Воробушек

начало 70-х...

Пышная, белоснежная и густая как морская пена борода отца архимандрита была пронизана озорным лучом света, пронырнувшим между тяжелыми складками плотных штор. Солнечный зайчик заблудился в седине, тщетно старясь без ущерба выбраться из лабиринта волосков. Лучик дробился на тысячи отсветов, искорок и отблесков, поэтому казалось, что лицо отца архимандрита, заведовавшего учебной частью аспирантуры, сияло в сдержанном сумраке кабинета. «Как на иконах святых» - думал про себя Виталий, примостившийся на краю резного стула напротив большого стола со стопкой из нескольких толстых папок..

Архимандрит уже несколько минут вчитывался в текст одной из них, перекинув через указательный палец вышитую полоску парчовой закладки. «Что он там рассматривает?» - гадал Виталий, чувствуя, как форменный воротничок все сильнее врезается под кадык: - «Зря накрахмалил, сейчас было бы легче. Наверное, с филиокве я там перегнул, а может быть, слишком саркастически о сверхдолжности...?». Сколько раз ни приходилось Виталию посещать этот кабинет раньше — никогда ему не бывало уютно и спокойно. Каждый раз он внутренне трепетал как пламя свечи на сквозняке.

Помнит он и как впервые оказался в этом кабинете, будучи еще абитуриентом семинарии:

- Что же ты, милый брат, - укорил тогда архимандрит перепуганного еще почти подростка, - не привез приходской рекомендации?
- Да, у нас и прихода-то нет в районе, а до Красного Кута, где есть храм — пятьдесят километров по степи.
- А как же ты крестился и воцерковился? Символ Веры и тропари праздничные знаешь?
- Конечно, знаю, а какой нужно? - ободрился Виталий, уверенный в своей памяти.
- Это тебе на экзамене скажут, что нужно. Кто тебя учил?
- Соседка МонашИха, то есть, - Виталий запнулся, - монахиня.
- Какая монахиня? - Вскинул брови архимандрит.
- Матушка Нила из Дивеево, но у нас в деревне ее все только МонашИхой зовут. Она живет вместе с сестрой в одном доме по соседству с нами.
- Интересно... - архимандрит начал перебирать листочки документов из личного дела Виталия, задумался. - Ладно, благословляю я тебя на сдачу вступительных экзаменов без рекомендации приходской.

У-ф-ф..., Виталий выдохнул воздух, удерживаемый тогда внутри на полдыхании. Во все время беседы он не решался ни вдохнуть полной грудью, ни выдохнуть в полную силу. Шутка ли добраться до самой Троицкой Лавры , а документов не хватает, и денег на обратную дорогу уже нет — родители-то снабдили только на проезд до Саратова и на двухнедельное проживание в общежитии политехнического техникума. Ни одна душа в селе, кроме МонашИхи, не знала об истинной цели поездки Виталия, получившего этой весной аттестат в районном интернате. В селе-то была только семилетняя школа.

Виталий скрестил ладони и склонил голову, как учила МонашИха, ожидая благословения. Архимандрит поднял руку:
- С одним условием, если пройдешь успешно испытания, то после первых же каникул привезешь из дома мне письмо от твоей соседки. Иди сюда, воробушек саратовский, - неожиданно ласково он обнял за голову перепуганного абитуриента. - Не робей, воробей, а дерзновение имей. Ступай, я допускаю тебя до экзаменов. - Улыбнулся он, поправив внешней стороной ладони смявшуюся бороду. - За твое дерзновение.

***

С точно такой же улыбкой, спустя несколько лет, отец архимандрит благословил Валентина на поступление в аспирантуру после защиты семинарской дипломной работы, а сейчас в руках архимандрита была богословская диссертация Виталия, посвященная апологетике Марка Эфесского на Флорентийском Соборе. Опять Виталий полудышал, ожидая окончательного решения.

