У Бога все живы (ч.1: Пятнадцать плюс один)

Сказительница

Предисловие автора

Нравятся ли вам современные сказки, где участвуют дети, которые потом вырастают? А в конце, как и положено, бывает свадьба?

Перед вами именно такой фантастический сюжет, который вполне мог бы произойти в наши дни, но уверяю вас: никогда и нигде не происходил, а был полностью придуман. Православные чудеса — редкость в нашей жизни, но они ожидают вас и героев сказочной повести на каждом шагу.

Хочу вас предупредить об одном важном моменте.

Встреча с добрыми духами — событие исключительное, хотя и возможное. Что касается падших духов (бесов), то они невидимо окружают нас повсюду. Они ненавидят людей и всеми немыслимыми способами пытаются обмануть и ввести нас с вами в соблазн. Поэтому святые отцы советуют «не вверяться никакому образу или видению, если они внезапно представятся, не входить с ними в беседу, не обращать на них внимания. Они заповедуют при таких явлениях ограждать себя знамением креста, закрывать глаза и... молить Бога, чтобы Он покрыл нас от всех козней и обольщений, зло-хитро расставленных человекам духами злобы». (Игнатий Брянчанинов, том 3, стр. 45-46)

Давайте договоримся, что вас ожидают события, в которых не будут участвовать злые духи. Но и настоящие святые, почитаемые Православной Церковью, тоже не могут быть персонажами вымышленных событий. Остается одно — вывести в сказочной повести героев, которые как бы достигли святости.

Кто же это? Скоро узнаете...

Пятнадцать плюс один

Начало нашей истории положил беспрецедентный мегатеракт, который произошел в столичном метро. В нем погибло почти пять тысяч заложников. После того, как станция была взорвана террористами, спасатели смогли откопать всего лишь несколько живых людей. Как положено, на девятый и сороковой день их гибели по храмам всей страны прошли панихиды, а потом все стало, если и не забываться, то отодвигаться другими событиями и делами.

В городе Светске, что на границе Кавказа и Кубани, в этом теракте погибли сорок три воспитанника детского дома вместе с директором Былем (в крещении Петром) и его женой Черной (в крещении Тавифой). Всех их похоронили на городском кладбище, а жители города долго еще потом приносили на маленькие могилки цветы и конфеты...

Детский дом осиротел... Директор и его жена были глубоко верующими православными людьми. Они обязательно крестили в церкви всех своих воспитанников, часто водили их на церковные службы, учили взаимной любви и вере во Христа. Воспитанники платили им нежной привязанностью и любовью, называя папой и мамой. Прошло сорок дней, но дети никак не могли придти в себя и оправиться от потери...

Глава 1. Первый визит Тавифы.

Маленькая Ксения проснулась внезапно, от поцелуя. В спальне, залитой лунным светом, кто-то гладил её по головке и шептал нежные слова.

— Мама! Мамочка, это ты? Ты пришла? А мне сказали, что ты умерла и теперь на Небе. Сказали, что я тебя больше не увижу...

— Да, радость моя, я умерла. Но мне разрешили придти сюда, потому что ты очень плачешь, ни с кем не разговариваешь и не можешь меня забыть.

— Так ты живая? Ты останешься со мной?

Она потянулась и прижалась изо всех сил к маме, а та взяла её на руки:

— У Бога все живы, доченька. Но я не могу остаться...

— Почему, мама Тавифа?

Тавифа поднесла ребенка к окну:

— Смотри, Ксюша! Видишь, сколько звездочек на небе? А ты сможешь зажечь или погасить хотя бы одну?

Девочка попыталась сначала подуть, а потом закрыть ладошкой звёздочку:

— Нет, у меня не выходит... Не могу…

— И я не могу. А Бог всё может, поверь мне. Ты можешь сделать так, чтобы сейчас вместо ночи стал день?

— Нет, — мотнула головой Ксюша.

— А кто может?

— Боженька?

— Ну конечно, только Он. Всё самое главное в нашей жизни решает один только Бог: и когда кому родиться, и когда кому умереть. А мы должны верить, что Он все решает правильно. Ты больше не плачь, у тебя скоро будут новые папа и мама.

— Зачем они? У меня уже были две мамы. Одна меня не захотела и отдала в детдом, а ты — умерла.

— Тебя ищет папа, он тебя любит.

Но девочка как будто не слышала ее, и готова была уже почти заплакать:

— Мне плохо без тебя, возьми меня с собой!

— Не могу, моя птичка! Тебе нельзя туда, где я сейчас. Нет на то воли Божьей. Ты должна вырасти хорошей девочкой. Всегда помни, как мы ходили в церковь и молились Господу нашему Иисусу Христу, Божьей Матери, разным святым. Твоя святая — Ксения Петербургская. Всегда проси её о помощи, часто причащайся. Запомнишь?

— Запомню. Я и так это помню. А когда ты придешь опять?

— Ты сейчас должна меня забыть. Потом ты вырастешь и прочитаешь вот эту книжку. Она про меня и папу Петра. Когда ты сможешь всё в ней понять, мы снова увидимся.

Тавифа поцеловала мокрые щечки ребенка и положила рядом с ее подушкой небольшую книжечку «Дети и дракон». Устроив Ксюшу поудобнее на руках, она стала укачивать девочку, тихонько что-то напевая.

***

Дежурная по этажу — молоденькая воспитательница Лена — услышала какой-то разговор в спальне у девочек. Она отворила дверь и застыла от удивления. Перед ней стояла погибшая сорок дней назад жена директора детдома Тавифа.

— Вы?!

— Тс… Ксения уснула, не шуми. Господь благословил меня вернуться, чтобы утешить мою любимицу. Она очень много плачет, а враг внушает ей мысли о самоубийстве. Но теперь всё изменится. Очень скоро её усыновят хорошие люди. Возьми эту книжку, передашь ее новым родителям Ксюши, положи в её вещи. Когда она научится читать и поймет, о чем здесь написано, мы снова увидимся, я ей обещала.

Тавифа передала растерянной дежурной в руки спящую Ксению и шагнула за окно, потом оглянулась и доверительно сказала:

— Елена! А ведь ты на Пасху родишь девочку! Это будет чудный ребенок. Чтобы тебе не говорили врачи, никого не слушай! Она придет в этот мир служить людям и Богу. Береги ее. Назови ее Тавифой, и я всегда буду рядом с вами…

Тавифа улыбнулась, размашисто перекрестила свою собеседницу с маленькой Ксенией на руках и пошла по ночному небу среди звезд. Лена смотрела ей вслед полными любви и радости глазами:

«Тавифа была очень высокой, а теперь не намного выше меня ростом, — мелькнуло у неё в голове, — и до чего же похорошела…»

Лена уложила малышку в кроватку и взяла в руки книжку «Дети и дракон». Она перелистала несколько страниц, заинтересовалась и села читать:

«Так вот оно что, ведь эта книга о жизни Петра и Тавифы, — она заглянула в конец, — и о смерти тоже…»

Но мысли ее прервал нежный шорох, это младенец впервые повернулся у будущей мамы в животе. Крошечная будущая Тавифа сказала: «Мама, я здесь!»

Глава 2. Маленькая Ксения.

В воскресные дни Людмила и Алексей частенько ссорились. В субботу они ещё находили себе какие-то занятия: делали уборку, принимали гостей или сами куда-нибудь ходили. Воскресенье оставляли, чтобы отоспаться. Вставали поздно, кое-как завтракали, иногда кому-нибудь звонили, а потом от скуки начинали выяснять отношения:

— Леша, ну почему у нас нет детей? Сейчас бы повели их в парк или во двор на качели. Смотрели бы вместе детские передачи. Какая же я идиотка, что согласилась тогда на аборт. Это ты настаивал: видишь ли, врачи нашли что-то там генетическое. А теперь мне так плохо. Вижу чужих детей — плакать хочется…

— Мила! Ты опять? Ведь мы же решили взять ребенка. Мне дали телефон Нины Афанасьевны, она обещала подыскать хорошего мальчика. Но, видно, пока нет подходящего. Потерпи, мы ведь ещё не старые. Успеем.

— Мне уже тридцать пять.

— Ну и что? Даже в сорок детей заводят и до внуков доживают. Кто знал, что так получится? Бывает, что и по пять абортов делают, а потом куча мала детей. Не расстраивайся…

Людмила хотела что-то возразить в ответ, но в это время раздался телефонный звонок:

— Алексей Евгеньевич? Вы хотели взять ребенка на усыновление?

— Да. Ведь мы же с вами договаривались.

— Конечно. Только мы не можем найти подходящего мальчика. Обязательно он либо чем-нибудь серьезным болен, либо не подлежит усыновлению.

— Это почему?

— По разным причинам: нет официального отказа родителей, не согласны опекуны или есть несколько братьев и сестер. Мы стараемся их не разлучать. Но я хочу вам предложить другой вариант. У нас есть для вас чудная девочка Ксения, ей около пяти лет. Вы, наверное, слышали, что в теракте погибли многие наши воспитанники и директор с женой? Эта девочка очень любила и считала мамой жену директора, поэтому сейчас сильно тоскует и плачет. Ей нужно срочно поменять обстановку, хорошо было бы, чтобы ее удочерили. Ксюша — крещеная, очень ласковая, никаких хронических болезней нет. Не пожалеете!

Алексей повернулся к жене, прислушивавшейся к разговору:

— Мила, ты только не волнуйся... Для нас есть девочка. В конце концов, первая дочка — это очень хорошо, а сыночек будет вторым.

— Как, она сказала, зовут девочку?

— Ксения.

Мила замерла на месте, и глаза ее, выражавшие не то восторг, не то недоумение, начали медленно наполняться слезами…

— Что с тобой? Почему ты так реагируешь? Не хочешь девочку?

Мила глубоко вздохнула и начала рассказывать:

— Леша, помнишь, мы ездили с сестрой в Петербург на несколько дней? Мы заходили в храм, а там как раз праздновали день Ксении Петербургской. Я молилась и просила святую Ксению дать мне ребенка, мы потом еще и на могилу к ней съездили. Мы говорили с батюшкой, и он мне посоветовал каждый воскресный день ходить в церковь, подавать милостыню и ставить свечку перед иконой Ксении Петербургской. Я так и делала некоторое время, а потом в храм ходить стала реже, лень было рано вставать в воскресенье. А Ксения-то, видишь, меня не забыла. Едем сейчас же в детдом, а то ведь могут и перехватить!

* * *

Маленькая Ксения стояла у окна, шмыгала носом, изредка вытирая кулачком мокрые от слез щеки, от чего на них оставались грязноватые следы. Одета она была кое-как (сама одевалась), а волосы, недавно вымытые, непослушно торчали в разные стороны. При этом она была замечательно красива: сочетание ярко-рыжих волос, зеленых глаз и нежно белой кожи на детском личике могло вызвать восторг любого художника.

Все дети сидели за столами и что-нибудь делали: рисовали, читали, писали, и только Ксюша второй день стояла у окна. Она то чему-то улыбалась, то хмурила лобик и тихонько плакала. Сначала она надеялась, что Тавифа вернется, и тихонько её звала, потом она как будто услышала голос Тавифы: «Мама тебя не хотела, а папа скоро тебя найдет. Его жена будет твоей мамой. Скоро тебя заберут». Ксюша сначала отмахивалась, не слушала, но потом поверила в это. Она была ко всему готова, ее ничего вокруг уже не интересовало. Ксюша ждала обещанного ей папу.

Людмила и Алексей несмело вошли в указанную им игровую комнату и сразу же обратили внимание на девочку у окна, она была самой маленькой. Другим детям никак не могло быть пять лет.

— Ксения! — Позвал Алексей. — Ты Ксения?

Девочка обернулась и увидела какого-то мужчину. То ли из-за его высокого роста, то ли из-за того, что недавно плакала, она не могла его хорошо рассмотреть, поэтому сделала навстречу несколько шагов.

— Я — Ксюша. Ты меня зовешь? Ты папа? — Серьезные детские глазки редкого зеленого, почти малахитового цвета, смотрели испытующе и строго. — Я знаю, что меня ищет папа.

Людмила, наблюдая за мужем и ребенком со стороны, неожиданно обнаружила между ними поразительное сходство: такого же цвета глаза, такие же непокорные рыжие волосы, такой же подбородок с ямочкой. А с Алексеем в этот момент происходило что-то непонятное: он смотрел на девочку и как-то странно хватал ртом воздух: «Она... Она... Сестренка»...

— О чем ты? Какая сестренка?

— Моя младшая сестра... Она умерла в четыре года. Её звали Оксаной. Одно лицо, ты понимаешь? И голос...

Он наклонился к девочке, и едва сдерживая волнение, сказал:

— Иди сюда, моя маленькая! Это я ищу тебя. Я — твой папа.

Ксюша бросилась к нему и обняла за ноги, целуя черные парадные брюки, надетые вместо привычных джинсов.

— Ну что ты? Зачем же целовать ноги? — Он подхватил девочку на руки, прижал к себе и начал целовать в головку и глазки, как целуют любимого родного ребенка.

— Доченька, — он поднял полные слез глаза к замершей на месте жене, — а это моя жена, мама Мила; она очень хорошая.

Людмила подошла к ним и погладила девочку по ручке, не в силах вымолвить ни слова. Такого поворота событий она не ожидала. Наблюдавшие за этой сценой воспитательницы, толкали друг друга, кивая на неё: «Какие, оказывается, чувствительные мужчины бывают, а жена-то, смотрите, стоит равнодушно»...

Мила понимала, что должна что-нибудь сказать или сделать, но не могла от волнения вымолвить ни слова. Мысленно она призывала на помощь то Божью Матерь, то Ксению Петербургскую, потом, наконец, решилась:

— А у тебя есть крестик, Ксюша?

— Вот! — Ксения достала из-за пазухи свой крестик на черной ниточке и показала новой маме. — Видишь, сзади что-то написано.

— Здесь написано: «Спаси и сохрани». А кто на этом крестике, знаешь?

— Да, это Иисус Христос. А у тебя тоже есть крестик?

Мила молча достала свою серебряную цепочку, на которую были надеты нательный крест, и образок Божьей Матери, очень тонкой работы. Она приложила их к простому крестику девочки:

— Твой крестик лучше, — сказала Ксюша, — а это что такое? Какая красивая брошечка...

— Это не брошечка, а образок Божьей Матери «Утоли моя печали». Хочешь, я тебе его подарю.

— Тебе не будет жалко?

— Жалко? Да разве мама для дочки может что-то жалеть? Бери, моя девочка, носи на здоровье. Да сохранит тебя Господь!

Мила сняла свой образок и переодела его на Ксюшу. И так им обоим после этого стало хорошо, что Ксюша с рук Алексея перебралась на руки к Миле и обняла новую маму.

До ужина им втроем разрешили погулять по территории детдома. Ксюша показывала им, где дети играют, где занимаются спортом, где живут кролики и черепаха, какие в саду цветы и деревья. Она оживилась, можно даже сказать, повеселела, и только возле квартиры бывшего директора замолчала, отвернулась от Алексея и Людмилы, и молча, быстрым шагом пошла прочь.

Людмила догнала ее и осторожно обняла за худенькие плечики, она всё поняла. Они с Алексеем взяли ребенка за обе ручки, и повели назад, к воспитателям. По пути они, не сговариваясь, молились: «Господи, только бы нам разрешили взять Ксению! Помоги пройти все официальные инстанции, помоги все быстро оформить! Эта девочка — наше спасение, мы отдадим ей все силы и всю свою любовь. Помоги нам, Господи»!

* * *

— Я беру отпуск. — Заявил Алексей, как только они отвели девочку и попрощались с ней. — Завтра же начнем оформлять документы на усыновление. А сейчас пойдем, поблагодарим Нину Афанасьевну.

Они подошли к дежурной, только что пришедшей на ночную смену, и все ей объяснили.

— Вам звонила Нина Афанасьевна? — Удивленно спросила уже знакомая нам Лена. — Вы уверены, что это была она?

— Ну конечно!

— Что-то я сомневаюсь... Нина Афанасьевна сейчас гостит в Греции, у друзей, ее нет уже две недели.

— А кто же нам сегодня звонил и рассказывал о Ксюше?

— О Ксюше? Вам звонили? В воскресенье? Это какое-то недоразумение, что-то не то. Вокруг нее вообще происходит много непонятного. В прошлую мою смену к ней ночью приходила погибшая жена директора — Тавифа. Утешала Ксюшу и пообещала, что у нее скоро будут новые папа и мама. Да, кстати, и книжку оставила, просила отдать усыновителям. Это вам, значит?

Она вытащила книгу из тумбочки:

— Вот, смотрите, «Дети и дракон». Тавифа сказала, что когда Ксюша вырастет, сможет прочесть и понять эту книгу, они снова увидятся.

— А куда она делась, Тавифа?

— Вышла через закрытое окно (заметьте, третий этаж) и пошла, растворилась в небе. А Ксюша с той минуты стоит у окна, как привязанная. Мы уж хотели ее на первый этаж временно перевести, от греха подальше...

Алексей с женой удивленно переглянулись:

— Ничего себе…

— А мне она сказала, что я жду ребенка, девочку, и посоветовала назвать ее Тавифой. Имя немного непривычное, но оно мне по душе. Так и назову. Да вы не волнуйтесь. Тавифа наверняка в Раю, в Царстве Небесном. И она, и Петр, и все погибшие — мученики убиенные, вот и являются нам, грешным, чтобы помочь и направить.

Я ведь хотела аборт сделать, скрыть от мужа, что беременна. Мы не венчаны, я боялась его потерять, боялась, что уйдет. А он, как узнал про ребенка, чуть ли ни до утра где-то пропадал, а вернулся домой с обручальными кольцами и сказал, что был у старца в монастыре. Старец благословил нас венчаться. Муж говорит, что рад будущему ребенку и, вообще, хочет иметь большую семью, что любит меня, что всегда будет любить и жалеть. Такие вот дела...

* * *

Утро следующего дня Алексей решил начать с посещения ГОРОНО. Переписав у секретарши перечень документов, необходимых для усыновления, он попросился на прием к заведующему, чтобы кое-что уточнить. В кабинете его встретил приветливый, доброжелательный человек лет сорока, отложивший сразу же в сторону какие-то записи. Алексей протянул ему свой и Людмилин паспорта и объяснил, что они с женой хотят усыновить ребенка из детдома.

— Из какого детдома? Из третьего, который за парком? Я знаю, что там есть дети, нуждающиеся в срочном усыновлении, которым нужно подобрать семьи. — Заведующий открыл протянутые документы. — Алексей Евгеньевич и Людмила Семеновна Богуславские? Мне звонили по поводу вас, просили ускорить решение.

— Кто звонил? Когда?

— Вот только что, директор детдома по имени Билл.

— Какой Билл? Вы можете уточнить?

— Хорошо, минуточку.

Хозяин кабинета нажал кнопку звонка и вызвал секретаршу. В дверях появилась серьезная, строго одетая, немолодая женщина:

— Скажите, кто директор детского дома № 3? Как его имя? Я — человек новый, не знаю, что ответить Алексею Евгеньевичу.

— Нет там еще директора. — Вздохнув, ответила секретарша. — Погиб вместе с женой и воспитанниками в теракте сорок дней назад. Заместитель — Нина Афанасьевна, но она сейчас в отпуске за границей. Да там и детей-то почти не осталось.

— Странно, а кто же мне сейчас звонил? Вы переводили звонок. Вспомните, кто звонил? Он представился мне директором детдома.

— А ведь и в самом деле, голос был, как у прежнего директора.

— Как его звали, Вы можете сказать?

— По документам — Быль, но все говорили Билл. А в крещении — Петр. Жена его Петром величала, а дети, кто как, но в основном папой. Росточка он был маленького, молоденький, отчество к нему как-то не вязалось.

Зав ГОРОНО, Кирилл Степанович, с удивлением выслушал свою секретаршу, потом взял со стола какие-то записи:

— Посмотрите, он мне продиктовал имена трех воспитанников: двух мальчиков и девочки Ксении, сказал, что для Ксении есть подходящие родители, назвал вот этого моего посетителя с женой...

— Интересно, а меня уверяли, что мальчиков для усыновления нет, поэтому мы и решили взять Ксению, — вмешался Алексей.

— Вот как? Так еще не поздно изменить решение. Вы хотите мальчика? Пожалуйста.

Он начал читать: «Виктор Н. десяти лет. Серьезное сердечное заболевание, нужна операция и дальнейшая реабилитация. Желательно подобрать семью медработников». — Зав ГОРОНО удивленно уставился в свои записи. — Странно, откуда эти подробности? Я ничего такого вроде бы не записывал. Ладно, читаем дальше: «Серафим П. двенадцати лет, художественно одаренный, глубоко верующий. Желательно, чтобы воспитывался в семье священнослужителя». Ну, как Алексей Евгеньевич, хотите мальчика?

— Нет, я не врач и не священник. Будем брать Ксению. Мы ей уже пообещали. Мы просим, чтобы только быстрее оформить документы. Она сильно тоскует по жене директора, плачет. Ребенок...

— Да, конечно... Но кто же все-таки со мной связывался и все это продиктовал?

В это время зазвонил телефон в приемной. Секретарша вышла, чтобы взять трубку, и тут же вернулась:

— Вам звонит архиепископ Гурий, ответьте, пожалуйста.

— Слушаю. Благословите, владыка! — Он машинально включил динамик, и на весь кабинет раздался, всем хорошо знакомый по телепередачам с церковных служб, голос архиепископа:

— Бог благословит... Я по личному вопросу. До меня дошли сведения, что в подопечном Вам детдоме номер три имеется глубоко верующий отрок Серафим. Меня он интересует. Говорят, удивительно духовный мальчик. Я — монах и давал обет безбрачия, поэтому своих детей у меня нет, хотя я их очень люблю. При мне состоят иподьяконами три мальчика, я бы хотел присмотреться к этому Серафиму, а может быть и забрать к себе, в Архиерейский дом.

— А кто Вам о нем сообщил? Знаете, я — человек новый, еще никого не знаю…

— Мне минут пять назад звонил бывший директор этого детдома — раб Божий Петр. Он много интересного о Серафиме рассказывал, считает, что такому ребенку нужна особая духовная атмосфера, просил подобрать для него бездетную священническую семью. Он меня так заинтересовал, что я решил немедленно Вам позвонить. Детей сам Господь любил, на руки брал, целовал и благословлял. Но в вопросах усыновления — Вы главный; смиренно жду, что Вы на это скажете.

Кирилл Степанович ответил ему, едва ли не заикаясь:

— Владыка! Директор Петр вместе с женой и группой детей погибли в метро, в теракте. На днях было сорок дней. Во всех церквях панихиды служили, памятный крест на кладбище освящали…

— Так... Искушение... Выходит, мне покойный звонил?

— Да, звонил. И не только Вам, но и мне. В моем кабинете сидит сейчас некий Алексей Евгеньевич, которому звонила жена Петра, предлагала взять девочку из детдома. А к девочке этой она ночью приходила, ее ночная дежурная видела. Да еще и книжку подарила...

— Какую книжку? Где она?

— Книжка у меня, — шепнул Алексей.

— Книжка у Алексея Евгеньевича. Можем привезти Вам и показать.

— Погодите, что-то мне сложно все сразу переварить. Сделайте, если не трудно, ксерокопию этой книги, я за ней кого-нибудь пришлю. Сейчас мне нужно помолиться перед приемом посетителей, а потом надо будет нам с вами встретиться и съездить в этот детдом, если будет на то воля Божья. Всякое бывает... возможно, директор с женой получили благословение Господне на устройство судеб этих детей.*

______________________________________________________________________________________

* «Одни события характерны для человеческих действий, а другие являются признаками Божественной силы. Одни вещи происходят естественным путем, а другие — чудесным. Не следует тогда думать, что любой из умерших может вмешиваться в дела живых только потому, что мученики приходят для исцеления и помощи некоторым. Скорее следует мыслить так: мученики Божественной властью участвуют в делах живых, а сами мертвые не имеют власти для вмешательства в дела живых». Блаженный Августин, «Попечение об умерших», гл. 16

________________________________________________________________________

Выходит, тогда, что звонок именно ко мне не был случайным? Тем более, мне надо познакомиться с этим мальчиком Серафимом. Как Вы считаете, я мог бы его усыновить?

— Наши правила предписывают отдавать детей обязательно в семьи, хотя бывают, конечно, исключения.

— У меня есть семья. Моя сестра живет со мной в Архиерейском доме, она моя келейница. У нее были сын и дочь, которые погибли в автомобильной катастрофе три года назад. Так что материнская забота ребенку обеспечена.

— Владыка! Погодите! Простите! У меня такое ощущение, что я схожу с ума. Передо мной лежит список детей для усыновления, который продиктовал бывший директор. Пока мы с Вами разговаривали, там появилось еще одно имя, не говоря уже о том, что добавились подробности о предыдущих детях

— Можно полюбопытствовать, что за имя?

— Здесь написано: «Ольга К. восьми лет — названная сестра Серафима П., крещеная, очень привязана к брату. Детей желательно не разлучать». Ниже подпись: «Директор Петр». Что это такое, а? У меня впечатление, что мы стали персонажами «Мастера и Маргариты».

— Ну, полно, полно! Христос с Вами! Такое иногда случается. У Господа все живы, а любовь может и не такие чудеса творить. Мы посоветуемся с сестрой, посмотрим и на Ольгу тоже. Слава Господу, что заботится о нас, многогрешных; не только скорби посылает, но и утешения. У сестры двое детей погибли, вскоре и муж преставился, а теперь Господь, видно, новых детишек посылает. Я вам перезвоню чуть позже, когда освобожусь от срочных дел, и мы съездим в этот детдом. Какой-то он, мне кажется, необычный. Похоже, особый над ним Покров, ограждает сирот, оставшихся в живых, да руками новопреставленных устраивает их в новые семьи, во славу Божью. — Архиепископ немного помолчал, затем всех благословил и отключился.

В кабинете застыла напряженная тишина. Трудно было сразу разобраться в том, что происходит. Но в душе каждого нашего героя уже проклюнулся росток радости, удивления и восторга от дивных дел Божьих. Наконец, зав ГОРОНО нарушил молчание:

— Алексей Евгеньевич, Вы человек верующий? В церковь ходите? — Не очень часто, больше на праздники. Жена чаще ходит. Но теперь, я чувствую, все изменится. Мне хочется, бегом, бежать в церковь, ставить свечи, целовать иконы и благодарить Бога за все, что Он мне сейчас открыл. Это ведь жена девочку у Ксении Петербургской выпросила, пока я на диване лежал...

— Хорошо, что Вы так чувствуете. Не теряйте времени, идите в церковь, закажите Благодарственный молебен Господу и Ксении Петербургской. Что касается усыновления, то вашей семье будет моя полная поддержка. Не можем же мы идти против воли Божьей.

Зав ГОРОНО взглянул на «Список» и не поверил своим глазам: в нем прибавилось еще два имени и были названы данные усыновителей. Он вызвал секретаршу:

— Скажите, сколько у нас в третьем детдоме воспитанников?

— Сейчас посмотрим. Числится восемнадцать, но двоих сразу же после теракта забрали опекуны. Все это время, после трагедии, они считаются временно выбывшими.

— Там есть кто-нибудь с задержкой умственного развития?

— Раньше были, но прежним руководством постоянно внедрялись новые методики развивающего обучения, кое-кого переводили в специализированные школы-интернаты. Кроме того, они всех детей крестили и воцерковляли. Этот детдом первый ввел уроки Закона Божьего. С ними сотрудничал отец Василий — иеромонах. Он был их духовником, всех детей знал, исповедовал, молился за них. Когда среди детей проводились психологические тесты, все удивлялись. Результаты были замечательными.

— А что вы знаете о детях, которые погибли?

— Это были самые лучшие. Их наградили поездкой по святым местам. Ох, до чего же их жалко. Мы как-то к ним на праздник приходили. Все девочки возле этой директорской жены, как цыплята возле квочки. Она долговязая была, нескладная, а любили ее так, что невозможно передать. Мамой звали. Она с ними детские спектакли ставила, концерты. Сама писала сценарии. Поэтессой была, журналисткой. На телевидении передачу детскую организовала для любителей поэзии и авторской песни... Болезненная, правда. Они с мужем тоже были детдомовцами. Директор был умницей, психологом по образованию, каждого ребенка чувствовал, понимал, да и персонал весь умел организовать. Одним словом, обычный детский дом превратился в семейный. Рано, рано их Господь забрал!

— Забрал-то, Он их, конечно, забрал, только они продолжают работать. Детей своих устраивают в семьи. Видите, Петр «Список» составляет, кто кем должен быть усыновлен. Не удивлюсь, если в нем скоро окажутся все, кто остался жив.

Он взял «Список» в руки, поцеловал, внимательно всмотрелся в последнюю строку и надолго замолчал. Глаза его «потухли» и стали смотреть куда-то в себя. Под следующим номером стояло: «Константин Б. пяти лет, усыновлению не подлежит. Последняя стадия рака. Следует готовить к смерти, необходимо срочно причастить».

Все молча прочитали строчку, которую им показал директор. В кабинете нависла какая-то тяжелая и горькая тишина…

* * *

Никто не заметил, как в кабинете появилась та самая, Тавифа, которую только что упоминали в разговоре, окутанная едва заметным, необычным сиянием. Она вошла чудесным образом, через закрытую балконную дверь.

— Христос посреди нас! — Приветствовала она всех, собравшихся в кабинете.

— И есть, и будет! — Ответила за всех секретарша. Она истово перекрестилась, прочитала шепотом Иисусову молитву*, но видение не исчезло. Перед ними стояла совершенно живая и ставшая потрясающе красивой Тавифа, которую сорок дней назад оплакали и погребли на местном кладбище вместе с другими жертвами теракта. Всем, кроме секретарши, Тавифа была незнакома, тем не менее, ее сразу же узнали.

________________________________________________________________________

* «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного (грешную)».

________________________________________________________________________

— Вы не удивляйтесь моему появлению. — Сказала Тавифа. — У Господа все живы. Нам дано задание устроить в семьи детей, оставшихся в детдоме. «Список», кого из детей кому доверить, скоро будет полностью готов. Все должно решаться по промыслу Божьему. Нам с Петром на устройство всех дел дали не более двух недель. После этого детдом должен прекратить свое существование. Господь желает использовать это место в других целях. Там будет женский монастырь. С архиепископом мы встретимся сами, нам нужна его помощь. Всегда помните, что Господь очень нас любит. Без Него даже волос с головы не упадет. Полностью полагайтесь на Его волю, и Он не оставит вас без поддержки в ваших добрых делах. Молитесь, не сопротивляйтесь тем событиям, которые происходят с вами, благодарите за все, и Он всегда будет рядом с Вами.

Тавифа посмотрела каждому в глаза светлым, лучистым взглядом и исчезла, оставив после себя ощущение необыкновенной радости и нежное благоухание... Пока все приходили в себя, раздался звонок из Архиерейского дома: «Архиепископ едет к вам».

Минут через пятнадцать в кабинет директора вошел архиепископ Гурий, довольно моложавый и стройный, в строгой монашеской рясе и скуфье, из-под которой выбивались чуть седоватые волосы. На его сан указывала только «Панагия», висевшая на груди. Следом за ним вошла женщина лет сорока, просто одетая, без косметики, но очень интеллигентного вида. Она была явно взволнована, тяжело дышала и теребила кисти на концах головного платка.

— Господнее благословение на вас! — Пророкотал архиепископ.

— Благословите, владыка! — Первым подошел и поклонился ему хозяин кабинета, а вслед за ним и Алексей, и секретарша.

Благословив всех, владыка Гурий повернулся лицом к востоку, где висела икона Спасителя, перекрестился, потом посмотрел на присутствующих и торжественно сказал:

— Новомученники, погибшие в теракте, — Петр и Тавифа, только что явились мне и кровной моей сестре Ирине. Они нас благословили взять из детдома двоих детей: Серафима и Ольгу. Оказывается, Сама Владычица наша Богородица — заступница больных и сирот, взяла под Кров Свой и детский дом, и сотрудников, и нас, многогрешных, служителей церкви. Мне дано особое задание, а сестре моей — особое утешение: возможность, вместо потерянных детей, иметь новых... Лишь бы только вы дали «добро». Сестра моя — вдова, а у меня нет жены. Можем ли мы по вашим правилам быть усыновителями?

— Надо подумать, как решить этот вопрос. Против воли Божьей не пойдем. Но сначала надо посмотреть на этих детей. Тавифа у нас тоже только что была, а Петр сам составляет «Список» детей и подбирает им семьи. Есть уже пять имен.

— Можно взглянуть на этот чудотворный «Список»?

— Конечно, пожалуйста, — протянул ему Кирилл лист бумаги, — давайте возьмем его и поедем в детдом.

— Едем!

— А я? — Смущенный присутствием архиепископа тихо спросил Алексей.

— А Вы тоже имеете какое-то отношение к этому вопросу? — Поинтересовался владыка.

— Мы с женой хотим усыновить девочку из этого детдома.

— И вы есть в «Списке»?

— Да. Стоим первым номером. Нам первым Тавифа позвонила, в воскресенье утром.

— Алексей Евгеньевич, — обратился к нему заведующий, — вот Вам моя визитка. Собирайте документы. Если что, звоните и спрашивайте. Огромная просьба принести книгу, что оставила Тавифа для Ксении. Мы сделаем ксерокопию для владыки.

— Эта книга? — Спросила молчавшая до сих пор Ирина, показывая яркую книгу большого формата «Дети и дракон».

— Эта, только у нас издание проще. А откуда она у вас?

— Нам Тавифа дала. Она посмотрела на меня, как рентгеном просветила, мысли мои прочитала. Потом на ухо мне шепнула: «Твои дети сейчас в Царстве Небесном, в радости с Господом и святыми, а ты за Серафимом и Олей здесь присмотри. Благослови тебя Христос, сестра Ирина!».

Архиепископ двинулся к выходу, чтобы ехать в детдом. Следом за ним все остальные.

Глава 2. Серафим и Оля.

За парком, где расположен детдом № 3, было ветрено и хмуро. Какие-то густые темно-фиолетовые зловещие облака низко нависали над землёй; чувствовалось, что вот-вот должны пролиться потоки воды на дома и прохожих. Молодые тополя у самых ворот раскачивались, и, казалось, могут сломаться под напором ветра.

Снаружи, у ворот, в легкой курточке стоял мальчик с развевающимися волосами и напряженно всматривался в проезжающие машины. С виду ему было лет одиннадцать-двенадцать, в руках он держал икону Богородицы «Благодатное Небо», обернутую в прозрачную пленку. Икона была небольших размеров, но настоящая, рукописная. И написал ее он сам. Это был тот самый Серафим, с которым ехали знакомиться архиепископ Гурий и его сестра Ирина.

Серафим был подкидышем. Кто его родители и откуда он родом, было неизвестно. Его нашли проводники поезда в тамбуре, в замызганной брезентовой сумке. Внутри лежал, примерно годовалый малыш, в необычных пеленках с крестами и ангелами. Малыш пробыл некоторое время в Доме Ребенка, а потом попал на попечение к директору Петру и его сотрудникам. Они первым делом показали пеленки, в которых нашли ребенка, духовнику детдома отцу Василию. Мальчик, увидев священнический крест, сразу же потянулся и поцеловал его. На ребенке был нательный крестик, значит, он был уже крещен. Неизвестно было, кто и когда его крестил, поэтому для большей уверенности нового воспитанника помазали миром и дали имя Серафим.*

После этого Серафима стали воцерковлять и регулярно причащать. С пяти лет у него открылся дар художника. Причем, сюжеты он избирал только на духовные темы: рисовал храмы, ангелов, что-нибудь на евангельские темы. Сначала он все изображал по-детски, примитивно, а потом заинтересовался репродукциями и фотографиями на эту тему, после чего работы его сильно изменились. Серафим начал так рисовать, что его картины отправляли на конкурсы и выставки, дарили самым почетным гостям.

Отец Василий показал несколько работ мальчика знакомому архитектору. Тот сначала не поверил, что это рисовал пятилетний ребенок, а потом стал дарить ему книги по изобразительному искусству и объяснять некоторые важные детали в изображении строений. Он же отвел Серафима в детскую Художественную школу, а потом познакомил с другом-иконописцем.

Серафим очень увлекся, и к одиннадцати годам начал писать иконы. Образы на иконах получались какими-то воздушными, одухотворенными. Несмотря на соблюдение всех иконописных канонов, изображения не казались неподвижными, а выглядели почти живыми, от них было трудно отвести взгляд.

Директор Петр с определенного времени не позволял Серафиму дарить кому-либо иконы. Для них отвели отдельную стену в небольшой часовне, где отец Василий совершал молебны или соборовал больных. Отец Василий не любил вслух хвалить новоявленного живописца, чтобы не разогревать в Серафиме тщеславие. Чаще он подсказывал, как правильно сделать надпись на церковно-славянском языке и где ее расположить.

Серафиму трудно давалось изучение языков, хотя почерк у него был очень аккуратным. В школе по английскому языку были тройка, по русскому — еле-еле

_________________________________________

* Если крещение совершается по какой-то причине не священником, то завершающую часть этого таинства — миропомазание, получение Даров Святого Духа — обязательно должен совершать только священник.

четверка, а тут еще и церковно-славянский язык понадобился. Отец Василий дал ему «Псалтирь» и начал обучать чтению. Серафим хотел бы научиться, но читал медленно, с ошибками, все свободное время писал иконы. Тогда о. Василий предложил написать ему икону учителей словенских Кирилла и Мефодия, создателей церковно-славянского языка. Серафим с радостью согласился, работал над ней с увлечением, и все время просил святых помочь ему в овладении этим языком. На иконе, помимо святых, был полностью изображен весь церковно-славянский алфавит, написанный с особым усердием.

Закончив работу над иконой, Серафим почему-то заболел, и было непонятно, чем именно. Поднялась температура, болела и кружилась голова, руки и ноги сводили судороги, донимали слуховые галлюцинации. Болезнь длилась почти месяц. Все взволновались, пригласили хорошего врача, но тот, даже после долгих обследований и анализов, причину болезни установить не смог, а выписанные им лекарства не помогали. Тогда о. Василий принял решение провести таинство Соборования прямо у постели больного. После этого Серафим уснул и не вставал с кровати двое суток, изредка просыпаясь, чтобы выпить святой воды. Поднялся он полностью выздоровевшим, а, кроме того, начал бегло читать «Псалтирь» и «Евангелие» на церковно-славянском языке, как будто всю жизнь только этим и занимался.

Отец Василий стал приглашать Серафима прислуживать в алтаре, а иногда просил читать в церкви на клиросе. В детдоме мальчик иногда помогал взрослым в чтении утренних и вечерних молитв, обязательных для всех воспитанников.

Одновременно со всеми этими событиями, Серафим получил еще и некоторый дар прозорливости. Началось с того, что он неожиданно обрел названную сестру Олю. Девочка была из неблагополучной семьи, ее родители-алкоголики сгорели во время пожара. Мимо горящего дома в это самое время проходила группа детдомовцев с воспитателями. Вдруг Серафим, всегда такой спокойный и послушный, бросился в сторону пожара (его не успели удержать), камнем выбил окно первого этажа и выхватил оттуда плачущую, теряющую сознание Олю. Ей тогда было всего пять лет, а ему еще не было и десяти. В детдоме Серафим заявил, что Оля — его сестра, и он никогда не согласится с ней разлучиться. Постепенно он начал проявлять о сестре трогательную заботу: делился всем, чем его угощали, следил, чтобы она была одета по погоде, защищал от обидчиков, рисовал кукол с такими нарядами, что завидовали все девочки. Они часто сидели вечерами вдвоем в холле и о чем-то разговаривали, иногда Серафим даже брал ее на руки.

Когда после пожара у Серафима спросили, откуда он узнал, что надо разбить окно, и что за ним находится Оля, он ответил: «Я услышал приказ. Очень властный голос сообщил, что в окне справа на первом этаже задыхается моя сестра, что я должен разбить окно и спасти её. Спрашивать у воспитателей разрешения было некогда, Оля могла бы сгореть».

В детдоме никогда не препятствовали дружбе между мальчиками и девочками, но отношения Серафима и Оли были именно семейными, как у родных брата и сестры. К тому же, в двенадцать лет Серафим принял решение стать монахом, как отец Василий, и начал планомерно осуществлять это решение. Он полностью отказался от мясных продуктов, стал соблюдать посты и начал молиться по чёткам.

Когда дети начали собираться в летнюю поездку, Серафима не отпустил отец Василий, у которого тот был «на послушании». Вместо этого, с группой паломников, отец Василий и Серафим отправились на гору Афон, в Грецию. По этой причине Серафим не попал в теракт и остался жив. Оля же, перед самым отъездом, вывихнула ногу, и ей наложили гипс. Так, по Промыслу Божьему, названные брат и сестра остались живы.

Случаи прозорливости Серафима были мало кому известны. Во время паломничества на Афон, когда начался захват заложников в Российском метро, Серафим вдруг со слезами начал просить афонских монахов, чтобы они молились за «попавших в плен русских людей». Потом, когда станцию взорвали, он среди ночи начал зажигать свечи и со слезами петь: «Со святыми упокой…». Мальчик горестно сказал о. Василию: «Много людей погибло. И директор наш с женой погиб, и все дети. Надо о них молиться». Серафиму поверили, хотя он никак не мог объяснить, откуда всё это знает. Было ясно, что это особенный, избранный мальчик, имеющий редкие Дары Святого Духа.

* * *

Вернемся туда, где под напором ветра, у ворот детского дома, стоит, уже довольно долго, двенадцатилетний, но много испытавший в своей жизни Серафим. Стоит в полной уверенности, что едут «высокие гости» и среди них архиерей, что их нужно встретить именно ему, что сейчас будет решаться его судьба. Стоит с иконой Божьей Матери и терпеливо ждет.

Машины отца Гурия и Кирилла Степановича остановились у проходной. Архиепископ первым увидел Серафима с иконой:

— Владыка, благословите! — Услышал он, как только открыл переднюю дверь машины.

— Бог тебя благословит! — Архиепископ осенил его крестным знамением и дал для поцелуя свой архиерейскую «Панагию». — Как тебя зовут, раб Божий? Откуда узнал о нашем приезде? С иконой встречаешь…

Он приложился к иконе, внимательно и восхищенно её рассматривая, потом перевел взгляд на кроткое лицо мальчика, со светлыми лучистыми глазами:

— Серафим? — Вдруг осенило его. Тот кивнул в ответ. — Так кто же предупредил тебя о нашем приезде?

— Не знаю кто, не могу ответить. Может быть, Ангел Хранитель? Мне почему-то очень захотелось подарить Вам эту икону. Она освящена, а в краски добавлен перетертый камень с Афонской горы. Я оттуда привез, с самой вершины.

— Спаси тебя, Господи! — Поблагодарил архиепископ и поцеловал Серафима в макушку. — А для чего я приехал, ты тоже знаешь?

— Знаю, — уверенно сказал мальчик, — но только Вы сами должны принять решение; Вы и Ваша сестра Ирина.

Он перевел взгляд на изумленную женщину. Потом, немного помолчав, добавил:

— Господь каждому дает свободу выбора. Тетя Ира, я ведь не один. У меня есть сестра Оля, с которой я не могу разлучаться. Она совсем не похожа на Вашу дочку. Родители о ней плохо заботились, она многого боится, не очень хорошо учится (с ней нужно дополнительно заниматься), но Оле необходима мама, которая будет её понимать и любить. Я не смогу быть рядом с Олей всю жизнь, потому что решил стать монахом, хотя на всё воля Божья…

Ирина хотела что-то сказать в ответ, но пока она открывала рот, разразился страшный ливень. На них обрушилась буквально стена воды. Все бросились, кто во двор, под навес, кто назад в машину, чтобы не промокнуть.

