Василевс (11 глава)

 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
О том, как я пытался примириться с неизбежным

Когда-то я поклялся перед алтарем ларов, что если с отцом что-то случится, то возьму на себя все заботы о семье.
И вот такое время настало.
В двадцать два года мне пришлось проститься со всеми детскими мечтами и выбрать долг. Я должен был позаботиться о матери, выдать замуж сестру, и обеспечить отцу достойную старость.
Первое время я все еще рвался вернуться в армию. И даже написал письмо нашему цезарю, передав его во дворец через знакомого секретаря.
Но получил доброжелательный и твердый отказ. В нем говорилось, что защищать дом от невзгод – такой же долг римского гражданина, как и война, особенно когда речь идет о семье благородного Корнелия Римлянина, в чьей душе всегда жила мысль о достоинстве государства…
Ну, и так далее, в подобных красивых выражениях.
Разумеется, о таком ответе позаботились многочисленные отцовские друзья. Они же подыскали мне скромное местечко в городском совете, так сказать – по наследству.
Мне хорошо запомнился весенний день, когда Руфиний пригласил меня к обеду, и между делом произнес целую речь об Энее. В том смысле, что мы все считаем его великим героем не только, как основателя римских земель… Но еще и потому, что по преданию, Эней вынес на себе парализованного отца, не бросив в горящей Трое. Такие добродетельные поступки римляне издревле приравнивают к героическим победам.
Вот уж никогда не знал, что наш сосед Руфиний обладает таким красноречием! Впрочем, в те дни я на всех людей смотрел новыми глазами, как будто видел их впервые. Вот только высокий голос Руфы по-прежнему действовал мне на нервы. Ради меня она в этот вечер нарумянилась, намазала брови и ресницы сажей, а губы – яркой помадой, полагая, что это ей к лицу. А как только ее отец отвернулся, она взяла из вазы персиковое яблоко, и стала его гладить, намекая, будто имеет дело с моей щекой.
Но важно другое: именно в тот вечер я узнал, какую важную услугу как-то оказал нашему цезарю мой отец.
Это случилось, когда Диоклетиан издал эдикт о максимальных ценах на продовольственные и ремесленные изделия, и народ повсеместно возмущался непосильными налогами. Но в наших краях недовольство ни разу не перешло в открытые бунты. И тогда Галерий начал внушать старшему августу, будто западный цезарь игнорирует его эдикт и слишком щадит своих подданных. Мол, потому-то казна Констанция Хлора всегда пуста, а, значит, на его место следует поставить другого цезаря.
Диоклетиан немедленно отправил в Треверы своих послов. Квесторы явились неожиданно, без предупреждения, и на самом деле нашли городскую казну пустой. В это время наш цезарь активно готовился к очередной войне с бриттами, и все свободные деньги были направлены на оснащение армии.
Констанций Хлор оставил послов погостить в своей резиденции, устроив им роскошный прием. А пока незваные гости из Никомидии развлекались, созвал всех состоятельных горожан на тайный совет. Цезарь объявил, что имеет срочную нужду в деньгах, и теперь каждому представляется случай доказать ему свою преданность.
Горожане, среди которых, конечно же, был и мой отец, горячо откликнулись на его просьбу и постарались даже превзойти друг друга в размерах пожертвований. Взбодрившись рассказами Корнелия Римлянина о немыслимой щедрости столичных вельмож, никто не захотел отделаться мелкой суммой.
Когда цезарь показал послам собранное богатство, их удивлению не было предела.
«Но как же так? – недоумевали они. – Мы же только что видели своими глазами пустую казну?»
«В целях безопасности я предпочитаю хранить деньги не у себя во дворце, а держать у верных казначеев, – пояснил им Констанций Хлор. – И беру лишь при необходимости…»
Вернувшись к Диоклетиону, послы доложили, что западный цезарь не только не был уличен в постыдной бедности, но показал пример мудрой дальновидности. Он нашел верный способ, как сохранить свою казну даже в случае внезапного нападения врагов.
– …А ведь бывает такое наследство, которое не измерить никакими деньгами, – неожиданно закончил свой рассказ Руфиний. – И ты, наш дорогой мальчик, получаешь его по праву.
После чего поручил мне наблюдение за ремонтом Черных ворот, с гордостью называя эту развалину, почерневшую от дождей и дыма, местной достопримечательностью.
У меня был даже порыв написать о своей ситуации Константину. Но, вспомнив его острый, оценивающий взгляд с прищуром, я быстро передумал. И так было ясно, что ради меня он никогда не пойдет против воли отца, и никто не сможет отменить решение западного цезаря.
Все меня покинули – и люди, и всемогущие боги.
Что еще могу я рассказать об этом периоде моей жизни?
В характере у меня в то время появилась жестокость, как у человека, который не ждет от будущего ничего хорошего. Но почему-то это еще больше прибавило уважения и в обществе, и в станах собственного дома.
Руфиний оказался прав – из меня вышел хороший надсмотрщик: немногословный, суровый, но справедливый. Не случайно мне стали доверять все более сложные строительные объекты.
В то время я гораздо больше внимания уделял уходу за телом, которое, как известно, поддерживает душу. И считался в городе завидным женихом. Капитолина говорила, будто в меня тайно влюблены все ее подруги. Но мне до них не было никакого дела. Семейная жизнь представлялась мне еще одной обузой, и я избегал всевозможных «амуров».
В какой-то момент я не на шутку увлекся чтением, и скупил в городских книжных лавках всего Марка Аврелия.
«Время человеческой жизни – миг, ее сущность – вечное течение, ощущение – смутно, строение всего тела – бренно, душа – неустойчива, судьба – загадочна, слава – недостоверна. Одним словом, все, относящееся к телу, – подобно потоку, относящееся к душе – подобно сновидению и дыму. Жизнь – борьба и странствие по чужбине, посмертная слава – забвение…»
Да, именно так и было тогда у меня в душе – бессмысленно, смутно, бренно… И ничего нового философия Аврелия мне не сказала.
Если бы однажды я мог проснуться под звуки военной трубы!
Но наши мирные Треверы много лет не беспокоили даже германцы. В римской армии давно уже служили тысячи готов и бастардов, и, по повелению нашего цезаря, пустующие земли заселялись варварскими племенами. Как ни крути, но после знаменитого указа Каракаллы, все эти люди в кожаных штанах тоже считались законными римлянами.
Дома на полке в книжном шкафу у нас стояла клепсидра – водяные часы, наподобие песочных. В свое время отец использовал их для подготовки своих судебных речей, отмеряя время по часу.
Закрывшись от всех в кабинете с цитрусовыми шкафами, в те дни я нередко ставил перед собой клепсидру и наблюдал, как из нее вытекает капля за каплей. Мне казалось, что также размеренно и бесцельно утекает и моя жизнь.
Поэтому вы можете представить мою радость, когда однажды на пороге нашего дома появился мой лучший друг Лукий.