- Очень интересно и очень актуально, - неожиданно на английском произнес архимандрит, подняв голову. - Солнечный зайчик радостно выпрыгнул из ловушки и уселся на корешке закрытой диссертации. - С аналогичными вопросами тебе придется постоянно сталкиваться там, куда мы хотим направить тебя служить после окончания аспирантуры.
- А куда, если не секрет? — Тоже на английском языке осмелился спросить Виталий.
- В Японию или в Англию, - архимандрит как бы безразлично отложил папку в сторону. - Это же не важно, на какой приход ты поедешь, главное, что там очень сильное влияние католиков и протестантов. Выступления Марка Эфесского служат эталоном апологетики для догматических дискуссий, которых не удастся избежать ни там, ни там.
- А куда же все-таки более точно и когда? - не вытерпел опять Виталий. - Мне ведь нужно еще тогда и японский язык начать изучать.
- Куда и когда ехать решаю не я. Мы только рекомендуем, а последнее слово остается за «старшим братом». Он скажет куда, если скажет. Вот распишись тут в получении повестки.
- Какой повестки?
- Приглашение на беседу в Контору Глубинного Бурения, - грустно улыбнулся архимандрит. - А диссертация у тебя прекрасная, я благословляю тебя на предварительное чтение на Ученом Совете.

Виталий, уходящий из кабинета и просматривающий на ходу полученный листочек бумаги, оцепенел на пороге от мягкого, но неожиданного вопроса-утверждения прозвучавшего за спиной уже на немецком языке:

- Мне кажется, что твой постриг будет хорошо совершить накануне Успения. Ты успеешь приготовиться?
- Постриг? - Виталий все никак не мог развернуться на ногах, ставших ватными.
- Ну, да, что тут необычного, да тебе и необходимо это для хиротонии.
- Владыко, я жениться хотел... - возразил аспирант, вмиг забывший все иностранные слова, да и половину родных русских тоже.
- А где же невеста твоя? Все кто хотел жениться — проделали это еще в семинарии, а ты уже и аспирантуру заканчиваешь и все никак...
- Невеста? Это же не шутка... Не встретил я еще невесту, хотя каждый раз об этом прошу на вечерней и на утренней молитве...
- Ну, еще раз помолись, да и сходи к какому-никакому старцу.
- Зачем к старцу?
- А затем, чтобы узнать Божий промысел о себе самом. Я благословляю тебя на это — архимандрит опять осенил Валентина крестным знамением, — ступай, завтра скажешь сколько времени тебе нужно для поездки к старцу. Ну, что ты нахохлился? - рассмеялся он, — Ты же сам все знал с самого начала, но просто не решался признаться себе в этом. Ты же монах готовый...

***

«Угу, готовый-готовенький-новенький-печененький-уксусом мочененький. Доженихался — довыбирался — довыпендривался... И та тебе не такая, и эта — не этакая. В самом же деле все сроки прошли. Все уже в священническом звании служат, один ты в чтецах-канонархах мешкаешь-выжидаешь. Чего ждешь? Знака свыше? Дождался?» - внутренней скороговоркой безостановочно корил себя Валентин, слушая вполуха речь румяного капитана спецслужб в гражданском костюме. Тот сверлил семинариста проницательным взглядом и пытался к чему-то склонить, расценивая рассеянный вид «церковника» как итог собственного психологического воздействия.

«...Нет власти не от Бога... Ты же тоже гражданин... Гражданский долг... Родина тебя призывает... За границей нам свои люди очень нужны... «Кесарево - кесарю»... В приходе разные иностранцы могут быть... Ты понимаешь... Мы многое можем... От тебя совсем немного... Вернешься ... Епископом тебя..., если докажешь... Согласен?...»

- Согласен? Я тебя спрашиваю. - Оценив по каким-то признакам, что «клиент дозрел» и пора закруглять обработку, оперативник резко замолчал, подавшись вперед.

Неожиданно наступившая тишина прервала цепочку внутренних мыслей семинариста.

- А? Да..., наверное..., я не уверен, а... на что согласен? - Виталий сильно потер указательным пальцем свой висок.