Через несколько минут слегка подмокшие, но почему-то довольные и веселые, все они уже направлялись к пустому кабинету директора, где в приемной дремала у телефона пожилая дежурная. Приход столь большого числа посетителей её крайне смутил, но она тут же стала звонить кому-то, кто временно замещал Нину Афанасьевну. Выслушав по телефону краткий инструктаж, дежурная сказала:

— Скоро закончится тихий час. Детей строить?

— Зачем? — Удивился зав ГОРОНО.

— Ну, как? Приветствовать. Вы же не просто приехали, а батюшку привезли, значит, будет какое-то мероприятие. Только у нас осталось всего пятнадцать человек, один в больнице. Вы бы заранее позвонили, чтобы мы детей принарядили.

— Ничего не надо. Мы по другому вопросу. Несите личные дела, мы хотим выяснить, кого из детей можно отдавать в семьи. Потом скажем, кого из них позвать в кабинет. В первую очередь мы хотим увидеть сестру Серафима — Олю. Она, наверное, еще спит?

— Как же, спит она... В холле сидит, ждет кого-то. Брат сказал, что ее приедут смотреть. Наверное, о вас речь? И откуда он всё всегда знает? Ума не приложу.

— Хорошо, зовите Олю. Хотя нет... Как Вы считаете, отец Гурий, позвать её?

— Лучше бы нам с сестрой со стороны на нее посмотреть. Можно?

— Конечно, пойдемте! — отозвалась дежурная.

* * *

В холле на диване сидела серьезная восьмилетняя девочка Оля, державшая в руках матерчатую сумочку. Рядом лежала старая, почти безволосая любимая кукла (брат подарил), а на коленях свернулся белоснежный котенок. Девочка гладила его и тихонько говорила: «Кузя, ты меня не забудешь, если меня заберут? Я тебя буду всегда-всегда помнить, ты такой беленький и тепленький. Я за тобой буду скучать. Если бы у меня была рыбка или сырок, то я бы тебе каждый день их давала. А конфетку ты не хочешь? Кузя, я не могу остаться, если уйдет Сёма. Мы должны быть вместе, мы — брат и сестра. Можно я тебя поцелую на прощанье?

Ирина с братом переглянулись:

— Она уже собрала вещи, уверена, что её заберут. С котом прощается.

— Ну и детки здесь... Телепаты...

Они вернулись в кабинет и стали изучать лаконичные записи в личном деле Оли: «Учится на тройки, спортом не увлекается, любит животных». Обычная девочка...

В это время Серафим, про которого все забыли, произнес:

— Оля — не обычная девочка. Обычных детей вообще не бывает. У Оли есть дар любви. Уж вы мне поверьте, я знаю, как она умеет любить. А любовь, как все говорят, превыше всяких других даров. Вы не пожалеете, если удочерите Олю. Когда она вырастет и выйдет замуж, у неё будет много детей — ваших внуков...

Он посмотрел на Ирину:

— Вам ведь понравилась Оля?

— Да, понравилась. Но только я должна немного подумать. Все как-то очень быстро происходит, без моего участия.

— По воле Божьей, — вступил в разговор отец Гурий, — Тавифа сказала, что им дали всего две недели, вот все и завертелось. Я сейчас и тебя, Серафим, и сестренку твою посадил бы в машину и отвез домой, там и познакомились бы поближе. Но решать должна Ирина.

— А как же котенок? — Спросила Ирина. — Надо и его забирать, чтобы Оля не переживала.

— Котенка не отдадут, — ответил Серафим, — его у нас очень любят, будут плакать.

— Заведем другого котенка, не беда... А ты? Ты с нами поедешь, Серафим?

— Поеду, но у меня здесь что-то вроде иконописной мастерской. Как быть с этим?

— Подберем у нас подходящую комнату и перевезем все, что тебе нужно. А пока ты можешь продолжать здесь свои занятия, если хочешь. Отсюда до нас ехать на автобусе минут пятнадцать, а если моя машина будет свободна, то и подвезем тебя. У меня хороший шофер, может иногда и малышей покатать.

— Здесь скоро никого не останется, — ответил Серафим, — всех детей разберут по семьям...

— Ну, раз тебе все известно, Сёма (Тебя так сестра зовет?), иди и собирай вещи. А мы пока займемся формальностями. Скоро поедем домой.

Серафим вышел, чтобы рассказать обо всем Оле, а архиепископ повернулся лицом к небольшому иконостасу в углу и начал молиться. Все примолкли... Это была благодарственная молитва. Ирина стала рядом с ним и одними губами повторяла за ним все слова. Видно было, что они привыкли вместе молиться, да и внешне были очень похожи. Кирилл Степанович, наблюдая со стороны, уверился, что это действительно семья, хотя и не совсем обычная.

Закончив молитву, архиепископ сел за стол и спросил:

— Какие от нас требуются документы? Как, вообще, решаются вопросы усыновления?

— Сначала нужно кое-что уточнить. Скажите, владыка, где Вы прописаны? У Вас есть свое жилье? Если по какой-то причине, по болезни или по старости, Вас заменит другой архиепископ, где Вы будете жить?

— Где Господь укажет. Вообще-то, принято уходить на покой в монастырь.

— А у вас, Ирина, есть свое жилье?

— Есть в Москве трехкомнатная квартира. После гибели детей и смерти мужа я не хотела бы там жить. Собираюсь ее продать и переехать сюда, в Светск, чтобы быть ближе к брату. Здесь можно недорого купить небольшой дом или квартиру.

— Тогда, мне кажется, оформлять детей лучше на Вас. У Вас есть работа или другие доходы? На что будете жить с детьми?

— Есть пенсия на мужа, а зарабатываю я тем, что вышиваю облачения для священнослужителей. Я — золотошвейка.

— Сколько Вы, примерно, зарабатываете в месяц?

— Не знаю даже. Когда облачение готово, мне за него дают деньги. Можно, конечно, подсчитать…

— Это как-нибудь официально оформляется? Есть договор?

— Нет, — вмешался отец Гурий, — но мы можем его составить.

— Нам надо знать доходы за прошедший год.

— Нет проблем, попросим отца-казначея составить справку о выплатах Ирине за прошлый год. Вышивание хорошо оплачивается. Пенсия у нее тоже неплохая.

— Ирина, представьте справку из Пенсионного фонда и справку о выплатах за прошедший год, а на следующий обязательно составьте договор. Вот вам список документов, которые нужно собрать. Когда все будет готово, Комиссия будет решать вопрос об усыновлении. Мне кажется, возражений не должно быть. Помоги Вам Господь!

Кирилл поднялся и подошел к отцу Гурию:

— Простите, нам нужно заняться другими детьми.

— Хорошо, но мне можно здесь еще немного побыть, пока соберутся дети? Не помешаю?

— Нет, конечно. Тем более, что может понадобиться Ваша помощь.

Глава 3. Костя

Кирилл Степанович позвал из приемной дежурную:

— Пожалуйста, расскажите нам о больном мальчике Косте. В какой он больнице? Кто его навещал? Ведь у него рак.

— С чего Вы взяли? — Удивилась дежурная. — Ну, болит ножка у ребенка, наступить не может. Наверное, упал где-нибудь, ушибся. Мы отвезли его всего неделю назад. Врачи ничего страшного не находят. Навестить его было некому, ни у кого нет свободного времени. У нас в больницу всегда директорша Тавифа ходила, брала с собой двух-трех детей, передачку какую-нибудь собирала, чтоб порадовать больного. В больнице у всех мамы, папы, бабушки бывают, а наши, сиротинушки, всегда одни. Обидно им...

— Надо съездить. У нас есть достоверные сведения, что у Кости рак.

— Да неужто? А он, вправду, такой бледненький, аж прозрачный. И кушает плохо. Детки все на качельках, да на горках, а он все на травку ложится. Слабенький. А теперь что, ему операцию, что ли, будут делать?

— Не знаю, нужно поговорить с врачом и все выяснить.

В это время в кабинет тихо постучала, а потом вошла воспитательница Вера Александровна, которой звонила дежурная о приезде начальства. Она некоторое время стояла в Приемной, у приоткрытой двери кабинета, и поняла, что разговор идет о Косте.

— Здравствуйте. Простите, я слышала, о чем вы говорили. Я сегодня во вторую смену, но пришла пораньше. Можно поехать с вами в больницу? — Она вопросительно взглянула на начальника. — Знаете, у меня что-то сердце щемит за Костика. Сон плохой приснился, будто бегу к нему, а он на кроватке лежит и хочет ручки ко мне протянуть, но не может... Сейчас в больнице приемные часы, до шести вечера. Я собиралась пораньше к нему сегодня пойти, но дождик помешал. А у вас есть место в машинах?

— Есть четыре места. Возьмите с собой кого-нибудь из детей. Кто его любит?

— Его все любят, а особенно Аня. Она всегда за больными приглядывает: за Костиком и за Витюшей-сердечником. Ей пятнадцать лет, уже почти взрослая. Если кто-нибудь болеет, она возится, кормит, дает лекарства, заваривает травы, меряет температуру, или просто рядом сидит и рассказывает сказки. Когда у Костика начала ножка болеть, она его на руках во двор выносила, на воздух.

— Хорошо, берите Аню и едем. — Он посмотрел в сторону отца Гурия. — Простите, владыка, дела неотложные. Надо ехать. А Вы можете забрать Серафима и Олю, когда захотите. Под мою ответственность. Только с оформлением не тяните, надо детей переводить в школу, в Ваш микрорайон, ближе к дому. Скоро первое сентября.

Когда Вера Александровна вышла, Кирилл Степанович вновь обратился к архиепископу:

— Я Вам говорил, что Костя единственный не будет усыновлен? В «Списке» говорится, что у него рак, и он обречен. Ему пять лет, младенец. Надо бы его причастить и, вообще, больше внимания уделить. Я слышал, что в нашей Епархии есть сестры милосердия. Может быть, посидят возле мальчика или хотя бы навещать будут? Видите, здесь почти не осталось персонала.

— Да-да, конечно, решим этот вопрос обязательно. Завтра утром причастим.

— А можно мне завтра тоже в больницу съездить? — Спросила Ирина. — С Серафимом и Олей? В какой Костя больнице?

* * *

Больница была детской, но какой-то мрачной, серой и неуютной. На стенах были нарисованы зайки, киски и мишки из мультфильмов, но с очень уж невеселыми мордочками, в довольно примитивных позах.

Из регистратуры посетителей направили в терапевтическое отделение, но там Кости не оказалось. Сходили в Приемное отделение, где почему-то о Косте не могли ничего точно сказать. Наконец, после продолжительных телефонных разговоров, им дали односложный ответ: «Готовят к операции». Чтобы больше не терять время, решили идти к главному хирургу.

— Слушаю вас. — Поднял голову от чьей-то истории болезни моложавый, но очень устало выглядевший, мужчина-врач. — Вы ко мне по какому вопросу?

Посетители представились и объяснили цель своего визита.

— Костя у нас. — Сказал хирург. — Очень неясный случай, врачи расходятся в диагнозах. Мне кажется, что заболевание требует хирургического вмешательства.

— У него рак в последней стадии. — Сказал Кирилл. — У нас совершенно точные сведения, что он скоро умрет.

— Что Вы несете?! — Резко отозвался врач и осекся, вспомнив, кто перед ним. — Правда, откуда Вы это взяли? — Спросил он уже смущенно.

— Видите ли... Вы человек верующий?

— Не сказал бы, что я религиозен, хотя по происхождению считаюсь иудеем.

— Тогда нам будет трудновато что-то Вам объяснить. Скажем так, мы получили Божье откровение и полностью доверяем ему. Если Вам интересно, то можем рассказать подробности.

— Озадачили Вы меня... Я тоже предполагаю онкологию, но другие врачи со мной не согласны, случай больно уж неординарный. С другой стороны, вы не медики, откуда вам что-либо может быть известно? Завтра сделаем диагностическую операцию, возьмем кусочек ткани на анализ. Беда в том, что у ребенка сильные боли, придется давать наркотик. Обычных обезболивающих хватает только на три-четыре часа.

— Протяните, пожалуйста, без наркотиков до утра. Завтра утром должен придти священник и причастить Костю. Иногда после этого улучшается состояние, утихают боли. Я сам недавно наблюдал похожий случай, когда после Причастия, до самой смерти, у человека исчезали боли.

Неожиданно в голос заплакала Вера Александровна:

— Я так и знала, так и знала, что он не поднимется. Доктор, у него никого нет, он детдомовский. Если надо, я заплачу, наймем сиделку. Какие нужны лекарства? Уколы? — Она всхлипывала, утирая покрасневшие глаза рукавом кофточки. — Что же это за детдом такой? Директор погиб, дети погибли, а теперь еще и Костик... Какие же надо иметь силы, чтобы все это вынести?..

— Все понимаю, но Вам нужно успокоиться, иначе, как Вы к нему пойдете? Дать валерьянки? — Женщина кивнула. — Вы же в больнице. У нас здесь не курорт. Каждый день теряем детей, делаем, что можем. Плакать некогда, работать надо... Вы идите к мальчику, он в третьей палате. Хочется надеяться, что еще что-то можно сделать, хотя моя интуиция говорит, что мальчик болен очень серьезно. Каждый ребенок — это целый мир. И вдруг этот мир, не раскрывшись, погибает...

Доктор отвернулся к окну, чтобы не было видно, как по сероватой, сутки не бритой щеке, катится неожиданная слеза. Пересилив спазм, подкативший к горлу, он продолжил:

— Пусть ваш батюшка приходит завтра до десяти часов утра, до обхода. На обходе будет приниматься окончательное решение об операции. А до этого сделаем, я думаю, еще один анализ. Будем искать именно то, о чем вы говорите. Когда ищешь что-то конкретное, легче найти.

— Благослови Вас Господь! — Еще слегка всхлипывая, сказала Вера Александровна и направилась к выходу. — А что сказать Ане? Там, за дверями, девочка, которая Костю очень любит, что ей сказать?

— Правду. — Ответил Кирилл. — Надо сказать ей правду.

Все направились в палату. По дороге Кирилл отозвал Аню в сторону и сказал ей, что Костя тяжело болен, но пока нет точного диагноза.

— Я знаю. — Неожиданно спокойно ответила девочка. — Он умирает. Недавно мне приснилась мама Тавифа и объяснила, что его забирает Господь. Еще она сказала, что у Кости был прадедушка Егор, который сильно обижал священников и грабил церкви. Если его не отпеть и не заказывать панихиды, то это, вроде бы, может затруднить путь Кости на Небо. Вы можете попросить, чтобы его отпели в церкви, раз это так важно?

— Так что же ты раньше молчала?

— Я только сейчас вспомнила. Но это же всего-навсего сон…

— А сон когда был?

— Около недели назад, когда его в больницу отправили. Но сон очень яркий, как в жизни.

— Тавифа еще что-нибудь говорила?

— Немного странные вещи... Говорила, что у меня будут приемные бабушка и отец, и что благодаря мне (нет, правда!) они примут Крещение и станут христианами. Потом еще что-то говорила про уныние, про кого-то из наших ребят...

— Аня, как твоя фамилия? Мне кажется, я видел тебя в «Списке».

— О чем Вы говорите? Что за «Список»?

— Смотри, это чудотворный, самонаписавшийся «Список». Его составил ваш бывший директор. Здесь есть сведения о вас и о ваших новых родителях.

— Обо всех нас?

— Надо посмотреть. В «Списке» сейчас уже много имен. Давай, я проверю, есть ли здесь о тебе?

Кирилл открыл «Список» и отыскал нужную строку: «Анна Г. пятнадцати лет, лучший вариант усыновления — семья врачей: Илья Захарович Бернштейн и его мать — Софья Ефремовна». — Он озадаченно посмотрел на табличку, что висела на дверях кабинета, где они только что побывали. Там значилось: «Главный хирург — Бернштейн И.З.».

— Все верно, Анечка. Тебе приснился вещий сон. Посмотри, кто работает в этом кабинете.

Девочка прочитала табличку и вопросительно посмотрела на Кирилла:

— Ну и что?

— Это он будет твоим отцом. Может быть, это произойдет не сразу, но речь идет об этом человеке. Разве Тавифа может обмануть? А сейчас нам нужно идти к Косте.

— Подождите, я вспомнила, о чем еще сказала мама Тавифа. Нашего Витю тоже возьмут врачи из этой семьи. Их, — она кивнула на табличку, — родственники.

— Об этом тоже есть в «Списке». Дай, Господи, чтобы все уладилось.

— А почему надо его крестить, и его маму? Они же взрослые.

— Не все взрослые — христиане. Илья Захарович сказал нам, что он не религиозный. Фамилия у него еврейская, среди них больше иудеев, чем христиан. Но сейчас, если признаться честно, меня больше всего интересует, хороший ли он хирург. Сердце у него доброе, он очень переживает за больных детей. До слез их жалеет. Вера Александровна, когда узнала, что Костя тяжело болен, сильно расстроилась, а он ее утешал, валерьянкой поил.

Они подошли к ожидавшей их у Костиной палаты Вере, и Кирилл поинтересовался у нее:

— Вы давно в этом детдоме работаете?

— Года полтора, наверное. Я в садике раньше работала, а сюда пришла, потому что мы с мужем решили усыновить ребенка, мальчика. Старший сын у нас в Военном училище, других детей Бог не дает, а мы еще молодые. Мы Костика хотели усыновить, на него даже муж приходил смотреть, а теперь и брать в детдоме некого...

— Некого? Погодите. — Кирилл открыл заветный «Список». — Почему некого? А Андрюша?

— Так ведь он косоглазенький, муж не захочет ребенка с дефектом.

— Разве это дефект? Ему за полчаса операцию сделают, и ничего видно не будет. Мальчику всего пять лет, остальные дети старше, их труднее усыновлять.

— А откуда вы про Андрюшу знаете?

— Знаю. Вы слышали, что директор и его жена после гибели стали кое-кому являться? Они навещают детей, помогают устраивать многие дела. Это они сообщили про Костину болезнь.

— Ну, это всем известно. Я сама видела директора у Серафима в мастерской, а Тавифа свою любимицу Ксюшу навещала ночью, книжку ей принесла в подарок. Наша дежурная Лена с ней разговаривала.

— Тавифа к нам в ГОРОНО приходила через запертый балкон, а Петр составил почти полный «Список» детей и их будущих усыновителей, мне и архиепископу Гурию звонил по телефону. Вот он, этот «Список», читайте!

Кирилл подчеркнул указательным пальцем нужную строку, где было написано: «Андрей Т. пяти лет, страдает легким косоглазием, нужна несложная операция. Лучший вариант усыновления — Вера Александровна Бойко, сотрудница детдома, и ее муж — Николай Васильевич, слесарь».

— Вот это да! Выходит, нам сам директор Андрюшу предлагает взять? Конечно, он хороший мальчик, тихий, ласковый. Мне, правда, Костик больше по душе, но если у него такая болезнь, то лучше Андрюши нам не найти...

— Костю скоро заберет Господь, об этом тоже есть в «Списке», и всем нам нужно с этим смириться. Пойдемте к нему в палату.

* * *

В палате было всего две койки, но одна пустовала. Костик лежал на боку, слегка постанывая, больная нога лежала на мягкой подушке и была совсем неподвижной.

— Костик, здравствуй, — наклонилась к нему Аня, — как ты тут, в больнице? Ножка сильно болит? Давай поцелую, и станет легче.

— Я уже не знаю, что у меня болит, все болит. — Простонал ребенок. — Анечка, посиди со мной, а то я все время один. Доктор сказал, что мне хотят делать операцию, но я не боюсь. Он говорит, что когда операция, ничего не болит, а только спишь. Я так хочу спать, но просыпаюсь, у меня что-то там, в животике, болит. Мне ни кушать не хочется, ни пить, а только спать.

— Костик, а может быть, выпьешь твой любимый сок, клубничный? Я принесла.

— Нет, — слегка скривился Костик, — сок сладкий, а мне бы чего-нибудь кисленького: капусты квашеной или лимончика.

— Мы обязательно принесем, лишь бы врач разрешил. Хочешь, я сделаю тебе чаю?

— Только несладкого. От сладкого тошнит.

Вера дала ему несколько глотков чая, а потом села возле кроватки и положила руку на влажный детский лобик. Костик закрыл глаза и, кажется, задремал. Видимо, во сне ему стало немного легче, с личика исчезло страдальческое выражение, неожиданно он стал разговаривать с кем-то невидимым:

— Мамочка Тавифа, ты опять пришла? Ты меня помнишь? Когда ты меня заберешь? Я все время в кровати, а хочется на травку, в наш садик. Меня на травку клали, и земля меня лечила, ножка меньше болела. А сейчас я всё лежу и лежу, ко мне только ты приходишь и еще один взрослый мальчик, белый-белый, как луна. У него есть крылышки, но он их прячет. Он мне про ангелов рассказывает и про то, какая жизнь на Небе. Там много детей, все «наши» детдомовские, и еще другие, и никто не болеет. А ты там тоже бываешь? А Маму Божью видела? А Боженьку? Я тоже хочу увидеть, возьми меня сейчас туда. Нельзя? Из-за прадедушки Егора? Скажи еще раз, да, я запомню. Заочное отпевание и молитвы о рабе Божьем Георгии. На нем кровь и проклятие. Я, что, из-за него болею? Понятно... И когда за него помолятся в церкви, ты меня заберешь к Боженьке? Мамочка, ты тоже помолись за него, ладно?

Все думали, что Костя бредит, и только Аня видела неизвестно откуда взявшуюся, склонившуюся над кроваткой Тавифу, которая молча перекрестила сначала ее, а потом Костю. После этого она приложила палец к губам, повелев Ане молчать. Справа от Костиной головы был едва различим еще кто-то, о ком он сказал: «Белый-белый, как луна». Наверное, его Ангел Хранитель.

Мальчик что-то еще шептал, но уже бессвязно, а Ангел что-то ему отвечал, но ничего нельзя было разобрать. Все замерли, надеясь услышать что-нибудь еще, но Костя постепенно затих и как-то странно вытянулся на кровати. Вызвали дежурную сестру, та побежала за врачом, а им велела уходить из палаты. Кирилл Степанович решил сегодня же договориться об отпевании Костиного прадеда.

Глава 4. Серафим.

Олю и Серафима привезли в Архиерейский дом часов около пяти вечера. Во дворе, блиставшем чистотой, располагались ухоженные лужайки и живописные группы деревьев и клумб, а в глубине стояли два старинных дома: двухэтажное главное здание и четырехэтажное — для гостей. За ними были видны гаражи, мастерские и еще какие-то постройки.

Детей здесь, разумеется, никто не ждал, но в главном здании была комнатка, где иногда ночевали (с разрешения родителей) мальчики-иподьяконы. Там стояли две двухъярусные подростковые кровати, на одной из которых можно было временно поместить Серафима. С Олей тоже не предполагалось особых проблем. В комнате Ирины, на втором этаже гостиницы, был диван, куда решили на первых порах ее устроить.

Но произошло нечто необъяснимое. Серафим, зайдя во двор, остановился перед входом в главный корпус в каком-то напряжении, а потом начал креститься и читать молитву «Да воскреснет Бог…»*. Его звали войти, но он не двигался с места, как будто во что-то вслушиваясь...

______________________________________________________________________________________

* Молитва Честному Кресту, которую принято читать для защиты от нечистой силы: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в весели глаголющих: радуйся, пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».

________________________________________________________________________

— Что с тобой, Сема? — Спросила Ирина. — Заходи, пожалуйста, прошу тебя. В этом доме мы живем, теперь и ты в нем будешь жить.

— Нет, здесь место нехорошее. Здесь нельзя жить.

— Почему нехорошее? Особняк старинный, мы его почти пять лет занимаем. Все освящено... — Начал возражать отец Гурий, и тут же вспомнил, как неуютно он, порой, себя чувствовал, особенно по ночам, сколько искушений и взаимных непониманий было между всеми, здесь живущими, какие иногда дикие снились сны…

— Здесь над входом сатанинский знак, — прошептал мальчик, — не тот флюгер, что вверху на крыше, а за прожектором, в нише. Я четко его различаю. — Серафим говорил, прикрыв глаза. — Это распятие кверху ногами, и на нем еще какие-то символы. Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас! — Перекрестился мальчик.

— Ты совершенно уверен?

— Да. Надо выключить прожектор, снять его и посветить в углубление. Это покрыто чем-то серебристым, вы сразу увидите. Я под этим не могу пройти, Ангел Хранитель не велит.

— Как он не велит? Ты что, его слышишь?

— Конечно, очень часто.

Архиепископ, удивленный таким оборотом дела, велел, чтобы принесли стремянку, выключили прожектор. Привратник поднялся наверх, с трудом открутил от подставки прожектор и осветил мощным фонариком довольно глубокую декоративную нишу над парадным входом. Все совершенно отчетливо увидели то, о чем говорил Серафим. Не было никаких сомнений.

___________________________________________________

* Молитва Честному Кресту, которую принято читать для защиты от нечистой силы: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в весели глаголющих: радуйся, пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».

— Что же делать? — Спросил привратник. — Эта штука намертво вмурована и, видно, очень давно. Что делать, владыка?

— Пусть он скажет. — Кивнул тот на мальчика.

Серафим помолчал, потом открыл глаза и обратился к архиепископу:

— У Вас есть здесь неугасимая лампада с Благодатным Огнем, как в церкви у отца Василия?

— Есть, конечно, и в моей приемной, и в кабинете, и в спальне.

— Пусть принесут Огонь! Надо сначала полить это елеем из лампады, а потом сжечь.

Так и сделали. Оскверненное распятие, казалось, было из металла, но постепенно начало гореть, издавая жуткое зловоние. Когда огонь охватил весь сатанинский символ, раздался звериный вой, от которого Ирина, схватив Олю за руку, бросилась бежать в гостиницу, в свою комнату. Всем остальным тоже стало не по себе. Необъяснимый жуткий страх леденил сердца и парализовал ноги...

— Звоните в колокола! — Распорядился отец Гурий (в Архиерейском доме было три небольших колокола, недалеко от входа).

Привратник бросился звонить в колокола. Он старался изо всех сил, хотя и не очень умело, но зато очень громко. Колокольный звон поднял на ноги всех насельников и служителей Архиерейского дома:

— Что? Что случилось? Пожар?

От колокольного звона огонь и смрад усилились, зато прекратился вой. Минут через пятнадцать все выгорело начисто, остался только запах паленой шерсти.

— Слава Тебе, Господи! — Произнес отец Гурий. — Спасибо тебе, сынок! Теперь ты можешь войти?

— А Вы сможете сюда войти после всего этого? — Ответил вопросом на вопрос Серафим?

— Да уж, придется дом заново освящать, прямо сейчас.

Архиепископ осмотрел всех, кто прибежал на колокольный звон. Несколько монахинь, трудников, сотрудники его канцелярии, кое-кто из рабочих, — все, в волнении, ожидали его объяснений.

— Благословите, отче! — Стали они по одному подходить и просить благословения у владыки. — А что за мальчик с Вами? Новый иподьякон?

Архиепископ благословил всех собравшихся и сказал:

— Простите, что мы сегодня шумно сюда прибыли, но раз уж так получилось, то хочу вам сказать, что мы с сестрой Ириной приняли решение взять из детского дома двух детей: Серафима и Олю. Детьми будет, в основном, заниматься Ирина, но я тоже заинтересован, чтобы они попали в спокойную домашнюю обстановку и нашли здесь новых друзей. Ирина вскоре поменяет или продаст свою московскую квартиру и поселится с детьми отдельно от нас.

Что касается внеурочного колокольного звона и костра над входом, то это заслуга Серафима. Ему каким-то способом от Господа дается иногда возможность знать и видеть то, чего не видят другие люди. Сейчас он увидел сатанинский символ над нашим входом, который мы немедленно уничтожили огнем и колокольным звоном. Видно, в этом месте было бесовское пристанище. Чувствуете, какой смрад? Попросим отца Георгия облачиться и заново освятить это здание. Я очень устал, но когда вода уже будет освящена, присоединюсь к нему, и будем вместе кропить все помещения Архиерейского дома.

— Серафим! А в соседнем доме, в гостинице, все в порядке? Там не надо заново освящать? — Поинтересовался отец Георгий. — Спроси у своего Ангела Хранителя.

— Хорошо. — Серьезно ответил мальчик и начал про себя молиться, чуть прикрыв глаза. Все ожидали, чем все это закончится, затаив дыхание. Наконец, Серафим открыл глаза, немножко помолчал и «выдал»:

— Там, наверное, стену надо будет разбирать. В нее вмурованы мощи убиенного монаха по имени Флор, нетленные. Их больше нельзя оставлять «под спудом». От мощей будет много исцелений и чудес, а потом будет прославление новомученника Флора.

Архиепископ был вне себя от удивления. Остальные тоже переглядывались и перешептывались.

— А где эти мощи? В какой стене? Я что-то слышал про это убийство.

— Идемте, покажу.

Серафим уверенно направился в гостиничный корпус. Он перекрестился перед мозаичной иконой Божьей матери «Взыскание погибших» над входом, вошел и повернул направо, к узенькой винтовой лестнице, которой давно никто не пользовался. Затем он начал подниматься по крутым железным ступенькам, остановился чуть выше третьего этажа и ткнул пальцем в стену:

— Это место. Там, внутри, пустота. Если постучать, то звук будет звонче, чем в другом месте. Попробуйте.

Владыка взял большой старинный ключ от своих покоев и начал выстукивать стену. Там, действительно, была пустота. Все растерянно молчали, ожидая реакции архиепископа. Но заговорил Серафим:

— Этот дом — памятник архитектуры, мы не можем просто взять и сломать стену, но должны сообщить городским и церковным властям. Есть какой-то священник в нашей епархии — отец Сергий, который давно уже собирает сведения о монахе Флоре и мечтает обрести его мощи. Господь открыл мне, что Церковь должна его канонизировать и прославить. Нетленные мощи будут скоро обретены. Но прославление начнется уже сейчас. Даже сегодня. Сюда будут идти больные люди, выпрашивать разрешение прикоснуться к стене, чтобы исцелиться. Они будут потихоньку ковырять стену, есть кусочки штукатурки, помазываться миром и уходить здоровыми.

— А что будет сегодня? — Спросил кто-то.

— Сегодня пусть придет ваша больная, которую зовут Людмила. Ей станет здесь легче.

— Позовите Людмилу. — Распорядился владыка. — А чем она больна?

— Почечная недостаточность. Правая почка почти полностью сгнила. Но ей, по молитвам новомученника Флора, будут даны новые здоровые почки, если она сейчас попросит.

— Господи, помоги ей! — Взмолился отец Гурий. — Исцели рабу Твою — монахиню Людмилу — молитвами убиенного монаха Флора! Врачи считают, что ей осталось жить два-три месяца, три раза в неделю мы возим ее на гемодиализ в больницу. Она к смерти готовится, гроб заказала, Великую Схиму просит... — Потом он добавил. — Давайте уйдем отсюда. Матери Людмиле надо обо всем рассказать и оставить одну, чтобы молилась.

— Нет, — возразил Серафим, — ей нельзя быть одной. Она может потерять сознание и упасть с крутой лестницы. Кто-то должен быть рядом, лучше мужчина, чтобы помочь потом спуститься. Я не сам это придумываю, так мой Ангел советует.

— Да, Ангел Божий, ты прав. — И отец Гурий неожиданно поклонился в сторону Серафима. — Я Ангелу Хранителю твоему, сынок, кланяюсь. Он не просто тебе дан, не простого лика ангельского. И имя твое — Серафим — тоже не просто так тебе дано. Тут не обошлось без преподобного Серафима, Саровского чудотворца. Благослови тебя, Господь.

Он размашисто перекрестил и благословил мальчика, поцеловав напоследок в голову:

— Идем, отдохни, сынок. — И спросил тихонько на ухо. — Ты батюшку Серафима видел?

— Да, он приходил, — шепнул в ответ мальчик, — но давно уже, больше года назад.

Те, кто в этот момент видели владыку Гурия, без труда могли бы догадаться, что он переживает необыкновенные чувства. Во взгляде его и всем облике была разлита такая восторженная, и в то же время одухотворенная любовь к ребенку, какую редко встретишь и у родного отца. Он действительно обрел сына.

* * *

А что же Ирина и Оля? Они, объятые ужасом, убежали, чтобы не слышать жуткого воя, но, добравшись до гостиницы, остановились, вслушиваясь в громкий колокольный звон. Страх и ужас сменились интересом.

— Что это было? — Спросила девочка.

— Не знаю. Может быть, там, наверху, кто-нибудь жил? Какой-нибудь зверек... — Немного слукавила Ирина. Она боялась еще сильнее напугать Олю, которая и так была уже очень взволнована переменами в жизни. На самом деле, Ирина отлично понимала, чей именно вой им довелось услышать. Она решила как-нибудь отвлечь девочку, показать, где она теперь будет жить.

Взяв Олю за руку, Ирина стала подниматься с ней по красивой парадной лестнице на второй этаж, потом они вышли на балкон и залюбовались видом на гору Эльбрус, ясно видневшуюся своей раздвоенной макушкой на розовом закатном небе. Ирина с Олей поговорили о режиме в Архиерейском доме, о том, как тут принято себя вести, особенно при встрече со священниками или монашествующими. Они разговаривали на разные темы, но интерес к происходящим во дворе событиям все-таки перевесил. К тому же, наступило время ужина. Ирина предложила Оле умыться с дороги, а затем повела в «малую» трапезную, где, обычно, ужинали все, кто в это время находился в Архиерейском доме. Кроме нее, была еще и «парадная» трапезная, где проходили приемы гостей.

Ужин еще не начинался, потому что совершалось освящение главного здания. Мимо них прошли отец Гурий с кропилом, и отец Георгий с чашей святой воды. Они щедро окропили все стены и мебель, все иконы и картины на евангельские сюжеты, находившиеся в трапезной, а заодно не забыли и Олю с Ириной. В трапезной было еще несколько человек, умиротворенных и обрадованных внеплановым водосвятием и освящением резиденции их любимого владыки, в особенности после столь неожиданных драматических событий.

Не успели все собравшиеся после общей молитвы и благословения отца Гурия приступить к трапезе, как прибежал, запыхавшись, молодой инок-секретарь, дежуривший в приемной у телефона:

— Благословите, владыка! Сейчас нам позвонили, что Людмила без сознания. Надо помочь донести ее до кельи, там лестница очень крутая и скользкая, кто-то масло разлил, что ли.

Помощь подоспела быстро, и еще не старую, но изможденную тяжелой болезнью монахиню, осторожно спустили вниз по лестнице и уложили на диван в гостиничном холле. Лестница, которой давно не пользовались, действительно была покрыта чем-то маслообразным. Это было миро, начавшее источаться из того места в стене, которое указал Серафим. Один из мужчин, помогавший спускать Людмилу по лестнице, помазал ей миром крестообразно лоб. Минут через пять-шесть она открыла глаза и смущенно посмотрела на окружающих:

— Простите, я молилась и, кажется, отключилась. — Её хотели успокоить, мол, ничего особенного не произошло, но, внезапно, облик ее стал прямо на глазах меняться: исчез землистый цвет лица, в глазах появился блеск, куда-то исчезли отеки и морщины, порозовели щеки. Людмила самостоятельно села и опустила вниз ноги. — Я что, вас так сильно напугала? Со мной все в порядке. Я пойду к себе, мне почему-то очень захотелось есть. (Поразительно, но монахиня давно уже так хорошо не выглядела, тем более не говорила о еде).

— Идем с нами в малую трапезную, там сейчас как раз начался ужин, владыка уже и стол благословил.

— Идемте! — Отозвалась Людмила, легко поднялась и пошла в главный корпус. Те, кто только что несли ее без сознания по лестнице, молча переглянулись и начали креститься и кланяться в сторону лестницы: «Слава Тебе, Господи! Святой мученик Флор, моли Бога о нас»!

Мать Людмила бодрым шагом вошла в трапезную, попросила благословения у владыки, молча перекрестившего ее и протянувшего для поцелуя правую руку, а потом заняла свое обычное место, где ее давно уже не видели. Все присутствующие, пораженные этим явлением, смотрели то на нее, то на сопровождавших ее двух свидетелей происшедшей метаморфозы (а фактически, чудесного исцеления от мощей новоявленного святого). Неожиданная радость овладела ими, и все, как дети, захлопали в ладоши, получив в ответ лучезарную улыбку бывшей больной и смущенные взгляды ее сопровождающих.

— Дивны дела Твои, Господи! — Произнес Отец Гурий. — Многая лета, мать Людмила! Мы по тебе очень соскучились. Что тебе дать поесть? Чего тебе хочется?

— Ешьте только постное, — вмешался Серафим, — Вам надо утром обязательно причаститься.

— А это кто? Что за милые создания у нас на трапезе? — Указала Людмила на Серафима и Ольгу. — Юные гости, которые дают добрые советы?

— Это не гости, — ответил ей отец Гурий, — эти дети будут у нас некоторое время жить. Сестра Ирина будет ими заниматься, а мы ей помогать. Если благословит Господь, Ирина поменяет Москву на наш город, и тогда их заберет. Это теперь наши с ней общие дети. Ты, Людмила, Серафима не знаешь, а он о тебе все знает: и чем болеешь, и что по молитвам убиенного монаха Флора получишь облегчение в болезни, а может быть, и исцеление.

— Она уже почти здорова, разве вы не видите? — Произнес мальчик. — Сейчас от мощей монаха Флора начало истекать миро, уже вся лестница в нем, до самого низа. Надо собрать миро и сорок дней матери Людмиле им помазываться. А кроме этого, утром обязательно нужно причаститься.

Людмила заинтересованно смотрела на Серафима:

— Я обязательно сделаю все, о чем ты говоришь. У меня, видно, подрясник в этом миро, я слышу чудное благоухание. Сил прибавилось, и радость в душе какая-то исключительная... Вот только, надолго ли?

— Еще лет двадцать Вам добавлено, если не будете вспыхивать и обижаться по пустякам.

Людмила застыла на месте, глаза ее сначала округлились от удивления, а потом начали наполняться слезами:

— Мальчик, откуда ты знаешь? — Почти прошептала она. — Вспыльчивость — моя беда. Как от нее избавиться? Мне это никак не удается...

Серафим посмотрел на нее с затаенной жалостью:

— А Вы попробуйте молиться о своем отце с любовью, а не потому, что он записан у Вас в «Помяннике». Вам нужно простить его всем сердцем, ведь это его душевная болезнь перешла на Вас. Её исцелить сложнее, чем почки.

— А мою болезнь ты тоже знаешь, как исцелить? — Заинтересовалась другая монахиня. — Можешь что-нибудь посоветовать?

Серафим растерялся, потом опустил голову, чтобы скрыть свое волнение, и, наконец, сказал, обращаясь сразу ко всем:

— Прошу вас, не надо задавать мне такие вопросы. Мне запрещено учить, ведь я еще не взрослый, я сам еще ничего не знаю и не умею. Если мне Господь что-то открывает, то я об этом должен рассказать. Но если я специально спрашиваю и что-то хочу узнать, о чем мне не известно, то потом внутри очень тяжело... Я не знаю, как вам объяснить...

— Это правильно, — вмешался архиепископ, — младостарцев нынче много развелось. Что тебе открывает Ангел Господний, что велит, то и надо исполнять. Думаю, это все у тебя временно. Ты ведь художник? Иконы пишешь? Этим и занимайся. А если захочешь, то в иподьяконы рукоположим, самый подходящий у тебя возраст. Давать какие-то советы ты не обязан. А сейчас продолжим трапезу. Принесите, пожалуйста, кипяток. Будем пить чай.

После трапезы, возвращаясь в свои кельи, все обычно просили друг у друга прощения и брали благословение у владыки. Ирина подошла к брату последней и напомнила ему, что утром нужно причастить в больнице маленького Костю и найти для него сиделку.

— Когда лучше подъехать священнику?

— До десяти часов, потому что в десять у них обход.

— А у меня в графике есть утром какие-то дела? — Спросил он у своего помощника.

— Нет, Вы просили все отменить, собирались в Психоневрологический диспансер. Только зачем? Нервы у Вас, вроде бы, не шалят.

— Много ты знаешь... Я, может, там денек решил передохнуть от дел, — с деланной строгостью ответил владыка, — там спокойнее, чем в нашей Епархии и в нашем Архиерейском доме. А то после таких событий, как сегодня, можно вообще свихнуться.

Секретарь оценил шутку и заулыбался:

— А серьезно, зачем Вам туда ехать?

— Да нам с Ириной нужны справки в ГОРОНО, что мы не стоим на учете. Но в диспансер можно и после обеда. А утром попросим отца Георгия с запасными Святыми Дарами съездить в больницу и причастить тяжело больного младенца Константина. Ирина, вы с Серафимом и Олей тоже можете поехать.

Глава 5. Цыганята.

Следующим утром, придя в свой кабинет, зав ГОРОНО Кирилл Степанович решил заняться текущими делами, открыл папку с заявлениями и просьбами, составил план работы на ближайшее время, но никак не мог сосредоточиться. Перед его мысленным взором стали чередой проходить события вчерашнего дня. Ничего подобного он прежде в своей жизни не испытывал. Складывалось впечатление, что обычный земной мир каким-то образом соприкоснулся (или даже соединился) с миром духовным. В его голове не укладывалось, как можно общаться с умершими людьми, получать от них задания или подарки. Больше всего его смущал вопрос, являются ли Петр и Тавифа духами, или они воскресли и существуют в новых телах, как воскрес Господь наш Иисус Христос?

Кирилл был человеком верующим, воцерковленным, и даже последние три года прислуживал в алтаре, был пономарем. Но не ожидал, что в его жизни могут происходить такие события, которые иначе, чем чудом Божьим, не назовешь. Все складывалось так, что надо было, осознав серьезность ситуации, действовать по Божьему Провидению. Особенное, трепетное чувство благодарности за оказанное ему доверие и огромное желание угодить Богу, наполняли все существо Кирилла. Этот «Список»... Кирилл медлил открыть его, он был уверен, что там есть новые имена, что чудеса продолжаются.

Немного помолившись и справившись с волнением, Кирилл все-таки открыл «Список». В нем добавились три имени: «Лариса В. четырнадцати лет, Иван В. пятнадцати лет, Василий В. двенадцати лет — родные сестра и братья. Цыгане. Их нужно отвезти и показать работникам цирка, которые занимаются джигитовкой. Гастроли цирка начинаются семнадцатого августа».

Кирилл мысленно отметил: «Гастроли послезавтра. Так, может быть, эти люди уже в городе»? Он набрал телефон Отдела культуры:

— Скажите, в наш город приехал на гастроли какой-нибудь цирк? Что? Весь город в афишах? Простите, я не обратил внимания. А где он будет давать представления? На ярмарочной площади? Да, я понял, цирк-шапито. Уже натягивают шатер и готовят манеж. А телефон у них есть? Как с директором связаться? Только лично? Понятно, большое спасибо.

Кирилл подавил возникшее желание немедленно съездить к директору цирка, он решил прежде посмотреть на детей. Значит, надо ехать в детдом. Хорошо, что есть служебная машина.

Уже через полчаса, сидя в кабинете директора детского дома, он просил дежурную воспитательницу, привести ему Ларису, Васю и Ивана.

