те на крест мне поставили, а то этим быстрей бы закопать да выпить. А ты уважь тётку. Не чужая тебе... Если медную боитесь на крест, то бумажную хотя бы, а медную закопай, но не в похороны — увидят, кого-нибудь в грех введёшь, ты на следующий день одна приди и закопай у креста. Как же без иконки-то лежать?

из книги «Прихожане»
Рисунок Владимира Чупилко