Капитан, поперхнувшись, откинулся на спинку стула:
- Ты ваньку-то не валяй, у кого-кого, а у тебя с соображалкой все в порядке. Вон, в аттестате ни одной четверки, список публикаций и три иностранных языка «свободно», не считая латыни и дренегреческого. Тебе бы в университете учиться, а не в семинарии рясу примерять. Ты парень не дурак, а нам такие нужны. - Оперативник опять нашел привычную опору для продолжения «беседы». - Ты серьезно подумай. Мы ведь можем во многом помочь..., а можем и НЕ помочь, - сделал он многозначительное усиление на отрицании.
- Ну, значит, попробую прожить и без вашей помощи...
- Я тебе объясню конкретнее, - дернул уголком губ румяный, - Мы даем тебе свободу выбора: или поставить тут свою подпись и лететь надолго туда, куда любой мечтает поехать хоть на несколько дней, или, если откажешься, то вместо дальнего зарубежья направиться в «места не столь отдаленные».
- Ну, так тому и быть.
- Я не понял, «чему» быть? - нахмурился капитан.
- Что Бог даст — то и будет. - Виталий опять перестал вслушиваться в разглагольствования вербовщика и вернулся к мыслям о грядущем постриге. - Вот, только к старцу схожу за советом и все.

Оперативник истолковал эти слова в свою пользу:

- Ну, что же, сходи-сходи, но и сам подумай хорошенько. Времени я тебе даю только до защиты твоей диссертации, и если не согласишься на сотрудничество, то не взыщи. Я тебе честно все рассказал, предложил и предупредил. Смотри сам.
- Как Бог даст, Он один ведает времена и сроки.
- Как сам знаешь, - капитан взял со стола авторучку и, что-то чиркая на повестке Валентина, снисходительным тоном закончил разговор. - По мне, так и не годишься ты в архиереи, ни солидности в тебе, ни массивности... Сидишь тут передо мной и чирикаешь невпопад будто ты и впрямь не от мира сего.

***
Дверь, обитая клеенкой с мелкими цветочками по синему фону, выглядела будничной и по-деревенски домашней. По слухам, посетители иногда проводили около этой двери до трех-четырех недель. Очереди как такой не существовало. Люди сидели на скамейке в полутемных сенцах, и иногда из-за двери выглядывала женщина с неясным лицом, выполняющая роль секретаря, и негромко называла имя посетителя, приглашаемого на беседу старцем Таврионом. По какому принципу старец выбирал очередного гостя, никто не знал. От каждого новоприбывшего требовалось только назвать себя и смиренно ждать вызова.

Виталий отрекомендовался просто «семинарист». Если честно, то где-то в глубине своего невинного лукавства он надеялся, что старец Таврион не заставит ждать «своего» слишком долго. Семинарист ведь хоть и не священник еще, но и не совсем мирянин уже.

Виталий начал удобнее гнездиться на узенькой лавочке между женщиной в широком плаще из болоньи и худощавым парнем. Женщина сидела как статуя, прислонившись к стене спиной, а парень, наоборот, оперся на колени локтями и беспрестанно бросал вокруг себя быстрые взгляды из-под красноватых век. Вообще, весь вид паренька был каким-то подвижным, нервным и не располагающим к разговору. Виталий не успел даже повернуть голову к женщине, чтобы задать обычный вопрос «долго вы тут...?», как из-за двери, обитой клеенкой, появилась «секретарь», молча показала на него пальцем и кивнув головой, неслышно скрылась.

Виталий поднялся, уловив завистливый вздох парня и чуть слышный шепот из шевельнувшихся складок болоньи: «только пришел, а уже...». Весь мир сошелся в одно мгновение до размеров двери, за которой должны были разрешиться все его терзания и сомнения. «Господи, благослови» - шевельнул он пересохшими вмиг губами и на негнущихся ногах направился к своему клеенчатому Рубикону, стоявшему на жизненном перекрестке. Что его там ждет? И заходить страшно и не идти невозможно.