— Всех троих наших цыганят? — Спросила она. — Только Вы имейте в виду, с ними надо построже. Расшумятся — не остановишь. Они, между нами говоря, порядка не понимают. Сколько их ни учи, взрослым говорят только «дяденька» и «тётенька» и норовят обращаться на «ты».

— Спасибо, что предупредили, но я разных детей видел, когда директором школы работал. Конечно, к каждому нужен свой подход. Зовите, они меня очень интересуют.

Дети заскочили в кабинет, на ходу заканчивая какой-то свой, начатый раньше, спор. Они совсем не были похожи на цыган. Лариса выглядела почти взрослой и эффектной девушкой, со светлой кожей и пепельного цвета волосами. Мальчики, наоборот, выглядели младше своего возраста, они были очень раскованными, похоже, что озорными, и не слишком чистыми.

— Здравствуйте! — С металлической ноткой в голосе приветствовал их Кирилл (он умел в случае необходимости вести себя с детьми как строгий командир). — Мне необходимо с вами поговорить. Я — заведующий ГОРОНО, и занимаюсь сейчас вашим детдомом. По-видимому, он будет расформирован. Тихо! Все вопросы потом. Сейчас вопросы буду задавать я. Скажите, как вы попали в этот дом? Есть ли у вас родители или родственники?

Мальчики начали, было, бурно что-то обсуждать, но сестра цыкнула на них и танцующей походкой подошла к столу.

— Здравствуйте, — сказала она, выставив ножку и неумело «строя глазки», — а зачем Вам это? Мы уже выросли, можем и без родственников обойтись. В таборе я бы уже была замужем и даже могла иметь детей. У нас до двадцати лет «в девках» не сидят…

— Да, у вас свои порядки, но мы не можем их придерживаться. Видишь ли, Лариса…

— Ляля — поправила его девушка.

— Хорошо, пусть будет Ляля, но до восемнадцати лет вы должны быть под опекой взрослых. Скажи, а ты хочешь учиться? Может быть, с первого сентября устроить тебя в какое-нибудь училище? Без экзаменов?

— В училище? Меня? Да я артисткой буду! У меня и слух, и голос, и внешность, что надо. Хочу в цыганский театр, смотрите, как я умею, — и она начала трясти оголенными плечами, как это делают цыганки, приседая и откидывая голову назад.

— Да, у тебя красиво получается. Но чтобы туда поступить, все равно учиться надо. Есть театральные училища, цирковые.

— В цирке тоже хорошо, — подхватила девушка, — мы были в цирке, там лошадки классненькие. Эх, мне бы в седло, да скакать по ихней круглой сцене…

— По манежу. — Поправил Кирилл.

— Мы тоже, мы тоже любим лошадок, — не выдержали братья, — здорово циркачи умеют: и под седлом пролезут, и встанут сверху двумя ногами. А лошадкам кричат: «Алле!» и кнутиком щелкают, а те слушаются...

Кирилл улыбнулся:

— Ребята, вы знаете, к нам в город приехал цирк-шапито. Я как раз туда по делу собрался. Они еще не открылись, а только устанавливают свои шатры и вагончики.

— Возьмите нас, дяденька! Возьмите нас с собой! — Завопили дети в три голоса, корча умилительные рожицы. — Мы хорошо будем себя вести, мы только лошадок погладим!

— Возьму, но вы должны мне все о себе рассказать.

— Да что там рассказывать? — Вдруг серьезно ответил старший Иван. — Мы попрошайничали по электричкам, нас взрослые посылали. А потом на какой-то станции зашли в вагон, но это оказался поезд. Он, как покатился, да долго-долго не останавливался. Потом остановился, а мы выйти не можем — заперты двери. Поехали дальше. Хорошо, что мы до этого выпросили что-то из еды, а вода в туалете была в кране. Наверно, неделю ехали, а когда вышли, куда идти? Откуда приехали? Мы же ничего этого не знаем, старшие нас не учили ничему. Фамилия наша, вроде бы, — Васины. А как своих найти? Ни адреса, ничего не помним. Знаем, что где-то в селе, в своем дому, жила наша бабушка, за козами ходила и платки пуховые вязала. Да это ж давно уже было, лет пять прошло, как нас сюда отправили, да в школу заставили ходить. Считаемся сиротами, а где ж родня? Родни-то много у нас...

— Да, плохо дело, но искать родных надо. Ведь цыгане все друг о друге знают. Наверное, помнят, у кого трое детей потерялись. А в какое, хотя бы, время года? Летом или зимой?

— Наверное, летом, мы раздетые были. Не помню, чтоб мерзли. У нас кое-что из вещей осталось на память: монисто из монеток желтеньких и какие-то мелочи у Ляли в бархатной сумочке были, а еще крестики очень красивенькие, с камушками. Вот, дяденька, посмотрите.

Ваня потянул замурзанный шнурок на шее и вытащил из-за пазухи что-то, замотанное в тряпочку. Это был небольшой нательный крестик. Он был, по-видимому, изготовлен хорошим ювелиром из белого (Уж, не платина ли?) металла и украшен несколькими мелкими бриллиантами, сверкнувшими огнем.

— Красивый крестик, — одобрил Кирилл, — и как его у тебя мальчишки не отобрали?

— Хотели, но я дрался, не отдавал. А потом сверху тряпочкой замотал и клейкой лентой заклеил, чтоб никто не видел. Мальчишки поиграются и выбросят, или потеряют, а это — родной мой крестик. С ним меня Боженька хранит. У Ляльки тоже такой крестик, а у Васьки — камушки зелененькие, а сам — желтенький. Вась, покажи!

Вася, шмыгнув носом, расстегнул молнию на курточке и из внутреннего кармана достал пристегнутый английской булавкой, и тоже замотанный в тряпочку, золотой крестик с тремя небольшими изумрудами.

— Слушай, Ваня, откуда эти крестики? Может, вы их стащили?

— Не стащили. Нам папка одел. Мамка сильно болела и сказала ему, чтоб отдал их нам «на память», мы потому и дрались за них, и прячем от всех. Папка ведь потом помер сразу...

— Вот оно что. А мама осталась с вами?

— Не-а, она тогда уже все время в больнице жила, у нее чахотка была. Нас к ней не пускали, через окно разговаривали. Мы ее больше не видели, она даже к папке на похороны не приходила, только цветы от нее были красные.

— А когда папа умер, вы у кого жили?

— В селе у нас много родни. То у одних, то у других. Одевали нас, кормили, на дело посылали. Одно время я жвачку продавал, но у меня ее большие мальчишки отобрали. Жвачка дядина была, он меня побил, и больше продавать не доверял, говорил, что нужно подрасти. А я сейчас с тремя могу подраться, сильный вырос. Теперь бы не отобрали...

— Да... а. А фамилия ваша, точно Васины? Может, Васильевы?

Не-а, Васильевы — наши соседи были, другая семья. А наши все как-то иначе, вроде бы Васины.

— Ну что ж, мне все ясно. Будем искать ваших родных, спрашивать про вас у других цыган. А сейчас пойдите, умойтесь, причешитесь и оденьтесь в хорошую одежду. Очень уж вид у вас неаккуратный.

— Лентяи, шею и уши мыть не хотят. — Вступила в разговор Ляля. Надоело им говорить, что у русских так не ходят. Надо чисто... Они сейчас, дяденька, Вы только подождите.

Дети гурьбой выкатились из кабинета, а Кирилл задумался: какие шаги предпринять, если дети даже фамилию свою точно не помнят? Как разыскать их родственников? Первым делом, он решил изучить личные дела, давние протоколы опроса детей, не очень хорошо знавших русский язык. Перебирая документы, Кирилл наткнулся на опись личных вещей и предметов, найденных при детях, когда их подобрала милиция. Среди них числилась бархатная сумочка, в которой хранилось фото мужчины (возможно, отца) размером три на четыре сантиметра, с надписью. Внизу была приписка, что вещи переданы Ларисе на память. Кирилл решил уточнить, он вышел в холл, где сидела Ляля.

— Скажи мне, чья фотография была у тебя в бархатной сумочке?

— Папкина. Но он там еще молодой, после армии. Красивый…

— Дай мне ее на время. Я ее размножу и буду всем показывать, или отошлю на телевидение, в передачу «Жди меня», где люди ищут друг друга.

— Пошлите в нашу спальню. Я фотку в рамку вставила, она на стенке висит.

Пришлось Кириллу подниматься на третий этаж, но он не пожалел об этом. Сняв со стены фотографию в простой деревянной рамочке и отогнув сзади гвоздики, он увидел слегка выцветшую надпись: «Михаил Весин, 1993 год». А на самой фотографии внизу стоял штамп: «Фото КОСМОС, г. Пятигорск»

— Ляля, ваша фамилия — Весины, а не Васины, ты понимаешь?

— Ну, и какая разница? Нас иначе, чем цыганята, никто не называет.

— Но если знаешь фамилию, то легче искать. Сейчас у всех есть паспорта. В паспорте указано, где он выдан. Попробуем узнать через Адресный стол. А здесь еще вот что есть, смотри, «Пятигорск»

— Пятигорск? Так мы туда с папкой и бабушкой ездили к евойному брату. Бабушка на рынке гадала, а мы промышляли, как могли. Там на рынке людей... И у всех что-нибудь есть в карманах. Бегали мы быстро, а если догоняют, бросали, что взяли, на землю. Пока поднимут — спрячемся.

— Ну, у вас и привычки были. А сейчас тоже воруете?

— Не... Нам батюшка сказал, что больше нельзя, а то в ад пойдем и Боженьку никогда не увидим, и мамочку с папочкой тоже. А если будем хорошо себя вести, то будем в раю, где все самое лучшее.

— А ты что, уже в рай собралась? Не рано ли?

— Дяденька, Вы чо, вооще «не догоняете»? У нас все детдомовские уже в раю, а не хотели ж туда. Их же ж, вжик — и взорвали! А сейчас — запросто! Хоть в дому сидишь, то взрывы, то земля, как тряхнет — и конец. И вот еще этот, цунами, а? Дома заливает, и всё — все рыбками будут, поплывут в рай.

— Не бойся, нам цунами не грозит, от нас море далеко.

— Во дает, а к морю не ездют летом? Мы и то уже два раза были, видели эти цунами, шторма такие. Ох, же ж и страшные…

— Ляля, а мне показалось сначала, что ты ничего не боишься.

— Да я это так, Вас пугаю, а то Вы взрослый, но какой-то непонятливый. «Не догоняете», что ли, что Бог за нас Сам решает? Нас не захотели взять в поездку, мы ведь самые плохие, правда? Подумаешь, кошку валерьянкой напоили, ведь это был ксперимент такой. Она стала пьяной, но ничего не испортила, только там цветок перевернула, и слюни в тапки к дежурной напустила. Подумаешь, делов-то. А нас не взяли... Да? А мы, зато, все живые остались!.. — Ляля быстро-быстро заморгала ресницами и неожиданно заплакала. — Да..., мы живые, а в доме как пусто, ни одной моей подруженьки нет... Братики, они ж глупые ж еще, хоть Ванька и старше на год. А мне ж поговорить не с кем... Анька тоже ревет без конца...

— Ляля, я же тебе потому и советую — иди учиться, там будет новая жизнь, новые подружки.

— Нельзя мне, я братьев бросить не могу. Вы ж хотите детдом закрыть, а нас, куда кого... Мы ж не дурачки. Если мы потеряемся навсегда, чо я папке в раю скажу? Не досмотрела?

— Но Ваня уже взрослый, будете письма писать, звонить друг другу.

— Вам не понять. Мы же ж писать почти не умеем, не идет учеба. Вроде и ходим в школу, а никак... Учителя говорят, что неусидчивые. А я, пока еще не взяли в театр, работать буду. Можно на рынке, или платки вязать, как бабушка, или полы мыть.

— Ты еще скажи: «Гадать».

—Не..., гадать не хочу, это обман. Бабушка всегда говорила: «Ради хлеба гадаю, чтоб вас кормить. Никто о будущем не знает, а все знать хотят, вот и «леплю» им чо-нибудь, чтоб деньги выманить. А если умирать, то надо к попу — покаяться в обмане, у Бога прощения попросить». Бабушка не старая была, наверное, еще живая. Увидеть бы её...

— Бабушка по маме или по отцу?

— Папина мама. Мамочку она не любила, а мамочка сильно болела, мы ее в этот Пятигорск в больницу возили, она там год лечилась. Молоко лошадиное ей покупали — кумыс, вроде. Но ей не помогло.

— Значит, фамилия бабушки тоже Весина? А зовут ее как?

— Я долго помнила, а сейчас забыла.

— Ты подумай, может и вспомнишь. А если мама год была в Пятигорске, лечилась от туберкулеза, то мы по фамилии сможем узнать, откуда она приехала. Пятигорск от Светска недалеко, у меня там друзья есть, помогут найти документы Весиной.

— У мамы не такая фамилия была, — вступил в разговор подоспевший Ваня, — не папина. Бабушка ее «гнилой аристократкой» звала, не знаю почему.

— А и вправду, дядь, мы в больницу с передачами ходили и спрашивали как-то так, вроде б «Дудка». Вань, ты помнишь?

— Я помню, что мама была наполовину цыганка, а наполовину инженер. Еще до болезни работала в таком доме, где большие компьютеры. Зарплату получала и премию. А когда премия, то ездила, где лошади скачут.

— На ипподром?

— Да, на скачки. Там ставили на забег, кто первый придет. Мама всех лошадей и жокеев знала, никогда не проигрывала. Ее тоже все знали, на трибунах у нее было свое место. С ней приходили здороваться и спрашивали совета, и всегда чем-нибудь угощали. Бабушка за это ее всегда ругала, а папа с нами ее отпускал. Потом они говорили, что мама там чахотку свою схватила. Всю родню потом проверяли, а дом какой-то дрянью мыли, и всем делали уколы.

— Дядь, чо вы его слушаете? Мама никаким не инженером была, а врачом. У нее белый халат был, она его на выходных стирала, я хорошо помню. — Возмутилась Ляля.

— Нет, я старше тебя и лучше знаю. Она зарплату на компьютере считала, и у папы фотка была, где она за пультом в белом халате.

Дети начали спорить и доказывать каждый свое, а я подумал, что их памяти совершенно нельзя доверять; они говорили о вещах, которых не понимали, потому что были тогда еще очень маленькими. Увидев, что пришел их младший брат — Вася, я встал и направился к выходу из холла. Все потянулись за мной. Пройдя несколько шагов, я повернулся к детям лицом и приложил палец к губам: «Тише»!

Глава 6. Кирилл.

Еще несколько дней назад все в моей жизни было вполне стабильно. Я — человек довольно благополучный, закончивший с отличием университет и активно продвигаемый начальством на «ниве педагогики». Сначала назначили завучем, потом директором большой школы для одаренных детей. Я всегда занят делом, всегда на виду.

В студенческие годы я был влюблен в девушку Эллу, с которой познакомился в туристическом походе. После похода мы стали жить вместе в небольшой комнатушке (ее, по-местному, называли кухней), во дворе у моего хорошего знакомого — дяди Мити, дедушкиного фронтового друга. Дядя Митя очень неодобрительно отзывался о моей девушке, убеждал, что надо жениться и венчаться. Он первый рассказал мне об Иисусе Христе, дал прочитать Евангелие, объяснял, что мы с Эллой живем без Божьего благословения, т.е. блудно. Сначала я посмеивался, а потом заинтересовался православным учением, захотел креститься. Священник тоже упрекал меня в отношениях с Эллой, советовал уговорить ее для начала, хотя бы зарегистрироваться в загсе, но она не соглашалась даже на это.

Прошло семь лет после того, как я получил диплом, и с Эллой, которую все считали моей женой, мы, по обоюдному согласию, расстались. Так вышло, что у нас не осталось никаких общих интересов. Элла работает гидом, возит по всему миру группы туристов, поэтому виделись мы в последние годы редко. Если случалось иногда, что в праздники или в выходные дни она бывала дома, мы шли к кому-нибудь в гости или с приятелями в ресторан. Ей это нравилось, а мне всегда было скучно.

Когда Господь призвал меня, и я стал регулярно ходить в храм на службы, Элла стала меня упрекать, что я сильно изменился, что она любила и хотела жить с веселым компанейским парнем, а не с богомольцем. Что ж, она по-своему права, я действительно стал другим человеком, но и она — тоже. Элла все время в каком-то угаре, без конца стремится все увидеть, везде побывать, набрать кучу сувениров и разного барахла. О душе своей не печется, хотя в детстве ее крестили, вступить в законный церковный брак не желает, в грехах не кается.

— Я, — говорит, — зла никому не делаю.

— А добро делаешь? — Спрашиваю.

— Добро пусть мне делают, — ухмыляется, — я ведь хороший человек, меня все любят, после поездок благодарят, подарки дарят.

Насчет детей я долго не переживал. Ну, нет их, и ладно. Пока молодые, можно и без них. А потом выяснилось, что Элла, еще до знакомства со мной, сделала аборт, после которого у нее, возможно, детей вообще не будет. Нам уже было по тридцать лет, и я уговаривал ее лечиться или взять приемного ребенка, но она не захотела менять свою привольную жизнь. А сменить спутника жизни захотела, выбрав на этот раз такого же, как она, любителя путешествий и приключений. Мы расстались, как будто и не жили вместе.

После нашего расставания в моей жизни почти ничего не изменилось. Родители мои умерли, и я живу один в их квартире. Недавно получил на работе «повышение», меня назначили зав ГОРОНО. Вокруг много молодых и умных женщин-учителей. Я, наверное, завидный жених, с положением и квартирой, а мне пока совсем не хочется что-то менять.

В последнее время мне предложили в храме прислуживать в Алтаре и читать поминальные записки во время Проскомидии. После службы всегда нужно что-нибудь почистить, убрать или привести в порядок. Делаю все с радостью, домой уходить не хочется. Когда заканчивается уборка храма, иногда бывает общая трапеза, интересное духовное общение, можно задавать вопросы. Сам не знаю, как это вышло, но самым главным в моей жизни стало именно это, хотя и очень скромное, служение Господу. Я учусь молиться и стараюсь жить по Божьим заповедям, спасать свою душу.

Но вот сейчас, когда началась эта история с детским домом, после моего знакомства с архиепископом Гурием и вмешательства в нашу жизнь Петра и Тавифы, что-то в моей душе стало резко меняться. Алексей дал мне прочитать книгу «Дети и дракон», которую оставила Тавифа для Ксюши. Книжечка небольшая, но в ней оказалась история жизни Петра и Тавифы с раннего детства. Они, как выяснилось, тоже детдомовские и очень много пережившие. В книжечке было и то, как они встретили смерть, — подробности, о которых никто ничего не мог бы рассказать, кроме свидетелей теракта. Тогда, в метро, откопали всего пятерых живых человек. Во время взрыва погибло более пяти тысяч душ. Те, кто выжили, говорили о каком-то драконе, о сражавшемся с ним богатыре. В общем, бред несли... А теперь, из книжки, я понял, в чем дело. Там происходила настоящая битва, напрямую с сатанинскими силами.

Все это, да еще чудотворный «Список», к которому каждый раз добавляются новые имена, перевернуло мою душу, задело какие-то внутренние струны, заставило осознать, кто я, и на какое служение призывает меня Господь.

Взять, например, цыганят этих светленьких. Плохо, конечно, воспитаны, но такие непосредственные, такие у них чистые души, чего одна Ляля стоит, со своим жаргончиком. Сейчас, мне кажется, в цирке что-то произойдет, что-то интересное выяснится об этих детях, и это изменит их жизнь. Вот и едем всей гурьбой навстречу детскому счастью. К лошадкам.

* * *

Мы миновали весь просторный холл и свернули к выходу. Там мое внимание привлекла худенькая девочка, сидящая на диване справа от двери. Она выглядела абсолютно неподвижной, не всхлипывала, не вздрагивала, но ее огромные, и какие-то страдальческие, глаза были полны слез. Она плакала молча, спрятавшись в уголке, чтобы не привлекать к себе внимания, и заметив мой взгляд, отвернулась. Что-то во мне затрепетало и откликнулось на боль этой девочки.

Я спешил поскорее усадить в автомобиль своих шумных пассажиров, не имея времени выяснить, чем она так огорчена. Рассадив и пристегнув детей, заперев дверцы машины, я посмотрел в зеркало заднего обзора и вновь увидел эту же девочку. Она вышла на крыльцо, утирая рукавом глаза, а потом подняла правую руку и размашисто перекрестила вслед (благословила?) нашу отъезжающую машину.

— Странная девочка... — Пробормотал я вслух.

— Кто, Наташка? — Спросил Ваня. — Что в ней странного?

— Ну, то, что она плачет так, молча...

— Заплачешь тут, — вмешалась в разговор Ляля, — с такими предками заплачешь... Мы ее Наташкой-несмеяшкой звали. У нас еще другая Наташка была, а теперь эта одна осталась.

— А что у нее в семье?

— Плохо дело, — вздохнула Ляля, — и мамка, и папка есть, и отчим, и другая родня, а ее не хотят. У нее мамкин второй муж в тюрьме на севере, десять лет будет сидеть. Они к нему поехали, и там родились два подряд пацана. Наташка, ясно, за няньку.

Как братики подросли, их в ясли, а Наташку на поезд — и к отцовой бабке. Бабка старенькая, скоро померла, а где отец никто не знает. Бомжует, похоже. Дядька — евойный брат, Наташку сразу к нам привел, и потом даже ни разу не пришел. Летом у нас бесплатно куда-нибудь в лагерь или на море везут, у кого родни нет. А у нее все есть, значит и сиди всё лето в спальне.

« Наш директор Пётр-Билл, никогда детей не бил, а жалел нас и любил». — Сказала Ляля в рифму «доморощенный» стишок, который я уже слышал от кого-то из детей. — Он Наташку за свои деньги к морю посылал, и других ребят тоже. Говорил: «У меня зарплата большая, детей нет. Куда деньги девать? А кого-то порадовать могу».

Он раньше то платьев нам всяких наберет на Пасху, чтоб у каждой разное было, то один раз, как взрослым, духи дарил маленькие. Хорошие. А на Рождество заранее спрашивал, кому чего хочется в подарок, и нам покупал от себя. Сладкие кульки, то само собой давали. Я один раз попросилась на скачки лошадиные, куда мамочка любила ездить. Он купил билет, но только я весной ездила с нашей поварихой — теть Шурой. Когда снег бывает, лошадки не скачут.

— Ну, а что Наташа, так все время и плачет? — Прервал я Лялин монолог.

— Да, как наши погибли, мы сначала все плакали. Потом, когда их привезли и похоронили, вроде чуть успокоились, и она не плакала. А счас опять взялась, как детей разбирать стали. Завидует, может?

— А если бы вас захотел кто-нибудь забрать, вы бы согласились?

— Ну, вот еще, кому мы нужны втроем? Васька у нас — лапонька: беленький, ласковый, — его хотели взять. А он от нас — никуда. Тетенька была, она даже заплакала, так Васька ей приглянулся, а он не хочет к ней, и всё тут.

* * *

Цирка, фактически, еще не было. На площадке, примыкавшей с одной стороны к парку, а с другой — к рынку, два раза в год бывали ярмарки, а в другое время то устраивались городские праздничные гуляния, то приезжали зверинцы или действовали аттракционы. Сейчас на зеленой поляне, заросшей разными сорняками и колючками, были разбросаны цирковые вагончики, в центре вбит огромный шест, а вокруг суетились пять-шесть рабочих, натягивающих шатер из яркого брезента.

Сбоку расположились вольеры для цирковых животных, загороженные решетками. В одном из них печально стоял маленький пони. Дети бросились к нему, но он от них отвернулся. Тогда маленький Вася, ничуть не задумываясь, просунул свою маленькую ручку сквозь решетку и что-то шепнул. Пони поднял голову, подошел и облизал его ручку. Васина ручка вернулась назад и полезла в карман. Я присмотрелся, на его ладошке лежал кусочек сахара.

«Вот, что значит цыганская кровь, — восхищенно подумал я, — даже такой малыш знает, чем подманить лошадь». Между тем, пони съел второй кусочек сахара и нагнул голову, чтобы Вася его погладил. Вася, обрадовавшись, начал гладить и ласково трепать за гриву мини-лошадку.

В это время из внутреннего помещения в соседнем вольере вышел благородный олень и подошел вплотную к решетке.

— Олешек, — заворковала Ляля, — а ты хлебушка будешь? — Она достала кусок черного хлеба и протянула ему. Олень с гордым видом, как будто делает одолжение, взял мягкими губами угощение, а потом поклонился, почти коснувшись земли своими великолепными рогами.

— Ну, артист! — Восхитились все.

— Не кормите, еще не время. — Сказал незаметно подошедший служитель. — Животных кормят по часам. Если тренер увидит, то будет скандал. Вы кого ищете?

— А кто у вас занимается лошадьми? — Вступил я в разговор.

— Вот оно что, так это он вас в номер пригласил?

— Кто?

— Ну, Петрович, тренер жокеев? Он детский номер хочет обновить, только все артисты разъехались на каникулы.

— А где он, Петрович?

— Вон, за тем белым вагончиком.

Я свернул за вагончик и увидел там кучерявого невысокого мужчину, скорее всего цыгана, имевшего очень добродушный вид. Он протирал окошко, но, увидев меня, подошел поближе и мгновенно, оценивающим взглядом, окинул приехавших со мной детей.

— Здравствуйте. — Обратился я к нему. — Вы не могли бы уделить мне немного времени? Я слышал, что вы занимаетесь номером с лошадьми?

— Здравствуйте. А Вы зачем сейчас детей на просмотр привезли? Я жду Вас только завтра, у нас, сами видите, еще ничего не готово.

— Я привез детей, но только не на просмотр. Мы по другому вопросу. Они из детдома.

— А..., мне показалось, вроде бы цыганские дети.

— Цыгане, но как вы узнали? Они же светленькие.

— Ну и что же? Мы «своих» сразу видим. У нас много светленьких, особенно если мыть чаще. — Хмыкнул он. — В прежние времена наши цыганки за аристократов замуж выходили, венчались, хорошие семьи имели. У них такие беленькие ангелочки и рождались. Но чтоб в детдоме были, не слыхал. У нас детишек любят; украсть могут, а сдать в детдом — сомневаюсь. Случается, что родители непутевые, но детей родственники не бросают. Раньше всем табором воспитывали, потом всем колхозом, а сейчас всем селом.

— Их в детдом не сдавали, а посылали просить в электричках, вот они не туда и заехали. Ни адреса, ни фамилию толком не знали.

— Давно?

— Около пяти лет.

— Странно, почему их до сих пор не разыскали? Чтоб Вы знали, для цыган нет ничего невозможного. У нас в Москве, даже в самых верхах, всегда были свои люди. Детки ведь приметные, похоже, что из знатных.

— Похоже, что так. Крестики у них дорогие, да и портрет отца имеется.

— А можете показать? У нас тут есть один человек, бывший фотограф. У него зрительная память удивительная. Если человека хоть раз видел или снимал, то обязательно вспомнит, где и когда. И имя вспомнит.

— Позовите, если можно, этого человека! Вот оно, фото. Дайте ему, пожалуйста, посмотреть.

Петрович поманил меня за собой и, слегка прихрамывая, направился в один из вагончиков. Минут через пять он привел оттуда очень красивого, седобородого старика, каким иногда изображают святителя Николая-Чудотворца.

— Вот, прошу любить и жаловать, — дядя Коля. Я рассказал ему вашу историю, и он хочет взглянуть на детей.

Дядя Коля подошел, пожал мне руку и спросил:

— Вы фамилию этих детей знаете?

— Весины.

— Точно знаете?

— Фото подписано. С обратной стороны, вон там, в уголочке.

Дядя Коля внимательно рассматривал фото и задумчиво тер переносицу:

— Кажется, я знаю эту семью. Слушайте, а можно взглянуть на детей? У них девочка есть? — Обратился он ко мне.

— Есть.

— В той семье всех старших девочек Ларисами называли. Её как зовут?

— Ляля, т.е. ну да, Лариса.

— А родинки под правым глазом нет случайно?

На этот вопрос я не знал, что ответить. Между тем, дядя Коля толкнул Петровича в бок:

— Смекай, дурень, чьи это дети!

Петрович изменился в лице и быстро пошел туда, где стояла Ляля. Она смотрела, как рабочие быстро устанавливают опоры и натягивают яркий брезент, подготавливая цирк-шапито к представлению. Ляля была стройненькой и аккуратненькой, со светло-пепельными до плеч волосами. Она стояла на солнце, слегка прикрывая ладонью глаза. Все в ней было красиво, гармонично и полно какой-то особой юной грации. Заметив нас, Ляля повернулась и убрала руку, прикрывавшую лоб. Под правым глазом у нее действительно была очень красившая ее родинка.

— Лара? — Едва ли не шепотом спросил Петрович.

— Да, дяденька. А Вы откуда знаете?

— Похожа ты на одну Лару, я ее в молодости знал. Твою маму Ларисой Яновной звали?

— Да... Точно, Яновной...

— А фамилия мамина, как была до замужества?

— Не помню, забыла... Только мама осталась на своей фамилии.

— Случайно не Дудкина?

— Ой, правда, дяденька, Дудкина! — Обрадовалась Ляля. — Мы когда к ней в больницу ходили, так и передачки давали для Дудки. А все смеялись, потому что мы неправильно фамилию говорили. Вы что, знаете нашу маму?

— Знал, девушка. Я ее в молодости знал и даже жениться хотел. Мечтал, чтобы она мне дочку родила, еще одну Лару. Но она тогда болела и боялась выходить замуж. Её маме — вашей бабушке — в Воркуте предложили место директора ресторана, вот Лара туда с мамой и уехала. Я в скорости в цирк жокеем устроился, все время в разъездах...

— Это не наша мама и не наша бабушка! — Безапелляционно заявила Ляля. — Цыганки директорами в ресторанах не работают.

— Много ты понимаешь. Ларина бабушка была красавицей и умницей, вышла замуж за московского аристократа. Ларина мама получила высшее образование, у нее был талант руководителя. Где бы она ни работала в торговле, везде все процветало. Она вышла замуж за вдовца с ребенком — Лариного папу, цыганского барона.

— Это выходит, что наш дедушка цыганский барон? Он живой?

— Нет, он рано умер от чахотки.

— Мама тоже чахоткой болела. Это она от дедушки заразилась?

— От кого же еще. Лара потому долго замуж и не выходила — лечилась. Потом поступила в университет, выучилась на программиста и уехала жить куда-то на юг. Знаю, что вышла там замуж и родила детей, но прожила недолго. А куда муж делся? Папа ваш, жив?

— Нет, он раньше мамы помер, от сердца.

— А что ж вас родные не взяли?

— Сначала взяли, а потом мы потерялись. В детдоме этом уже пять лет, а теперь нас хотят всех раскидать по разным местам, а детдом закрыть.

— Скажи, а как братьев твоих зовут?

— Старшего — Ваня, а младшего — Вася.

— Ваня, говоришь? Иван. Мое имя дала. Помнила, значит, первую любовь...

Ляля, затаив дыхание, слушала человека, так много знавшего про ее родителей; человека, которого любила ее мама. Что в это время происходило в ее не совсем взрослой головке, трудно сказать, но она вдруг... кинулась Петровичу в объятия.

Никто не ожидал такого бурного проявления чувств. Петрович смутился, но этот порыв живо напомнил ему прежнюю Лару, которую он помнил и любил всю жизнь. Осторожно погладив юную девушку по волосам и чмокнув куда-то в висок, Петрович взглянул на дядю Колю и прошептал: «До чего похожа»...

В это время инициативу в свои руки взял Ваня, который молча, но с явным недовольством, наблюдал эту сцену:

— Ляля, веди себя прилично! Это взрослый чужой человек. Что он о тебе подумает?

Ляля, как ошпаренная, отскочила от Петровича, посмотрела на важно надувшегося брата и покрутила пальцем у виска:

— Ты чо, спятил?

— Уйди... — Прошипел брат. — Мне надо с Петровичем поговорить.

Ляля отошла на два шага и независимо посмотрела на брата.

— Иван Петрович, — начал тот официально, — Вы занимаетесь номером на лошадях. Каких детей Вы хотите туда взять?

— Мне завтра обещали из детской спортивной школы привезти несколько человек на просмотр. Они уже умеют держаться в седле и ухаживать за лошадьми. Хотим попробовать их в номер.

— Мы тоже это умеем. Нас мама с детства приучала, брала с собою на лошадиные скачки. Она всех тренеров знала, они нас сажали в седло. А потом у бабушки в селе мы на перегонки скакали, только без седла…

— Интересно. И что, вы хотите выступать в цирке?

— Хотим! — Громко закричали Ляля и Ваня. — Возьмите нас!

— И я хочу, и я хочу... — Зачастил младший Вася.

Дядя Коля подошел к Васе и положил ладонь на головку ребенка:

— А ты, малыш, тоже на лошадь садился?

— Не... Только, я уже большой. Но зато я вашего пони гладил. — Выдал Вася «важный» аргумент.

— Да ну? Вольку гладил? И он тебе дался?

— Так я ж его сахарком угостил.

— Можешь показать, как ты его гладил?

Вася кивнул, а потом повторил ту же операцию, что и прежде: просунул ладошку с сахаром через решетку, что-то пошептал, а затем погладил, потрепал Вольку по голове.

— Ну, надо же! — Восхитился Петрович. — До тебя он никого не подпускал, диковатый. В вольер к нему зайти не побоишься?

— Не..., он хороший.

Петрович с Васей вошли в вольер, и Петрович, подняв Васю, посадил его верхом на пони. Волька недовольно мотнул головой, но Вася стал почесывать его за ухом, и пони притих.

— Вася! Ты — герой дня, тебя признал Волька! Завтра можешь приходить на просмотр. Научим тебя джигитовать на пони. А вы, — обратился Петрович к старшим детям, — тоже можете завтра придти. Отбирать буду не я, все решают худрук и завтруппой. Приходите в спортивной одежде...

Он вдруг осекся и посмотрел на меня:

— Вы их отпустите? Им можно придти? Мы с артистами-детьми заключаем контракт сначала на полгода, а если номер получается, то потом с гастролями ездим по всей стране, даже иногда заграницу. Нужно иметь разрешения от родителей, из школы и справку о состоянии здоровья. Вы на это пойдете?

— Надо подумать. — Ответил я. — В какое время их завтра привезти?

— Часам к двум, я думаю. Манеж уже будет готов, лошади отдохнут с дороги, их только вечером сегодня сюда доставят, так что ждем.

Петрович, немного помолчав, попросил:

— Дайте мне адрес детдома. Я бы хотел посмотреть, как они живут, — кивнул он в сторону детей, — и, может быть, пойти с ними куда-нибудь или съездить. Если, конечно, Вы разрешите.

Петрович отвел в сторону подозрительно блеснувшие глаза и сделал вид, что сморкается, но я понял, как заинтересовали его наши цыганята. Взяв визитную карточку ГОРОНО со служебными телефонами, я дописал туда свой домашний номер и отдал ему.

— Позвоните мне вечером после девяти, Иван Петрович, поговорим. Это важно. А сейчас нам нужно ехать. Простите, много дел перед началом учебного года. Детдом номер три легко найти, переулок сразу за парком.

* * *

Отправляясь вечером с работы домой, я подошел к стоянке машин и увидел, что в запертой и поставленной на сигнализацию «Ладе» кто-то сидит на переднем сидении. Странно, почему не сработала сигнализация и почему этот человек не пытается скрыться? Мало того, глядя на меня, он дружелюбно улыбается. Я не успел еще придумать, что мне делать, как передняя дверь машины распахнулась сама собой, и странный «угонщик» вышел мне навстречу.

— Не пугайтесь, я — Петр, директор третьего детдома. Бывший, конечно.

— Вы?! — Для меня это была полная неожиданность. — Благословите!

Петр повернулся в сторону храма, стоявшего на возвышении в конце улицы и перекрестился, потом у него в руке оказался небольшой крест-мощевик розового дерева, к которому он дал мне приложиться:

— Бог Вас благословит, Кирилл! Только не надо так уж изумляться. Разве Вам не известна история христианской Церкви? Есть много случаев, когда умершие являются по воле Божьей и помогают в важных делах. Мы ведь с Вами уже по телефону общались, Тавифа тоже с Вами разговаривала, объясняла, что нам дано очень мало времени, чтобы подобрать детям семьи. Надо Вам придти к мысли, что все усыновления совершаются на Небесах. «Список» мы окончательно откорректировали, кое-что уточнили, чтобы вам было легче. — Он протянул мне лист, написанный от руки. — Я решил с Вами встретиться лично, чтобы поговорить о детях Весиных. По их поводу есть серьезные опасения. Вы ездили сегодня в цирк?

— Ездили вместе с детьми и познакомились с замечательным человеком — Иваном Петровичем.

— Это, конечно, очень хороший человек, и сейчас он готов забрать детей в цирк, даже усыновить, ведь это дети Лары, которую он любил и никогда не забывал. Но отдавать детей в цирк нельзя, на это нет воли Божьей. Мы в детдоме старались их воцерковлять, и учить, а кто будет в цирке заниматься их духовным воспитанием? Кто поможет в учебе? Не говоря уже о том, что в артистической среде всегда царит дух соперничества, а не любви. Через Ивана Петровича Вы должны разыскать дядю этих детей — сводного брата их матери Ларисы (по отцу). Это глубоко верующий, серьезный, женатый человек, живущий в Молдавии. У него есть письмо-завещание Ларисы, которая просила перед смертью забрать детей из семьи мужа, где занимались (это же цыгане!) ворожбой и разного рода приворотами, т.е. колдовством. Она передала детям фамильные кресты, по которым брат всегда их сможет признать. Дети их Вам показывали?

Я кивнул и смущенно спросил:

— А как же номер с лошадками? Дети так загорелись...

— Ну, здесь вообще нет ничего сложного. Старшие дети, конечно, уже почти самостоятельны и имеют свое мнение (хотя читать и писать толком не умеют), но за Васю должны решать взрослые. Если не отпустите его в цирк, то и старшие тоже не уйдут, не бросят брата. Да, собственно говоря, Господь Сам все управит. Вечером Вам будет звонить Иван Петрович, через него надо срочно решать вопрос с молдавским дядей; прошу Вас, не затягивайте.

— Конечно, как я могу идти против Божьей воли? Буду делать все, что в моих силах.

— Вижу, что не ошиблись, поручив Вам наших воспитанников, хотя Вам сейчас, конечно, будет очень трудно. Старайтесь изо всех сил, во славу Божию, и получите уже здесь, на земле, Его помощь и утешение. Да, кстати, Вы обратили сегодня внимание на Наташу? Присмотритесь к ней внимательнее.

Я согласно кивнул и жестом предложил Петру сесть в машину. Он сел почему-то на место водителя, я — рядом с ним. Двери машины закрылись сами собой, что мне показалось вполне естественным, и мы тронулись с места. Петр ни к чему не прикасался, но «Лада» самостоятельно вырулила со стоянки и неспешно «поплыла» по дороге, в сторону моего дома.

— Наташа — девочка ранимая, много пережившая. — Продолжал Петр. — Родителям она не нужна, хотя официального отказа нет, и Вам придется через суд лишать их родительских прав. Но Вы, в качестве зав ГОРОНО, сначала на своей Комиссии решайте вопрос об опекунстве, а потом, после решения суда, — об усыновлении. Мне кажется, Кирилл, что Вы уже созрели для отцовства.

— Ох, до чего же Вы правы. Всех бы этих деток под крыло взял. Но, может быть, мне лучше усыновить мальчика? С женой мы расстались, а я человек загруженный. Девочку одному, без женского участия, вырастить сложно.

— Скоро женитесь и повенчаетесь, Господь соединит Вас с замечательной женщиной. Это будет, что называется, «сродная душа», настоящая подруга и помощница, о которой мечтает каждый верующий мужчина...

Что же касается мальчика, советую, обратить внимание на Дениса. Ему исполнилось тринадцать лет, но выглядит младше, недокормлен, много скитался. Он у нас недавно. Учится, можно сказать, экстерном, но почти догнал уже своих ровесников. Мальчишка — на все руки мастер, без конца что-то изобретает и выдумывает. Это он подбил цыганят на эксперимент: кошку валерьянкой напоить, да и почти все шалости в прошлом году — его рук дело. Ему бы в какой-нибудь технический или авиамодельный кружок, да хорошего репетитора по физике и химии. Сами понимаете, в детдоме это не осуществимо, а Денис вполне может золотую медаль к окончанию школы заработать. Кто его усыновит, от учителей будет иметь одни похвалы, ну а дома придется терпеть самые разные эксперименты, и не всегда удачные. Взрывы, например. Признавайтесь, Кирилл, Вы ведь в детстве тоже увлекались изготовлением взрывпакетов?

— Еще как, тут я был большим мастером. Получал «по ушам», конечно, но очень уж азартное это дело.

— Вот и прекрасно, значит, сможете научить Дениса технике безопасности, чтобы глаза и руки-ноги целы были. Я всерьез Вам советую, присмотритесь к мальчику, нам за него будет спокойно, попадет в «хорошие руки», в верующую семью. И еще советую, в дальнейшем за кресло в ГОРОНО не держаться, найдется вам дело важнее.

— А на ком я женюсь? Знаете?

— Знаю, но не скажу. Дело личное, сами должны сделать выбор. В церкви она, Ваша суженая, рядом с Вами, посмотрите вокруг. У нее дочка приемная во втором классе, они всегда вместе. Девочка не знает, что мама не родная.

— А как ее зовут, Петр?

Но Петр приложил палец к губам: «Молчок!», потом что-то сверкнуло, и он исчез. В этот самый миг машина остановилась напротив моего подъезда, и дверь открылась, предлагая мне выйти. Я вытащил из кармана ключи от машины, которые не понадобились в этой поездке. Связка была какой-то не такой. Я присмотрелся и понял, что кроме ключей, на нее надеты два обручальных кольца из какого-то необычного, белого, светящегося металла с крестиками и искусно выполненной надписью: «Спаси и сохрани».

ЧУДОТВОРНЫЙ СПИСОК ОБ УСЫНОВЛЕНИИ ДЕТЕЙ,

СОСТАВЛЕНЫЙ ДИРЕКТОРОМ ПЕТРОМ.

1.Ксения Панова пяти лет. Наилучший вариант усыновления — Богуславские Алексей Евгеньевич и Людмила Семеновна (По ходатайству преподобной Ксении Петербургской).

2.Виктор Новиков десяти лет. Серьезное сердечное заболевание. Нужна операция и дальнейшая реабилитация. Желательно подобрать семью медработников. Наилучший вариант — родственники хирурга Бернштейна, врач-кардиолог Розалия Львовна и ее муж — Игорь Яковлевич.

3.Серафим Прозоров двенадцати лет, глубоко верующий, художественно одаренный, будущий монах. Желательно, чтобы был усыновлен семьей священнослужителя. Имеет названную сестру Ольгу. Детей усыновлять обязательно вместе. Лучший вариант усыновления — архиепископ Гурий и его сестра Ирина Добрынины.

4.Ольга Кичко восьми лет, названная сестра Серафима, очень привязана к брату. Родители сгорели во время пожара, а ее из огня спас Серафим. Детей разлучать нельзя.

5.Анна Голубева пятнадцати лет, в теракте потеряла близкого друга, которого очень любила. Глубоко верующая, но иногда не владеет своим настроением, унывает. При ее усыновлении требуются особая деликатность и понимание. Наилучший вариант усыновления — Софья Ефремовна Бернштейн, пенсионерка, и ее сын — Илья Захарович, детский хирург, вдовец.