Он не помнил, как открывал дверь и как входил в келью старца. Кажется, он прошел просто насквозь и оказался лицом к лицу с отцом Таврионом. Старец словно вышел из сказочной книги или, точнее — с древней иконы. Одетый во все белое, с белой бородой до пояса и седыми волосами спускающимися за спину, высокий худой старик весь лучился приветливостью и радостью встречи:

- Здравствуй, здравствуй, Виталик, проходи, дорогой. Вот, для тебя невестушка приготовленная есть.

Виталий, опешивший в первый момент «откуда старец знает его имя?», через секунду воспрянул духом «У-ф-ф, «невестушка»... Значит, жениться нужно, а не в монахи идти. Никогда не хотел в монахи...»

- Благословите, батюшка. - Виталий склонился в поклоне перед старцем, ощущая легкие прикосновения старца к плечам и голове.

На скрещенные ладони невесомо легла благословляющая рука, оставив маленький бумажный образок.
«Неувядаемый цвет» - сразу узнал иконку Виталий и поднял глаза на отца Тавриона: «Вот тебе и женитьба, отец семинарист»

- Это и есть твоя невеста, Виталий, - мягкий и негромкий голос старца не оставлял никаких шансов для возражений. - Заждалась она, а лучше не найти.

Сразу стало нечего обсуждать. Все сомнения и страхи разрушились в одну секунду, уступив место твердой решимости исполнить услышанную о себе самом высшую волю. Невесомое благословение прошло насквозь твердым стержнем, не оставив возможностей для колебаний и недомолвок. «Значит, постриг» - спокойно и без внутренних метаний констатировал про себя Виталий: «Так тому и быть. До Успения времени мало уже остается»

- Да, пожалуй, что тебе задерживаться не стоит. - Старец, улыбаясь, положил руку на плечо Виталия. - Не бойся, монастырь — не тюрьма, да и в тюрьмах тоже люди живут, а Дух Святой веет везде где хочет, а где двое или трое соберутся во имя Господа, то и Он среди них окажется. Тюрьма, ведь у человека не снаружи, самый страшный застенок у человека внутри бывает, если он отгораживаться начнет от своего Бога, который внутри живет. Вот чего нужно бояться, Виталий. Маловерия нужно бояться, а не тюрьмы или монастыря. Никто, кроме самого человека не в силах отнять его свободы. Главная свобода человека состоит в его постоянном сознательном выборе цели земного пути. Человека, видящего все время перед собой эту высшую цель невозможно лишить свободы, до тех пор, пока он не усомнится в вере. Ты вспомни печерских подвижников. Они десятилетиями не выходили из своих пещер, но более свободных людей и представить нельзя. Не бойся ничего. - Отец Таврион опять поднял руку - Я благословляю тебя не бояться.

***

1992

За проемом неприветливой двери со следами ржавчины никаких дизайнерских решений интерьера не ожидалось, но и такой убогости обстановки — тоже. Зрительный шок тут же отошел на второй план после первого же глотка жаркого воздуха, упруго ударившего в лицо духотой. Духота обступила вошедшего, липко затекла под одежду и наполнила легкие густой кислой смесью из табачного дыма, запахов грязного белья, человеческого пота и отхожего места. За спиной тяжело железно клацнуло по притолоке и ржаво шаркнули толстые запоры. Казалось, что все бодрствующие внимательно вслушиваются в истошно орущий радиотранслятор.

Население камеры не проявило к новичку ни малейших признаков интереса. Двадцать арестантов разного возраста лежали на нарах без движения поверх голых матрацев. Еще примерно двадцать человек сидели на прикрученной к стене скамейке и около грубого стола, намертво прикрепленного к бетонному полу. Никто даже не повернул головы.

- Мир дому сему, — иеромонах перекрестился на увиденный бумажный образ Троицы, приклеенный в середине обшарпанного потолка переполненной камеры.

Хотя произнес он эти слова не напрягая голоса, тем не менее, их услышали. Все повернули к нему головы, внимательно, подозрительно и с интересом ощупывая взглядами лицо и каждую складку необычной для тюрьмы одежды. Все молчали. Он тоже молчал, не зная, что делать дальше. Наконец, ближний к нему арестант, одетый в тренировочные штаны и красную футболку, сидевший, на корточках, прислонившись спиной к стене, мотнул головой в сторону окна, плотно забранного решеткой и прикрытого с улицы еще и железным толстым жалюзи:

- Ступай к старшему, он скажет.
- Где старший?
- Там где и положено — на шконке возле решки. Ты первый раз что-ли?
- Да, - уже на ходу ответил иеромонах, продвигаясь по узкому проходу к окну и стараясь никого при этом не задеть.

На нижней койке нар около окна сидели двое заключенных и играли в шахматы. Один из них переставил ладью и не спеша поднял взгляд на приблизившегося новичка:

- Меня зови Барон, а у тебя погоняло есть?
- Не понял
- Кто ты по жизни?
- Наверное, грешник... - Иеромонах пожал плечами и виновато улыбнулся.
- Тогда ты правильно заглянул. Тут жарко и душно почти как в аду. Как звать тебя, если у тебя и погоняла человеческого еще нету?
- Зовут меня отец Поликарп
- Да какой из тебя отец? Ты тут для кое-кого в сынки сгодишься только.
- Так положено обращаться к священникам.
- Да, не получается у нас с тобой нормального разговора. Все ты рамсы путаешь не по теме. За что тебя сюда?
- Думаю, что за несговорчивость с КГБ.
- Ты политический, что-ли тогда?
- Можно и так считать, но вернее - узник совести.
- Жена, или баба есть?
- Откуда же жена у монаха?
- Ничего с тобой не понятно. Правила знаешь?
- Какие правила?
- Камерные, конечно. В общем-то, все просто: не крысятничать; не бегать к куму; не пользоваться парашей, если люди сидят за столом в это время; спать по очереди на шконке, которую покажу я, в остальное время сиди на трамвае. - Барон махнул рукой в сторону скамейки, - А где твоя постель? - он недоуменно посмотрел вдоль прохода, приподнявшись с места.
- А мне не нужна постель. Я ведь сюда на послушание направлен. Всего один час в день пока буду проводить в этом СИЗО по очереди в каждой камере.
- Тю-ю-ю. - Барон откинулся на локти и полулежа с прищуром начал заново рассматривать монаха. Карпуша, так ты не заключенный. А не от кума ли ты куманек? Ты не слишком сильно рискуешь?
- А что остается делать? Служба такая у меня.
- Так ты не по своей воле?
- А что такое своя воля?
- Своя воля это — свобода!
- А свобода от чего?
- Как от чего? От решеток, от конвоя, от параши и от баланды.
- Ну, а если по-другому посмотреть? Ведь в тюрьме ты не должен заботиться ни о семье ни о себе самом. И одежду и еду какую-никакую тебе в любом случае дадут. А семья сама тебе передачи посылает. Не надо думать, где тебе жить и чем заниматься. Сиди себе на койке и в шахматы играй. Кстати, не хочется быть банальным, но сейчас лучше ходить не слоном, а конем.
- Умный очень да? Хотя … - Барон сел опять прямо и всмотрелся в шахматную доску, – про коня ты прав, а в остальном – пургу гонишь.
- Отчего же пургу? Ты считаешь, что жизнь настоящая идет на свободе. Так?

Остальные заключенные начали проявлять явные признаки интереса к разговору. Сидящие на скамейке пересели ближе, лежавшие на нарах – сели и повернули головы к окну.