6.Андрей Тихонов пяти лет, страдает легким косоглазием, требуется несложная операция. Лучший вариант усыновления — Вера Александровна Бойко, сотрудница детдома, и ее муж — Николай Васильевич, слесарь.

7.Константин Богданов пяти лет. Усыновлению не подлежит, болен раком в последней стадии... Следует готовить к смерти. Необходимо заочное отпевание его деда — Георгия, усиленные молитвы об упокоении заблудшего гонителя православной веры. Мальчика причащать как можно чаще.

8.Иван пятнадцати лет, Цыгане, родные братья и сестра. Сироты.

9.Лариса четырнадцати лет, Детей нужно отвезти в цирк и показать

10. Василий восьми лет. артистам, занимающимся джигитовкой.

(фамилию уточнить) Гастроли цирка начинаются семнадцатого

августа. Лучший вариант усыновления:

сводный брат их матери Ларисы — Дудкин

Яков и его жена — Татьяна.

11.Нина Георгадзе девяти лет, грузинка, родной язык не помнит. Усыновление возможно только в Грузии. Лучший вариант опекунства — протоиерей Реваз с женой Софьей, усыновившие уже нескольких детей.

12.Наталья Яковенко двенадцати лет, родители живы; следует оформить лишение их родительских прав. Наилучший вариант усыновления — Кирилл Степанович Афонин, зав ГОРОНО.

13.Денис Коротков одиннадцати лет, имеет неординарные способности к естественным наукам и технике, любитель экспериментов, которые могут угрожать его здоровью. Требует к себе предельного внимания. Наилучший вариант усыновления — Кирилл Степанович Афонин, зав ГОРОНО.

14.Светлана Исакова семнадцати лет, окончила школу. Поступила учиться в фарминститут города Пятигорска, впоследствии выйдет замуж в Канаду. Проконтролировать, чтобы предоставили общежитие и все льготы, положенные воспитанникам детских домов при обучении в вузах.

15.Анатолий Кабанов пятнадцати лет, после учебы в колледже «ИНТЕГРАЛ» и получении специальности системного программиста, поступит в университет.

16.Людмила Кудряшева двенадцати лет. Необходимо разыскать в Москве ее брата — Кудряшева Владимира Сергеевича.

* * *

Вечером мне позвонил Петрович и смущенно сообщил, что завтра на просмотр лучше не приезжать. На него «взъелся» худрук, что он детей пригласил, не посоветовавшись.

— Я ведь тренер, не начальник. Увлекся... Вы уж, как-нибудь детей отвлеките и успокойте. Он отходчивый, еще извиняться будет. Говорит: «Что я буду делать с твоим табором? Домашних детей кто-нибудь всегда сопровождает. Родители и покормят, и помоют, и переоденут, а этих ты, что ли нянчить будешь»?

— Я Вас понял, Иван Петрович, не расстраивайтесь. Привезем их в цирк на представление, они и утешатся. Аргументы Вашего начальника вполне убедительны, с детдомовскими детьми, конечно, будут сложности. Наша задача устроить их не на работу, а в семьи. Скажите, Вы кого-нибудь из родственников их матери знаете? Живых, разумеется. Я понял, что фамилия у них известная. Посоветуйте, как их разыскать? Детям нужны опекуны, желательно семейные, с достатком, иначе их придется переводить в другое место. Этот детдом будет расформирован в ближайшее время. Ляля сильно волнуется, что их всех разлучат. Это вполне может произойти.

— Семью эту все знают, они из знатных. Брат Ларин по отцу — Яков, он с нами рос, на три класса старше учился. Его семья в Молдавии, в Тирасполе живет, он всегда ко мне на представление с женой приходит. Я у них пару раз останавливался, мы в ресторан ходили, всех вспоминали. Брат Ларин про этих детей пытался узнать, куда только не писал, даже на телевидение в передачу «Жди меня», но ответа не получил.

— У Вас есть их адрес или телефон?

— Телефон сейчас в блокноте посмотрю, а адрес тоже есть, где-то на открытках поздравительных. Записывайте: «Дудкины Яков и Татьяна, телефон в Тирасполе…»

— Скажите, а дети у них есть?

— Есть взрослая дочь — тоже Лариса, она в монастыре, где-то в Чувашии. Внуков, значит, ждать не приходится.

Глава 7. Больница.

На следующий день, закончив самые неотложные дела, я поехал в детдом, чтобы как-то объяснить детям Весиным, почему мы не поедем в цирк на просмотр. Но объяснять ничего не пришлось. Меня встретила Ляля, с красными от слез глазами:

— Васька заболел, «Скорую» вызвали и в больницу отвезли.

— Что с ним?

— Не знаю..., начала подвывать Ляля, сглазили вчера…а.

— Да брось ты, что болит?

— Бок болит и температура...

— Подожди, надо у старших спросить.

В это время ко мне приблизилась дежурная и отрапортовала:

— Васе будут делать операцию, у него аппендицит, только что звонили из детской хирургии. Вася и Костя в одной палате, их обоих сегодня будут оперировать, но Васю первого. Врачи боятся, что, может лопнуть аппендикс. Через два часа все узнаем. Там, в палате, есть сиделка-монашка, ее владыка Гурий прислал. Такая хорошая, все узнаёт и нам звонит, за Костиком ухаживает.

— Слава Господу, хоть это решилось. — Я посмотрел на заплаканную Лялю. — Цирк сегодня отменяется. Не до лошадок, сама понимаешь.

— Угу... Дяденька Кирилл, а Петрович не обидится?

— У него есть мой телефон. Увидит, что мы не приехали, и позвонит. Мы вчера с ним вечером беседовали. Оказывается, у вас в Молдавии живут родственники, они вас ищут. Надо будет поскорее связаться с ними, Иван Петрович дал мне их номер телефона в Тирасполе.

* * *

Яков и Татьяна любили вечером посидеть в скверике, напротив дома, потом они пили чай и вместе читали вечерние молитвы. Эта привычка осталась еще с тех пор, когда была маленькой их единственная дочь — Лариса. Лариса уже несколько лет, как ушла в монастырь, и дом их опустел. Татьяна даже иногда думала, уж не пойти ли и ей в тот же монастырь, но Яков был настроен категорически против этого. Он усиленно разыскивал осиротевших племянников, но, живя в другой стране, никак не мог ничего добиться. Все его письма и запросы оставались без ответа.

Прочитав положенные молитвы, Яков и Татьяна разошлись по разным комнатам. Каждый отдельно читал свое правило или какую-нибудь книгу. Сегодня этот порядок был нарушен междугородним телефонным звонком, который прервал их занятия. Татьяна взяла трубку:

— Слушаю. О, Ваня! Очень рада. Ты где, у нас на гастролях? Нет? Что-то случилось? Хорошо, сейчас позову. Яша, возьми трубку!

Яков подошел к телефону, поздоровался и долго молчал, слушая, что рассказывает ему Иван Петрович.

— Слушай, Ваня, уточни, в каком они находятся детдоме? Телефон и адрес можешь дать? Кто, говоришь, ими занимается? Зав ГОРОНО? Диктуй телефон, записываю… Вань, я твой должник! Спаси тебя, Господь, за доброе сердце! Что? Девочка — вылитая Лара? А звать как? Ляля? Но это же все равно Лариса? Если сейчас туда позвонить, не поздно будет? Нормально? Ну, конечно, буду держать тебя в курсе. Ты в этом Светске до какого числа будешь? Постараюсь приехать, до свидания. С Богом!

Яков в двух словах объяснил жене, что нашлись дети его сестры, и стал набирать домашний телефон Кирилла. Он дозвонился с первого раза, представился и начал расспрашивать все подробности о племянниках.

— Знаете, а ведь младший мальчик — Вася — в больнице. Сегодня отвезли, ему должны удалить аппендикс. — Сообщил Кирилл нерадостную новость.

— Сколько ему лет?

— Восемь, маленький еще.

— Скажите, а кто с ним сейчас в больнице?

— Наверное, никого. Днем сидит монахиня, а ночью — дежурная сестра, ну и врач есть дежурный.

— И дети всю ночь одни?

— Нет, конечно, возле них сидят родственники.

— А наш, значит, совсем один? И воды ему попить никто не даст? — Разволновался Яков. — Вы меня простите, я должен посоветоваться с женой. Можно Вам сегодня чуть позже перезвонить? Мы сейчас поговорим с ней и что-нибудь решим...

Татьяна, прислушиваясь к телефонному разговору, все поняла и, не раздумывая, высказала свое мнение:

— Яша, надо туда лететь, а то без нас решат судьбу детей. Тем более что ребенок в больнице. Я в отпуске, а ты бери «за свой счет», и летим завтра утром. Звони начальнику, сейчас только полдевятого, он не спит еще.

Татьяна и Яков жили вместе очень много лет и умели в поворотные моменты жизни, молча, но действенно помогать друг другу. Яков всегда опирался на помощь жены в практических вопросах, но главные решения всегда принимал он. Не отпустив жену в монастырь, ближе к дочери, Яков надеялся, что Господь даст им других детей. Он молился о том, чтобы Татьяна родила еще одного ребенка, но когда узнал об осиротевших племянниках, начал усиленно просить Спасителя и Божью Матерь, чтобы с детьми ничего не случилось, и чтобы они с женой смогли принять участие в их воспитании. И вот теперь, через пять лет после смерти Лары, он, наконец, сможет обнять своих племянников.

Они с женой приняли решение немедленно лететь в Светск. Сделав до десяти часов утра все срочные дела, они накупили подарков и отправились в Кишиневский аэропорт. Прошло несколько часов, и они уже садились в самолет, направлявшийся в Минеральные воды, откуда до Светска рукой подать. К концу дня, проделав немалый путь, Яков и Татьяна добрались до детдома, в котором их, разумеется, никто не ждал.

* * *

В холле, у стола дежурной, стояли Ляля и Ваня, упрашивая её позвонить в больницу, та отмахивалась от них:

— Чего звонить? Сказано ведь было, нам сообщат через два часа, что и как.

— Уже прошло два часа, — настаивала Ляля, — даже еще пять минут лишних прошло. А вдруг Вася нас зовет? Надо к нему ехать и сидеть до утра. После операции всегда сидят, мы в кино видели.

— Не выдумывай, Ляля! Никто вас, на ночь глядя, в больницу не отпустит. Тем более что Вася еще в реанимации. Ждите утра.

— Ну, позвоните, ну что Вам стоит? Если Вам не хочется, мы можем и сами позвонить, а?

— На, звони! Посмотрим, станут ли с тобой разговаривать. — Не выдержала ее напора дежурная. Ляля ринулась к телефону и быстро набрала номер:

— Тетенька, а как там наш братик Вася после операции? Что? Фамилия — Весин, из детдома. Еще в реанимации? — Ляля повернулась к дежурной. — Она за матушкой пошла, щас позовет.

Татьяна и Яков переглянулись, понимающе, но ничего не стали говорить, а решили подождать конца телефонного разговора. Татьяне Лялина напористость пришлась по душе, внешне девушка была даже чем-то похожа на Якова в молодости.

— Матушка, — продолжала свои вопросы по телефону Ляля, — скажите, как там Васенька, братик наш? Он проснулся? Бредит? Даю, даю трубку старшим, вот дежурная у нас тут есть...

Дежурная слушала, не перебивая, и только вздыхала, повторяя время от времени: «Ну что ты будешь делать?». Она закончила разговор, положила трубку и

с тревогой сказала:

— Вася, вроде бы очнулся, но пока еще в реанимации. Он очень неспокойный, бредит, рвется в какой-то цирк выступать. Какого-то волка зовет... Матушка боится уходить, хотя ей уже надо в монастырь, домой.

— Он не волка зовет, а Вольку. — Вступил в разговор Ваня. — Это пони из цирка так кличут. Мы туда должны были сегодня ехать на отборку, т.е. на выборку детей, чтобы в цирке выступать на лошадях. А Васю в больницу забрали, вот мы и не поехали.

В эту минуту дежурная, наконец, обратила внимание на посторонних посетителей — Якова и Татьяну:

— Вы к кому?

— Думаю, что вот к ним. — Ответила Татьяна, указав на Лялю и Ваню. Она подошла ближе и спросила:

— Вы Ваня и Лара Весины?

— Да и так видно, что они. — Яков кивнул в сторону Ляли. — Ты только посмотри, Таня, она же копия нашей Лары.

Татьяна с улыбкой смотрела на Лялю, явно соглашаясь с мужем. Яков обратился к насторожившимся подросткам:

— Мы к вам из Молдавии прилетели. Вы — наши племянники. Меня дядя Яша зовут, а жену мою — тетя Таня. То, что Вася в больнице, мы знаем.

— Из Молдавии? Вот, здорово! Только мы вас что-то не знаем. Эта Молдавия, город или село? — Начала задавать вопросы Ляля, но Ваня ее перебил, толкнув в плечо:

— А откуда знаете, что Вы — наша тетя? — Всматриваясь в Татьяну, поинтересовался он.

— Это он — ваш дядя, — указала Татьяна на мужа, — старший брат вашей мамы. А я — его жена.

— У нас с вашей мамой один отец, — вступил в разговор Яков, — ваш дедушка. Моя мама умерла, когда мне было полтора года, и папа женился второй раз. Мы с вашей мамой вместе росли и были очень дружны. Когда наш папа умер от туберкулеза, меня забрали к себе в Молдавию (это страна такая) родственники. Мы с вашей мамой — моей сестрой, всегда переписывались, даже были с тетей Таней на свадьбе ваших родителей. Мы привезли вам целую пачку фотографий, где есть и папа, и мама, и вы всей семьей. Когда ваша мама стала сильно болеть и лечилась в Пятигорске, мы с тетей Таней и нашей дочерью Ларисой приезжали ее навестить и передали для вас фамильные кресты Дудкиных из золота. Они с драгоценными камнями и буквой «Д». Интересно, крестики сохранились?

Ляля утвердительно кивнула головой и показала дяде и тете свой крест. Только сейчас она сообразила, что камни — драгоценные, и что они образуют букву «Д».

— О том, что вашей мамы нет в живых, мы узнали только через год или полтора, совершенно случайно, от общих наших знакомых, но думали, что жив ваш папа. Мы даже обижались на него, что не сообщил о похоронах. Мы написали ему письмо, но ответа не получили. Откуда мы могли знать, что папа умер раньше мамы? Еще через какое-то время мы поехали на могилу к сестре, и только тогда узнали, что вы остались без родителей, и что вы пропали. Мы подали заявление в милицию о вашем розыске, но никто вас, как видно, не стал разыскивать. После этого, куда только мы ни писали, но ответа не получали. А вы, оказывается, здесь. И уже такие большие.

— А Вася — маленький, он только первый класс закончил, и уже в больнице, и ему уже операцию сделали, а нас к нему не пускают... — Затараторила Ляля.

— Погоди, Лялечка, сейчас приедет Кирилл Степанович. Мы звонили ему из аэропорта и договорились, что он отвезет нас в больницу к Васе. Если вас отпустят, то и вас возьмем с собой. — Яков посмотрел на дежурную. — Простите, пожалуйста, можно нам здесь где-нибудь оставить вещи? Мы до ночи подыщем какую-нибудь гостиницу.

— Ничего не нужно подыскивать, вы приехали к своим племянникам. — Ответила дежурная. — У нас есть гостевая квартира из двух комнат. Добро пожаловать! Я только запишу данные ваших паспортов и провожу вас.

* * *

Через полчаса дети и их новые родственники уже ехали на машине Кирилла в больницу. А еще через полчаса можно было наблюдать, как новоявленная тетя сидит в палате у кроватки Васи, гладит его лохматую головку, протирает влажной салфеткой горячий лобик и шепчет что-то ласковое.

Возле соседней кроватки в этой палате происходила похожая сцена. Там, под капельницей, лежал Костик, только что привезенный из операционной. Возле него сидела печальная сестра милосердия — инокиня Инна, время от времени увлажнявшая ему губы и следившая за капельницей. Сестра Инна привыкла ухаживать за больными, знала, как перестелить постель, дать лекарство, накормить и напоить. Одного она только не знала и не умела, как при этом оставаться спокойной и равнодушной. Всем уже было известно, что операция была диагностической, как говорят в народе: «Разрезали и зашили». У Кости — последняя стадия рака, когда медицина уже бессильна, и остается только оказывать больному самые важные, последние услуги: причащать, соборовать и готовить к переходу в вечность. Сестра Инна утирала слезы и молилась: «Господи! Помилуй тяжко болящего младенца Константина! Избави его от боли и страданий в оставшееся время его короткой жизни. Да не ляжет на него бременем груз грехов его предков, особенно его прадеда — тяжко согрешившего пред Тобой раба Божьего Георгия. Прости его и помилуй, и, аще возможно, упокой».

Сестра Инна знала о том, что владыка Гурий дал указание заочно отпеть прадеда умирающего Костика, а в остальных церквях епархии заказал за него панихиды и сорокоусты. Знала она и о том, что искренняя молитва за умерших, облегчает их посмертную участь. Она всегда усердно молилась и за тех больных, которые были на ее попечении, и за их родственников. Если же сестра Инна ухаживала за смертельно больными, то после того, как их забирал Господь, обязательно участвовала в похоронах и сорок дней молилась за новопреставленных. Очень часто она бывала на кладбище и посещала могилы тех, кого проводила в последний путь, особенно, если их родственники были неверующими. У нее был большой список «Об упокоении рабов Божьих», который, увы, часто пополнялся. Каждый раз, бывая в церкви, сестра Инна заказывала за них поминовение на Литургии или на Панихиде. Сейчас, у кроватки Кости, она могла только ухаживать, молиться и уповать на милость Божью.

— Простите, матушка, Вы не подскажете, где можно найти горячей воды или чаю? — Обратилась к сестре Инне Татьяна. — Мы с самолета, весь день в дороге, а я, наверное, в палате до утра с Васей буду сидеть.

— Я Вам сейчас принесу. — С готовностью отозвалась та. — В этой больнице я не в первый раз и уже давно освоилась. Здесь на кухне есть бойлер, всегда можно набрать кипятка.

Она выскользнула из палаты и вскоре вернулась с чашкой крепкого горячего чая. Посмотрев на спавшего Васю, сестра Инна улыбнулась и сказала:

— Вася, мне кажется, скоро пойдет на поправку, операция у него была несложная, прошла успешно. Доктор считает, что все будет хорошо. А Вы кем Васе приходитесь?

— Тетей, вернее женой его дяди. У мужа трое племянников, от его сестры сиротами остались. Мы в Молдавии живем и никак не могли их найти. О том, что они здесь, в детдоме, что Вася в больнице, только вчера вечером узнали, вот и прилетели. А вам кто этот малыш? — Кивнула она на Костю.

— Это Костя, он с Васей из одного детдома. Я — простая сиделка, сестра милосердия. Если Вам тяжело с дороги, то идите отдыхать, я буду рада «во славу Божью» дежурить до утра с обоими. Только позвоню и возьму благословение у Владыки.

— А когда Вы к Косте пришли?

— Утром, в шесть часов. Костю готовили к операции, проводили обследование, но первым на стол попал Вася, его надо было срочно оперировать. Хирург Васей доволен, скоро будет бегать. А вот Костик никогда уже не будет бегать, у него последняя стадия рака. Мы его вчера утром причастили, батюшка приезжал с запасными Дарами. Может быть, меньше будет страдать... Насчет Кости было откровение, что надо срочно вымаливать его прадеда. По всем церквям епархии панихиды заказаны, сорокоусты.

— Кто же это заказал, если ребенок детдомовский?

— Наш владыка — архиепископ Гурий. Он об этом детдоме особо печется. Там многие дети в теракте погибли, а оставшихся хотят определить в семьи. Сам владыка с сестрой двоих детей решили взять. Его сестра с этими детьми вчера приезжала к Косте. Меня тоже владыка прислал, я в Архиерейском доме на послушании живу. За Костиком некому ухаживать, а он такой славный мальчик. Я молюсь за него, ну и плачу, что уж там... Жалко ведь...

— Простите, а как Ваше имя?

— Сестра Инна, я — инокиня.

— Знаете, сестра Инна, если Вы с утра в больнице, то идите лучше сейчас домой отдыхать, а утром меня смените. Останусь на ночь, ведь я не просто так здесь, а надеюсь стать Васе мамой. Пусть, когда очнется, сразу увидит меня, мы с ним пока не знакомы, а муж тоже придет утром.

Сестра Инна немного помолчала и спросила:

— Вы говорите, что Ваш муж — Васин дядя, а в детдоме Васю цыганенком считают. Ваш муж тоже цыган?

— Ну, не совсем, но большой процент цыганской крови у него есть. У меня, кстати, тоже.

— У вас, должно быть, детей много?

— Нет, Бог дал только одну дочь, да и та теперь не с нами. Она в Чувашии в монастыре, год назад приняла иноческий постриг с именем Марфа.

— Поздравляю. А вы от нее очень далеко? В каком городе живете?

— В Тирасполе. Но она не разрешает часто приезжать. Мы с мужем хотим всех троих племянников забрать, если отдадут. Старшие уже почти взрослые, а Вася... Ему еще папа и мама нужны.

— Папа и мама ребенку нужны в любом возрасте. А сколько старшим детям? Я по телефону с Васиной сестрой разговаривала, она не показалась мне такой уж взрослой. Ваня тоже совсем еще подросток.

— Ване пятнадцать лет, а Ларисе — четырнадцать.

— В этом возрасте у них повадки разные, словечки. Не знаю, как у старшего брата, а у сестры душа чистая и любящая. Она мне вчера по телефону предложила:

— Вы смотрите за Васенькой получше, а я Вам все, что вкусное нам с братом дадут, буду приносить: и пирог, и конфеты, и фрукты.

— Ничего не надо, — говорю, — я и так за Васей буду смотреть, я — сестра милосердия. Православные сестры из монастырей за больными из любви, без всяких подарков ухаживают. Нас так Господь Иисус Христос учил. Это называется: «Во славу Божью».

Девочка подумала немного и говорит: «Я, когда стану взрослой, тоже так буду к больным приходить и ухаживать из любви, «Во славу Божью». — Храни ее Господь, доброе имеет сердце.

— А с Ваней Вы тоже общались?

— Они с воспитательницей вчера утром Васю привозили. Деловитый парнишка. Зашел в палату и сразу шторы отодвинул (света больным мало). Потом увидел, что цветы в горшке засыхают, полил водой. Заметил, что тумбочка Васина шатается, что-то подложил. Потом к Косте подошел, посмотрел на него, вздохнул и перекрестил. И все молчком. Видно, что переживает.

— Ну конечно, раз они из одного детдома. Все, как родные.

— У них, говорят, особенный детдом какой-то. Там такие вещи происходят — настоящие чудеса...

Глава 8. Кирилл Степанович.

У меня зазвонил телефон. Я открыл глаза. Господи, помилуй! Надо же задремать прямо в рабочем кресле. Как видно, сказалось напряжение последних дней. Я взял трубку:

— Зав ГОРОНО слушает. Здравствуйте, Нина Афанасьевна! Вы давно вернулись? Все новости уже знаете? Хорошо. Вы в моей приемной? Заходите, я свободен.

Нина Афанасьевна — деловая приятная женщина, правая рука директора Петра — вошла в кабинет, поздоровалась и без предисловий спросила:

— Кирилл Степанович, это правда, что Вы хотите раздать всех наших детей в семьи? Мы же останемся без работы. Начинается новый учебный год, куда мы пойдем?

— Садитесь, пожалуйста, и мы поговорим. Дело в том, что раздать детей хочу не я, а ваш директор Петр. Вам уже об этом, должно быть, известно. — Она кивнула. — Лично Вас я хочу уговорить пойти директором в новую школу-интернат, она строится в микрорайоне, у вокзала, уже завезли мебель.

— Вы мне предлагаете крайне тяжелую работу, открывать новую школу всегда очень трудно.

— Зато сделаете все по-своему, как захотите. Я во всем Вам буду помогать. Детей там вначале будет немного. Из своих нынешних сотрудников можете взять, кого пожелаете. Остальных устроим, подыщем хорошие места, опытные люди нужны везде. У меня много заявлений от учителей, желающих перейти в эту новую школу. Примем с Вами вместе на работу подходящих специалистов, если Вы согласны. А детдомовским детям мы уже подбираем семьи.

— Мне сказали, что Петр и Тавифа дали готовый «Список», и кто кого усыновит, известно заранее. Это правда?

— Да. Хотите, покажу? — Она согласно кивнула. — Я передал ей «Список», который вручил мне в машине Петр, и который иначе, чем чудотворным, нельзя было назвать. Нина Афанасьевна внимательно рассматривала его:

— Надо же, в самом деле, почерк нашего директора! — Она стала читать и комментировать. — Андрюшу возьмет Вера Александровна? А что, он славный мальчик. — Она подняла на меня глаза. — Вы собираетесь взять двоих детей? Петр пишет, что Вам рекомендуются Наташа и Денис.

— Даже не знаю, что ответить. Я с этими детьми еще не знаком, пока другими занимаюсь.

Нина Афанасьевна продолжала читать:

— Здесь написано, что у Люды Кудряшовой есть в Москве старший брат. Мы уже разыскивали его через адресный стол. Писали, но ответа не получили.

— Попробуем через Интернет поискать. Дам задание секретарше, пусть попробует найти брата через «Телефонную базу Москвы».

— Дальше: «Светлана Исакова получит высшее образование, выйдет замуж в Канаду». Не знаю, что там будет насчет «замуж», а в фарминститут ее уже зачислили как медалистку, на самый престижный факультет. Стипендию и общежитие обещают дать, так что за нее можно пока не беспокоиться.

Так, следующий — Анатолий Кабанов, будет учиться в колледже «Интеграл» на системного программиста? Это хорошо, если его возьмут. Толику самое место там, но большой конкурс, хорошая специальность.

— Я позвоню директору сегодня же, наших воспитанников должны принимать вне конкурса. Директора я знаю, он отзывчивый человек, думаю, поможет.

— Следующая — Нина Георгадзе — наша Нино. Фамилия у нее не настоящая, в детдоме пришлось придумать. Как же Вы этого протоиерея, искать-то будете, который ее заберет?

— Мне директор Петр посоветовал (Не удивляйтесь, я с ним лично встречался.) позвонить не позднее 25 августа в Российское посольство в Грузии, спросить, как найти отца Реваза, и все ему рассказать про детдом и про Нину.

— А что про нее можно рассказать особенное? Она попала к нам в возрасте около пяти лет и говорила исключительно по-грузински. Мы даже не знаем, кто ее привез и посадил в холле на диван. По-русски не знала ни слова, только и смогла объяснить, что ее зовут Нино.

— Может быть, стоит найти кого-нибудь, владеющего грузинским, и расспросить девочку?

— Да ведь время прошло, она уже по-грузински не помнит.

— А может, помнит и что-нибудь расскажет?

— Вряд ли. Она, вообще, девочка молчаливая, только песню какую-то грузинскую иногда напевает. Спрашивали, что за песня? Не отвечает.

— Надо звонить отцу Ревазу! Скажите, а с Тавифой, случайно, она не была более откровенной?

— Нет, не думаю. Нино всегда держится особняком, с ней не очень-то и поговоришь.

Директор наш даже одно время предполагал, что она в легкой форме страдает аутизмом, но Нино освоила русский язык, хорошо учится, просто не любит болтать.

* * *

В Российском посольстве, в Грузии, совершенно не удивились, когда я попросил помочь найти мне отца Реваза. Оказывается, его знает вся Грузия как организатора монастырских детских приютов и семейных детских домов. Он ведет специальную рубрику на телевидении, автор многих статей и, вообще, замечательный человек. К сожалению, современная история Грузии такова, что без дела он не сидит. Наш посол обещал узнать, где найти отца Реваза, и вскоре сам мне перезвонил:

— Отец Реваз в России, в Ставрополе, решает вопрос о получении какой-то вакцины для больных детей через Красный Крест. Звоните прямо туда, запишите телефон. У него обратный билет на двадцать пятое августа.

Стоило упомянуть в Красном Кресте Ставрополя имя отца Реваза, как на том конце провода раздались радостные восклицания, он как раз в это время был у них. Я объяснил, что звоню из Светска, занимаю в этом городе должность зав ГОРОНО и прошу отца Реваза поговорить со мной по очень важному делу.

Отец Реваз говорил по-русски, почти без акцента, но очень эмоционально, сразу чувствовалось, что имеешь дело с восточным человеком. Когда он услышал от меня про девочку, которая до пяти лет знала только грузинский язык, сразу же уверенно сказал:

— Она не могла забыть язык! Везите ее сюда, попробуем с ней поговорить. Что, это далеко? Тогда лучше мне к вам приехать? А, как считаете? Мне тут подсказывают, что к вам из Ставрополя автобус ходит. А вы мне эту девочку отдадите, если она захочет поехать в Грузию? Мы сейчас новый хороший приют устроили в пригороде Тбилиси, у нас детей в семьи часто берут. И ей тоже найдем хороших людей. Лучше всего, чтобы у них уже дети были и она, когда вырастет, имела братьев и сестер. У этой девочки болезни какие-нибудь серьезные есть?

— В личном деле ничего не написано, только подчеркнуто, что Нино — девочка молчаливая, не любит шума и веселья.

— Э, подумаешь, веселья не любит. В большой хорошей семье полюбит. Сколько ей лет?

— По документам — девять, но возраст, конечно, устанавливали приблизительно.

— Девять — это хорошо, еще не «коза-дереза», а? Так это по-русски? А в Бога она верит? Крещеная?

— Да-да, у нас в этом детдоме все дети крещеные, верующие и регулярно причащаются.

— Ой, как замечательно! Я бы в пятницу приехал, а? Может, с утра выеду, а может и позже. Не знаю пока.

— Запишите мой телефон. Мне до автовокзала на машине добираться пять минут. Как только выйдете из автобуса, сразу звоните, и я приеду за Вами.

* * *

Я положил трубку и облегченно вздохнул: ну вот, еще один вопрос, кажется, начал решаться. Хотя, кто знает, вспомнит ли Нино родной язык? Интересно, почему Петр ею не занимался? Все-таки психолог. У кого бы спросить про Нину подробнее? Я начал перебирать все, что мне известно, и в голове всплыло имя: «Отец Василий». Ну, конечно, мне же говорили, что в детдоме есть духовник. Странно, происходят такие события, а он ничего не знает? Почему мы с ним до сих пор не познакомились? Он может очень многое рассказать мне о детях, Костика тоже он должен причащать. Надо спросить у Нины Афанасьевны, где он служит и как с ним связаться.

— Уехал наш батюшка Василий. — Печально вздохнула Нина Афанасьевна, когда я позвонил ей по этому вопросу. — Ему приход в другом городе дали, сразу после того, как вернулся с Афона, кажется в Зеленокумске. Вы у Серафима уточните, он наверняка знает и адрес, и телефон.

Телефон и адрес отца Василия, который в сане протоиерея служит теперь в Зеленокумске, Серафим, конечно же, знал, ведь это был его духовный отец. Серафим как раз звонил ему накануне, чтобы рассказать об изменениях в своей жизни:

— Я предупредил отца Василия, что Вы, Кирилл Степанович, будете ему сегодня звонить, — как всегда предвосхитил события Серафим, — он сказал, что будет весь день дома.

На мой звонок откликнулся негромкий, и очень жизнерадостный голос:

— Слушаю Вас, протоиерей Василий у телефона.

— Раб Божий Кирилл из города Светска. Вас о моем звонке Серафим предупреждал. Благословите, отец Василий!

— Бог Вас благословит! Рад приветствовать земляка. Что Вас интересует?

— Я сейчас занимаю должность зав ГОРОНО. На моем попечении детский дом номер три, в котором долгое время Вы были духовником.

— Да..., там сейчас осталось совсем мало моих духовных чад. Жаль, что не могу их больше окормлять, разве что по телефону поговорить. Передайте всем, что если нужна помощь или совет, пусть звонят в любое время.

— Вот, именно сейчас, и нужна Ваша помощь. Меня интересует грузинская девочка Нино Георгадзе. Мне не у кого спросить. Может быть, Вы знаете о ней, хоть что-нибудь? Почему, когда ее привезли в детдом, не нашли переводчика, не расспросили ребенка, как следует? Мне кажется, следовало поискать родственников или отправить ее в Грузию. Все-таки родная земля...

— Я сам первым делом об этом у директора спросил. Петр был знающим психологом, детьми занимался всерьез. Он разыскал какую-то женщину-грузинку, привел ее к Нине. Но как только девочка услышала грузинскую речь, страшно закричала и бросилась прятаться под кровать. Сжалась, бедняжка, в комок, и на все ласковые слова и уговоры, жалобно плача, произносила только каких-то три слова. Женщина ничего не добилась, только определила, что эти слова на местном наречии, которое раньше употребляли в Высшем обществе Грузии.

Петр пришел к выводу, что у ребенка какая-то серьезная психическая травма. Он не пытался больше что-то выяснять, а начал учить девочку русскому языку. Вскоре она сказала, что ее зовут Нино, а фамилию так и не вспомнила.

— Минутку, а как Нино оказалась в детдоме?

— Никто не знает. После завтрака дети обычно гуляют во дворе с воспитателями, а дежурная убирает Приемную и директорский кабинет. В холле в это время никого нет. Как там оказалась Нина, кто ее привел и посадил на диван, мы так и не узнали. Кроме ситцевого платьишка, ниточки, на которую были надеты нательный крестик и маленькая иконка Божьей Матери, на ней ничего не было, даже обуви.

Когда Нине предположительно исполнилось семь лет, она уже неплохо говорила по-русски и начала учиться в первом классе. В этом возрасте мы начинаем детей приглашать на исповедь; они уже не безгрешные младенцы, а отроки. Я спросил Нину на первой исповеди, помнит ли она что-нибудь о себе до того, как попала сюда, какой-нибудь грех? Она ответила: «Я помню церковь. Мы там с мамой и папой зажигали свечки. Свечку надо поставить на подсвечник, а я свою свечку не захотела ставить, мне было жалко ее отдавать. Меня ругали, а я все равно крепко ее держала, мне нравилось смотреть на огонек. Батюшка, такой красивый, с белой бородой, наклонился ко мне, перекрестил и поцеловал в голову. Ему я свечку почему-то отдала, а он подарил мне иконку Божьей Матери. Она у меня рядом с крестиком, смотрите».

Как звать священника она не вспомнила, а образок этот всегда целовала и говорила: «Мамочка Боженькина». Девочка явно была воцерковлена: умела делать крестное знамение, брать благословение, складывать ручки перед Причастием. Пожалуй, мне больше нечего добавить. Слышал я, правда, что иногда Нино поет какую-то песню, очень красивую, но о чем эта песня не знает.

— Спаси, Господи! Очень Вам благодарен, батюшка, я узнал много интересного. Мы сейчас вплотную занимаемся оставшимися в детдоме детьми, всех хотим определить в семьи, а кто постарше — на учебу.

— Доброе дело затеяли. Помоги, Господи!

— Это не мы затеяли, а бывший директор Петр и его жена — Тавифа. Они являются и устраивают судьбы детей.

— Да что Вы говорите? А кто их видел?

— Все видят. И я видел, и владыка Гурий, и работники детдома, и дети. Они книгу дарят о своей жизни и смерти. «Дети и дракон» называется. А что касается детей, то Петр составил «Список», где указан каждый воспитанник, и к кому его рекомендуется определить.

— И куда же этот «Список» определяет Нину?

— К ней должен приехать в пятницу грузинский священник — отец Реваз. Он известный в своей стране общественный деятель, организатор детских приютов и семейных детдомов. Мы с ним уже договорились. Не знаю, конечно, как будет реагировать Нино, но раз его рекомендовал Петр, будем надеяться на лучшее.

— Да, интересно... Дайте мне, если можно, Ваш телефон. Позвольте позвонить и узнать результаты этого визита. Мне судьбы этих детей не безразличны. Я, если понадобится, тоже могу к вам приехать. У нашего церковного старосты есть своя машина. Часа за два с половиной довезет.

— Я уже думал о Вас в связи с маленьким Костей. Его надо регулярно причащать, потому что он в больнице, и скоро Господь его заберет. Последняя стадия рака. Но Вам слишком далеко ездить. Владыка Гурий уже присылал священника, надеюсь, что и в дальнейшем не откажет.

— У Кости последняя стадия рака? Такой чудный ребенок! А может быть, можно оперировать или рентгеном облучить?

— Уже поздно, врачи не могут помочь. Остается только молиться о нем и совершать церковные Таинства, какие возможно. Мне говорили, что владыка Гурий заказал во всех приходах сорокоусты и панихиды за раба Божьего Георгия, — это прадед Кости. Он много согрешал перед Господом, участвовал в гонениях на Церковь.

— Я об этом слышал, и панихиду о нем тоже отслужил, но ради Кости буду продолжать за него молиться, внесу его имя в личный свой «Помянник». За Костю тоже мы будем усиленно молиться всей церковью. И очень прошу, сообщите мне о Косте, если будут какие-то изменения. У Господа все возможно, Он может даже безнадежного исцелить... Вы хотите меня еще о чем-нибудь спросить?

— Нет, батюшка. Будем прощаться. Благословите!

Отец Василий благословил меня на прощание, и голос его был уже не таким радостным, как в начале нашего разговора.

Стоило мне положить трубку, как телефон начал звонить. Это мне сообщили о своем приезде Яков и Татьяна Дудкины — родственники наших цыганят. Я немедленно отправился за ними в детдом, и вскоре они вместе с племянниками уже усаживались в мою «Ладу», чтобы ехать в больницу к Васе и Косте.

Глава 9. Хирург Бернштейн И. З.

Кабинет главного хирурга не должен быть «проходным двором», но у меня это настоящий «проходной двор». Как я ни пытаюсь запереться, сосредоточиться, разобраться в историях болезней, продумать стратегию оперативного лечения какого-нибудь очередного маленького пациента, мне обязательно помешают. Приходится задерживаться поздно, а то и на ночь. До чего же я сегодня устал. Две последние операции — срочная у Васи (аппендицит) и плановая у Кости (диагностическая) — отняли у меня все последние силы.

Ну, хорошо, с Васей все в порядке, завтра будем его уже поднимать с кровати. А Костя? Я ведь чувствовал, видел, что мальчик серьезно болен. Анализы иногда ничего не показывают, вот врачи и затянули с диагнозом. Говорят, что ребенок маленький, спрашивают:

— Что у тебя болит? Ножка?

Он отвечает:

— Ножка

Дальше спрашивают:

— Что еще болит? Животик?

— Животик.

— И головка болит?

— И головка…

Ну, что тут скажешь? У него, наверное, все и болело, а ему не верили, пока не началась механическая желтуха, а значит, поражены желчные протоки. Я с первого дня заметил, что склеры глаз желтоваты, подозревал, что цвет кожи потемнел, но окончательно уверился только тогда, когда Костю приехали навестить мальчик и девочка из этого же детдома. Девочка (Оля, кажется) прямо с порога и «бухнула»:

— Да Костик у вас, прям, негритенком стал.

А брат старший поправляет:

— Скорее, китайчонком... — И смотрит прямо мне в глаза, да так серьезно, будто сообщает диагноз.

— Он сильно пожелтел? — Спрашиваю. Мальчик кивает в ответ и начинает шепотом молиться и крестить Костю и себя.

Сразу вспомнились вчерашние слова этих воспитателей: «Рак у него, последняя стадия. Мы получили Божье откровение». Это надо же, они получили!.. А я? Мне нужно это откровение! Ко мне больные дети с неясными диагнозами поступают!!!

«А ты это откровение просил? — Возникла у меня в голове неожиданная, ясная и, вроде бы не моя, мысль. — Столько лет работаешь главным хирургом в детской больнице, а просил хотя бы раз помощи у Бога? Богом избранный народ должен все делать под Его руководством, тебе не кажется? А ты — все сам, все по собственному усмотрению. Вот и расхлебывай»!

Утешает только одно, что в случае с Костей уже ничего нельзя изменить. Желчные протоки поражены опухолью, везде метастазы, одна возле самой аорты. Оперировать поздно. Даже, если бы я вчера им поверил на сто процентов про откровение Божье, даже, если бы знал диагноз уже в тот день, когда ребенок поступил ко мне в отделение, все равно было бы поздно...

Курить я не умею, пить я себе не позволяю, а как снять напряжение после такого дня? Мальчишка, вон, не раздумывая, молиться начал. Видно, помогает. А мне, что поможет? Я чувствую себя иногда таким беспомощным, если не могу спасти какого-нибудь малыша. Если есть Бог, то зачем Он забирает детей? Лучше бы забирал злодеев, убийц, грабителей. И вообще, для чего дается жизнь? Чтобы пожить, потоптать землю, наследить, кто, как и чем может, а потом умереть?

Не знаю, философские это вопросы или детские? Сколько, кажется, операций сделал, сколько при мне людей ушло из жизни, а иной раз так и «колотится в груди» вопрос: какова цель жизни, зачем мы пришли на эту землю? Верующие считают, что они в этом разбираются, а трясутся перед смертью, как и все... Толку, что молятся. Но христиане, те хоть как-то пытаются осмыслить свою жизнь, попов зовут, исповедуются. А у нас, у евреев, даже и этого нет.

Спрашивал как-то у своей не очень молодой мамы:

— Как у нас старики к смерти готовятся? Какой похоронный обряд у нас?

— Раньше в саван зашивали и в тот же день хоронили. На могиле всегда «Кадиш»* читают, свечки зажигают. А что еще — не знаю.

— Ну, а сам человек, как готовится к смерти? Что он должен делать?

— Наверное, завещание написать, чтобы дети после смерти не передрались.

— А бывает, что дерутся?

— Бывает, что на всю жизнь ссорятся, в суды друг на друга подают — наследство делят.

— Мама, ничего себе утешение родителям! Хороших деток вырастили, если они без завещания, по-братски, наследство не могут разделить.

— Да, так с давних пор повелось, сынок, что у нашего народа на первом месте деньги, имущество, дома, дачи, машины. При жизни все своих детей добру учат, стараются подать хороший пример. А в итоге, в старости, семьи рушатся, дети отбиваются от рук, с родителями не общаются. Когда раньше было видано, чтобы евреи были алкоголиками, а тем более наркоманами? Сейчас — все, как у всех. Где-то в синагогах кто-то молится. В их книгах написано, что мы избранный народ, а избраны мы только в том, что нас все не любят.

— Ну, кого-то не любят, а тебя твои больные уважали, ко мне тоже нормально относятся.

— Потому что ты — главный хирург, от тебя что-то зависит, особенно в жизни больных. Они видят, что ты добрый, стараешься после операции пациентов своих выходить, ночей не спишь, вот они и благодарны. Да еще много значит, что ты взяток не берешь. Люди сейчас тяжело живут, хирургу «отстегнуть» не каждому по-карману, а другие с этим не считаются, тянут с людей последнее. Сердце у тебя

______________________________

* Кадиш (Кадыш) — еврейская поминальная молитва, которую произносит сын в память о покойном отце.

доброе, как у твоего папы. Ты в этом похож на него, тот тоже всех жалел.