- Конечно так.
- А для чего человек живет, вообще? Чтобы попить, поспать, поесть и после всего этого просто умереть? Ведь если так, то наибольшей свободой обладает человек, имеющий минимальное количество обязанностей, выполнение которых позволяет ему иметь еду, одежду и место для сна.
- А ведь ты прав. Не дураки же все воры в законе, что они всю жизнь проводят по тюрьмам.
- Вот именно, в тюрьме человек оказывается свободным от большинства проблем, встречающихся с другой стороны колючей проволоки.
- Отец Поликарп, батя, а ты верные вещи говоришь, - хлопнул себя по колену Барон. – Настоящей свободой обладают только настоящие воры. Они свободны в тюрьме от обязанностей, которые есть у вольняшек. Они, вообще, от всего свободны! Они никому ничего не должны! Пацаны, - он обвел камеру радостным взглядом, - если хотите быть свободными, то становитесь блатными по понятиям. Вон, про это даже поп говорит. Правильный поп. Жалко, что тебя не посадили по настоящему, чтобы я смог с тобой вволю наговориться. Верные вещи ты говоришь. В общем, поп, когда тебя посадят, скажи, что знаешь меня – мы тебе поможем.
- Нет, спасибо за лестное предложение. – Иеромонах выставил перед собой сразу две ладони. – Но давай вернемся к теме разговора. Есть одна обязанность, от которой не может освободиться никто. – Негромко продолжил он после паузы и, гул голосов, возникший было в ответ на речь Барона, снова стих. – Все замечательно выглядит до момента смерти человека. А что такое смерть? Смерть это рубеж, перейдя через который, человек понимает, что дальше у него есть только два пути: или в вечное блаженство, или в вечную муку.
- Это ты про Ад и Рай говоришь? – ухмыльнулся Барон. – Никто оттуда еще не возвращался, чтобы рассказать, что там и как и кто там смотрящий.
- Ошибаешься. - Отец Поликарп достал из кармана носовой платок и вытер давно вспотевший лоб. Я лично, например, знаком с женщиной, у которой есть официальное заключение о ее собственной смерти, оформленное после вскрытия. Не веришь? А она живая! И она видела ТАМ и Ад и Рай, а потом ее вернули назад, чтобы она рассказала об увиденном таким маловерам как ты, да и я тоже…
- Сказки рассказываешь, – с сомнением протянул Барон и, сдвинув ребром ладони фигуры с шахматной доски, подвинулся, – садись, Батя. Давай, что она рассказала?
- Ты же все-равно не поверишь, - улыбнулся иеромонах, - тебе ведь доказательства потребуются и желательно чудесные какие-нибудь.
- Верно, – рассмеялся его собеседник, но нам ведь все равно делать нечего, так что – давай, Батя, весели пацанов дальше, у тебя хорошо получается.
- Да, с чудом было бы проще, – отец Поликарп задумался, как продолжить разговор. Но тут в камере возникло сильное оживление.

Раздались удивленные возгласы, подчеркнутая сдержанность в жестах заключенных сменилась на беспорядочное махание руками и подпрыгивание. Виновником переполоха стал обыкновенный воробей. Как он сумел пробраться через жалюзи и оконные решетки? Что ему потребовалось в тюрьме? Непонятно. Сейчас эта перепуганная пичуга металась по камере, натыкаясь на стены и не находя места, где можно было бы хоть на секунду присесть. Отчаяние трепетало в каждом взмахе птичьих крылышек. Воробушек обессилел окончательно и опустился на единственное спокойное место во всем помещении – на плечо отца Поликарпа. Иеромонах аккуратно взял птичку в руку. Воробей пискнул, но доверчиво затих.

- Батя, во! – Барон удивленно смотрел на воробья, широко раскрывшего клюв. – Во, Батя, воробей! Гляди, а! Как он сюда попал? Что это значит?

Иеромонах, удивленный событием не меньше остальных, обернулся на столпившихся заключенных:

- Запугали совсем птаху. А что же тут не ясно? Когда Христос крестился, то Дух Святой спустился с неба в виде голубя, ну а для вас по вашему криминалу только воробей, похоже, и полагается. Но тоже неплохо, как мне кажется. А вы как думаете?
- И что же теперь? – Барон уселся опять на свою кровать.
- А теперь давайте вы мне на листочке запишите свои имена.
- Зачем это тебе? – раздался чей-то голос.
- Чтобы частицу вынуть за каждого из вас на проскомидии.
- На чем вынуть?
- В общем, помолюсь о вашем здравии. Давайте, пишите быстро имена, а то мое время у вас сейчас уже заканчивается. А в другой раз я вам уже просфорки принесу, у нас они очень вкусные.

Тетрадный листочек, сложенный вчетверо мгновенно исчез среди арестантов, и, переходя из рук в руки, достиг стола, за которым уже сидел заключенный в красной футболке с карандашом в руках.

- Ша, пацаны, говори по одному и отходи, - донесся его голос.

Барон остался сидеть на месте. Отец Поликарп наклонился к нему:

- А тебя как звать? Как тебя мама называла?
- Мама? Детдомовский я. – Барон отвернулся к стене и через несколько секунд еле слышно добавил. - А звали – Николаем.

***

Кабинет начальника тюрьмы, хотя и был обставлен аскетически, тем не менее, по сравнению с камерой выглядел фешенебельно. На краю стола стоял чайник с поднимающейся из носика струйкой пара. На блюдечке лежала стопка печенья, и несколько кусочков рафинада.

- … люди как люди тут у вас. Такие же испуганные и страдающие, как и на окрестных улицах. – Отец Поликарп помешал ложечкой в стакане с чаем и устало вздохнул. – Отсидят у вас эти и окажутся там, а те – сюда придут

Его собеседник в военной форме удивленно вскинул брови и поставил на стол свой стакан.

- Что же, вы вот так и уравняете тех, кто в тюрьме и кто на свободе.
- А почему бы и нет? Ведь самым первым человеком, который вошел в Рай был разбойник.
- А ведь и правда!
- С одной оговоркой, этот разбойник успел, умирая, раскаяться в своих делах перед лицом Господа.
- Вот вы их и ведите их к раскаянию. В этом наши цели совпадают. – Начальник тюрьмы отпил глоток чая. - Вот как бы нам прервать этот круговорот, о котором вы сказали.
- Ну, так и давайте вместе достигать эту благую цель.
- Чего же вы хотели бы от нас?
- Ну, например, восстановить в вашей тюрьме храм. Я же видел, что сегодняшняя камера, раньше была храмом. Там ведь окно точно на восток выходит и абсида есть, которая легко станет алтарем, если иконостас поставить.
- А зачем в тюрьме храм?
- Так ведь таинство исповеди и покаяния в храме лучше совершать, да и проповедовать лучше с солеи, чем с нар в прокуренной камере. Кроме того, этот тюремный замок строился до революции на средства нашего монастыря и храм тут был по проекту.
- Да, вижу, что вы подготовились заранее.
- Конечно, готовился. Посидел немного в библиотеке. Вы же тоже личные дела заключенных просматриваете, прежде чем вызвать их на беседу.
- Хорошо, отец Поликарп, я подумаю, что можно сделать.

***

1996

Его очередь выступать была сразу после перерыва. В перерыве участники конференции подходили к столикам с разложенными бутербродами и пирожными. Брали, кто что хотел, сами наливали себе из больших термосов кофе и чай в одноразовые стаканчики из прессованного пенопласта. На каждом стаканчике красовался значок организатора – крест в центре разорванной решетки и в окружении надписи «The Church At Prison» («Церковь в тюрьме»).

В первой половине дня выступал пастор из Аргентины. В докладе он рассказал, что их община добилась отмены единой формы у заключенных. Единая форма, по его словам психологически угнетает людей.

Следом за аргентинцем был доклад ксендза из Бразилии, который вызвал оживление в зале, тем, что он поделился опытом запрета демонстративного ношения охраной тюрьмы оружия. Вид оружия у персонала тюрьмы огорчает заключенных.

Каждый из выступавших приводил какие-то цифры и показывал слайды. Отец Поликарп, глядя на изображения комфортных камер в заграничных тюрьмах, вспоминал тюрьму, куда он впервые пришел на беседу с заключенными. Разве же он мог тогда представить, что в итоге попадет в в этот сверкающий полированным мрамором и хромом вестибюль.