Помнишь, когда ты еще в школу не ходил, у нас три месяца Коля жил — сын наших бывших соседей, первоклассник? Его отца посадили (тогда всех подряд сажали), а маму положили в онкологию, у нее волчанка была. Коля заболел пневмонией, и его старший брат вызвал меня (я тогда была у них участковым врачом). За ним нужно было ухаживать, и я привела его к нам домой. Отец ничего тогда не сказал, хотя жили мы очень трудно. С получки принес игрушечную заводную машину. Ты думал, что для тебя, бросился к нему, а папа говорит: «Это для Коли, он болеет». Вы потом, конечно, вместе играли. Но когда Колина мама вышла из больницы и забирала его, ты сам эту машинку ему в руки совал: «Бери, твоя»!

* * *

От размышлений и воспоминаний меня отвлек какой-то шум в коридоре. Шуметь в послеоперационном отделении не полагается, но дети есть дети, и если к ним приходят посетители, то тишины не дождешься. Я решил не делать замечания, но в мою дверь осторожно постучали:

— Илья Захарович, можно к Вам?

— Входите, пожалуйста!

В кабинет вошел мой вчерашний посетитель — заведующий ГОРОНО, с ним еще какой-то мужчина. Вслед за ними пытались пройти двое подростков — мальчик и девочка, но их не впустили: «Ждите за дверью»!

Сначала заговорил мужчина, которого я видел впервые:

— Извините за вторжение, Илья Захарович. Я — дядя Васи, которого Вы сегодня прооперировали. Мы только что прилетели из Молдавии, жена сразу пошла к нему в палату, а я решил сначала узнать у Вас, как дела.

— Все в порядке, мы ему удалили аппендикс, думаю, завтра будет уже потихоньку вставать. Утром будет видно.

— А кто будет ночью за Васей ухаживать?

— Обычно, мы разрешаем родственникам. Возле Васи и Кости сегодня с раннего утра была сестра Инна, а вот останется ли она на ночь, я не знаю. Просите чьих-нибудь родственников, чтобы присмотрели. У нас в полночь бывает обход дежурного врача, потом в два часа дежурная сестра выполняет назначения, если есть. В четыре — тоже иногда надо сделать инъекции, а в шесть — уже начинают мерить температуру. Если хотите, попрошу дежурную сестру, чтобы она каждый раз заглядывала к Васе.

— Но мы же специально прилетели, узнав, что племянник в больнице, позвольте нам с женой остаться на ночь.

— Можно остаться, но только кому-нибудь одному, лучше женщине. Она и напоит, и судно подаст, и подмоет, и поменяет простынку, если надо.

— Знаете, там еще его брат и сестра просятся на ночь остаться.

— Нет-нет, это лишнее. Ваша жена, я думаю, вполне справится одна, а заодно, и за Костей поухаживает. Мы ему сейчас через капельницу даем много лекарств. Думаю, он до утра будет спать. Но если с ним будет что-то не так, то пусть нажимает кнопку дежурной сестры, а та, если надо, вызовет врача.

— Спасибо, доктор, я пойду к Васе, а Кирилл Степанович хочет с вами о чем-то поговорить. До свидания.

Я пригласил Кирилла Степановича сесть и, сделав над собой некоторое усилие, честно признался:

— Кирилл Степанович, я вижу, что Вы оказались правы, а я оказался несостоятельным и в диагностике, и в лечении.

— И в духовных вопросах, видимо, тоже?

— А где бы я, по-вашему, получил знания об этих духовных вопросах? В школе? В университете? На профсоюзном собрании? — Почти вспылил я.

— Вы правы, там этому не учат. Я был в духовных вопросах полным профаном, пока меня Господь не призвал и не дал четких доказательств Своего присутствия в нашей жизни. И дает с тех пор, представьте, каждый день. Но скажите, что показала операция?

— Я не стал делать ему операцию, она бесполезна. Четвертая стадия рака, метастазы... Косте осталось жить совсем мало. Вот, если Вы столько знаете, скажите, какой смысл в его жизни? Что он видел, испытал, успел? Зачем ваш Бог привел его в этот мир?

— Бог не может быть моим или еще чьим-то. Бог — Творец всего, что существует и на Земле, и на Небесах. Насчет смысла Костиной жизни я не знаю, могу только предполагать.

— А кто знает, попы?

— И они могут только предполагать. Знает только Тот, кто дал жизнь, а потом забирает ее.

— Ну ладно, Костя пожил хотя бы пять лет, порадовался солнышку. А новорожденные, те, которые час живут, день? И все. Для чего они родились?

— А для чего, допустим, живет цветок, а потом его срезают, или он вянет?

— Цветы мир украшают, а некоторые идут на лекарства или в парфюмерию.

— Или коровка их съедает и дает молочко, или пчелка мед собирает, или червячок грызет (ему тоже кушать хочется). Выходит, цветок не сам для себя цветет, а и для остального мира необходим. Также любая человеческая жизнь не сама для своего удовольствия дается, а предназначается и для других. Может быть, даже лично для Вас, чтобы Вы решили для себя что-то важное и обратились к Богу. А может, для этой монахини, чтобы усилить в ней любовь и сострадание к людям.

По поводу Кости я могу сказать только то, что его жизнь и болезнь, видимо, нужны, чтобы получил прощение весь его род. Прадед его при советской власти рушил и грабил храмы, убивал священнослужителей. Такие преступления ложатся проклятием на весь род, даже до седьмого колена. А благодаря верующему ребенку, это проклятие может быть снято. Нам было открыто про этого прадеда. За него Церковь молится, чтобы Господь простил весь род, если есть на то Его воля. А Господь — милостив. Но, возможно, есть еще какая-то цель у Божьего Провидения, только нам это не известно. Люди не могут охватить своим умом Промысел Божий, а должны принимать все, что Он дает, без ропота.

Самое главное, что требуется от людей в вопросах жизни и смерти, — это молитва о ближних. Искренняя совместная молитва может привести к тому, что Господь исполнит просьбу, если считает нужным. Иногда выздоравливают самые безнадежные больные. Особенно, если просить помощи у святых, т. е. их ходатайства к Богу.

— И Вы, лично, знаете таких безнадежных больных, о которых молились, и они выздоровели?

— Да, знаю. Только что в нашем городе, в резиденции архиепископа Гурия, были найдены мощи мученика Флора, по его ходатайству исцелилась безнадежно больная. Мне сам владыка об этом рассказывал.

— А чем она болела? Кто сказал, что она безнадежная?

— У нее была почечная недостаточность, три раза в неделю на диализ возили, а теперь, говорят, в церковном хоре начала петь. Анализы у нее прекрасные. Она совершенно здорова. Такое впечатление, что ей даны новые почки.

— Если это правда, то пойдите к вашему святому и выпросите, чтобы Костя выздоровел, и я стану на колени перед вашим Христом.

— Нет, нам сообщили, что Господь Костю должен забрать, он скоро умрет. Мы молимся, чтобы смерть была безболезненной, мирной, с добрым ответом на Страшном Суде. Это я Вам смысл церковной молитвы объясняю. Но молиться можно и своими словами, например: «Господи, помилуй тяжко болящего младенца Константина»! Младенцы до шести лет грехов не имеют, значит, ребенок должен пойти в рай.

— Сложно у вас все, у христиан.

— Да, непросто. Это целая философская, то есть Богословская система. Чтобы ее умом осмыслить, жизни не хватит. А сердцем, по Благодати Божьей, можно быстро постичь. Сердце у человека умнее головы.

— Скажете тоже…

— Вам, конечно, это трудно понять, ведь в мединститутах учат совсем по другому, а устраивать сейчас дискуссию мне бы не хотелось. Но, если пожелаете, могу сделать для Вас пророчество.

— А ну, давайте!

— У Вас есть не очень молодая мама. Она скоро познакомится с девочкой Аней из того же детдома, откуда Костя и Вася. Эта девочка потом станет Вашей дочерью. Причем, Ане и еще некоторым людям, мне например, уже известны ваши имена и фамилия. После того, как это произойдет, Вы с мамой примете крещение и перейдете в Православие. Сознательно.

— Ну и фантазия у Вас! — Мне хотелось покрутить пальцем у виска, но я вдруг вспомнил, что в прошлый раз этот странный человек сообщил мне совершенно точный Костин диагноз.

«Что же это, Господи? — Пронеслось в голове. — Неужели, правда»? Я не мог вымолвить ни слова, только попрощался по-детски, помахав рукой: «Пока!», дождался ухода моего посетителя и бессильно опустился в кресло.

* * *

Было уже часов девять вечера, когда я возвратился домой. Мама любит читать до полуночи, поэтому, увидев свет в ее комнате, я решил туда заглянуть.

— Добрый вечер, мам. Не спишь?

— Нет, жду, когда ты придешь с работы, иначе мне не уснуть. У меня сегодня весь день за тебя какая-то тревога. Не случилось ли чего? День сегодня операционный, ты устал, наверное?

— И не говори, так устал, нет слов. В конце дня я оперировал двух детдомовских детей. У одного — аппендикс вырезал, а у другого — рак, последняя стадия. Ребенку пять лет. Но, понимаешь, вчера их начальник мне о раке заранее сказал, когда Косте ставили совсем другой диагноз, а у меня было только подозрение, так, намек... Спрашивается, откуда он узнал? Он педагог, не медик. Говорит, Откровение Божье получил.

Сегодня он опять у меня был, про Божественный Промысел образно пытался разъяснить, а в конце пророчествовать начал. Про тебя откуда-то знает.

— Да это, может, шарлатан какой-нибудь? Долго ли узнать твое семейное положение? У любой медсестры спроси, и ответит.

— Нет, мам, это серьезный умный человек, заведующий ГОРОНО; только сильно верующий, православный.

— А что еще он напророчил?

— Сказал, что ты познакомишься с детдомовской девочкой Аней, а потом мы ее с тобой возьмем к себе, удочерим. Сказал, что мы после этого крестимся, и что девочка эта уже знает нашу фамилию и имена. Представляешь?

— Бред какой-то, фантастика.

— А вдруг, правда? Ведь с диагнозом он угадал. Их дети из детдома у нас сейчас бывают. Странные какие-то: молятся, крестятся. Вчера они приезжали своих больных навещать, один из них — мальчик-подросток — здоровается со мной, смотрит в глаза, как будто мысли читает. Взгляд взрослого человека, очень много пережившего.

— Сынок, ты, по-моему, переутомился. Хотя, может, было бы и неплохо, чтобы такое пророчество исполнилось. Взять бы нам, в самом деле, девочку из детдома. Радость в доме будет, маленькая хозяйка. Да и ты, может, повеселел бы. После того, как Света с детьми погибли, уже десять лет прошло. Давай потихоньку узнаем про эту Аню. А вдруг, правда, возьмем ее, а?

— Мам, ну ты и фантазерка. Разве нам по силам ребенка вырастить?

— Ну, не грудная же она? Мне шестьдесят четыре года, еще лет десять могу «поскрипеть», а ты еще совсем молодой. Жены нет, так хоть ребенок будет. Я же знаю, ты больных детей, как своих любишь, ночей после операций не спишь, стараешься их выходить. Давай, я завтра съезжу. В каком она детдоме?

— В третьем, только лучше сначала съездить к этому зав ГОРОНО. Мам, а ты что, веришь в пророчества?

— Я в своей жизни много чего повидала. Иногда такое происходит, что иначе, как чудом, не назовешь.

— А в Бога ты веришь?

— Верю, сынок. В старости без веры неуютно, без надежды на загробную жизнь. Ты сам приносил читать книгу «Жизнь после жизни» про тех, кто был в клинической смерти. Я и потом в журналах на эту тему кое-что встречала. Они же не могут все сговориться и врать? Что-то есть там, по ту сторону смерти, и у меня надежда появилась, что Света с детьми, хоть и погибли, но души их живы, и мы еще встретимся.

— А что там было еще, в тех журналах?

— Одни попадали в хорошее место, а другие в ад. Ад, оказывается, тоже есть, там страшные мучения. Надо стараться жить по совести, делать больше добрых дел, чтобы туда не попасть. Ты в своей хирургии детей спасаешь, а мне бы и впрямь сиротку воспитать, новую внучку. Ты подумай хорошенько. Если даже будешь работать ночами, то все равно раз в неделю у тебя бывает выходной. Два-три часика с ней поговоришь или погуляешь, и то будет хорошо — мужское воспитание...

— Ты так говоришь, будто девочка завтра уже будет в нашем доме. Может, это все обман, и ее вообще не существует.

— Можно другую девочку взять, вон, сколько их сейчас мыкается без родителей.

— Мам, разговор у нас такой сейчас... Давай-ка пойдем, посидим. У тебя есть какое-нибудь вино или еще что-нибудь для гостей? Я там апельсинов купил.

— Есть вишневая наливка, помнишь, соседка угостила? Мы ее еще не открывали. А в холодильнике есть сыр хороший. Идем в зал, я сейчас все достану. Момент серьезный, надо все обдумать.

Мы раньше любили вот так посидеть попозже вечером, поговорить, посоветоваться, обменяться какими-то интересными впечатлениями, но в последние годы, после гибели моей жены и детей, эта традиция исчезла. Мы почему-то всегда стали звать к столу гостей, как будто без них нам с мамой не о чем было говорить.

— Мам, а где девочка будет спать? — Первым делом спросил я.

— Сначала в зале на диване, он удобный. А если захочет, то может и со мной в спальне. Я могу по вечерам сидеть в зале, чтобы не мешать. Ты ведь знаешь, я поздно ложусь. А когда вырастет, надо будет квартиру обменять, чтобы у нее своя комната была. Сколько ей лет?

— Не знаю, ничего не знаю.

— Не важно, завтра выясним.

— Мам, а знаешь, чудеса, наверное, и впрямь бывают. Этот заведующий, кажется Кирилл, говорит, что сердце умнее головы, и если не понимаешь головой, то можно быстрее ощутить сердцем. Я сейчас сердцем чувствую, что в нашей жизни начинают происходить удивительные события. Мне хочется поверить в Бога, как верят другие.

— И хорошо, сынок, и надо верить, Он тогда будет во всем помогать. Я тебе не рассказывала, но когда ты родился, в роддоме была серьезная стафилококковая инфекция, дети заражались и умирали, лекарств эффективных тогда еще не было. Там работала одна старая медсестра, наверное, тоже еврейка, и она учила меня молиться, чтобы ребенок не пострадал. Я готова была на все, молилась все время, и молитва помогла. Ты не заразился, единственный в нашей палате. Я потом в тяжелые минуты жизни вспоминала и эту старушку, и ее молитву, и Бог всегда отводил беду.

— А что за молитва?

— «Господи, Боже мой, Иисус Христос, спаси и помилуй»!

— Она христианкой была?

— Наверное... Я тогда главное поняла, что надо просить помощи у Бога всем сердцем. Можно и своими словами молиться, и обязательно потом благодарить за помощь. Но еще я тогда поняла, что имя Иисуса Христа какое-то особенное; когда его произносишь вслух, что-то внутри начинает петь, в сердце, наверное. Ты попробуй сам, когда будешь один.

Мы сидели с мамой часов до двух ночи и разговаривали, а когда расходились, я, неожиданно для самого себя, сказал:

— Ты позвони мне завтра, как все у тебя будет складываться. Я, может, отпуск попрошу.

— А как же этот ребенок, у которого рак?

— Постараюсь его довести, жить ему совсем мало осталось... Ну, а потом займусь нашими делами. Вдруг нам еще не дадут девочку?

— Дадут, тебе же сам зав ГОРОНО про нее сказал, он же у них в Комиссии главный, не бойся.

— Да? Ну, слава Богу, хоть это не будет проблемой. Спокойной ночи, мама.

— Спокойной ночи. Уснешь тут, как же...

Глава 10. Софья Ефремовна.

Утром в ГОРОНО пришла пожилая, интеллигентная женщина и попросилась на прием к заведующему.

— Кирилла Степановича нет, — ответила секретарша, — он в детдом номер три уехал.

— А где находится этот детдом? Дайте мне, пожалуйста, адрес.

— Сразу за парком, улица Парковая три. А кто Вам там нужен? Директор и большинство детей погибли в теракте, в метро, Вы слышали, наверное? Оставшихся детей будем распределять по семьям.

— Мы с сыном тоже хотели бы взять девочку. Ее зовут Аня.

— Сейчас посмотрю в «Списке». Вот, есть: «Анна Голубева пятнадцати лет... Наилучший вариант усыновления — Софья Ефремовна Бернштейн, пенсионерка, и ее сын — Илья Захарович, детский хирург, вдовец». Вы, я так понимаю, Софья Ефремовна?

— Да... А можно мне присесть?

— Конечно, садитесь, пожалуйста, вот стул. Вам плохо? Дать воды?

— Ничего, это просто от неожиданности. На самом деле, я еще вполне крепкая и сильная. Мы с сыном — оба врачи, на здоровье не жалуемся. А могу я поинтересоваться, откуда у вас этот «Список»? Как мы в нем оказались?

— А Вы ничего не знаете?

— Нет. Поэтому и спрашиваю.

— Директор и его жена, погибшие в теракте, после смерти стали являться и устраивать судьбы оставшихся детей. Им Господь дал такое задание. Этот «Список» составил директор Петр, а мы только исполняем то, что там указано.

— Вы это серьезно? Так разве бывает?

— Оказывается, бывает. Вы когда решили насчет девочки?

— Вчера вечером, то есть ночью.

— А в «Списке» этом Вы у нас уже дней пять.

— Что Вы говорите?

— А под следующим номером в «Списке» знаете, что написано? Вот, послушайте: «Виктор Новиков десяти лет, страдает серьезным сердечным заболеванием. Нужна операция и дальнейшая реабилитация. Желательно подобрать семью медработников. Наилучший вариант — родственники хирурга Бернштейна, врач-кардиолог Розалия Львовна и ее муж — Игорь Яковлевич».

— Значит, этого мальчика Витю возьмут Игорь и Роза?

— А кем они Вам приходятся?

— Игорь — сын моей сестры Баси, мы с ней близнецы. Игорь — хороший специалист-рентгенолог, а Роза — кардиолог, она занимается научной работой, защитила докторскую диссертацию, делает сложнейшие операции. Мы с ними в довольно близких отношениях. Они бездетные, и, наверное, не откажутся взять этого мальчика, если им предложат. Только мальчик может сам не захотеть, потому что Роза маленького роста и горбатая. Муж ее очень любит, но мальчик — дело другое.

— Если в «Списке» указана Роза, значит, Вите она подойдет, можете не сомневаться.

— Извините, но для меня это все — полная неожиданность, хотя я уже вчера поняла, что происходит что-то мистическое.

— Называйте, как угодно, а мы убедились, что все происходит по воле Божьей. Мы детей отдаем в хорошие семьи, даже архиепископ и его сестра берут двоих. Вы поезжайте в детдом прямо сейчас. Если хотите, я позвоню, чтобы Вас встретили.

— Не стоит, я хочу сначала сама посмотреть на Аню, да и на Витю тоже. Очень Вы меня заинтриговали.

— Ну, тогда в добрый час! Благослови, Господь!

— До свидания.

* * *

Найти детский дом не составило для меня никакого труда. Подходя ближе к воротам, я стала думать, как бы мне войти незамеченной и разыскать интересующих меня детей: Аню и Витю. Хотелось бы посмотреть на них со стороны, в привычной для них обстановке. Я задумалась и на минуту остановилась. Неожиданно, сзади на меня налетела шустрая девчушка-подросток, лет пятнадцати.

— Ой, простите, бабушка! Я хочу Вас о чем-то попросить. У нас братик маленький в больнице, и еще один мальчик, им операции сделали вчера вечером, а нас не пускают и по телефону разговаривают только со взрослыми. А мы дадим Вам монетку, а Вы спросите про них, вроде Вы их знаете. Бабушка, мы и вправду, так сильно переживаем...

— Хорошо, а кого спросить?

— Ну, хирурга ихнего, который резал.

— А детей как звать?

— Вася и Костя из детдома.

— Ах, из детдома? А тебя как зовут?

— Меня — Ляля, а Вася — мой братик. У него аппендицит. Давайте, я наберу номер детской больницы. — Девочка заскочила в телефонную будку, мгновенно набрала номер и сунула мне в руки трубку. Вслед за сигналом вызова из трубки раздался голос:

— Хирургическое отделение.

— Вы не могли бы соединить меня с главным хирургом?

— Минутку...

Трубку взял мой сын:

— Здравствуйте...

— Мам, ты?

— Да. Меня попросили узнать о состоянии детдомовцев Васи и Кости. Можно ли их навестить?

— А кто попросил? Наверное, старшая сестра Васина?

— Скорее всего. И как дети себя чувствуют?

— С Васей все в порядке, его уже можно навещать. С Костей — хуже, он без сознания, но ты ей скажи как-нибудь помягче, она сильно волнуется.

— Ясно.

— Мам, а ты нашла Аню?

— Пока нет. Спасибо, доктор. — И я положила трубку.

— Чо, чо он сказал? — Заспешила с расспросами Ляля.

— Васю уже можно навестить, а Костю — нет. Ему плохо, но подробностей доктор не говорит.

— Пойду Аньке скажу, она всю ночь не спала. Ей Костика жалко. Говорит, будто он умирает.

— А что за Анька?

— Наша девчонка, всех больных жалеет. Врачихой будет, наверно.

— Выходит, она очень хорошая девочка, умеет сочувствовать больным?

— Все хорошие уже в раю, а остальные — так себе.

— А ты хорошая или «так себе»?

— Иногда — хорошая, а иногда — злая, потому как все неправильно делается.

— Неправильно? — Переспросила я.

— Да, неправильно. Зачем люди болеют? Зачем умирают? Или вот, который сейчас говорил с Вами, этот хирург. Меня к Ваське ухаживать ночью не пустил, а тетку мою, которая неизвестно, откуда взялась, пустил. Мы пять лет в детдоме, а они нас с дядькой чо-то не находили. А теперь она всю ночь у Васьки сидела, принцесса...

Я про себя удивилась наивности и бесхитростности этой девочки:

— Ляля, сколько тебе лет?

— Пятнадцать будет весной.

— Значит, пока четырнадцать, а рассуждаешь, как будто тебе только пять. Если дежурят возле больного после операции, то надо ночью не спать; если ребенку плохо, вызывать врача. Надо часто поить, следить за капельницей, подавать судно. Если мимо сделает, менять трусики, постель.

— Подумаешь, чо я Ваську на горшок не сажала и трусы не меняла?

— Но ведь взрослому человеку легче. Какого возраста эти дети?

— Ваське — восемь, а Костику — пять.

— Вот видишь, восемь лет. Он же уже тяжелый, ты его не поднимешь, а надо осторожно, там ведь повязка, шов операционный. А Костя еще не пришел в себя после операции. Я на месте хирурга тоже бы тебе не доверила, только кому-то взрослому.

— А чо это, Вы все откуда-то знаете, бабушка?

— Я до пенсии детским врачом работала, и сын у меня — тоже врач. Теперь, насчет этой тети. Может, ты зря на нее сердишься, а? Она откуда приехала?

— Из какой-то Молдавии.

— Это далеко отсюда. Родная тетя?

— Нет, дядина жена. Дяде тоже не разрешили остаться, он у нас в детдоме, в гостинице ночевал.

— Сама рассуди, тетя эта узнала, что Вася ваш болеет (не родная тетя), издалека прилетела, всю ночь сидит в больнице, а ты сердишься, недовольна.

— Да это так, я просто нервная. Мы с Анькой всю ночь не спали, операции эти закончились вчера поздно, и нам ничего не говорили, как все прошло. Думаете легко, когда у нас детей почти уже не осталось, а Костик вот-вот помрет?

— Почему ты так решила?

— А, это все знают. Мама Тавифа сама говорила Аньке, будто забирает его к Богу на Небо, где они сейчас.

— Какая мама Тавифа?

— Ну, которая жена директора, она тоже с «нашими» была, когда их взорвали в метро.

— Послушай, как она могла это Ане говорить?

— Анька сама не понимает. Сначала думала, что все это во сне было, а теперь говорит, что, вроде б не спала. Тавифа ей книжку оставила, мудреную какую-то, про душу. Ее хирург написал, а потом он стал архиепископом. Аня пробовала читать, но не все понятно.

— Какие интересные ты рассказываешь сказки... Хирург стал архиепископом, погибшая Тавифа подарила книгу... А не могла эта Тавифа остаться живой, вылечиться и придти к вам?

— Не…е, ее ж похоронили, как всех. Из метро откопали и привезли сюда, на наше кладбище. А когда она стала теперь приходить, то какая-то не такая, красивая стала очень, все говорят. А еще, она теперь по небу может ходить, а еще говорили, будто через стенку, без двери, раз — и вышла.

— Как-то это у меня все в голове не укладывается...

— А то! Никто сразу не верит, вот она подарки и приносит.

— Ляля, все это невероятно интересно. А можешь ты попросить Аню показать мне книгу? Я хочу записать название, потом постараюсь найти и прочитать.

— Ну, а чо ж? Идемте! Анька сейчас дома, никуда не пошла, хотя всем надо было в школу на уборку территории. В кровати с утра лежит. Она, вообще, такая. Если чо случается, ляжет, уставится в стенку и молчит, или плачет. И не ест ничего. А я, если неприятности, наоборот, ела бы и ела...

* * *

Мы прошли в спальню девочек мимо дежурной, но та говорила по телефону, и на нас не обратила внимания. Спальня оказалась светлой и просторной. В ней стояло шесть кроватей. Четыре из них были накрыты белоснежными покрывалами, а в изголовьях на стене висели фотографии в черных траурных рамках. С них смотрели девочки-подростки, у которых на головах были замысловатые прически из кос. Ляля поймала мой взгляд и пояснила:

— У нас в городе детский конкурс причесок был: «Коса — девичья краса», все наши девочки были моделями, потом нам фотки на память подарили. У меня тоже такая есть.

У окна располагались еще две кровати. Одна была аккуратно застелена, рядом стояла тумбочка с учебниками, а на другой, отвернувшись к стене, лежала девочка в косынке, почти до шеи укрытая покрывалом. Из-под покрывала торчала сбоку плоховато заплетенная косичка.

— Анька, вставай! К нам тут бабушка, тетенька пришла, хочет с тобой поговорить.

— Отстань, Ляля!

— Дура, она только что для нас в больницу звонила, с хирургом говорила.

— Ой, простите! — Подскочила девочка и села на кровати, свесив босые ноги. — Как там Костик? Как Вася?

Я внимательно посмотрела на Аню. Это была совершенно обыкновенная девочка, не очень ухоженная. Ляля, по сравнению с ней, выглядела ярче и старше. Но в Ане была какая-то нежная миловидность и незащищенность, которая обычно вызывает желание «взять под крылышко», опекать и оберегать. Похоже, она была в состоянии стресса: тусклые и опухшие от слез глаза, лицо с сероватым оттенком, руки безвольно лежат на коленях. Девочка выжидающе смотрела на меня.

— Доктор сказал, что у Васи все нормально, а Костя пока не пришел в себя после операции.

— А ведь уже прошли сутки, — печально вздохнула Аня, — наш Костик умирает, и ему нельзя помочь. Мама Тавифа говорила, что очень скоро его заберут...

Ляля выразительно посмотрела на подружку, потом — на меня, покрутила пальцем у виска и скрылась за дверью, оставив нас с Аней наедине. Я подошла ближе к девочке, попыталась поймать ее взгляд и спросила:

— Извини, что я спрашиваю, но что с тобой, Аня? Почему ты лежишь днем в кровати? У тебя что-нибудь болит? Я — врач, хоть и на пенсии, всю жизнь лечу людей. Мне Ляля рассказала о том, что у вас здесь происходит. Оказывается, погибшая Тавифа подарила тебе интересную книгу. Ее написал священник, но он же и хирург. Можно мне на нее посмотреть и записать название?

— Вон она, в тумбочке, на верхней полке лежит. Смотрите, не жалко.

Я достала из тумбочки тоненькую книжечку и прочитала название: «Дух, душа и тело». Автор — Святитель Лука (Войно-Ясенецкий). Да…а, фамилия известная, он действительно хирург.

— А ты прочитала эту книжку?

— Не до конца, мне не все понятно, она для взрослых. — Девочка тяжело вздохнула и отвернулась в сторону пустующих белых кроватей. Руки ее непроизвольно теребили кончик косы.

— Аня, твой вид меня беспокоит. Что тебя так удручает? Я знаю, у вас многие погибли, а сейчас еще этот мальчик тяжело болен...

— У него рак, я давно знаю, что он умирает.

— Но, если ты давно знаешь, то почему сейчас так остро реагируешь? Я никому не скажу, но с тобой что-то произошло? Тебя кто-то сильно обидел?

Девочка отрицательно качнула головой:

— Нет, никто..., но мне очень плохо, Вам не понять... Если бы Вы только могли представить, как больно терять тех, кого сильно любишь. Забыть невозможно... Да что вы, взрослые, понимаете?

— Знаешь, детка, я в своей жизни многое пережила. Мужа похоронила, когда была совсем молодой, единственного сына вырастила одна. Когда он захотел жениться, я была очень рада, со Светой они дружили с детства. Потом у них родились дети, мои внук и внучка... Я знаю, Света немного ревновала. Сын, приходя с работы, первым делом спрашивал: «Как мама»? Я тогда сильно болела, но всегда просила сына: «Сначала иди к жене и детям, они ждут тебя, скучают. Ко мне можно и потом зайти». Но он возражал: «Сначала надо проведывать больных». Он врач, у него свои понятия.

Каждый год они всей семьей летали в отпуск к морю. Но однажды так случилось, что им в кассе не досталось одного билета. Света с детьми полетели всего на шесть часов раньше, чем мой сын. Но они не долетели. Самолет разбился, все пассажиры погибли; и Света, и мои внуки... Это было десять лет назад, но боль так и не утихла, хотя мы с сыном никогда об этом не говорим. Ходим на кладбище, но это малое утешение. В душе все равно какой-то камень. В такие дни мне не с кем даже поговорить. Сын всегда на работе.

— А почему Вы не можете об этом говорить с родителями Вашей Светы, вместе ходить на кладбище? Вы дружите с ними?

— Нет, они с нами не дружат и даже не общаются. Во всем обвиняют меня и сына. Считают, что мы не уберегли их дочь и внуков, разную чепуху про нас говорят. Они с самого начала были против этого брака, мы ведь — евреи. Не христиане...

— Не христиане? И что, внуков своих не крестили?

— Не знаю, Света была русская. Может, и крестили, но мне не сказали. Тогда креститься было еще не модно.

— Что значит, не модно? — Изумилась Аня. — Вы за внуков молитесь? Записки подаете в церкви? За некрещеных подавать нельзя. — Аня строго посмотрела на меня. — Сколько детям было лет?

— Три и пять.

— До семи лет дети считаются младенцами, у них нет грехов, они даже на исповедь не ходят. Если Бог их забирает, то они в Царстве Небесном. Крестят, чтобы не было Первородного греха.

— Что за Первородный грех?

— Это, когда Адам и Ева не послушались Бога и съели Запретный плод. Нам батюшка Василий объяснял, что человек захотел стать, как Бог, а стал, как зверь. И это передается с тех пор по наследству. А в Крещении грех смывается, и уже не влияет на судьбу человека. Если Ваших внуков крестили, то они, как ангелы, на Небесах. Их отпевали после смерти?

— Не знаю. Я ничего об этом не знаю.

— Ну и бабушка! Бабушки в первую очередь должны об этом думать. У нас, когда узнали, что Костиного прадедушку не отпевали, сразу же заочно отпели. А теперь по всем церквям панихиды служат, чтобы его грехи не отразились на Костиной судьбе. За всех «наших» мы тоже два раза панихиды заказывали, на девятый день и на сороковой. А за маму Тавифу и за Леву я буду всю жизнь записки подавать в церкви.

— А кто это, Лева?

Аня посмотрела на меня измученным взглядом и неожиданно доверчиво сказала:

— Парень это мой, мы с первого класса с ним дружили. Он мне в любви объяснился, когда еще меньше меня ростом был. Я с ним сначала ссорилась, не хотела за одним столом сидеть в столовой. Он то на стул мне ящерицу подбрасывал, то соль в компот сыпал, то один раз незаметно косу расплел и бант утащил. Я рассердилась и наклеила ему потом на спину бумагу: «Я — осел», но он не обиделся.

А потом, в седьмом классе, у нас на праздник была дискотека, и он меня танцевать пригласил. Смотрю, а он выше меня ростом, и танцевать умеет, и разговаривать с ним интересно. Когда была Пасха, он сделал мне красивое яйцо из папье-маше, вон стоит на окне на подставке. Еще он стихи писал, и даже в журнал посылал.

Вы знаете, как я его люблю? Я никогда никого так больше не буду любить. Когда Костик заболел, то все время просился полежать на травке. Мы с Левой его носили потихоньку, чтоб взрослые не видели, они не разрешали малышам лежать на земле. Лева умный был и добрый, и в Бога верил очень. С Богородицей всегда разговаривал, как будто Она рядом стоит. Я у батюшки Василия спрашивала: «Разве так можно?», а он сказал, что можно.

— Кто это, батюшка Василий?

— Наш духовный отец. Его теперь в другой приход послали, в другой город. Я за это время, что он уехал, ни разу не исповедовалась и не причащалась. Мне бы походить в церковь, сразу легче станет. Господь всегда утешает, когда человеку плохо.

— Так почему же ты не ходишь?

— Сил нет, и вообще, все так закрутилось... Ребят наших стали в семьи забирать, заведующий ГОРОНО у нас каждый день бывает, часами в кабинете директорском сидит, что-то выспрашивает. Директор наш бывший и его жена — мама Тавифа — приходят, они за нас волнуются, хоть и на Небе уже. Им, говорят, Сам Господь дал задание всех детей устроить. Мне сказали, что я тоже буду в семье у врача-хирурга и его мамы.

— Да? И ты знаешь, кто этот хирург? Скажи фамилию, я в городе всех хирургов знаю.

— Он в детской больнице работает. Бернштейн фамилия, Илья Захарович.

Сомнений не оставалось, девочка действительно знала о нашем существовании. И это пророчество, т.е. наверное, Божья воля, чтобы она вошла в нашу семью, могло исполниться прямо сейчас. Тем более что мы с сыном еще вчера были уже на это настроены. Я, как можно мягче, произнесла:

— Аня, это имя моего сына.

— Что? Так Вы — Софья Ефремовна?

— Да, но откуда тебе известны наши имена? Тавифа сказала?

— Нет, директор Петр составил «Список», там указано, кто и кого будет усыновлять. «Список» у зав ГОРОНО, это он мне сказал.

— И ты в это веришь?

— Конечно, ведь все совпадает. Детей наших забирают именно те люди, которые в «Списке». Вы, например, как сейчас сюда попали? Думаете, случайно? Бог Вас привел! Но у каждого человека все равно есть свобода выбора, так нам отец Василий говорил. Поэтому я решила сразу, что к Вам не пойду. Вы в Бога не верите, Христа не признаёте, не будете меня в церковь пускать. Буду молиться, чтобы Господь мне кого-то другого дал, а не Вашего сына.

— Но ведь ты моего сына ни разу не видела и не разговаривала. Как же ты можешь сходу что-то решать?

— Ну и что же, что не видела? Он — жестокий, он даже к Костику никого не пускает, а Костик меня ждет. Возле него сейчас кто-то обязательно должен молиться, ему мало осталось. И батюшку надо, и причащать надо каждый день, и еще что-то, наверное, батюшка мог бы сделать... А в больнице и слушать не хотят, даже по телефону объяснить ничего не можем. А Костик меня любит, я бы его хоть за ручку держала, и то ему было бы легче. У него ведь больше никого нет!!! Господи, за что нам все это?!

Аня вдруг отвернулась от меня, опрокинулась на кровать и разрыдалась. Меня обдало такой волной сочувствия к этой юной и беззащитной, но так уже много пережившей девочке, так захотелось хоть как-то уменьшить ее страдания, что я, не раздумывая, обняла ее и, оторвав от кровати, прижала к себе:

— Анечка! Деточка! Успокойся, не плачь! Мы сейчас уговорим доктора, он тебя пустит. И батюшку пустит. Он же не знает, что это так важно. Я — его мама, я его попрошу, и он меня послушается. Мы сделаем для Костика все, что нужно.

Аня оторвалась от моего плеча и посмотрела недоверчиво, полными слез глазами:

— Правда, пустит?

— Обещаю. Иди, умойся, причешись, попроси разрешения у своих воспитателей. Поедем в больницу и позвоним, куда? В церковь?

— Владыке Гурию в Архиерейский дом, он уже вчера присылал батюшку.

— Собирайся, я тебя жду. Или, знаешь, давай я к вашей начальнице сама схожу.

— Да, к Нине Афанасьевне, она детей одних, без взрослых, в больницу не отпускает.

Через пол часа, взяв разрешение, мы отправились в больницу с Аней и увязавшейся с нами Лялей. Всю дорогу девочки были удивительно молчаливы, только Аня о чем-то думала и изредка, незаметно крестилась.

Глава 11. Больница. Илья Захарович.

Постучав условным стуком, в кабинет вошла моя мама (этот стук я помнил с детства и узнал бы из тысячи).

— Можно войти, ты не занят?

— Заходи, мам! Ты из детдома?

— Мы вместе с Аней и Лялей. Прежде, чем они войдут, хочу тебе сказать, что у Ани сильный невроз. В том теракте погиб мальчик, с которым она дружила. Они вместе опекали этого малыша Костю. Аня уверена, что он вот-вот умрет, и очень сердится, что ты к нему ее не пускаешь.

— Его состояние ухудшилось, он в коме.

— Аня об этом каким-то образом знает, говорит, что нужно срочно звать батюшку. У них, у христиан, свои порядки в этом деле. Она жутко расстроена, рыдает в голос и во всем обвиняет тебя. Она, действительно, о нас с тобой знает, но идти к нам не желает, потому что мы неверующие. Я обещала уговорить тебя, чтобы ты разрешил ей повидаться с Костей. И если он при смерти, то надо вызвать попа. Это ей будет в утешение.

— Так, ясно, веди Аню сюда, попробую ей все объяснить.

В кабинет вошли сразу обе девочки: Аня и Ляля. Мне нужно было остаться наедине с Аней, поэтому я сначала повернулся к Ляле и произнес без вступления:

— Ты пришла как раз во время, ваша тетя уже совсем без сил. Иди в седьмую палату, мы туда перевели Васю. Посиди с ним, пожалуйста, до прихода монахини, а тетя пусть идет отдыхать. Она ночью ухаживала и за Васей, и за Костей.

— Ой, спасибочко, дяденька, я побежала...

Я посмотрел на оставшуюся девочку, которую пророчили мне в дочери, вид у нее был довольно жалкий. Мне показалось, что она вовсе не сердится на меня, а смотрит с затаенной надеждой, вдруг доктор окажется волшебником, и Костя выздоровеет.

— Садись, пожалуйста, Аня. Нам нужно поговорить.

— Спасибо. — Она села на край стула, а я в свое рабочее кресло.

— Костя после операции не приходит в сознание. Сердце работает, и дышит он самостоятельно, но у нас появились опасения за его жизнь.

— А какую Вы ему сделали операцию? Что-нибудь вырезали?

— Нет. Ему операцию делать бесполезно. Мы просто уточнили диагноз и взяли кусочек опухоли на анализ. Понимаешь, до вчерашнего утра у него были сильные боли. Потом пришел к нему ваш поп, то есть батюшка, поговорил с ним, что-то положил ему в рот, дал стаканчик с каким-то питьем и кусочек хлеба.

— Это он его причастил.

— Возможно, но после этого он еще достал книгу, долго читал ее, молился и крестил Костю. Когда он ушел, Костя уже не стонал, а спокойно смотрел в окно и улыбался. Я сказал ему про операцию, но он вроде бы не услышал и ничего не ответил. Мы решили его не трогать. Вскоре привезли Васю и начали обследовать, кроме того, было еще три плановых операции. Костю мы оперировали последнего.

За эти сутки, после операции, чего мы, только, не предпринимали, чтобы вывести его из комы, но все безрезультатно. Если хочешь, пойди и посиди возле него. Он все еще в реанимации, но я распоряжусь, чтобы тебя ненадолго пустили.

— Хорошо. А можно я позвоню и спрошу насчет батюшки? Если Костя без сознания, то, наверное, приходить батюшке пока не стоит. Разве что покадит и святой водой покропит...

— Делай, что хочешь. Я бессилен что-либо изменить. Может, подождем матушку Инну? Она часто здесь дежурит и лучше знает, что делать.

Аня согласно кивнула и тяжело вздохнула:

— Я пойду к Костику, скажите там, чтобы меня пропустили.

— Подожди еще минутку. — Остановил я Аню. Мне не хотелось ее так просто отпускать. Профессия детского хирурга вынуждает иногда говорить, с еще не очень взрослыми людьми, на очень серьезные темы, как, например, сейчас. Я всегда предпочитаю в таких случаях действовать деликатно, но честно. Лучше всего, если ребенок вступает в диалог, не замыкается в себе, тогда есть возможность как-то смягчить удар. Поэтому, я продолжил разговор уже немного в другом русле:

— Аня, ты извини, но мне кажется, что тебе самой сейчас нужна помощь. Вид у тебя болезненный. Мама мне сказала, что ты много плачешь, у тебя погибли близкие люди. Это, конечно, трудно пережить, но, знаешь, есть такая пословица: «Все перемелется, мука будет». У меня у самого была похожая ситуация, когда погибли моя жена Света и дети — Сеня и Яна. Мне тоже никак не удавалось справиться с горем. Но прошло уже десять лет, жизнь продолжается. У меня есть любимая мама, есть нужная людям работа, все как-то течет, боль притупилась... Хотя бывает и сейчас, если вспомню, такая тяжесть на душе... А что я могу сделать? Так и живу с этим.

Сам не знаю, почему я вдруг разоткровенничался с этой серьезной девочкой? Наверное, потому, что у нее был взгляд взрослого человека, который умеет выслушать, и которому можно доверять.

— Ваша мама мне все уже рассказала. Только Вы сами во многом виноваты, даже не знаете, крестили ваших детей или нет. За них ведь молиться надо.

— Света, вроде бы, крестила их где-то в селе, где она работала после института, это недалеко отсюда. Я не мог возражать, она ведь русская.

— Их отпевали?

— Не знаю. Это кто должен был сделать, священник?

— Да, но договариваются родственники. Может, ее родители заказывали отпевание?

— Не думаю, они неверующие, у них интересы совсем иные — бизнес.

— Доктор, надо узнать точно, это очень важно. После отпевания надо всю жизнь подавать записки на Литургию и заказывать панихиды. Если сами не хотите, то попросите любую старушку, дайте ей денег, и она все закажет на целый год. Это совсем недорого.

— Дело не в цене, неужели мне для них жалко денег? Если ты говоришь, что это так важно, я все узнаю и сделаю. Я ведь в этих вопросах совершенно не разбираюсь.

— У меня для Вас книга лежит, мама Тавифа дала. Хирург написал, архиепископ Лука. «Дух, душа и тело» называется.

— Спасибо, я обязательно прочту. Ты иди сейчас к Косте, а я, наверное, буду выяснять насчет отпевания Светы и детей.

* * *

Странно, мне почему-то показалось очень важным сейчас же узнать, отпевали моих детей и жену или нет. Как же узнать? Стоп! Ведь есть Женя-кума. Почему Света звала ее кумой? А брата своего двоюродного, Игоря, шутливо называла «куманёк»? Игорь из нашего города уехал, а Женя осталась на старой работе, в гастрономе «Центральный», я ее недавно там видел. Попробовать позвонить, что ли?

Я набрал номер администратора гастронома, который был в телефонном справочнике:

— Простите, у вас в отделе колбас работает продавщица Женя, то есть Евгения? Мне надо с ней поговорить по важному делу. Скажите, это возможно? Понял, надо звонить прямо в отдел, там есть телефон. Записываю... Очень Вам признателен...

Через минуту я уже слышал в трубке знакомый Женин голос:

— Гастроном «Центральный», четвертый этаж, слушаю Вас.

— Привет, Жень, это звонит Светин муж — Илья, ты меня помнишь?

— Привет, конечно, помню. Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, но возник один вопрос. Скажи, почему тебя Света звала кумой?

— Здрасьте! Я ведь детей ваших крестила. Я — их крестная мать, а Игорь — отец, мы ездили в село Отрадное к батюшке знакомому, Света хотела только к нему.

— Жень, ты ведь понимаешь, я в ваших обрядах не разбираюсь, но после смерти, говорят, надо отпевать погибших. Ты, случайно, не заказывала отпевание? Или, может, Светина родня?

На том конце провода воцарилось молчание, а потом Женя взволнованно заговорила:

— О, Господи, прости меня, грешную! Какая же я идиотка! Десять лет записки за всех в церковь подаю, но что нужно их отпеть, не догадалась. А «твои» мне ведь снятся иногда, все трое, просят о чем-то, вроде голодные...

— Жень, прошу тебя, узнай, как это сделать! И сколько это стоит? Если надо отвезти попа на кладбище, может, такси нанять, нет проблем. Все оплатим. И еще, кажется, надо какие-то поминки. Что обычно покупают? Сладости? Я очень тебя прошу, помоги. Мне самому с этим не разобраться.

— Конечно, я все сделаю. Только ответь, чего это ты через десять лет вдруг про них вспомнил, то есть про отпевание?

— Не поверишь, девочка верующая надоумила. Сейчас только меня обвиняла, что не позаботился о погибших детях и жене после их смерти. Хорошая девочка, детдомовская, умненькая.

— Понятно. Мне в отдел надо бежать, к покупателям. У тебя прежний телефон?

— Да, но ты лучше звони на работу. Если меня нет в кабинете, то тогда домой, и маме ничего не говори. Я ей сам потом скажу.

— Хорошо. А как она, не болеет?

— Пока что в норме.

— А ты как?

— Все по-старому.

— Не женился еще?

— Даже и не думал.

— Бобылём решил на всю жизнь остаться?

— Жень, давай об этом не будем по телефону. Я своей жизнью доволен, вот только в доме пусто, был бы ребенок...

— Илья! Ты же еще молодой мужик! Вполне можешь детей иметь, да и матери твоей будет утешение... Хотя ты говоришь, девочка детдомовская?..

— Ладно, Жень, иди к своим покупателям. Жду твоего звонка. Пока...

— Счастливо.

* * *

Ровно в час дня (как потом выяснилось, сразу после отслуженной в Кафедральном соборе последней панихиды по рабу Божьему Георгию), Костик открыл глазки. Он увидел сидящую рядом Аню, потянулся к ней, они обнялись и поцеловались. У ребенка на лице была тихая, счастливая улыбка, кожа из болезненно-желтой внезапно превратилась в совершенно белую, почти светящуюся. Он прошептал: «Как хорошо»...

В эту же минуту душа его покинула тело. Внешне ничего не изменилось. Казалось, Костя просто замер на секунду, но Аня сразу всё поняла. Она обернулась к сестре Инне, только что вошедшей в палату, и спросила:

— Он умер?

— Да. Господь его забрал. Он, наконец, не чувствует боли. Посмотри, как ему сейчас хорошо. Какое он испытывает блаженство...

Сестра Инна перекрестилась, достала из сумочки небольшое Распятие, поставила его в изголовье кроватки и начала тихо молиться, открыв «Псалтирь», заложенную закладкой. Минут через пятнадцать, закончив молитву, она пошла звать медиков и звонить в Архиерейский дом.

Аня сидела, не произнося ни звука, но это был не шок. В ее душе не осталось ни горечи, ни слез, ни страдания. Наоборот, ей вдруг страшно захотелось туда, куда ушел Костик, и где ему было так хорошо. Наконец, Аня перекрестилась и перекрестила Костю, а потом (первый раз в жизни) закрыла ему глаза, которые уже ничего не могли увидеть здесь, в материальном мире, потому что перед ними открылся иной мир — Духовный.

* * *

Дверь тихонько отворилась, и Аня вошла в мой кабинет. Мы встретились взглядами, и я сразу все понял. Девочка подошла ко мне и выдохнула:

— Костика забрал Господь. Он на прощание поцеловал меня и сказал, что ему хорошо... Я закрыла ему глазки...

В девочке произошла удивительная перемена. Анино лицо перестало быть печальным, глаза светились каким-то необычным светом, как будто даже затаенной радостью. Можно было подумать, что она выполнила важное задание и получила похвалу или хорошую отметку.

— Детка, ты совсем не огорчена?

— А Вы пойдите и посмотрите на него, как он счастлив!

— Счастлив, что умер? — Невольно вырвалось у меня (какой же я бестактный идиот)!

— Счастлив, что идет на Небо, в райские обители, где его ждут Господь и Божья Матерь, где сейчас все наши ребята, погибшие... Он еще младенец, своих грехов у него нет. Мы все время молились, чтобы и родительских грехов ему Господь не помянул. Знаете, бывают проклятия. Это трудно понять, а объяснить Вам я, наверное, не смогу. Но иногда несколько поколений страдают из-за дедушек и бабушек. — И девочка тяжело вздохнула, как будто имела в виду лично себя.

У меня в мыслях тут же возникла погибшая Света и мои дети. У Светы дед работал в ГУЛАГе, участвовал в расстрелах и водил по этапу ссыльных. Она в детстве деда любила и сильно переживала, когда узнала об этом. Неужели за эти грехи могли пострадать мои дети?

— Дети страдают за грехи дедушек и бабушек?

— Очень часто. Но иногда, я об этом читала, Господь специально дает человеку трудности в жизни, чтобы не проявились плохие свойства его личности. Благополучные люди от скуки, или еще чего-то, начинают пить, принимать наркотики, устраивают драки, блудят, теряют уважение и любовь друг к другу. Они не имеют веры в Бога, поэтому живут, как слепые.

— Знаешь, мне трудно с этим согласится. Я знаю много прекрасных людей, не верующих в Бога. Я тоже человек светский, но ничего такого страшного не совершаю.

— А десять заповедей, хотя бы, Вы исполняете? Их еще Моисей дал еврейскому народу.

— Ну, может и не совсем, я их не очень помню, но мама учила меня жить по совести, делать добрые дела. А Бог почему-то отобрал жену и детей.

— А она точно была Вашей женой? У вас с ней был церковный брак? Ну, хотя бы по вашему Закону? И до него вы хранили себя в чистоте?

— Зачем такое любопытство? Дети не должны спрашивать об этом у взрослых.

— Это не любопытство. Я просто пытаюсь Вам объяснить, что у всех есть грехи, причем смертные. Например, человек с работы бумагу принес или немного чистящего порошка, а это — воровство. В воскресенье поехала семья на дачу работать — нарушила закон о седьмом дне отдыха (субботе). Если к своей жизни присмотреться хорошо, то можно столько всего откопать, что грехом считается...

— А ты чем грешишь? Ты ведь хорошая, верующая девочка, стараешься все делать правильно.

— Мой грех — уныние, особенно сейчас. Никак не одолею эту беду. Но раньше уныние тоже бывало, часто без всякой причины. Нет радости, даже в праздники. Иногда мне жалко что-то свое отдать, если просят, — это жадность. У всех людей, и у меня, конечно же, есть и гордость, и самолюбие, и злопамятство. Вообще, грехов очень много, списки их есть во всех молитвословах.

А самый мой последний грех, знаете какой? Осуждение. Господь говорил: «Не судите, да не судимы будете», а я так не умею, делаю о человеке поспешные выводы. С Вами не хотела знакомиться, раз Вы не христианин. А Вы, оказывается, хороший человек.

— Ты только что объяснила мне, какой я «хороший». Весь в смертных грехах.

— Ну и что? А у кого их нет? Надо покаяться перед Господом, и Он простит. Главное, потом надо стараться не повторять старых грехов. А это трудно. Если мы не повторяем старых грехов, то уж новых обязательно наделаем, это еще от Адама и Евы идет, — Аня опять вздохнула, потом немного помолчала и перевела взгляд на часы. — Ой, уже столько времени, нужно что-то делать, сообщить в детдом про Костика.

— Аня, а что мы должны еще сделать? Вызвать батюшку?

— Сестра Инна вызовет. Она пришла в палату в последний момент и сразу стала молиться за новопреставленного младенца Константина, а сейчас уже куда-то звонит.

Я вышел из-за стола, подошел к Ане и осторожно положил ей руку на плечо. Она не отодвинулась.

— Знаешь, я только что выяснил, что мои дети были крещеными, это совершенно точно. Я договорился с их крестной матерью, чтобы она (по твоему совету) заказала заочное отпевание и сделала все, что нужно. Оказывается, она их иногда видит во сне, и они у нее что-то просят, как будто бы хотят есть…

— Ясно, что хотят. Надо было записки на Проскомидию подавать, чтобы за них частицы из просфор вынимали, на Литургии поминать, панихиды заказывать.

— Погоди, что-то я ничего не понял. Объясни, что за частицы?

— Перед Литургией в церкви всегда совершается Проскомидия. Батюшка берет такой маленький специальный хлеб — просфору, и вынимает за каждого человека частицу, но это бывает в Алтаре, прихожанам не видно.

— А зачем вынимает?

— Во время службы вино становится Кровью Христовой, а хлеб — Его Телом. В самом конце частицы кладут в Чашу, и они омываются Кровью.

— Так... Что-то очень сложно у вас все, но принцип мне ясен. И что потом?

— Это называется Безкровной жертвой Богу. Человек получает прощение некоторых грехов, если при жизни в них не каялся.

— Аня, ты мне говорила, что до семи лет нет грехов. Зачем же тогда подавать записки за моих детей?

— Нам отец Василий объяснял, что дети, страдая за грехи родителей, попадают в катастрофы, гибнут от болезней, и таких детей надо вымаливать, чтобы они на Небе тоже молились за своих родных. Но я не все поняла, Вы лучше у какого-нибудь священника спросите или почитайте про это.

— Да, надо бы лучше в этом разобраться. Хотелось бы сделать все для моих мертвых, отдать, как говорится, последний долг.

— У Бога все живы, у Него Обителей много, и Вам надо будет до конца жизни подавать о своей семье записки. Можете заказать в каком-нибудь монастыре «Вечное поминовение», только это дорого. — Аня еще раз посмотрела на часы над моим столом. — Я думаю, что надо идти в палату к Косте и молиться.

— А я думаю, что тебе и Ляле пора ехать домой. В больнице оставаться не зачем, Костей займутся взрослые.

Аня вдруг как-то сжалась и несмело посмотрела на меня:

— И мы больше не увидимся?

— Обязательно увидимся! Завтра приезжай к Васе, а я приду на похороны Кости, и маму возьму.

— Вы пойдете в церковь? Ведь отпевают в церкви.

— Пойду, я тебе обещаю. Для меня это, конечно, ново. Но, не знаю почему, мне хочется там побывать. Меня пустят в церковь, некрещеного?

— Конечно, пустят. Церковь прямо возле кладбища, обычно, всех там отпевают. После похорон бывает поминальный обед. Так было, когда всех «наших» хоронили. Но я в тот раз не была, заболела. Лева — мой друг — погиб, его собирали «по кусочкам». Гроб был закрытый, я его не увидела в последний раз, не попрощалась, вот и заболела. Сильно. Нервы не выдержали.

— А как тебя лечили?

— В церковь водили подряд девять дней, учили, как молиться за погибших. Потом я делала земные поклоны; за каждого по поклону, сорок дней подряд. Только недавно закончила.

— И ты выдержала?

— Да, только очень трудно было. Но потом отпустило вроде... А когда Костик попал в больницу, опять стало плохо.

— Но почему же ты не пошла в церковь, если там тебе легче?

— Сама не знаю. Надо было пойти, но что-то все время мешало. Теперь опять буду ходить, поклоны за Костю делать. А хотите, я и за Ваших буду делать: за Светлану и младенцев Сеню и Яну? Сеня, это Семен? — Уточнила Аня.

Я утвердительно кивнул в ответ. (Вот как, она даже имена моей жены и детей запомнила!):

— А тебе не трудно будет делать поклоны?

— Наоборот, после этого станет легче. Вы ведь сами не можете за них молиться, потому что Вы — не просвещенный.

Я хотел возмутиться: «Это я-то не просвещенный»? Но сразу сообразил, что девочка имеет в виду что-то сугубо православное, и решил уточнить:

— А что это значит, «просвещенный»?

— Это, кто верит во Христа. Христос — Свет истинный, он человека просвещает, т.е. входит в него и все в человеке делает светлым, чистым. Но даже верующие не всегда могут сохранить в себе этот Свет. Для этого надо научиться любить, потому что Бог — это Любовь.

Аня объясняла все простым, можно даже сказать, примитивным языком, но так убедительно, что это сразу же достигало моего сердца. Стоп, сердца? Не разума, а сердца? Так, вот оно что... Вот, что значит: «сердце умнее, чем голова»... Интересное открытие... А что-то еще у меня мелькнуло в голове насчет сердца? Ах, да, мальчик Витя с больным сердцем, которому нужно делать операцию. Но сейчас расспрашивать не время. Ане нужно отдохнуть, пусть едет домой, хотя отпускать ее совсем не хочется...

— Детка, тебе надо ехать домой, — сказал я, повернув девочку лицом к себе и заглянув ей в глаза, — мы обязательно еще увидимся, и ты будешь мне рассказывать о вашей вере. Ты же видишь, я ничего не знаю.

— Вы лучше почитайте «Новый завет» и книжку, что дала мама Тавифа. До свидания. Храни Вас Господь. Вас и Вашу маму! — И она вышла.

* * *

Что-то происходило c моей душой... Эта девочка-подросток, с очень необычным для меня мировоззрением, если не «просветила», то всерьез взбудоражила её. В голове появилась навязчивая мысль, и я не знал, что с ней делать.

Допустим, все христианские учения истинны, и мои дети-младенцы на Небе, т.к. не имеют грехов. Вернее, будут на Небе после отпевания и молитв. А Света? Где будет она? Она — не младенец. В ее жизни до нашей свадьбы была какая-то история, какая-то встреча, какие-то отношения, закончившиеся разрывом (подробности мне неизвестны). Не тайна, что во всех религиях добрачные отношения считаются грехом. Выходит, с этим грехом она и погибла. А мы ее не отпели и не подавали эти записки (Или, кажется, Женя подавала?). А еще надо было панихиды заказывать...

И где же сейчас моя Света? В аду? Если она была христианкой (а мы никогда не затрагивали тему веры), то должна была знать про ад. Что же предпринять, чтобы ей помочь?

В конце рабочего дня я не выдержал и еще раз позвонил Жене, мы договорились встретиться. Минут через двадцать мы уже сидели с ней на бульваре, и я рассказывал ей о событиях, которые происходят в детском доме, о девочке Ане, которая преподает мне азы Православия, о Косте и его прадедушке, о Светином деде. Рассказал и о своих сомнениях по поводу посмертной судьбы моей жены.

Женя слушать умела, не перебивала и не отвлекала вопросами, а в конце сказала вот что:

— Ты за Светины старые грехи не переживай. Она ходила в церковь, когда ты бывал на дежурствах. Она долго не могла подобрать крестного отца для Сени, потом уговорила Игоря. Когда закончили крестить детей, Света исповедовалась священнику часа полтора. Наутро они все втроем причащались Святых Даров. Я уверена, что в старых грехах она покаялась.

— Ну и что же, что покаялась? Грех есть грех...

— Нет, милость Христа в том и заключается, что если человек искренне раскаялся на исповеди и больше этого греха не совершал, то Бог его прощает, и этот грех не поминается ему после смерти.

— Значит, Света будет на Небе вместе с детьми?

— Неизвестно. Иногда человек не знает своих грехов, т.е. считает, что ведет себя достойно, и не исповедуется в них. Такие грехи не прощаются. В церковной литературе есть огромные списки и главных грехов, и укоренившихся страстей (а от них еще труднее избавиться). Идешь на исповедь, не ленись — прочитай, а потом ищи у себя и кайся.

— А ты у себя нашла? Находишь такое?

— Еще бы! Один мой язык грешный чего стоит, в торговле-то... А сколько здесь обмана, а сколько воровства? Ужас! Мне годы понадобились, чтобы ничего не тащить, чтобы избавиться от лукавства. А злое словцо и по сей день нет-нет, да вылетит. А сплетни? А осуждение? Всего не перечислить. Да и в личной жизни у меня смолоду, чего только не было. И аборт был, т. е. убийство собственного ребенка... Да что там, грешница я страшная. Но во всем каюсь, очень хочу исправиться. Стала в хоре церковном петь, на душе от этого светлее. И причащаюсь часто... А ты, я смотрю, креститься собрался, всем интересуешься. Давай, давай — это правильно. Давно пора.

— Нет, пока креститься не собрался, а интересуюсь из-за Светы и детей. Говорят, что «каждому по его вере». Раз они православные, значит надо все По-православному.

— Ладно, не мудрствуй! Просвети тебя Господь!

С тем мы и расстались.

* * *

Мама дома пекла пироги. В последние годы она это делала крайне редко, и только в праздники. Ванилью и корицей пахло на весь дом, как в детстве.

— Мам, ау! Мы ждем гостей?

— Нет, сынок, но я хочу сама пойти в гости к Ане и Ляле, ну и детей всех угостить.

— Мам, не стоит. У них Костик умер.

— Так быстро?

— Да, так уж... После операции только на миг в себя пришел, попрощался с Аней и сказал, что ему хорошо. Так что твои пироги, разве только на поминки пригодятся.

— Что делать, раздадим на поминки, дети съедят. А как Аня? Сильно переживает, он при ней отошел?

— Да, при ней. — И я стал рассказывать маме о смерти Костика и нашем разговоре с Аней. Умолчал только о своих беседах с Женей. — Мам, а когда мы прощались, Аня захотела еще раз меня увидеть и поговорить. Я ведь по ее понятиям — не просвещенный Христом, вот она мне и раскрывает свою веру.

— А ты не возражаешь?

— Нет, мне это очень даже интересно. Много, конечно, странного. Но идеи хорошие. Например, насчет покаяния и борьбы с грехами... Это правильно.

* * *

На третий день после этих событий, Вася уже разгуливал по коридорам больницы, а его тетя и дядя счастливо улыбались и заваливали племянника игрушками в невероятных количествах. Старших детей они привозили на такси, нарядно одетых и довольных. Кажется, они сумели найти общий язык. Аню за эти дни я так и не увидел. Ляля сказала, что ее не отпустили воспитатели.

Сегодня, в одиннадцать часов, будут отпевать Костю, и я впервые в жизни, как и обещал, решил посетить церковь. Мама идти не хотела, но потом передумала и, взяв пироги, отправилась вместе со мной.

Первым, кого мы встретили, зайдя в церковный двор, был Кирилл Степанович, одетый в парчовую одежду.

— Вы?! — Удивился я. — Вы еще и священник?

— Нет, что Вы, я только помогаю, прислуживаю. Когда просят, кадило подаю, ковры стелю, лампадки зажигаю. А вы на похороны решили придти? Костика проводить?

— Да, только не знаю, мы ведь не крещеные...

— Ничего, неважно. — Он посмотрел на мою маму и изумился. — Доктор! Это Вы? Доктор Соня, я Вас сразу узнал! Вы работали в детской больнице, в микрорайоне у реки? — Мама кивнула и стала всматриваться в лицо Кирилла. — Вы меня не помните, конечно, а я был ребенком и страшно боялся белых халатов. Чтобы я не прятался, Вы приходили в палату без халата. А однажды дали мне его в руки и сказали: «Смотри, это ведь просто белая тряпка. У вас в школе своя форма, а у нас, врачей, своя. Хирурги носят зеленые халаты, а военные защитную форму. Что в этом страшного? Давай, надевай халат, и пойдем с тобой вместе на обход по палатам».

Мама радостно заулыбалась:

— Ты Кирилл? Ну, конечно же, я тебя помню. Так важно пошел тогда со мной на обход, белый халат сзади по полу, как шлейф... А сейчас ты в парчовом балахоне. Это тоже форма?

— Ну, разумеется. Вы же мне хорошо тогда разъяснили насчет формы. Этот балахон называется «стихарь». — Он, улыбаясь, рассматривал маму. — А знаете, доктор Соня, Вы почти не изменились за эти тридцать лет. Я помню, пироги у Вас были, ну просто объеденье.

— Я принесла пироги, чтобы помянуть Костю.

— Давайте, я положу на панихидный стол. Потом раздадим, после похорон. Вы проходите и садитесь, сбоку есть скамейки.

Посредине церкви стоял маленький гроб с Костей, рядом какой-то мужчина, положив на подставку огромную старинную книгу, тихо читал молитвы. Все детдомовские дети были уже здесь. Они были заняты зажиганием свечей. Аня и еще две девочки стояли у гроба и смотрели на Костю. На его личике застыло всё то же выражение покоя и счастья, которое так меня поразило еще в больнице. В руках у него были иконка и крестик, на лбу — какая-то лента с надписью. Стол был весь в цветах, но венков я не увидел. У всех в руках были свечи. Нам тоже дали по горящей свечке. Вышел священник, Кирилл подал ему кадило, и началось отпевание.

В последние годы, волей-неволей, по телевизору мы видели немало церковных служб, эта ничем особенным не выделялась. Только в конце все дети начали очень трогательно петь вместе с хором: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего»... После этого все они по очереди стали подходить к гробу, делать земной поклон, а потом целовать Костю или крестик в его ручке. После детей стали подходить взрослые.

— Подойдите, попрощайтесь, — шепнул оказавшийся рядом Кирилл, — сейчас крышку закроют.

Мы подошли с мамой к Косте, и я, неожиданно для себя, прослезился. (Вот стал чувствительным, старый пень)! Мама смотрела печально на ребенка, а потом нагнулась, поцеловала крестик в его ручке и неумело перекрестилась.

Гроб накрыли крышкой и понесли на кладбище. Похороны прошли быстро, под пение всех присутствовавших: «Вечная память». Когда могилку засыпали и украсили цветами, всем раздали рисовую кашу (кутью), сладости и мамины пироги. К нам подошел Кирилл, уже в обычном костюме с черным галстуком, и пригласил поехать на поминки. Мне нужно было возвращаться на работу, а мама пошла с детьми к автобусу. Я увидел, что с одной стороны ее поддерживает под руку Аня, а с другой — какая-то женщина, и они увлеченно о чем-то переговариваются.

«Надо немедленно отпеть Свету и детей»! — Решил я, возвращаясь на работу. Теперь меня одолевала и другая забота, а не поставить ли им на могилы кресты, раз они христиане? Все кладбище в крестах, а у них пусто.

Глава 12. Кирилл. «Усыновления и браки свершаются на Небесах...»

Не знаю, как другим людям, но после похорон мне всегда трудно возвращаться к повседневным делам. Костю я почти не знал, все необходимое для него было сделано с помощью владыки Гурия. Его, как положено, обмыли, одели и непрерывно читали над телом «Псалтирь». Основные хлопоты с организацией похорон и поминок легли на Нину Афанасьевну, а мне досталось только прислуживать в церкви, а теперь вновь браться за дела. С чего же начать?

— Кирилл Степанович, — вывел меня из задумчивости голос Нины Афанасьевны, — к нам в автобус села Софья Ефремовна, и одному ребенку теперь не хватит места. Вон, Наташа еще у могилки стоит. Вы ее можете подвезти?

— Да-да, конечно, посажу в свою машину. Может, еще кому-то нужно место?

— Сестре отца Гурия — Ирине, а с ней — Серафиму и Оле, они добирались на кладбище своим ходом. Поместятся к Вам?

— Как раз, у меня четыре места. Скажите им, чтобы садились в машину, а я позову Наташу.

«Всё, довольно заниматься только другими детьми, пора подумать о себе и своих будущих детях». — Решил я и направился в сторону только что выросшего могильного холмика:

— Наташа, автобус уже полный, садись в мою машину, там есть место.

— А Вы что, знаете моё имя?

— Давным-давно знаю, Ляля сказала.

— А что она Вам еще про меня наболтала?

— Да ничего не наболтала, — слегка слукавил я, — сказала, что было две Наташи, а осталась одна — печальная. Но меня мучает любопытство, хочется узнать, почему ты крестила вслед мою машину?

— Я все машины теперь крещу, чтобы ничего не случилось. Когда наши ребята уезжали на каникулы, те, что погибли, я в больнице с гландами лежала, и не попрощалась с ними, не перекрестила вслед. А они все не вернулись. Может, если бы перекрестила, то они бы не погибли? Отец Василий говорит, что крест имеет великую силу.

— Отец Василий правильно говорит, но судьбы людей решает только Господь. Вымолить чью-то жизнь под силу только какому-нибудь святому, да и то он не станет горевать, если Бог не выполнит его просьбу. Посмотри, где сейчас все погибшие? В Царстве Небесном, а там, даже невозможно сравнивать, настолько лучше, чем на земле. Когда благословляет священник и осеняет крестом, он может отогнать нечистую силу, попросить Господа защитить или помочь в чем-то. Родители тоже благословляют детей. И вообще, старшие благословляют младших, а не наоборот.

— Так что, я напрасно крещу машины вслед?

— Ну, почему напрасно? Мне, например, очень понравилось. Так ты отдаешь людям свою заботу, все равно, что говоришь: «Я вас люблю». А любовь у Бога имеет самую высокую цену. Он тебя за любовь обязательно наградит.

— Никакой награды мне не нужно. Я бы хотела, как Костик, раз — и умереть, чтобы к ангелам, в Царство Небесное. Устала я... Вот Вы сейчас, чем занимаетесь? Хотите всех детей в семьи отдать, у них будут новые папы и мамы. А меня куда? В другой детдом отдадите, в чужой? Меня никто не может усыновить, у меня и мама есть, и папа, только они меня бросили...

— Наташа, а ты бы действительно хотела иметь приемных папу и маму, чтобы все заново начать? Тебе сколько лет?

— Через три дня уже будет двенадцать.

— Так у тебя на днях день рождения! Хорошо, что сказала. Хочешь, устроим тебе день рождения в кафе? В детском? Ты можешь позвать своих близких подруг. Я хоть и взрослый, но страшно люблю все сладенькое и вкусненькое. Я бы, заодно, тоже с вами попраздновал.

— Вы что, серьезно? Или Вы забыли, что у нас теперь будет сорок дней траур по Костику?

— Прости, не подумал. Но, знаешь, жизнь ведь продолжается. Можно съездить куда-нибудь на моей машине, погулять. Куда ты хочешь?

— Я хочу в воскресенье в церковь пойти и причаститься, а до этого буду поститься.

— Замечательная идея. Я как раз в воскресенье должен быть у владыки Гурия на архиерейской службе пономарём. Идешь со мной? Только я не смогу стоять возле тебя, буду в Алтаре.

— А кого-нибудь еще можно взять?

— В машине четыре места. Бери еще трех человек, кого хочешь.

— А Вы за нами, когда приедете?

— В семь тридцать, не позже, вы должны быть готовы. Только уговор, на исповеди ты должна покаяться в своем унынии, это ведь серьезный грех. Ты не уповаешь на Господа, на Его милость к тебе.

— Неправда, я уповаю. Только иногда такая тоска, и я не знаю, как это изменить. Я не умею веселиться, как все. Другие бы пошли в кафе и забыли про Костика, а я не могу. Это ведь наша семья — детдом. Другой нет...

«Будет, будет у тебя другая семья»! — Хотелось мне ей сказать. Хотелось схватить ее в охапку и не отпускать от себя, пока не оттает это бедное, измученное в житейских испытаниях, сердечко. Я с трудом сдержал свой порыв, поняв, что это сердечко нужно будет еще завоевать. И завоевать его будет непросто.

* * *

Ну вот, наконец, я могу сидеть в своем кабинете и заниматься делом, которое мне поручил Господь, вручив через директора Петра чудотворный «Список». Что там у нас сейчас вырисовывается? Посмотрим:

1. В пятницу приезжает отец Реваз, и неизвестно, как пройдет его встреча с Ниной.

2. С Наташей мы в воскресенье едем на службу в Кафедральный Собор в честь

Святой Троицы.

3. Дениса я, практически, не видел. Так только, издали.

4. Светлана получила общежитие и уже переезжает в Пятигорск (это всего в часе езды), будет учиться в фарминституте.

5. Насчет Толика мы с директором «Интеграла» договорились, что он предоставит ему общежитие и устроит к серьезному знающему мастеру. Стипендию дадим из фондов ГОРОНО, у них стипендии назначают только по результатам первой сессии. Но зато, воспитанников детских домов обеспечивают всем необходимым из одежды и кормят, а летом дают путевки на отдых.

6. Не решен вопрос с братом Люды Кудряшовой, который должен жить в Москве. Будем искать его по телефонному справочнику в Интернете. Звонить надо в выходной день, когда люди дома. Я вчера просил секретаршу выбрать нужные номера, но это, неожиданно, натолкнулось на некоторые препятствия:

— Кирилл Степанович, — едва начав поиск, позвала меня секретарь, — как правильно пишется фамилия Люды? Можете уточнить? В книге есть Кудряшовы, Кудряшевы (это через «ё» или «е»?) и Кудрешовы.

— Сейчас посмотрим...

К моему удивлению, в документах, с которыми Люда прибыла в детдом, фамилия писалась по-разному: в Свидетельстве о рождении — через «е», а в сопроводительных документах Опекунского Совета через «о». Я подумал и посмотрел в Списке директора Петра, там стояло «е», что совпало со Свидетельством о рождении. Стали искать москвичей с фамилией Кудряшевы, по имени Владимир. Из них только двое оказались Сергеевичами.

Не раздумывая, я набрал один из номеров. Мне ответили, что Владимир Сергеевич уехал в гости к внукам. Оказалось, что ему семьдесят лет.

Затем я стал звонить по второму номеру, но телефон не отвечал. Ясно, люди на работе, оставим этот разговор на субботу.

* * *

Не прошло и часа, как я отправился встречать отца Реваза. Он попросил показать чудотворный «Список», и я привез его в ГОРОНО, в свой рабочий кабинет. На все его вопросы попросил отвечать свою секретаршу, а сам вышел по делу в соседний кабинет.

Когда минут через двадцать я вернулся, то увидел, что отец Реваз взволнованно ходит по моей Приемной и разговаривает сам с собой по-грузински. Секретарша, имевшая смущенный и несколько испуганный вид, показывала глазами на мой кабинет.

Я вошел и увидел в своем кабинете архиепископа Гурия, рядом с ним — красивого темноволосого мужчину в подряснике, похожего на грузина, и Серафима. После нашего знакомства с владыкой и его решения усыновить двоих детей, мы несколько раз общались по телефону, а в воскресенье меня пригласили прислуживать ему на архиерейской службе. Владыка оказался доброжелательным, умным и отзывчивым человеком, и его неожиданный приход меня не испугал, а заинтересовал.

— Благословите, Владыка! — Подошел я к нему и поклонился.

— Приветствую Вас, Кирилл, и прошу простить за неожиданный визит. — Он дал мне приложиться к своей «Панагии».

— Хорошо, что вы нас застали, мы с отцом Ревазом собрались сейчас ехать в детдом.

— Мы заранее не позвонили, потому что спешили, хотели поговорить с Вами, как можно скорее. Нас Серафим подгонял. Он сегодня после завтрака попросил уделить ему пять минут для важного дела. Пять минут у меня нашлось, но это дело заняло гораздо больше времени. Серафим, говори!

— Мне стало известно, что Нину хотят забрать в Грузию, что сегодня должен приехать отец Реваз. Надо было разыскать до его приезда дьякона Ираклия, выходца из Грузии. Отец дьякон должен был рассказать что-то важное про нашу Нину до того, как ее увидит отец Реваз. — Серафим печально вздохнул. — Я все выполнил, но после разговора с отцом Ираклием, отец Реваз очень взволновался и убежал из кабинета. Он, должно быть, где-то здесь недалеко. Вы его видели?

Я утвердительно кивнул и обратился к отцу Ираклию:

— Вы можете объяснить, что произошло? Что Вы сказали отцу Ревазу?

— Не могу, дорогой, прости! Никому не могу сказать — клятву дал.

— Но ведь отцу Ревазу сказали?

— Ему обязан был сказать, он хочет взять девочку в Грузию. Он тоже поклялся, что никто никогда про нее не узнает. Фамилию ей дали другую, слава Господу! Время прошло — она выросла, изменилась. У нас, поймите, еще бывают случаи кровной мести. Дикость, конечно. Но, что делать? В горах, кто только ни живет, что только ни творится. Лучше не спрашивайте ни о чем. Не скажу, скорей язык себе откушу!

— Владыко, если все так обстоит, то давайте лучше оставим Нино в нашем городе. Можно и здесь найти ей приемных родителей.

— А в «Списке», что написано?

— Чтобы отец Реваз стал ее опекуном и увез в Грузию.

— Так неужели мы будем проявлять непослушание? Проследить за тем, как она устроится в Грузии, мы попросим российских дипломатов, а не отдавать её нет причин. Если девочка согласится... Отец Реваз, — позвал он громко, — вернитесь в кабинет, Вы нам нужны.

Отец Реваз вошел уже в более спокойном состоянии и смущенно произнес:

— Простите, Владыка, отец Ираклий мне такое сказал, что трудно сразу переварить. Двадцать первый век, а? Но девочку я очень хочу увидеть, поговорить. Может, она со мной согласится ехать, как считаете?

— Вы с ней только не начинайте сразу по-грузински говорить, — подал голос Серафим, — не пугайте. Ставьте ей записи старинных грузинских песен, она любит.

— А ты откуда знаешь, дружок?

— Мы из одного детдома, мне про нее известно кое-что, это я стал искать отца Ираклия, чтобы вы поговорили.

— А про него ты от кого узнал?

— Не знаю, что Вам ответить. Я иногда некоторые вещи узнаю, непонятно как. Может, Ангел Хранитель говорит, а может еще кто-то, но это всегда правда.

Отец Реваз внимательно всмотрелся в лицо Серафима и что-то тихонько спросил у него по-грузински, от чего отец Ираклий пришел в ужас.

— Нет, — мотнул головой Серафим, — этого с ней не было, но было с другими. Она видела...

Всем от этих слов стало не по себе...

— Серафим, а откуда ты знаешь грузинский? — Спросил отец Гурий.

— Не знаю, отче, ни одного слова.

— Да? Ну, тогда прощаемся. Ты больше ничего не хочешь сказать?

— Можно Кириллу Степановичу кое-что сказать?

— Говори, конечно.

Мальчик улыбнулся мне тихой, и какой-то солнечной, улыбкой, а потом доверительно сказал:

— У Наташи скоро день рождения и день Ангела. Она давно мечтает о кукле с разными платьями. Знаете, девочки любят, чтобы была своя кукла. Если бы я мог, то сам бы ей подарил. Но лучше, если это сделаете Вы. Она оттает, не бойтесь, но ей обязательно нужна новая мама.

— Где же мне ее искать?

— Она в церкви, рядом с Вами. Господь вас соединит очень скоро...

Хорошие советы я получаю в последнее время, по поводу своей личной жизни, нечего сказать. Когда мне в церкви смотреть по сторонам? Я то на клиросе, то в Алтаре, то бегу выполнять какое-нибудь поручение, а во время молитвы люблю прикрывать глаза. И где же вокруг меня женщины?

Но стоило мне мысленно представить себя в церкви, на привычном месте, как я тут же увидел веснушчатое личико Мариши в белой кружевной косыночке, а рядом — ее маму, регента церковного хора, очень серьезную и сосредоточенную.

«Неужели, Даша? — Мелькнуло в голове? — Мы с ней давно ходим в одну церковь, но ни разу серьезно не поговорили. С Маришей и то чаще общаемся. А ведь Даша — славная, говорит тихо и ласково, дело свое знает. Она — хороший регент, хор у нее ходит «по струнке», сбоев почти не бывает. Надо к ней присмотреться, я ведь даже не знаю, замужем она или нет. Вроде не видел мужа...

Вот, балбес, людей вокруг себя не замечаю. А ведь мы должны жить по-другому: заботиться, помогать, поддерживать друг друга, навещать больных, утешать в бедах. Приход — это вторая семья, единый организм...

А кто еще на клиросе стоит? Анна, потом две Натальи, Ирина с Катюшей и Елена с Игорьком. Дети всегда с мамами на клиросе, а Игорек, вообще, с грудного возраста. А кого еще я знаю в церкви? У Свечного ящика — Тамара и Анна, у обеих есть дочери. Но, кажется, они замужем, да и старше меня намного»... — Я мысленно вздохнул, и еще раз обозвав себя балбесом, вернулся, наконец, от размышлений в свой кабинет, к текущим делам.

Самое срочное дело — отвезти отца Реваза в детдом. Я рассчитываю, что он не только познакомится с Нино, но и пообщается с другими детьми, как это раньше делал отец Василий. Если пожелает, то может кого-то исповедовать, ответить на вопросы. Мы выделим ему отдельную комнату в общежитии для сотрудников и предоставим полную самостоятельность. Пусть поживет у нас, сколько захочет.

* * *

Отец Реваз мне очень понравился, и мне захотелось с ним посоветоваться о своих личных проблемах и с Наташей, и с женитьбой, которую мне предсказали. Но, посмотрев на часы, я понял, что должен мчаться в церковь. В шестнадцать тридцать начало Вечерни, а до этого необходимо зажечь все лампадки, приготовить облачение для священника, протереть иконы и аналои в Алтаре, — в общем, сделать массу разных дел. К тому же, в пятницу вечером на дорогах бывают пробки, и если опаздывает псаломщик, то его я тоже должен заменить.

Я стараюсь не ездить в храм на служебной машине, потом вопросов не оберешься, но сегодня пришлось, иначе бы опоздал. Машину я хотел поставить снаружи, у входа в церковный двор, там есть стоянка; но этот план не удался. По дороге припустил такой ливень, что пришлось заехать внутрь двора, припарковаться сбоку, под навесом, и пробежать оставшиеся двадцать-тридцать метров до входа в притвор церкви. Так что я добрался вполне удачно, но все остальные, особенно наши певчие с детьми, промокли насквозь и дрожали.

Я посмотрел на них, и у меня так что-то заскребло внутри... Кто мы такие, прихожане одной и той же церкви? Мы — родные и очень близкие, очень друг другу нужные люди, одной Крови и Тела Христовых приобщаемся. Надо же как-то проявлять любовь и заботу друг о друге, правда?

— Хотите, поставлю чайник? — Предложил я. — Еще полчаса есть до начала, согреетесь.

— О, Кирилл, спаси Господи! Ставь, а то мы все осипнем, на Литургии завтра петь не сможем.

— Тогда я за всех вас буду читать и петь. Я не промок.

— Что-то ты сегодня такой добрый? Уж не влюбился ли? — «Подколола» уборщица, тетя Катя. — Да и одет, как на свидание... Костюмчик с галстуком, машина дорогая у паперти...

— Да я прямо с работы, домой не успел заехать. Машина — служебная.

— А ты разве шофером у кого-то работаешь? Никогда бы не подумала…

— Да нет, тёть Катя, я по образованию учитель, несколько лет даже директором был в школе.

— Да ну? Директор, на служебной машине, а здесь прислуживаешь простым алтарщиком? Молодец!

— Тёть Катя, молчок! Ладно? Я уже не директор. В ГОРОНО работаю, это их машина. Ну, все, чайник закипел, разливайте чай, а я побегу в Алтарь.

Служба прошла «на одном дыхании», мне пришлось много читать — помогать псаломщику, несколько раз подготавливать кадило и подавать священнику. Неделя была напряженной, а в церкви было так радостно, молитва уводила в иные миры и пространства, давала отдых и покой душе. На миг мне вспомнились слова Серафима о моей суженой: «Она в церкви, рядом с Вами». Рядом была Даша.

«А ведь она красивая, — отметил я про себя, — волосы выбиваются из-под косынки светлые, с золотым отливом. Мариша тоже светленькая, но на маму не похожа, а поёт так старательно, очень приятным голоском, чуть только шепелявит».

Мариша, заметив мой взгляд, растерянно замолчала.

— Пой, пой, у тебя все очень хорошо получается. — Шепнул я ей. Девочка кивнула и улыбнулась мне. Так вот оно что, передние зубы выпали, потому и шепелявит.

Хор замолчал, и Даша, перехватив мой взгляд, тихо спросила:

— Она что, фальшивила? Я не заметила.

— Нет, это выпавшие зубы ей мешают, а голосок мне нравится. Сколько ей лет?

— Восемь, во второй класс пойдет.

— А когда на клиросе начала петь?

— Лет в пять, а то и раньше. Она всю службу наизусть знает, все восемь гласов.

— Да ну? — Я посмотрел на Маришу. — Регентом будешь, как мама?

— Не знаю, я еще не решила. У меня мама не только регент, она еще в специальном ателье работает, где всё только для церкви и священников шьют: и облачения, и шапочки-скуфьи, и даже митры с жемчугом и камнями, золотом вышитые. Красивые…

— Вот это да! И ты видела это всё?

Мариша утвердительно кивнула:

— Я хочу тоже так научиться, как мама.

В это время Даша показала хору, что нужно вступать: «Господи, помилуй; Господи, помилуй; Господи, поми…и…луй». Ни разговаривать, ни размышлять о чем-либо больше я не мог. Служба есть служба.

* * *

Когда около восьми вечера я, погасив лампады, вышел из храма, дождь лил сплошной стеной. Проехав пару кварталов, я заметил жмущихся к забору Дашу и Маришу, которых, прямо на моих глазах, окатила с ног до головы грязной водой промчавшаяся машина. Они пытались что-то сделать, отряхивались и одновременно пытались как-то укрыться от ливня. Я осторожно подрулил к ним, приоткрыл стекло и крикнул:

— Даша, Мариша! Садитесь в машину!

— О, дядя Кирилл! Мама, бежим!

— Да мы же все сидения испачкаем.

— Ничего, они моющиеся.

В машине мама и дочка пытались как-то очистить хотя бы лица, но носовых платков было для этого явно не достаточно.

— Погодите, у меня кое-что для вас есть. — Я протянул им упаковку влажных салфеток и повернул на них зеркало, предоставив возможность кое-как «умыться».

— Куда едем, сестры во Христе? Где живете?

— Мы далеко живем. Нам, главное, до остановки автобуса добраться. Это рядом, у театра. А там, на восьмерке, почти до конца.

— Ничего себе, да вам часа полтора добираться. Заболеете, мокрые насквозь. Давайте так сделаем: поедем сначала ко мне, у меня обсохнете, а потом я заправлю машину и отвезу вас домой. Часа два у нас еще есть. Мариша, когда ты ложишься спать? В десять? — И я нажал на газ.

У своей соседки по площадке я попросил фен для волос и халат для Даши. Мариша надела после душа мою фланелевую рубашку. Мокрую одежду мы сложили в большой полиэтиленовый пакет. Пока они мылись и сушились, я убрал в машине и съездил на заправку, залил полный бак бензина.

Вернувшись, я застал дома совершенно идиллическую картину: мама с дочкой спали, обнявшись, сидя на диване. Будить было жалко. Я зажег ночник, погасил верхний свет и накрыл их пледом, а сам пошел в спальню молиться и читать на ночь.