Первая международная конференция, посвященная тюремному служению, открылась в четверг, и поэтому отец Поликарп выбрал себе бутерброд с какой-то рыбой. Неспешно отпивая очень горячий кофе, он еще и еще раз прокручивал про себя стремительную череду недавних событий. Все началось всего три недели назад. Он как раз собирался на очередную службу, укладывал в сумку на груди антиминс тюремного храма, когда в дверь заглянул молодой послушник и позвал:

- Отец Поликарп, к вам посетитель пришел.
- Брат Олег, ты же знаешь, что мне сейчас некогда. – Отмахнулся было он.
- Это иностранец и он говорит, что у него всего один вопрос.
- Ладно, если не долго, то сейчас я к нему выйду. Где он? – подхватив заранее приготовленный пакет с просфорами и кагором уже на ходу поинтересовался иеромонах.
- В привратной ждет. – Послушник, не в силах скрыть любопытство пошел следом.

Около привратной стоял мужчина. По манере держаться и по неуловимым штрихам в одежде в нем сразу узнавался иностранец. Тот рассматривал архитектуру окружающих зданий и не заметил, как со спины к нему приблизился отец Поликарп.

- Вы ко мне? Извините, я сейчас тороплюсь на службу, поэтому, если не возражаете, то можем поговорить на ходу. Это около десяти, или пятнадцати минут. – Священник мягко подхватил под локоть незнакомца и увлек его за собой.

Иностранец слегка растерялся от неожиданности, но быстро подстроился к походке священника:

- Вы отец Поликарп? Я из международного совета «The Church At Prison», - с легким французским акцентом начал незнакомец.
- Да? Никогда не слышал. И чем могу быть полезным? – Осведомился иеромонах, приостановившись на долю секунды.
- Мы организуем в Сеуле первую конференцию по тюремному служению. Собираем представителей всех конфессий, том числе и от Русской Православной Церкви.
- Очень интересно, - отозвался, не останавливаясь, отец Поликарп, - но я вряд-ли смогу поехать в Корею. Я ведь что-то вроде невыездного.
- Об этом не волнуйтесь. Мы все организационные и финансовые проблемы берем на себя. Вы смогли открыть первый в России тюремный храм и нам очень интересен ваш опыт.
- И что от меня требуется?
- От вас нужен только ваш паспорт, чтобы сделать вам визу и вы должны подготовить доклад на десять, или пятнадцать минут.
- Хорошо, я только с начальством согласую…
- Об этом тоже не волнуйтесь. Все происходит с ведома патриархии и ваше начальство в курсе. Если вы сами согласны, то мне нужен будет только ваш паспорт на несколько дней.
- Хорошо.

Вот и все. До последней секунды не верилось, что ему все-таки дадут сесть на самолет. Но все обошлось без каких-то проблем и сейчас он доедает этот заграничный бутерброд в заграничном бизнес-центре. А через несколько минут ему нужно будет читать доклад. Да какой там доклад? Просто рассказ как по милости Божией его самого чуть не посадили в тюрьму; как по его короткой просьбе освободили одну из камер; как камеру перестроили в храм; как заключенные начали сначала просто приходить на службы, потом – исповедоваться; как накануне последнего Рождества храм не смог вместить всех прихожан и они стояли в коридоре… Как это все уместить в пятнадцать отведенных минут?

Этих минут оказалось достаточно, но из зала посыпались вопросы: «как долго строили храм?», «кто давал средства?», «кто работал», «помогали ли государственные или общественные органы?».

На все вопросы иеромонах отвечал коротко и конкретно и на том языке, на котором его задавали: английский, немецкий, французский, испанский. Но на последний вопрос «как вам это удалось?» он ответил по русски.

- Я просто молился:
Господи, сделай меня орудием Твоего мира.
Там, где ненависть, дай мне сеять любовь;
Там, где обида — прощение;
Там, где сомнение — веру;
Там, где отчаяние — надежду;
Там, где тьма — свет;
И там, где печаль — радость…

Зал не дал ему закончить и взорвался аплодисментами.

Когда шум в зале стих, председатель заседания, повернувшись к трибуне с улыбкой попросил:

- Father Polikarp, расскажите, пожалуйста, нам про воробья.

2009