Часа через три Даша осторожно постучала в мою дверь:

— Кирилл, мне так неудобно. Мы уснули, сегодня был тяжелый день. Прости, пожалуйста. Может быть, мы возьмем такси до остановки? Автобусы ходят до двенадцати. Дождь, кажется, закончился.

— А Мариша? Куда ребенка ночью тащить?

— Но что же делать? Нам в восемь утра опять в церкви петь, а одежда мокрая и грязная.

— Одежду постираем и высушим, включим камин.

— А вдруг не высохнет?

— На всякий случай попросим что-нибудь у соседки. Она все равно раньше двенадцати не ложится.

— Я понимаю, ты хочешь, как лучше, но что обо мне подумает твоя соседка? Что она будет рассказывать потом твоей жене?

— Мы с женой давно не живем.

— Тем более неудобно, лучше мы поедем.

В это время начал громыхать гром и сверкать молнии.

— Никуда я вас в грозу не отпущу. Будем стирать мокрые вещи, а потом подберем у соседки какую-нибудь одежду. Моя соседка, кстати, тоже Марина, замечательный человек — моя палочка-выручалочка во всех домашних делах. Она на пенсии, но работает на дому, репетитором английского языка. Любит гостей, играет на гитаре и знает много бардовских песен. Марина — верующая, в церковь ходит почти каждую неделю, только в другой приход. Мы с ней большие друзья, и если у нее горит свет, можно стучать в любое время. Идем в ванную стирать, а потом к ней!

— Марина, можно к Вам на минутку? — Спросил я, когда соседка открыла нам входную дверь. — Только я не один, а вместе с моей гостьей — Дашей.

— Заходите, конечно. Еще не поздно. Хотите кушать? Я сегодня делала постные блины. Или чаю? — Обратилась она к Даше. — Вы ужинали?

— У нас другая проблема: одежду постирали грязную, а завтра петь на клиросе. Вдруг не высохнет?

— Могу дать на выбор свои юбки и блузки. Роста мы одинакового, а на юбке подтянете резинку, если будет сползать, и выйдете из положения.

— Вы извините, мы не собирались оставаться, но пока Кирилл заправлялся, нечаянно уснули, сидя на диване, а он пожалел будить... — Начала объяснять Даша.

— Да стоит ли переживать? — Успокоила ее Марина. — Каждый может попасть в такую ситуацию. Вон, как гроза громыхает. У Кирилла две комнаты, места хватит. Я сейчас дам постельное белье, если у него нет.

— Есть, есть даже новое, — остановил ее я, — просто она стесняется. Мы не очень хорошо друг друга знаем.

— Ну и что? А как в военные времена вообще незнакомых, беженцев с детьми принимали, из христианского милосердия? Тогда и жили беднее, и эпидемии болезней были, а на улице людей не оставляли: кормили, согревали, спать укладывали.

Мы немного посидели у Марины, выпили чаю с блинами и пошли устраиваться на ночь. Я осторожно перенес Маришу в спальню на кровать, а сам лег на диване. Будильник поставили на шесть часов.

Встав по звонку и бреясь в ванной, я слышал, как мои гостьи в спальне вдвоем читают утренние молитвы, а потом вполголоса поют тропари Празднику. Одежда успела высохнуть, ее немного подгладили и поехали в церковь. За полчаса до начала, как и положено, мы были на месте. Я оставил машину недалеко от церкви, пропустив Дашу с Маришей вперед, и представил рядом с ними Наташу. Да, ей было бы неплохо рядом с ними... А мне?

Субботняя служба, обычно, заканчивается около одиннадцати, и мы договорились с секретаршей, что примерно в это время будем звонить в Москву, искать брата Люды Кудряшевой. Наспех попрощавшись, я открыл дверцу машины, чтобы скорее ехать. На заднем сидении лежала яркая резинка для волос (с бабочкой), Мариша забыла. Я взял ее, чтобы лучше рассмотреть, а потом заехал в ближайший ларек и накупил там цветных резинок с разными цветочками, ягодками, букашками. Потом, немного подумав, купил всем детям в подарок по красивой записной книжке с алфавитом, чтобы записали адреса друг друга. Скоро ведь разъедутся, пусть будет им на память.

Глава 13. Кудряшев Владимир Сергеевич.

В эту субботу мы с женой завтракали позже, чем обычно. С вечера я ездил на рыбалку и вернулся под утро. На обратном пути заглох мотор моего старенького мотоцикла, пришлось ремонтировать. Хорошо, что Надя моя все понимает; я ей позвонил по мобильному телефону, чтобы не волновалась.

Не успели мы обсудить за завтраком подробности моих ночных приключений, как раздался телефонный звонок. Незнакомый женский голос, уточнив мои имя и отчество, объяснил, что со мной хочет поговорить заведующий ГОРОНО города Светска, по очень важному делу. Трубку сразу же взял мужчина, он представился и сказал:

— Простите, что мы Вас тревожим в выходной день, но в будни дозвониться труднее. Дело в том, что в детдоме номер три, в нашем городе, есть девочка Людмила Кудряшева, тоже Сергеевна. Ей двенадцать лет, и мы разыскиваем ее родственников. Нам известно, что в Москве у нее есть взрослый брат.

— А кто Вам дал мой телефон? — Поразился я. — Вам не кажется, что это вмешательство в частную жизнь?

— Ваш телефон мы нашли в Интернете. Кудряшовых в Москве очень много, но у Вас фамилия пишется через «е», а не через «о», и у нашей воспитанницы — тоже. Потому и звоним, вдруг отыщется какая-то ниточка, вдруг кто-нибудь из Вашей семьи про эту девочку знает. Ваш отец жив?

— Нет, и о его жизни после моего рождения мне, практически, ничего не известно. Мама воспитывала меня одна, никаких подробностей про отца не рассказывала.

— А мама Ваша жива? Или ее сестры, братья, подруги?

— Мамы давно уже нет. Есть один человек, одна старая тетушка, но она вряд ли что-то знает.

— Все-таки надо сделать попытку. Поговорите с ней, или дайте нам ее телефон, чтобы мы сами позвонили. Это очень важно и очень срочно. Детский дом должны расформировать, мы ищем возможность устроить Люду в приемную семью.

Надо было бы молча положить трубку, так не хотелось ворошить прошлое, но что-то остановило меня, и я сказал своему собеседнику:

— Не обещаю, но, возможно, на днях поговорю с ней. Мне и самому давно хочется узнать кое-какие подробности. Теперь есть повод.

— Когда Вам перезвонить?

— Не знаю. Если что-нибудь выясню, то сам Вам позвоню, у меня высветился Ваш номер телефона. — И мы попрощались.

Я пересказал жене суть разговора, и она уставилась на меня круглыми глазами:

— Ты что? Неужели за всю жизнь не выяснил, кто твой отец? И не знаешь никого из родни?

— Все, что надо, я знаю. Просто не считаю нужным выкладывать первому встречному подробности. Мало ли что, подумать надо. Все равно я про эту девочку ничего не знаю.

— А про отца, что знаешь?

— Отец был ответственным работником в каком-то военном учреждении, в «ящике». У него была жена, а детей не было. Но разводиться в те времена, то есть «порочить звание коммуниста» было нельзя, вся карьера «тю-тю». В Москве отец бывал часто, по полгода жил в командировках, познакомился с мамой. Так появился я. Отцу тогда было под пятьдесят. Ясно, что они не регистрировались, но в «Свидетельстве о рождении» мама записала истинную фамилию и имя моего отца.

Отец обещал маме жениться, как только умрет его очень больная жена. Но жена еще пожила несколько лет и смогла родить перед смертью ребенка. Когда ее не стало, мама, вроде бы, один раз возила меня к отцу. Вскоре он женился вторично, но не на моей маме. У него была молодая жена. Может, и еще дети были, не знаю.

Сестра отца — тетя Вера — живет в Москве, она меня любит, в детстве всегда приходила с подарком на день рождения. У них с мамой были хорошие отношения, а брата своего после этой истории она долго не могла простить, почти с ним не общалась. Но когда умер отец, тетушка была на похоронах. Может быть, она знает что-нибудь про остальных детей?

Надя моя начала взволнованно ходить по комнате и возмущаться:

— Это надо же, «ответственный работник»! Детей нарожал, а теперь девочка в детдоме мыкается! Звони своей тете, вместе к ней едем! Надо немедленно все узнать, все до конца выяснить! Это ж надо так, по десять жен имели. Партийные они, видите ли!

— Надь, ну что ты кипятишься? Может, это и не отца моего дочка, просто однофамилица.

— А ты знаешь, что такое в детдоме жить? Ты там хоть раз был? У нас в классе две девочки оттуда учились. Они нас один раз к себе позвали в гости. А там... нищета, холодина, мочой воняет. Дети младшие в каких-то обносках ползают по коридорам. Обед — смотреть противно, а дети — голодные, тарелки облизывают...

Эти девочки обе школу не закончили, пошли в ПТУ. Там им какую-то стипендию давали, одевали, да и кормили лучше.

— Надь, но время сейчас другое, в детдомах навели порядок, об этом журналисты часто говорят, репортажи снимают. А к тетушке, в самом деле, можно прямо сегодня съездить, пора вас уже познакомить. Она знает, что я женился. Я ее на нашу свадьбу приглашал, но она тогда болела. Тетя Вера иногда звонит мне на работу.

* * *

Мы быстро собрались, купили кое-что к столу и отправились в гости, к тете Вере. Она жила в «коммуналке», но вполне благоустроенной, в тихом центре Москвы. Я не видел ее почти два года (как же мне не стыдно!), за это время она совершенно не изменилась. Мы заметили тетю Веру еще издали, она сидела во дворе на скамейке и учила вязать крючком маленькую девочку, при этом приговаривая что-то в рифму.

— Тетя Вера! — Окликнул я ее. — Гостей не ждете?

— Ой, Вовочка! Золотко моё! И с молодой женой! Жду гостей, всегда вас жду! — Она радостно устремилась к нам, расцеловала сначала меня, потом — Надю, и повела к себе, чуть горделиво поглядывая на любопытных соседок во дворе. Я еще раз мысленно укорил себя за то, что редко вижусь со старой тетушкой, а ведь она — единственный родной мне по крови человек. Маминых родных уже никого нет, а своих детей пока Бог не дал.

Мы посидели за столом, поговорили о нашем житье-бытье, и я, наконец, решился завести разговор о детях моего отца. Где они? Сколько их? Но тетю Веру не обдуришь. Она строго посмотрела на меня:

— Говори прямо, что случилось? Почему ты об этом спрашиваешь? Наследство, что ли, хочешь получить?

Пришлось подробно рассказать тете Вере о телефонном звонке.

— Да, — вздохнула она, — накуролесил мой братик при жизни. Говоришь, ей двенадцать лет? Это, скорее всего, от второй жены девочка. Брат взял жену на двадцать три года младше себя.

— А может быть, это чужая девочка? Почему она в детдоме? Где мать? Где они, вообще, жили?

— Это мы можем узнать прямо сейчас. Теща Сергея — мать его второй жены — моя одногодка. Пока брат был жив, мы иногда созванивались. Про тебя молодая жена ничего не знала, а сына от первой жены — Эдика — сразу забрали родственники. Мачехе ребенка не оставили. Твой отец в последние годы получил хорошую квартиру в военном городке в Ставропольском крае, где-то под Зеленокумском, а вторая его жена — из Кисловодска, у матери ее там свой дом.

Тетушка решительно открыла записную книжку, придвинула телефон и начала набирать Кисловодск, но линия была занята (что поделаешь, суббота). Промучившись около часа, она решила с нами попрощаться и обещала сразу же, как только будут новости, позвонить.

Мы с женой — люди верующие, поэтому всю обратную дорогу молились Господу и Божьей Матери, чтобы узнать правду о несчастной, брошенной в детдоме отроковице Людмиле. Наши молитвы были услышаны. Пока мы добирались домой, тетя Вера дозвонилась в Кисловодск и немедленно сообщила нам безрадостные новости.

Оказывается, вторая жена отца три года назад погибла в производственной аварии. Девочку никто из ее родни взять не захотел. Бабушка после гибели дочери слегла, и вместо нее с тетей Верой разговаривала квартирантка, присматривающая за старушкой. Осиротевшую девочку никто за это время не навестил, но адрес детдома у бабушки записан. Это тот самый городок Светск, откуда нам звонили.

* * *

Мы сидели с женой, молча, каждый по-своему переживал свалившуюся на нас беду. У меня что-то заныло в груди, стало не хватать воздуха, всё поплыло перед глазами...

— Что с тобой? Господи, помилуй! — Надя бросилась к аптечке, сунула мне под язык валидол и начала кропить святой водой. — Не переживай ты так! Ну, отец не очень хорошо поступал, но ты же его совсем не знал! А девочка не виновата, надо ее навестить, помочь. Вот и хорошо, что у тебя есть младшая сестричка — Людочка, совсем еще маленькая, всего двенадцать лет. Три года уже мыкается в детдоме, а тут у нее старший брат появится. Вот увидишь, как она обрадуется.

— Надя, давай звонить в Светск, что Люда — наша. Вон, телефон записан в блокноте. Надо, наверное, туда съездить, или, может, к нам ее перевести, в Москву?

— Лучше бы прямо сейчас, до первого сентября, повидаться. — Подхватила жена. — Туда на скором поезде за ночь можно добраться, это же район Минеральных вод. Вечером сели — утром там. Взять недельку «за свой счет», да и съездить. Ты только не нервничай, Господь все управит. Видишь, Он помог работникам ГОРОНО тебя найти. Сколько есть в Москве однофамильцев, а они нам позвонили и дома застали.

— Надюша, ты звони скорее в ГОРОНО, а потом вызывай свою маму. Нам без ее советов никак не обойтись. — Жена согласно кивнула и села звонить.

* * *

В воскресные дни мы всегда ходим на раннюю Литургию в небольшую церковь, в честь великомученика Георгия Победоносца, неподалеку от нашего дома. Сегодня, вернувшись оттуда, мы, чтобы меньше предаваться грустным мыслям, решили сварить уху из рыбы, что я поймал в пятницу.

Вскоре, как раз, когда уха была готова, приехала моя любимая теща — Клавдия. В детстве она руководила нашим школьным хором. Когда я начал ходить в церковь, уже после армии, она была там регентом. Ей пришла в голову мысль, сделать из меня псаломщика, научить чтению на церковно-славянском языке. Мы потом вместе долго ездили с разными батюшками на «требы». Она пела, а я читал. И это даже, иногда, оплачивалось. Благодаря небольшому, но стабильному заработку, с Божьей помощью, я смог окончить техникум. Мы с тещей понимали друг друга с полуслова, спаси ее, Господи! Она мне, поэтому, и единственное свое «сокровище» доверила — дочку Надю.

Надя рассказала маме подробно историю с моей младшей сестрой. Пришлось и про отца рассказать все, без утайки.

— Да, малоприятная ситуация, — посочувствовала мама Клава, — но девочку надо из детдома немедленно забирать. Если вы не захотите, то я возьму ее сама. А что? Жить, и знать, что где-то твоя сестричка мучается одна, что ее за три года никто не навестил, конфетку не дал, я не смогу. Сердце не выдержит. У меня пенсия хорошая, как-нибудь проживем. — Она так решительно все это высказала, что мы рассмеялись и начали ее обнимать.

— Мама, мы хотим туда срочно ехать, знакомиться. Завтра будем отпуска просить.

— И я с вами. Мне отпуск не нужен. А знаете, что нужно? Нужно запастись всеми справками для усыновления, чтобы сразу же подать документы.

Мы с Надей переглянулись:

— А что за спешка? Вдруг Люда к нам не захочет ехать?

— Почему? — Удивилась она. — Что она, дурочка? Из детдома не захочет поехать в Москву, чтобы жить в семье брата?

— Все бывает в жизни. Лучше, давайте, сначала с ней познакомимся, а потом уже начнем оформлять документы.

Так мы и решили.

Глава 14.Кирилл. Пророчества исполняются.

Воскресенье! Воскресенье! — Пело что-то во мне, как в детстве. — В воскресенье заканчивается Успенский пост, меня пригласил прислуживать на праздничной службе архиепископ Гурий, а, кроме того, со мной едет Наташа! Стоп, Наташа, выходит, на Успение родилась? И значит, можно предполагать, что она под особым покровительством Божьей Матери? А восьмого сентября у нас празднуются святые Адриан и Наталья, значит, у Наташи — День Ангела. Я специально в календаре посмотрел.

Если ты, Наташа, из-за смерти Кости не хочешь ничего праздновать, думаешь соблюдать траур, то знай, что у Бога все живы! Хочешь ты того или нет, девочка Наташа, но кукла для тебя уже лежит в багажнике моей машины, а сегодня, сразу после праздничной Литургии, ожидает небольшой пикник в Старом парке...

«Господи! Помоги мне! — Начал я, незаметно для себя, молиться. — Мне бы так хотелось, чтобы до своих именин Наташа повеселела, стала мне больше доверять и согласилась придти ко мне в гости!

Матерь Божья! Ты тоже в юном возрасте из Иерусалимского Храма, где воспитывалась, пришла в чужую семью. Праведный старец Иосиф, какой там он был муж? Он Тебе за отца был, служил преданно, как мог, и любил всей душой. Он знал, кто Ты на самом деле, — Богоизбранная Отроковица, мать Спасителя мира».

Ну-ка посмотрим еще раз, что там есть в календаре, на именины Натальи? О, как раз в этот день — Сретение (встреча) Владимирской иконы Пресвятой Богородицы. Надо будет разыскать в Церковной лавке эту икону и подарить Наташе.

Не знаю, как это вышло, но в моей жизни в данный момент главным человеком стала Наташа. Что-то в ней оказалось такое особенное, какая-то скрытая от других, внутренняя красота, и в тоже время (несмотря на юный возраст) усталость. Она так настрадалась, так много получила уже от людей «ушибов» и «шишек», и при этом не перестает жалеть их и любить. Мне захотелось увлечь и завоевать ее сердце, обратить на себя внимание, как это бывает при юношеской влюбленности.

Такое состояние мне совершенно не нравилось. Если я хочу стать ей отцом, то должен все ощущать по-другому. Я предполагаю взять на себя ответственность, воспитывать девочку, имеющую свой опыт и свой собственный взгляд на мир. Я — педагог по образованию, с детьми начал работать в двадцатилетнем возрасте, когда впервые поехал в лагерь вожатым, но никогда ничего похожего в моей душе не возникало... Возраст, что ли, иной? Старею, сентиментальным становлюсь? Даже мои ночные гостьи не изменили этой моей увлеченности чужим, в общем-то, ребенком. Надо будет посоветоваться с отцом Ревазом, он опытный в этих вопросах человек. Вечерком съезжу, пожалуй, и узнаю, как там поладили отец Реваз и Нино.

* * *

В детдоме стояла непривычная тишина. Дежурная вязала что-то на спицах, возле нее играл клубком белый котенок.

— А где все дети? — Спросил я.

— В часовне, с отцом Ревазом. Он им устроил показ фильма о Грузии, а сейчас хочет исповедовать. Дети привыкли к отцу Василию. Даже не знаю, согласятся ли открывать свои грехи другому батюшке.

Я потихоньку вошел в часовню, устроенную в конце коридора на втором этаже, около запасного выхода. Отец Реваз дочитывал «Молитвы перед Исповедью». Здесь были почти все дети, даже малыши. Старшие стояли на коленях. Закончив чтение, батюшка положил на аналой Евангелие и крест, а потом спросил у малышей:

— Вы знаете, кому сколько лет? Если еще нет шести, то подходите по одному, целуйте крест и Евангелие. Я вас благословляю завтра причащаться без исповеди, вы еще младенцы.

К нему подошли Ксюша и Андрей, по всем правилам приложились к Евангелию и кресту, а потом взяли у священника благословение и поцеловали правую руку. Они были так серьезны и торжественны, что это вызвало у присутствующих улыбку умиления.

— А теперь прошу на исповедь остальных. — Сказал отец Реваз. — Ну, кто первый?

Возникла напряженная тишина. Все стояли молча, не решаясь подойти.

— Отец Реваз, благословите и мне тоже исповедоваться. — Решил я нарушить молчание. — Только я долго буду, мне совет нужен. Ребята, кто идет на исповедь? Я за вами.

— Можно, я первый? — Отозвался наш будущий программист Анатолий. — Но пусть все выйдут, я при них не буду.

— Верно, ребята, давайте все за дверь. — Поддержала его воспитатель Вера Александровна, которая подала уже документы на усыновление Андрюши. — Будете заходить по одному. Завтра — Успение. Это большой церковный праздник, все пойдем на службу, будем причащаться. Лучше всего исповедоваться сейчас, чтобы не стоять потом всю Литургию в очереди. Выходим, ребята, выходим!

Минут через сорок, пропустив вперед себя на исповедь всех детей и Веру Александровну, я вошел в часовню, чтобы поговорить и посоветоваться с человеком, опытным в делах усыновления. Выслушав мои сомнения по поводу Наташи и непонятно откуда взявшихся к ней нежных чувств, он заулыбался и слегка похлопал меня ободряюще по плечу:

— Не смущайся, дорогой. Не ты один такой. Дети — народ особенный. Если сердце не очерствело, оно не может не любить детей. Какая разница, свой ребенок или чужой становится своим?

Знаешь, когда у моего брата родилась дочь, и малышку принесли в дом, он как с ума сошел: потребовал, чтобы детскую кроватку поставили вплотную к его кровати, всю ночь вскакивал при малейшем ее писке, завалил всю квартиру игрушками. До и после кормления он взвешивал, сколько грамм ребенок прибавил в весе. Жену, понимаешь, почти не замечал. Я ему говорю: «Слушай, Автандил, что с тобой? Это же дочка твоя, перестань дурить, а то жена заберет ее и уйдет. Сына что, не хочешь?»

Прошло пару лет, девочка подросла, появился второй ребенок — приемный сын (у жены его сестра умерла во время родов). Ты представляешь, все повторилось, он опять стал вести себя, как идиот. Сейчас у них родились еще двое своих детей. Автандил, наконец, стал вести себя по-отцовски, без излишних страстей. Но что будет, когда дети начнут влюбляться? Он будет ревновать, слушай... И, знаешь что? Приемного сына он любит больше, чем трех родных своих девочек; везде берет с собой, советуется, как с взрослым мужчиной. Понимаешь, ему хочется, чтобы все видели, какой умный мальчик вырастает. А и правда, умный, хороший мальчик Ашотик растет, ему уже десять лет скоро.

Вообще, я знаю случаи, когда родители, ради приемных детей, полностью меняли свою жизнь, профессии, города, шли на разные уловки, чтобы только эти дети были с ними.

Но что касается тебя, то вчера прозорливый отрок Серафим, кажется, что-то говорил о скорой женитьбе? Это должно поменять твое настроение. В доме будут сразу две новых женщины...

— Три, у нее есть дочка.

— О! Да ты ее уже нашел? Когда успел?

— Вчера вечером под дождем подобрал. Они у меня дома обсыхали, да и уснули. Я их давно знаю. Мама — регент в нашей церкви.

— А тебя не смущает, что есть ребенок? Она разведена?

— Не знаю, не спрашивал. А что в этом страшного? Вы же только что рассказывали, как любят чужих детей, а девчушка у нее очень славная.

— Я не сомневаюсь, что ты будешь хорошим отцом, но, понимаешь, путь в священство тебе будет закрыт. Тебя нельзя будет рукополагать, «Правила апостольские» это запрещают.

— На все воля Божья. Я, грешник, можно сказать, тоже разведенный, хотя брак был и неофициальным; а о священстве я и не помышлял никогда. А что, пономарем я тоже не смогу быть, как сейчас?

— Это спросишь у епископа, иногда делаются исключения. Но не слишком ли быстро ты все решил, за одну ночь?

— Да ничего еще не решено. Это я так, вообразил себе. Но, пожалуй, Даша хорошо подошла бы на роль новой Наташиной мамы.

— Даша? Что это за имя?

— Дарья. Значит дар кому-то, подарок.

— Хорошее имя. Ты только не спеши. Как Господь решит, так пусть и будет. Не все женщины одинаковые. Одно дело — замуж выходить, а совсем другое — чужого ребенка воспитывать, тут особый талант нужен. Моя жена — матушка София — еще молодой девушкой в роддоме няней подрабатывала и присмотрела там мальчика. Когда я искал себе матушку, посватался к ней, а она условие поставила — усыновить этого ребенка. Я сначала не решался, а потом понял, какое сокровище-жену мне посылает Господь. И своих детей, и приемных, — всех воспитаем. Живем с ней душа в душу, дорогой, и Господь нас не оставляет.

Я помолчал немного и решил задать еще один, интересовавший меня, вопрос:

— Отче, а что с Ниной? Вы с ней поговорили, нашли общий язык?

— Э, дорогой, я же тебе только что сказал, что не стоит спешить. С детьми надо потихоньку, сначала доверие завоевать, а потом уже что-то решать. Я привез и показал фильм о Грузии, там обо всем понемногу: о природе, об истории, о городах и храмах. За кадром песни наши грузинские звучат, очень красиво мужской хор поёт. Смотрю, Нино как-то вся встрепенулась, видно услыхала что-то знакомое.

Она меня после фильма спросила: «А есть у вас в Грузии такая желтая речка, которая прямо в городе течет? С одной стороны у нее скалы, а на них такие домики с балкончиками висят, страшно высоко. Домики красивенькие, как игрушечные. А другая сторона реки — обычная улица, там машины ездят, люди гуляют, большие дома стоят».

« Есть, — говорю, — в Тбилиси река Кура, это ты про нее рассказываешь. Ты что, там была»?

Нино пожимает плечами: «Мне кажется, что я там гуляла. А еще мы ехали в таком трамвайчике на высокую гору, а на верху были какие-то могилы и все люди читали надписи. И еще там есть церковь, а за нею парк». Ты знаешь, что она описала? Наш фуникулер и Пантеон известных грузинских деятелей на горе Тацминда в Тбилиси. Спрашиваю Нину: «Ты когда-то это видела»?

«Не знаю, батюшка. — Потом подумала и прошептала. — Может быть, мне это снилось»?

Я вот что думаю, надо бы мне у вас задержаться на недельку, не будете возражать?

— Рады будем, отче.

— Завтра Успение. Пойду с Ниной в церковь. Девочка должна привыкнуть. Я знаю, через мои руки много таких детей прошло.

* * *

.

Воскресным утром во дворе детдома меня ожидали, кроме Наташи, еще двое: отец Реваз и Нино. Вот кого Наташа, умничка моя, решила пригласить на архиерейскую службу.

— Благословите, отец Реваз, — поздоровался я, — с праздником! Вы с нами на службу?

— Бог благословит, Кирилл. С праздником Успения тебя, покрова Царицы Небесной!

— Девочки, и вас с праздником! Садитесь в машину на заднее сидение, а отец Реваз рядом со мной. Заранее прошу меня извинить, во время службы я буду в Алтаре, вам придется одним стоять. Отец Реваз тоже, наверное, захочет участвовать в службе?

— Не знаю. Как владыка благословит...

Кафедральный Собор, куда мы приехали на праздничную Литургию, — гордость нашего города. Он уцелел во время гонений на Православие в советские времена, в нем не прекращались службы даже во время фашистской оккупации, которая длилась в этих краях чуть больше двух месяцев.

В последние десять лет была произведена тщательная реставрация росписей, а некоторые иконы сами обновились. Усилиями священства, и в храме, и в Ризнице собраны уникальные личные вещи и нетленные частицы мощей разных святых. Сам интерьер храма сразу настраивает на духовное состояние и молитву.

Мы с отцом Ревазом взяли у архиепископа Гурия благословение, чтобы участвовать в богослужении, и отправились облачаться, оставив наших юных спутниц в таком месте, где их было бы легко найти.

Началась служба, пели два хора по очереди (антифонное пение). Архиерейский хор, обычно, составляют люди с музыкальным образованием, поют они по нотам, заранее долго репетируют. Но мне почему-то стало не хватать «нашего» хора, под руководством Даши. У нас, хоть и нет такого многоголосья, но поют как-то возвышеннее, духовнее, а мне это ближе. Да и регент-мужчина меня чем-то смущал, он дирижировал очень суетливо, слишком демонстративно, не то, что Даша.

Прислуживать в Алтаре — дело очень ответственное, поэтому во время Литургии я не имел возможности куда-то отлучиться, только два раза выглянул, все ли в порядке. Наташа и Нино стояли на том же месте, у колонны, где мы с отцом Ревазом их оставили. Когда началось причащение прихожан, мне удалось пробраться к девочкам и устроить их в начале очереди, среди детей. Людей было очень много, и я опасался, что не очень смелых детдомовских воспитанниц, попросту затолкают.

— Когда закончится служба и приложитесь к кресту, ждите нас на том месте у колонны, где вы стояли, — тихонько сказал я Наташе и Нино, — пока будет идти проповедь, я закончу все дела и приду к вам. Отец Реваз тоже придет сюда.

Церковный праздник — это совсем не то, что праздник мирской, а особенно выделяются праздники Богородичные. Весь храм украшен белыми лилиями, которые отождествляют чистоту и непорочность Девы Марии, и еще какими-нибудь голубыми цветами. Церковнослужители и все аналои в голубых облачениях. Пост, траур, воспоминания об Успении и погребении Богородицы заканчиваются. Плащаница (изображение усопшей Божьей Матери) выносится из храма. Смерти больше нет. Прибывший позже всех и опоздавший на погребение апостол Фома заходит в фамильный склеп — Гробницу Божьей Матери, и не обретает там Её тела. Гробница пуста, Божья Матерь воскресла. Радость, подобная пасхальной радости, охватывает всех присутствующих. Христос воскрес, и Матерь Его воскресла! У всех вокруг сияют лица, не хочется покидать храм...

Девочки — Наташа и Нино — стоят счастливые, переполненные пережитой Благодатью. Их причастил и благословил архиепископ Гурий, а сейчас я принес им по большой просфоре и по иконке, от него в подарок.

Не знаю, что будет в дальнейшем, но в эту минуту все мы в чудесном состоянии взаимной любви и доверия. Я предлагаю съездить в Старый парк, прогуляться. Мои спутники соглашаются, хотя и устали, конечно, и проголодались.

* * *

В Старом парке, скорее лесопарке, много красивых уголков, где можно отдохнуть и насладиться природой, а сейчас уже желтеют листья и алеют кусты боярышника и шиповника. Я давно облюбовал в этом парке одну полянку, недалеко от ключа с прозрачной вкусной водой. Там когда-то росло огромное дерево, но его спилили, и остался замечательный удлиненный пень — готовый низкий стол для пикника. Я начал выгружать из багажника пакеты с едой, фруктами и соками, потом накрыл пень бумажной скатертью. Все были рады идее устроить небольшой праздничный завтрак. Я отправил девочек к ключу, чтобы набрать воды, а сам усадил посередине «стола» куклу и вложил ей в руки открытку с надписью: «Наташа! С днем рождения»!

Возвратившись назад с водой, Наташа замерла на месте от неожиданности, а отец Реваз, который знал о сюрпризе, захлопал в ладоши. Его поддержали я и Нино.

— Поздравляем, Наташа! Расти большая! Смотри, как эта кукла хочет к тебе на руки!

Наташа приблизилась к пню, не решаясь сразу взять куклу. Ей трудно было сразу поверить в свое счастье. Неужели ей теперь принадлежит большая нарядная кукла и специальная коробка-сундучок с разными платьицами, туфельками, сумочками — мечта каждой девочки? Нино стояла рядом и смотрела без зависти, тихо улыбаясь, как будто это и ей сделали подарок.

— А у тебя, когда день рождения? — Нагнувшись к Нине, ласково спросил отец Реваз.

— Уже был в феврале, но точно ведь никто не знает.

— Да, правда, у тебя же нет документов. А ты, дружок, тоже хотела бы на день рождения куклу?

— Я хочу что-то другое.

— А что хочешь, можно узнать?

— Ролики. Я просила у мамы Тавифы и директора роликовые коньки. Они мне обещали на следующий год.

— Раз обещали — будут. Я тебе подарю. А праздновать лучше не день рождения, а день Ангела. Ты знаешь, чье имя носишь и когда праздник твоей святой? — Нино отрицательно покачала головой. — Ты носишь имя равноапостольной Нины, просветительницы Грузии. У нас — это самая почитаемая святая, двадцать седьмого января ее праздник. Как раз почти уже февраль, как у тебя в документах написали. Жди подарка, надо только размер ноги уточнить.

— Нино, — вступил я в разговор, — а ты кататься умеешь?

— Нет.

— Если будут ролики, то сразу научишься, это несложно, — решил ободрить я девочку, — а сейчас, прошу к столу.

Приглашать дважды никого не пришлось. Отец Реваз прочитал молитвы и благословил наш стол. Наташа сияла, а Нино даже один раз пошутила, но тут же испуганно замолчала. Мы провели в парке почти четыре часа, пока не начало хмуриться небо.

— Давайте, девочки, все уберем и поедем, пока нет дождя. — Предложил я.

— Правда, ведь мы уехали рано, в детдоме нас ждут, будут волноваться... — Спохватилась Наташа.

— Не будут, я заранее предупредил, что забираю вас до вечера.

— Но до вечера еще далеко.

— Конечно. А вы хотели бы посмотреть на зверей возле цирка-шапито? В пять часов их будут кормить, мы как раз успеваем. Это интересно.

— Кирилл Степанович, — застенчиво сказала Нино, — а нельзя ли мне как-нибудь самой поехать домой? Знаете, я так устала, мне бы полежать.

— Переутомилась, а? — Отец Реваз положил ей на лоб свою ладонь. — Лоб горячий. Давай, возьмем такси, и я тебя отвезу, мне в зверинец тоже не хочется. А Наташа пусть еще погуляет с Кириллом Степановичем.

Мы с Наташей поехали в зверинец и стали медленно ходить возле вольеров с обезьянами, павлинами, медвежатами и грустным пони Волькой. Наташа бережно прижимала к себе новую куклу, отказавшись от предложения оставить подарок в машине.

— Наташа, тебе понравился праздник? — Спросил я у девочки.

Она кивнула, о чем-то подумала и начала вспоминать:

— Когда были живы все «наши», то дети всегда на дни рождения получали подарки, и всегда — утром. Открываешь глаза, а на тумбочке сюрприз: коробка конфет, книжка или игрушка. Мы все любили делать подарки, особенно малышам, просто так, не только в праздник. Если есть что-нибудь вкусненькое или какая-нибудь красивая открытка, положишь потихоньку на тумбочку, а потом придумываешь, что это кто-нибудь из святых принес, ну, например, Николай-Угодник. Малыши так радовались…

— Наташа, а где тебе больше всего нравилось жить: у мамы, у бабушки или здесь, в детдоме, когда еще все было хорошо?

Наташа наморщила лоб и вздохнула:

— Когда у мамы жила, то у нас не было еды, и печку топить было нечем. А у бабушки был газ, но плохо горел. Зимой замерзали, а летом от него противно пахло. У бабушки надо было всегда работать на огороде. Хоть и тяжело, но зато потом вырастали свои овощи и много клубники. Когда я стала в детдоме жить, то и тепло всегда зимой, и кормят хорошо, но сейчас нас так стало мало, и так тоскливо... Я сказала отцу Ревазу на исповеди об унынии, что у меня этот смертный грех, а он погладил меня по голове и начал утешать. Отец Реваз — хороший, добрый. Он говорит, что трудно жить без родителей в моем возрасте, что это не такой страшный грех, если плачешь, а у меня все будет еще хорошо.

А еще он сказал, что у меня будут новые папа и мама, надо только чуть-чуть подождать. Кирилл Степанович, Вы ведь об этом тоже знаете? Вы меня зачем сегодня позвали, наверное, что-то хотите сказать? Кто меня заберет, что обо мне написал в «Списке» наш директор? — Она заглядывала мне в глаза, ожидая ответа. Промолчать было невозможно:

— Наташа, я предполагаю..., то есть, я знаю, что написано вашим бывшим директором Петром... Но семья, в которую тебя должны взять, пока еще не существует...

— Ах, вот как? — Наташа как-то вся погасла и болезненно ссутулилась. — Я так и думала, что отец Реваз просто меня утешал, и говорил что-то, что мне хотелось бы услышать.

— Ты считаешь, что он тебя обманывал? Ничего подобного! В «Списке» указано, что именно я возьму двух детей: тебя и Дениса, но прежде я должен жениться. На ком, не знаю, но, кажется, один подходящий вариант уже намечается.

— Вы? Возьмете меня? Вы же начальник, зав ГОРОНО! Зачем я Вам? И Денис... Почему Вы его тогда не позвали сегодня? Что-то тут не так...

— Я с Денисом еще не познакомился, не успел. Знаешь, как мне сейчас трудно? Я должен всех вас устраивать в семьи. Мы с тобой гуляем возле цирка, а до этого я сюда возил Лялю с братьями, разыскивал их родных. Вчера был выходной — суббота, а я пол дня по телефону пытался найти в Москве брата Люды Кудряшевой. Каждый день у вас в детдоме происходит что-нибудь важное, а в ГОРОНО перед началом учебного года всегда полно людей, с ними нужно решать сложные вопросы. Работа есть работа.

Наташа, ты потерпи немножко, я все для тебя сделаю. Найдем тебе хорошую маму, у нее должна быть своя дочка, младше тебя. За один день только в сказках женятся, а мне нужна жена на всю жизнь, верующая и любящая. Надо венчаться, а потом уже оформлять удочерение. Ты же понимаешь, что я один, без женщины, не справлюсь?

— Почему? — Наташа опять подняла на меня глаза, в них было недоумение. — Нас учат готовить в школе, у меня хорошо получается. Уборку я умею делать, а стирать можно в прачечной, если у Вас нет стиральной машины. Зачем ждать? Я буду о Вас заботиться, пока Вы женитесь. Хотя... Может, Ваша будущая жена меня не захочет? Да еще и Денис... У него на уме одни взрывы да опыты, его надо строго держать, еще тот кадр... — Наташа вдруг осеклась. — Я не говорю, чтобы Вы его не брали, не думайте. Он хороший. Ему, и вправду, отец нужен, даже больше, чем мне…

Я смотрел в лицо «моей Наташи» с внутренним ликованием, до чего же трогательно она старается быть справедливой и честной. И как же ей хочется скорее иметь свой дом...

— Знаешь что, кажется ты права. Зачем тянуть время? Жениться я всегда успею. Если ты согласна быть моей дочкой, то переедешь ко мне домой и начнем оформлять документы. Пойдешь первого сентября в новую школу, рядом с домом.

— А Денис?

— Думаю, что надо начать с тебя, но может быть, ты ему про меня расскажешь? Или нас познакомишь? Завтра утром поговорю о тебе с Ниной Афанасьевной. У меня две комнаты, в одной будем мы с Денисом, а в другой — ты. Купим тебе кровать и парту, и одежду, а то у меня все мужское. Надо будет завтра «забить» продуктами холодильник и приготовить все к школе.

Я замолчал, подумав, что слишком много говорю. Наташа меня не слушала, она о чем-то сосредоточенно думала, устремив взгляд куда-то в себя. Потом, как бы очнувшись, стала сбивчиво говорить:

— Извините, Кирилл Степанович, я совсем забыла... У меня ведь есть и мама, и папа. Без их отказа меня нельзя усыновлять, ну, удочерять то есть. А я не знаю, где они сейчас.

— У меня есть адрес твоей матери и адрес твоего дяди, я все это решу, только, понимаешь, не в один день.

— Ничего Вы не решите! Они не пишут и не приходят, может, и вообще там не живут. А без их отказа все, что Вы говорили, — это невозможно... Ничего не выйдет! Давайте, едем назад в детдом! — Наташа говорила тихо, но казалось, что кричит, едва сдерживая слезы и непроизвольно теребя платье новой куклы. Потом она сунула мне в руки эту куклу, отвернулась и горько, беззвучно заплакала, закрывая лицо руками...

— Наташа, маленькая моя, не надо, не плачь. Ну что ты? Все уладится. Ты же пойми, что я — зав ГОРОНО, самый главный в той Комиссии, которая оформляет усыновление детей. Мы все решим без всякого отказа твоих родных, это можно сделать. — Я обнял и прижал к себе девочку, гладил ее по волосам, утешал, как мог. Бедное дитя, как же она настрадалась... — Сейчас позвоним в детдом, чтобы не волновались, и поедем ко мне в гости.

Глава 14. Даша.

Весь праздник Успения мне было не по себе. Куда делся Кирилл? Так все хорошо начиналось... После ночного приключения и ночлега в его доме, мы вместе были на службе, он мне несколько раз ласково улыбнулся, а потом наспех простился и исчез. Я готовилась к празднику, испекла пирог, привезла теплую шаль, позаимствованную у соседки Марины, хотела передать ее через Кирилла, но он в церкви так и не появился. Раз в жизни Господь привел к хорошему человеку, да еще и неженатому, и так все не сложилось...

Я воспитываю дочку одна. Никто не знает, что она мне не родная. Когда я училась в Ростовском техникуме на художника-модельера и жила в общежитии, произошла одна очень печальная история.

В одной комнате с нами жила девушка Инесса. Она была старше меня года на два, выросла в большом селе, в семье сектантов. К ней, уходя в армию, посватался парень из их же секты. Они обручились и расстались на два года. Инесса, учась в Ростове, полюбила веселые компании, часто приходила очень поздно, даже пыталась приводить к себе гостей через окно, по пожарной лестнице. Мы пробовали урезонить девушку, но она никого не слушала и, даже будучи беременной, продолжала свои «акробатические упражнения».

Этим же самым путем, через окно, она и сбежала, бросив новорожденную Маришу на руки вахтерше, которая принимала роды, не дождавшись «Скорой». Пока она обмывала младенца, Инесса испарилась... Первым делом, мы хотели заявить в милицию, но нашли под подушкой письмо. В нем Инесса умоляла не выдавать ее, потому что жених и его родители убьют неверную невесту.

Малышка была такой красивенькой и беззащитной, что я, поддавшись чувству сострадания, попросила академический отпуск и отвезла ее домой к маме. Мама жила тогда в Светске, на окраине города, и держала коз. Она ничего не спросила, решив, что это мой ребенок, только плакала, прижав к себе Маришу, а потом сильно переживала, что у меня нет молока. Однажды, перед самой смертью, она спросила меня, кто Маришин отец, и я ей все рассказала. Мама сильно обиделась на меня за обман, но потом сказала, что унесет эту тайну в могилу, а мне советовала обязательно выйти замуж и родить своего ребенка. Мне бы тоже этого хотелось, но суженый пока еще не встретился.

Кирилла я знаю давно, Марише он очень нравится, потому что умеет общаться с детьми. В церкви разговаривать некогда, Кирилл там очень серьезен и «закрыт» от всех, только для детей делает исключение. Но когда мы были у него в гостях, мне вдруг показалось, что это очень близкий, почти родной человек. Может, сходить самой к соседке Кирилла и отдать ей шаль? Вдруг она ей нужна, вечера стоят уже прохладные. Решено, после службы я свожу, как давно обещала, Маришу в Детский парк, покататься на аттракционах, а потом надо будет занести шаль.

* * *

Марина, соседка Кирилла, открыла дверь и встретила нас, как старых друзей:

— Какие гости! С праздником вас, с окончанием поста. А вы что, без Кирилла? Его не было в церкви? Так, может, он дома?

— Звонили — не отвечает.

— Ну и ладно, мы без него посидим, устроим девичник. Прошу вас, проходите к столу, сейчас будем пить чай.

Марина, в самом деле, очень отзывчивый человек. Иметь такую соседку для Кирилла — большое благо, она заменяет и маму, и жену. Мы сели пить чай, разговаривая на темы воспитания детей. Марина много лет работала в школе, и мне могли пригодиться ее советы. Моя дочка в это время любовалась аквариумными рыбками в соседней комнате.

Около пяти вечера раздался звонок в дверь. На пороге стоял Кирилл, а рядом с ним худенькая, серьезная, несколько скованно державшаяся девочка, по возрасту старше моей дочери.

— Даша! Мариша! Вы здесь? И давно? Меня ждете? С праздником Успения Божьей Матери! Очень рад вас видеть.

— Мы, вообще-то, пришли к Марине шаль отдать. Сегодня такой праздник, а ты даже в церкви не был.

— Как это не был? Мы были на архиерейской службе, я владыке в Алтаре прислуживал. Мы вместе ходили. Это — Наташа.

— Заходите, заходите, прошу вас. Мои гости принесли вкуснейший пирог. Сейчас налью вам чаю. — Засуетилась Марина, ставя дополнительные чашки и стулья. — И кем же, Кирилл, приходится тебе Наташа?

— Она из детского дома, и думаю, что будет жить со мной. Будет моей дочерью.

Мы с Мариной переглянулись недоуменно, Марина едва заметно покачала головой: ну и ну, ничего себе заявление... В комнате повисло молчание. Я перевела взгляд на девочку. Наташа вся сжалась и отступила ближе к входной двери. Это был маленький, но почему-то страдающий человек, с потухшими глазами. Ей оставалось всего мгновение, чтобы убежать из этой чужой комнаты, где она никого не знает, и где ей совсем не рады.

Я непроизвольно вскочила, чтобы удержать Наташу: «Заходи, детка, заходи, не стесняйся. Идем в ту комнату, познакомишься с моей дочкой Маришей. Она там, у аквариума сидит, рыбками любуется. Меня зовут Дарья, можно тетя Даша, я в церкви хором руковожу. Тебе архиерейская служба понравилась? А пение хора? Ты причащалась»? — Я специально задавала много вопросов, чтобы девочка успокоилась и пришла в себя.

Наташа, зайдя в соседнюю комнату, восхищенно посмотрела на ярко освещенный аквариум и сразу забыла обо всем. Я оставила их вдвоем с моей Маришей, а сама вернулась к столу.

Кирилл молчал, рассеянно наблюдая, как хозяйка дома заваривает особым способом чай, он встретил меня с порога внимательным, задумчивым взглядом и сказал:

— Что бы вы обе сейчас обо мне ни думали, я выполняю Божью волю. Господь предопределил мне усыновить двоих детей: Наташу и еще одного мальчика — Дениса. Даша, ты не знаешь, но я работаю зав ГОРОНО. Так вот, эти дети из моего подопечного детдома, где около двух месяцев назад погибли многие воспитанники и директор с женой. Помните, теракт в метро? В городе, по всем церквям служили панихиды на девятый и на сороковой день.

В это, конечно, трудно поверить, но через сорок дней после теракта директор и его жена стали являться детям, сотрудникам, и даже мне. Они составили и передали нам «Список» детей, кто и кем будет усыновлен. Один только мальчик был тяжело болен, его уже нет в живых, мы его на днях похоронили. Все последнее время, я по этому «Списку» — чудотворному — устраиваю детей в семьи.

— И ты есть в «Списке»? — Спросила я.

— Да. Представляете, директор Петр лично сам мне явился, (он сидел в моей запертой машине) и вручил этот «Список». Там его рукой написано, что я возьму двоих детей и должен вскоре жениться, чтобы у детей была мать. На другой день вечером я, как вы знаете, подобрал под дождем двух мокрых красавиц, которые у меня гостили до утра. Вот вся информация, вкратце.

Знаете, у Наташи сегодня день рождения. Мы с отцом Ревазом, который приехал из Грузии, устроили в Старом парке небольшой пикник для нее и еще одной девочки. Потом мы с Наташей решили, что она не будет ждать, когда я женюсь, а поселится у меня прямо сейчас. Мы приехали, зашли на минутку в мою квартиру, осмотрелись, а теперь прибыли сюда, надо же познакомиться с лучшей в мире соседкой.

— Пей чай, Кирилл, и дай переварить все, что ты нам тут наговорил. — Нарочито строго повелела хозяйка дома. — Слушай, а это у тебя случайно не галлюцинации? Разговоры с погибшими людьми?.. Может, искушение бесовское, а?

— Куда там, их все видели, и архиепископ Гурий лично. А уж он-то в этих вопросах разбирается, без молитвы и крестного знамения не стал бы разговаривать. Его сестра двоих детей забрала, уже документы оформляет. Петр мне крест давал целовать старинный, с мощами святых. Он и его жена книги кое-кому подарили. Одна книга описывает их жизнь с раннего детства и подробности гибели, представляете? Там такие моменты, о которых никто не мог знать, кроме них самих. В ГОРОНО приходят усыновлять детей именно те люди, которые значатся в Списке. Во всем этом мы усматриваем явный Промысел Божий.

Взять Наташу, например. Вы не смотрите, что она такая, очень серьезная и немного «зажатая», у нее жизнь тяжело складывается: родители живы, а она в детдоме. Бедная девочка, она почти разучилась радоваться, но это скоро пройдет. Наташа еще маленькая. Зато, как она умеет любить, какая благодарная. (В это время из соседней комнаты раздался взрыв смеха). Вот видите? В дружелюбной обстановке и Наташа будет веселой, а то ее в детдоме Наташкой-несмеяшкой прозвали.

Я смотрела на Кирилла, слушала эту, ну прямо сказочную, историю и до того захотела в ней участвовать, так меня потянуло в его мир — мир, как выясняется, удивительных чудес, что я, недолго думая, спросила:

— А имя твоей будущей жены тебе, случайно, не сообщили?

— Нет, — ответил Кирилл и глянул на меня как-то по-особенному, — Петр только сказал, чтобы я в церкви посмотрел вокруг себя. Моя суженая — рядом. Между прочим, рядом со мною в церкви всегда стоишь ты. И про дочку он сказал, которая всегда с мамой и учится во втором классе. Это же самое сказал мне еще один прозорливый человек, слово в слово.

— Фантазируешь, не может быть!

— Может! Они там, в Духовном мире, все про нас знают: и прошлое, и будущее, но не настаивают, а предлагают. У нас всегда есть свобода выбора. Ну, например, направо пойдешь — Дашу с дочкой найдешь; налево пойдешь — Маришу с мамой найдешь; прямо пойдешь — дураком помрешь...

Кирилл смешно растопырил руки и сделал шутливое, глуповатое лицо. Мы рассмеялись, он сумел-таки разрядить обстановку... На душе стало радостно, легко, и я ощутила всем своим нутром, до чего же мне хочется сидеть вот так вместе с Кириллом за одним столом, слушать его рассказы и шутки, что-то спрашивать или решать...

— Кирилл, — спросила молчавшая до сих пор Марина, — ты говоришь, что должен усыновить еще и мальчика. Так, где же он?

— Я с ним, практически, еще не знаком. Мне за эти дни некогда с ним было поговорить, работаю, нет ни минуты свободной. С одной стороны — на носу первое сентября, а с другой — детдомовских вопросов тьма тьмущая. Уже почти для половины детей мы по «Списку» оформляем усыновление или опекунство новых родителей. Но до Дениса тоже скоро очередь дойдет, можете не сомневаться.

— Слушай, расскажи про других детей, — попросила я, — кого и кто усыновляет?

Кирилл нежно посмотрел на меня, улыбнулся и взял мою руку в свои, не обращая внимания на сидевшую за столом Марину.

— Даша, я непременно расскажу тебе подробно о каждом ребенке, только скажи, как ты ко всему этому относишься? Я никак не могу поступать против воли Божьей... И Наташа мне за эти дни стала почти родной. Я ее сразу оценил и даже полюбил, а она говорит мне: «Может, я Вашей будущей жене еще и не понравлюсь». Боится поверить во что-то новое и хорошее.

— Я думаю, ты все делаешь правильно... Кирилл, дети создают, конечно, много проблем, но от них столько радости... Я не знаю, как у вас, у педагогов, но в обычных христианских семьях дети — это самое важное, они только укрепляют любовь родителей, придают важный смысл семейной жизни. Посмотри на наших многодетных прихожан, и сам все поймешь. Даже в самой бедной семье можно вырастить трех-четырех детей, а тебе чего бояться? Есть квартира, машина, хорошая работа, вот Господь тебе и хочет доверить двоих детей. А когда женишься, еще и своих, наверняка, пошлет.

— Машина — служебная, да и работу эту мне придется поменять, директором школы я больше зарабатывал. Но это не самое главное, девочке настоящая мама нужна — любящая, верующая, заботливая. Женское воспитание сильно отличается от мужского, — это любой психолог скажет. У вас все построено на интуиции, на эмоциях. Детдомовским девочкам это особенно важно, они должны научиться женскому поведению, да и просто домашним делам.

Детям в этом детдоме раньше было неплохо. Персонал состоял, в основном, из верующих людей, жена директора сумела каким-то образом многим воспитанникам стать мамой. А сейчас Господь все так устраивает, чтобы дети были в хороших семьях. Я книжку, в которой описаны жизнь и смерть Петра и его жены, читал. Они тоже детдомовскими были.

Подумай, Даша, а не захочешь ли и ты принять участие в осуществлении этого Божьего замысла? Я серьезно предлагаю, имей в виду. Да и Марише твоей папа нужен. Она с родным своим отцом видится?

— Нет, и никогда не увидится, так же, как и с родной матерью... — Сказала я это, не подумав, и сразу же испугалась. Зачем открыла тайну, да еще и при постороннем человеке?

— Ты хочешь сказать, что она... не родная тебе?

— Да. — Перешла я на шепот. — Но никто об этом знать не должен. Она со мной с первой минуты своей жизни, роднее не бывает. Она, конечно, хочет папу, но это слишком серьезный вопрос, чтобы решать его за столом в гостях. Я должна все обдумать, Кирилл, помолиться и посоветоваться с духовным отцом.

— Конечно, я и не жду немедленного ответа, можешь не торопиться. Все уладит Господь, если есть на то Его воля. У меня сейчас предстоит трудная пора — начало учебного года, сама понимаешь. Наташе тоже нужно уделить максимум внимания.

— И начни с того, что купи ей более красивую одежду. На Наташе все какое-то темное, унылое.

— С этим придется подождать, она соблюдает траур. Только что похоронили Костю, в пять лет ребенка Господь забрал. Его все в детдоме очень любили. Одежду новую купить всегда успеем, ребенку трудно, когда резко все меняется в жизни. — Кирилл замолчал и показал глазами на накрытый стол. — Давайте чай пить.

Мы выпили остывший чай, чтобы не обижать хозяйку, и я предложила пойти в соседнюю комнату, к девочкам, но Марина сказала:

— Ты, Даша, забирай пирог, его почти никто не ел, и идите к Кириллу, там вам лучше будет. Вам сейчас надо без меня побыть и поговорить. Кормите детей, устраивайте Наташу, помоги вам Господь!

Я подошла попрощаться к Марине:

— Спаси Вас, Господь, Марина! Нам было очень хорошо в вашем обществе, до свидания.

— До свидания, и я надеюсь, что наше знакомство продолжится. Ты хорошо подумай. Кирилл — надежный и добрый человек, душа у него нежная и чистая, вера крепкая, а это очень важно. У вас может сложиться настоящая православная семья.

Глава 15.Кирилл. Дела детдомовские.

Утром мы с Наташей поехали в детдом. Нина Афанасьевна повела девочку завтракать и собирать вещи, а я сразу же направился в комнату отца Реваза. Он вышел мне навстречу, радостно улыбаясь:

— Кирилл, дорогой, благослови тебя Господь! Хорошо, что зашел. Мне нужна твоя помощь. Мы с Ниной решили ехать в Грузию. Да, она согласна. Но надо иметь документы, надо решение вашей Комиссии по опеке. Когда у вас будет заседание?

— По плану — в конце сентября, но в экстренном случае, я думаю, можно будет собраться завтра, после Конференции учителей. Но разве Вы сможете собрать за день все документы? У Вас что-нибудь есть с собой?

— Э, дорогой, что я, в первый раз? У меня все документы с собой, и копии на русском языке есть, заверенные нотариусом.

— Покажите... — Я стал рассматривать его документы. — Если я правильно понял, то у Вас с женой Софией девять детей, Вы их всех усыновили?

— Нет, усыновили только восьмерых, один мальчик у нас свой. Он уже взрослый, шестнадцать лет исполнилось. Я звонил своей матушке, мы оформим опеку над Ниной, а потом попробуем подыскать ей хорошую семью, у меня есть на примете несколько бездетных пар. Поживет пока в моем доме, начнет говорить по-грузински. У нас рядом монастырь, где я служу. Там, кстати, есть приют для девочек, атмосфера домашняя. Вокруг горы, свежий воздух, большой сад, свои куры и козы, в лесу — ягоды и грибы. Райский уголок... Если захочет, может туда пойти жить.

— Ох, отец Реваз, как бы я хотел побывать у вас!

— Очень просто, приезжайте в свадебное путешествие всей семьей, вместе с детьми, а? Если жену Господь посылает верующую, детей готовеньких, то чего еще можно желать? Только ездить в паломнические поездки...

— Вы меня смущаете, отец Реваз, об этом рано еще говорить. Может быть, эта женщина и не пойдет за меня? Кому охота идти на двух чужих детей? Не каждая согласится.

— Все ты правильно говоришь, но только по человеческому рассуждению, а в твоей жизни сейчас все идет по Промыслу Божьему, полностью Ему доверься. Если это не та женщина, Господь Сам ее от тебя уведет, а если та — Сам вас и соединит. Тебе сколько лет?

— Тридцать девять скоро.

— А ей?

— Понятия не имею. Дочке — восемь. И, оказывается, дочка не родная; только что выяснилось, что она ее взяла новорожденную.

— О, дорогой, все ясно, как день. Хочешь, я тебе предскажу будущее, прогноз сделаю?

— А Вы еще и будущее предсказываете?

— А как же? Мы все умеем, когда надо. — Он хитро подмигнул мне и совершенно серьезно сказал. — Сегодня разговариваешь с Денисом (другого времени у тебя просто не будет), потом ведешь его знакомиться с будущей мамой. С Дарьей, правильно? В конце недели берешь кольцо и делаешь предложение — Я хмыкнул про себя: «Тоже мне, прорицатель, предложение-то уже сделано». — Вот так, дорогой! А через год привезешь всех к нам, в Грузию, будем младенца крестить. Мальчика или девочку, не могу пока сказать, но будет или Петр, или Тавифа.

— Отец Реваз! Что ж Вы такое говорите?

— Поверь мне, умная женщина никогда не откажется от такого мужчины, как ты. А Дарья, судя по твоему рассказу, и умная, и очень добрая. Дети в семье лишними не бывают. Мы с матушкой усыновили восьмерых, и все они нам нужны, их даже мало. Потому и продолжаем брать, хотя бы под опеку.

Я — человек грешный, много имею недостатков, часто ошибаюсь, но на Страшном суде скажу: «Господи! Я старался детей к Тебе привести, старался дать им, как можно больше любви и радости. Посмотри, из какого болота я их тащил, уповая только на Твою помощь и милость. Что делать, все мы в грехах погрязли, все имеем испорченную природу,.. но я хотел всегда приносить людям пользу, хотел выполнять Твою волю. Конечно, я во многом виноват в жизни, а дети, которых мы с матушкой взяли, будут Тебя за меня просить, пока я жив, и пока они живы... Исправь меня там, где я порочен, исцели и помилуй. Я старался служить Тебе изо всех сил»! — Он замолчал, посмотрел на меня строго и продолжил. — Ты не молчи, ты тоже старайся... Где ошибешься, исправляйся, а дети всегда за тебя будут молиться Господу, Он и помилует. Кто детишек берет, отирает их слезки, всегда угоден Богу. За это Господь многое прощает, я знаю... — Отец Реваз почти прислонился к окну, чтобы я не заметил его мокрых глаз, а потом глянул на меня. — Ой, дорогой! Чего это ты плачешь?

— А Вы? — Спросил я.

Мы, сами того не заметив, стали плечом к плечу у большого окна, выходящего в сторону паркового пруда. Там только что пролились дождем низко висевшие черно-сизые тучи, а теперь раскинулась от края до края горизонта яркая радуга, знаменующая еще со времен праведного Ноя ЗАВЕТ, заключенный между Богом и людьми...

* * *

Можете себе представить, «прогноз» отца Реваза начал исполняться немедленно. Я сегодня, действительно, познакомился с Денисом, а назавтра повез его показывать Даше.

Как только я вышел от отца Реваза и направился в сторону директорского кабинета, мне на пути встретились два мальчика, очень похожих между собой. Дежурная воспитательница что-то им выговаривала, а они понуро отворачивались, видимо, провинились.

— Что-нибудь случилось? — Поинтересовался я.

— Кирилл Степанович! Опять Дениска со своими опытами... Откуда столько фантазии у ребенка? Без конца химичит...

— Так, и кто же из вас Денис?

— Я, — ответил один из них, — а это — друг мой Витек, но он совсем ни в чем не виноват.

— Идемте со мной, поговорим.

— Мы больше не будем, мы ничего еще не сделали, мы только хотели взять клейкую ленту и «Суперклей», чтобы склеить воздушного змея, у меня есть чертеж в журнале. — Стал оправдываться Витя.

— Ладно, пойдемте, сядем за стол, покажите свой чертеж, я в этом деле немного разбираюсь.

Змей был изображен очень схематично, на обрывке журнального листа. Ни размеры, ни материалы не были указаны, да и сама конструкция мне показалась не очень удачной.

— Из чего вы хотите его склеить? — Спросил я.

— Ну, из газеты можно...

— Не пойдет, не полетит. Надо папиросную бумагу или специальную пленку.

— А если прозрачную клеенку со стола взять, полетит? — Поинтересовался Денис.

— Не знаю, не думаю. Пленка есть в магазине «Юный техник», а дома у меня есть книга с хорошими чертежами змеев, там и размеры указаны, и подробно описано, как их делать. Я много лет работал с детьми в лагерях, мы часто их запускали. Давайте, я вам привезу эту книгу, а по дороге заеду купить пленку, только подождите немного. Завтра, после трех часов я должен освободиться, но меня могут задержать какие-нибудь важные дела. Скорее всего, я приеду около пяти.

— Ух, ты, а Вы не забудете?

— Могу забыть, но вы мне позвоните по этому телефону, ладно? — Я протянул Денису визитную карточку. — Завтра трудный день, канун первого сентября, сами понимаете.

Мальчики согласно закивали головами и стали рассматривать мою карточку. Денис прочитал в ней медленно, но верно, надпись на английском языке.

— Ребята, а в каком классе вы учитесь?

— В пятый идем, только Витек почти и не учился в четвертом. Он то в больнице, то в санатории...

— Неправда, в санатории школа была, мы учились.

— А почему, тогда оценки не поставили?

— Я не успел годовые контрольные написать, меня в больницу отвезли.

— Но тебя перевели в пятый класс или нет? — Решил уточнить я.

— Перевели без оценок, надо будет эти контрольные написать, когда школа начнется. — Витя, очень симпатичный блондинчик, с огромными задумчивыми глазами, смотрел себе под ноги, по-видимому, сильно переживая.

— Витек напишет, он с первого класса отличник, просто он болел, у него сердце больное. — Вступился за друга Денис.

— Витя, а что у тебя с сердцем?

— Надо операцию делать, но она дорогая. Такие только заграницей делают, а у нас не станут делать, за детдомовца платить никто не будет.

— Ты, Витя, что-то не так понимаешь. Не может быть, чтобы у нас не умели делать какую-то операцию, у нас сильная медицина.

— Сделать могут, но надо что-то в сердце вставлять, чтобы оно вместе с этой штукой росло. Эта штука живая должна быть, как своя.

— Тебе это врачи сказали?

— Нет, об этом все дети в санатории говорили. Все ждут, когда такие у нас будут делать, и мы все будем здоровые. — Витя, как видно, очень чувствительный, начал заметно волноваться, это была «больная» тема.

— Ладно, ладно, узнаем про это подробнее, у меня знакомый хирург есть, он все объяснит. А ты давно болеешь?

— С детства, — ответил Витя, — всегда болею.

— Он все время в обмороки падает, и синим становится. — Вмешался Денис.

— И что же вы тогда делаете?

— Скорую помощь вызываем, кислородную подушку даем. Но ему в это лето совсем плохо стало, приступы чаще. Недавно ночью потерял сознание, я побежал за дежурной, а телефон не работает, что делать? Стал звать маму Тавифу. Она привела какого-то доктора, тот начал делать массаж сердца и еще что-то, не знаю, они меня из спальни выгнали.

— Ясно, ситуация экстремальная. Я посоветуюсь с хорошим врачом и вам скажу. Вы сегодня, пожалуйста, никаких опытов не ставьте, ладно? У вас есть учебники за пятый класс?

— Есть, конечно.

— Приведите их в порядок: обверните, подпишите, сложите все в ранцы. Подготовьтесь к школе.

— Ладно, все сделаем.

— А что у вас с формой? Вы из нее не выросли?

— Да нам Нина Афанасьевна всем новые костюмы купила, хорошие. И рубашки, и туфли, и спортивную форму, и вообще все, что нужно.

— Погладьте, если надо, рубашки и брюки, чтобы потом этим не заниматься. В любом случае, хотя бы вечером, но я к вам завтра заеду.

— Хорошо, Вы только привезите то, что обещали... А правда, — немного помявшись, спросил Денис, — что Наташка к Вам пойдет жить, и Вы ее уже на машине возите? Вот, везуха девчонке...

— Да, это правда. А ты хотел бы тоже со мной жить? А, Денис? Тогда и тебе будет «везуха».

— Я? К Вам? Ну, вот еще... Я Витька в спальне одного не оставлю. Он помрет — и никто знать не будет. А я даже ночью проснусь и слушаю, дышит или нет? Если что, включаю свет и зову на помощь.

— Витю будем лечить. Если надо, сделаем операцию, самую лучшую, какую только можно. За детдомовцев всегда платит государство, никаких проблем здесь не бывает. А то, что вы хорошие друзья и помогаете друг другу, сразу видно. Кто с детства дружит, иногда на всю жизнь остаются близкими людьми, а вы даже внешне похожи между собой, как родные братья. Вите помирать рано, его должны вылечить и усыновить, а ты, Денис, хорошо подумай. Директор ваш бывший написал, чтобы я тебя к себе взял и учил физике и химии. Я как раз эти предметы в школе раньше преподавал.

— Ух, ты! А опыты химические умеете делать?

— Это моя специальность.

— А у Вас есть микроскоп? — Я кивнул головой. — А компьютер?

— Все, что тебе будет нужно, я смогу достать. У нас недалеко от дома есть специальный вечерний детский клуб: «Хочу все знать», там занятия два раза в неделю, много кружков. Можно тебя туда записать. Знаешь, сколько там всего интересного?

В это время к нам подошла Нина Афанасьевна:

— Наташа собрана, можете увозить. Распишитесь, пожалуйста, в журнале, что на Вашу ответственность...

— А меня он тоже заберет. — Уверенно заявил Денис. — Только Витька устроим на лечение, и я тоже буду у него жить, ходить на занятия в клубе «Хочу все знать», учить физику и химию.

— Да что ты говоришь? — Обрадовалась Нина Афанасьевна. — Поздравляю! До чего же вы быстро нашли с Кириллом Степановичем общий язык! Денис, но ты смотри, не взорви его квартиру, а то на улице останетесь. Я слышала, вы с Витей что-то сегодня уже затевали?

— Они хотят сделать воздушного змея, но мы перенесли это на завтрашний вечер. Нина Афанасьевна, позвольте мальчикам завтра вечером мне позвонить и напомнить. Мне с утра предстоит масса дел, могу забыть. Я обещал привезти чертежи, купить нужные материалы и помочь склеить этого змея.

— Ну вот, надо же! — Всплеснула руками Нина Афанасьевна. — Как же я могла забыть? Ничего не надо покупать! Помните, я приходила к Вам в кабинет, когда приехала из отпуска? В тот же вечер, после отбоя, директор Петр приходил сюда, обошел все спальни и осенил все углы и стены каким-то особенным крестом. Дети уже спали, он помолился и благословил каждого из них. Потом мы с ним кое-что обсудили, и он оставил для мальчиков большую коробку «Сделай сам», на ней змей нарисован воздушный. Пойдемте в кабинет, коробка справа на шкафу лежит.

Мы раскрыли коробку, там были готовые выкройки, клей и все необходимое для изготовления нескольких змеев. Инструкция подробно описывала, как и что делать.

— Это замечательный конструктор, — сказал я, рассматривая содержимое коробки, — вы прекрасно все сами склеите, а я вечером приеду, и будем испытывать летные качества.

— Я не буду, — вздохнул Витя, — у меня нет сил, а за змеем бегать нужно.

— Не надо бегать. Сядь неподалеку на стул, и смотри.

— Не хочется смотреть, бегать хочется, и тогда сердце начинает колотиться, а потом в глазах темно. Лучше не ходить. Мы вместе с Дениской будем все разбирать и клеить, а вы мне потом расскажете, как он летал.

Я положил Вите руку на плечо:

— Да, Витя, болеть трудно, надо много терпения. Я сделаю все, что можно, чтобы тебя вылечить. Тебе приходится много быть одному, и чем ты тогда занимаешься?

— Рисую кукол, а потом вырезаю и делаю из них кукольный театр.

— Интересно...

— Еще как! — Включилась в разговор Нина Афанасьевна. — Он и пьески сам придумывает, и декорации, и разные театральные эффекты, а потом нам показывает. Мы все его пьески записали на диск, можем Вам дать посмотреть. Когда демонстрируем разным комиссиям, они в восторг приходят, до чего талантливо сделано.

— Очень хочу иметь такой диск, сделайте мне, пожалуйста, копию.

А про себя я решил, что нужно срочно искать родителей для Вити. И ведь я прекрасно знаю, где их искать...

Глава 16. Телефонный разговор.

Вечером, часов в одиннадцать, в кабинет Ильи Захаровича позвонил Кирилл, извинился, что поздно, но раньше никто не брал трубку:

— Вы уж не обессудьте, но дело у меня важное и, кроме Вас, не к кому обратиться.

— Я на операции был, только сейчас освободился, придется до утра у девочки прооперированной сидеть, она тяжелая... Так что можете спокойно излагать свое дело.

— Вы сначала скажите, как у вас с Аней? Находите общий язык?

— Находим как будто, а с мамой они уже вообще «не разлей вода». Аня мне основы Православия излагает, советы дает очень правильные. Умная девочка, заботится о посмертной участи моей жены и детей, которые погибли десять лет назад. Они были крещеными, только в те годы это меня не занимало, а сейчас кажется очень важным. Разумеется, меня не потянуло сразу «в купель», но открылось что-то совершенно незнакомое, и мне это интересно.

— Ясное дело, сразу переменить взгляды невозможно, главное не отталкивать все новое, а попытаться вникнуть. Это самый верный путь. Простите, я звоню Вам сейчас по другому поводу: мне нужно кое-что выяснить о Вашем двоюродном брате Игоре и его жене. Они врачи?

— Да, она кардиолог, а он рентгенолог. Работают вместе в новом Кардиологическом центре. Она занимается наукой, недавно защитила «докторскую», и делает сложные операции. А в чем дело?

— Я сегодня разговаривал с одним больным мальчиком, которому (по его словам) надо вставить в сердце такую штуку, которая будет расти вместе с сердцем, а делают это только за границей, и за большие деньги.

— Надо же, до чего подробное описание. А как эта сказочная штука называется, случайно не знаете?

— Да он и сам не знает.

— Придется посмотреть его «Историю болезни», иначе никак не разобраться. Но, поверьте, мы умеем делать все виды операций на сердце, даже пересадки, ничуть не хуже, чем за границей.

— Я ему это же самое сказал. Но, знаете, все-таки надо уточнить. Если привезти и показать его историю болезни, смогут разобраться?

— А что за мальчик?

— Мальчик Витя, из того же детдома, что и Аня. Ему одиннадцать лет, а он не может с другими детьми играть или, допустим, запускать воздушного змея. Ему побегать хочется, а он теряет сознание. Мальчик добрый, умный, талантливый, а глаза такие огромные и печальные, невозможно передать. Я ему обещал сделать все, что только смогу, лишь бы он выздоровел.

— Ну, это я понял. Между прочим, я отлично помню, что Игорь и Роза есть в вашем удивительном «Списке». Витя — тот самый мальчик, которого они усыновят?

— Усыновят, если сами этого захотят. Никто насильно не заставит. А если по-дружески, Вы не могли бы о них что-нибудь мне рассказать?

— Они давно хотят взять ребенка, но есть серьезная проблема. Роза — инвалид, у нее горб. В нашем городе ее все знают под девичьей фамилией — профессор Розалия Кох, может, слышали? И еще, они бы хотели взять еврейского ребенка, а ваш Витя — русский...

— А лет ей сколько?

— Думаю, около сорока, но выглядит гораздо моложе, очень за собой следит. Мой брат живет с Розой десять лет и очень ее любит. Они вместе работают с той поры, как получили дипломы. У Игоря есть дочка от первого брака. Бывшая жена увезла ее, совсем крошечной, в Израиль обманным путем, и не подает никаких вестей. Игорь пытался дочку разыскать, но в Израиле ее уже нет.

— Бедный, столько лет не иметь вестей о своем ребенке... Хотя, если поехать в Израиль, то, может, и удастся выяснить, куда они выехали?

— В том-то и дело, что даже опытный адвокат не смог этого сделать. А Игорь очень любит детей, им обязательно нужен ребенок.

— Им нужно увидеть Витю. Может, он им понравится. Только в данный момент речь идет о спасении его жизни. Это самое главное. У него частые приступы, теряет сознание.

Наступило молчание. Каждый обдумывал сложившуюся ситуацию.

— Алло, Вы меня слышите? Доктор? — Нарушил возникшую паузу Кирилл.

— Да-да, я с Вами, просто задумался... Знаете что, давайте отвезем Витю к Розе на консультацию. А Игорь всегда рядом, сразу, если надо, сделает обследование...

— Замечательная идея. Когда она проводит консультации?

— Если я попрошу, то в любое время, и даже может приехать в ваш детдом. Но лучше бы не надо. Дети есть дети, начнут смеяться, рассматривать ее спину... Мне это знакомо.

— Мы Витю сами привезем, лишь бы она согласилась его посмотреть. Если Господь желает Витю определить в эту семью, то Он все Сам управит наилучшим образом. Я уже перестал заранее что-то планировать, как нас, будущих педагогов, раньше учили. Господь так все устраивает, что остается только диву даваться.

У меня, по Промыслу Божьему, скоро будет семья, двоих детей из детдома усыновляю. А, похоже, что и жену Господь посылает, чтобы полная семья у детей была. Одна очень хорошая женщина мне встретилась, но пока еще согласия не дала.

— Поздравляю. А Вы не боитесь? Когда мы решали с мамой взять Аню, страшновато было, а Вы на двоих замахнулись...

— Я ничего не боюсь, со мной Господь! Человек — существо ненадежное, может обмануть или подвести, а Он — никогда. Надо только смиренно исполнять Его волю.

— Выходит, Вас вообще никогда не мучают сомнения?

— Когда есть сомнения, я использую проверенное «средство» — молитву к Божьей Матери. Есть одна Ее почитаемая икона, называется «Прибавление ума».

— Придумают же такое, своего ума не хватает, что ли?

— Потому и молюсь, что на свой умишко не надеюсь, а по молитвам Божьей Матери все само решается наилучшим образом, намного лучше, чем я предполагал.

— Как все просто...

Кирилл про себя подумал: «Ничего себе, просто»! А вслух сказал:

— Мы, верующие, считаем, что не следует поступать в сложных ситуациях по своей воле, поэтому и в молитвах просим Бога, чтобы не наша воля была, а Его. Ему о нас заранее все известно.

— Но если заранее все решено и известно, то почему говорят, что у человека есть свободная воля? Допустим, человек поступает неправильно, он ведь за это будет Богом наказан? Верно? Значит, нет свободы, а все заранее предопределено и спланировано, а человека просто «гонят» в нужном направлении.

— Нет, все не так. Свобода у человека есть. Только мудрый человек осознаёт, что ею не всегда стоит пользоваться, потому что она может привести в тупик. Как, например, у Адама и Евы, когда их необузданное «хочу» привело к трагедии всего человечества.

Возьмем простой пример. Предположим, Вы едете в поезде и по дороге видите что-то необыкновенное. Вам хочется немедленно выпрыгнуть из поезда, на полном ходу, но лучше все же доехать до ближайшей станции, а потом вернуться. В поезде у Вас нет свободы, Вы должны подчиняться машинисту. Если же используете свою, в кавычках «свободу», то не доедете до места назначения, да еще и травму получите. Но есть еще и третья возможность, которую Вы не учитываете, — молитва! Если Вам, действительно, необходимо будет выйти срочно из поезда, то по Вашим молитвам поезд остановится. Может быть, просто потому, что Господь пошлет мысль воспользоваться «Стоп-краном», или возникнет какая-нибудь техническая неполадка. Мы говорим, что все происходит по Промыслу Божьему, вот и остановка такая будет промыслительной, если она действительно очень необходима.

Почти все верующие, кого я знаю, попадали в подобные ситуации, когда происходит какая-то задержка, какой-то сбой в делах, но это было необходимо, как потом выясняется, для чего-то очень важного. Может быть, я примитивно объясняю, но принцип такой. Об этом Святые отцы в книгах пишут. Хотите, дам что-нибудь почитать?

— Да, пожалуй. Это интересная тема, но сначала мне книгу архиепископа Луки надо дочитать. Она небольшая, но что-то «не идет» у меня, а мама прочитала и от неё в восторге.

В этот момент в кабинет главного хирурга зашел дежурный врач, и разговор пришлось прервать:

— Простите, Кирилл, меня вызывают. Как только поговорю с Розой, сразу сообщу, чтобы привезли Витю на консультацию.

— Спаси Господи!

— До свидания, ждите моего звонка.

Глава 17. Розалия Львовна.

Илья позвонил мне довольно неожиданно. Раньше мы работали вместе и часто обращались друг к другу за советом, по принципу: одна голова — хорошо, а две — лучше, но последние пять лет мы с Игорем работаем в Кардиологическом центре, поэтому созваниваемся реже. Десять лет назад, когда мы с Игорем только поженились, у Ильи погибла семья, и мы часто ходили к ним в гости, чтобы как-то поддержать.

Мама моего Игоря — Бася, и мама Ильи — тетя Соня, внешне очень похожи (они близнецы), но характеры совершенно разные. Моя свекровь более утонченная, поэтическая натура, что называется «витает в облаках», а тетя Соня — настоящая «ходячая энциклопедия», она день и ночь с книгой, всем интересуется, с ней поговорить — одно удовольствие. Свекровь — мама Бася, сама не знаю почему, относится ко мне очень хорошо, особенно после того, как мы в Кардиоцентре сделали сложную операцию ее бывшему однокласснику. Потом я его почти год выхаживала, и сейчас он сносно себя чувствует, даже сватается к маме (он вдовец), у них давняя любовь.

Мы живем отдельно от мамы, но в одном доме, у нас, практически, одна семья. Мама Бася очень страдает, что потеряна связь с ее внучкой — дочерью Игоря от первого брака. Ей бы, конечно, хотелось иметь других внуков, но я ничем не могу ее порадовать, детей у меня нет. Конечно, если бы нам попался мальчик-сирота из еврейской семьи, мы бы взяли его, не задумываясь. Без ребенка в доме тоска...

Илья позвонил мне и начал рассказывать невероятную историю про чудеса в детском доме, потом оказалось, что они с тетей Соней присмотрели там какую-то девочку Аню, и она уже у них живет. Но девочке пятнадцать лет, что это они надумали? Взяли бы малышку... Закончил он просьбой посмотреть больного мальчика из этого же детдома.

Мы договорились, что завтра после обеда мне его привезут на консультацию. В нашем Центре столько больных детей, я их так часто консультирую, что диагноз поставить для меня не составляет труда, если только правильно проведено обследование.

* * *

Они пришли ко мне на консультацию в точно назначенное время: воспитательница из детдома и мальчик Витя. Воспитательница сразу же протянула мне его «Историю болезни». Ребенку одиннадцать лет, худощавый, синюшный, сильная одышка, довольно симпатичный, немного стеснительный. Он как-то странно смотрел на меня, пока я изучала результаты анализов и обследований. Когда же я, наконец, оторвалась от «Истории болезни» и посмотрела на мальчика, он расплылся в улыбке и стал радостно восклицать:

— Вы? Это Вы? Я видел Вас во сне, а Вы, оказывается, живая? Я сразу же Вас узнал!..

— Как это, Витенька, ты мог видеть меня во сне? Мы же еще незнакомы. Наверное, ты что-то путаешь?

— Видел! Вас Роза зовут, и Вы умеете делать вкусные чебуреки с творогом и картошкой.

Я оторопела. Ну и ну... Откуда он может это знать? Ладно, имя, допустим, мог Илья сказать. А чебуреки? Совершенно новый рецепт — чебуреки без мяса. Илью я ими, точно, не угощала; готовлю специально для Игоря, ему очень нравятся...

— Золотко, ты можешь рассказать, когда ел мои чебуреки?

— Когда Костика хоронили... После похорон все поехали в кафе на поминки, а меня ни на похороны, ни в кафе из-за болезни не взяли, мне было очень обидно. Было еще светло, но я лег в кровать и закрыл глаза. Вдруг кто-то гладит меня по плечу, я открываю глаза и вижу маму Тавифу.

— Кто это?

— Это жена директора детдома. Директор с женой и многими нашими детьми погибли в теракте, в метро — ответила вместо Вити воспитательница.

— Мама Тавифа, — продолжал Витя, — села на мою кровать, перекрестила, обняла за плечи и говорит: «Ну и что же, что в кафе не взяли? А я тебя вместо кафе поведу в гости к Розе, на вкусные чебуреки». Потом я вижу, что мы подходим к новой двенадцатиэтажке (возле стадиона), потом поднимаемся на лифте на восьмой этаж, потом заходим в квартиру. Там Вы и Ваш муж — Игорь. Он смотрит на меня и говорит: «Тебе, солнце моё, надо сделать обследование. У тебя будет срочная операция. Роза оперирует в тысячу раз лучше, чем за границей». Потом мы садимся за круглый стол и едим чебуреки... Вдруг заходят две одинаковые бабушки и наша, детдомовская, Анька. Анька мне говорит: «Витёк, мы с тобой будем в одной семье».

— И что дальше?

— Ничего. Я проснулся, потому что приехали все наши и привезли мне из кафе много вкусных вещей: и пирожков, и конфет, и бананов, чтобы помянуть Костика. Но я наелся Ваших чебуреков, и все это осталось на утро.

— Ну что ж, хорошо, что ты во сне пробовал мои чебуреки. При первом удобном случае надо будет тебя обязательно ими угостить, раз они тебе так понравились.

У меня бывает такое... Если что-то не поддается немедленному решению или объяснению, я отодвигаю эту проблему в сторону, в подсознание. Продолжаю заниматься обычными делами, а информация, где-то там постепенно перерабатывается, а потом само собой приходит либо решение, либо объяснение, либо диагноз, если речь идет о сложном врачебном случае. Интуиция срабатывает.

Вот и сейчас я решила, что буду осматривать Витю, а все остальное — потом... И все же, откуда такие подробности? Почти точный адрес... И про Игоря... Это его обычное обращение к детям: «Солнце моё»... Две одинаковые бабушки — это мама Бася и тетя Соня...

— Давай, Витенька, раздевайся до пояса и ложись на кушетку, мы к тебе присоединим вот эти провода, а сами будем на мониторе рассматривать твое сердечко. — Я позвала медсестру и начала предварительное обследование. Неожиданно в памяти всплыли слова, которые, якобы, сказал во сне Игорь, и я их повторила вслух. — Тебе надо сделать обследование, солнце мое.

— Хорошо, — ответил Витя, — а делать будет ваш Игорь?

— Да, Игорь Яковлевич, мы с тобой пойдем к нему в кабинет.

Неожиданно пришло решение: сейчас Игорь в ординаторской не один, там несколько врачей, все в белых халатах. Интересно, узнает Витя Игоря или нет?

— Витя, ты Игоря Яковлевича запомнил? Сможешь узнать?

— Конечно, запомнил. Я его и раньше видел.

Мне не захотелось уточнять, где он его «раньше видел», хватит с меня одной загадки. Я помогла Вите подняться и одеться, а потом повела в ординаторскую. Там за столом, кроме Игоря, сидели еще трое наших сотрудников, все что-нибудь пили: чай или кофе.

— Покажи, кто из них Игорь Яковлевич?

— Да вон, у окна сидит и пьет кофе из красной фирменной кружки.

Витя точно указал на Игоря, и, следовательно, он не выдумал свой сон. Я окликнула Игоря, он вышел в коридор, взглянул на Витю и глаза его, что называется, «полезли на лоб»:

— Мальчик, ты как здесь оказался? Ты что, убежал из детдома? С твоим сердцем нельзя ходить без сопровождения. Роза, как он меня нашел? Сам добрался до нашего Центра?

— Игорь, почему ты думаешь, что он тебя искал? Его ко мне привела на консультацию воспитательница, и он действительно из детдома, и он откуда-то нас с тобой знает. Узнал и тебя, и меня. Говорит, что был у нас в гостях, во сне.

— Во сне? А знаешь..., я его тоже как-то так видел, вроде бы не наяву, но все так ясно... Понимаешь, ко мне сюда, в ординаторскую, пришла какая-то женщина и властно сказала, что срочно нужна моя помощь ребенку в детдоме. Она взяла меня за руку, мы вышли из Центра, был сильный ливень, а потом... зашли в детскую спальню. Там был этот мальчик и другой, очень на него похожий. Второй мальчик громко звал на помощь маму, кричал, что Витя не дышит. Тебя Витей зовут? — Спросил он, всматриваясь в Витю. Тот кивнул в ответ. — Я хорошо помню, что делал тебе искусственное дыхание и массаж сердца, потом выписал рецепт...

— И что дальше?

— Не помню, у меня этот эпизод выпал из памяти, я только сейчас, когда вы пришли, все вспомнил. Хорошо запомнил этих детей: одному плохо, а другой кричит, на помощь маму зовет. Как-то ее звали странно...

— Тавифа. — Уточнил Витя. — Я тоже это помню, но мне плохо было, мне потом Денис подробности рассказывал, как мама Тавифа Вас привела. Тогда на улице был сильный дождь, а Вы в белом халате, и она Вас за руку через балкон ведет, совершенно сухого.

— Ну, это не могло быть наяву, просто сны, какие-то необычные, совпали. — Попыталась я сделать вывод.

— А вы лекарство выписывали, случайно, не на зеленом бланке? — Вдруг обратилась к Игорю воспитательница, все это время молчавшая и внимательно следившая за разговором.

— На зеленом? Ну да, салатного цвета, — это фирменный бланк Кардиоцентра, а почему Вы спрашиваете?

Воспитательница заглянула в свою сумочку, немного там поискала и достала рецепт:

— Вот этот рецепт. Я после вашего визита, уже после того, как сменилась, бегала в аптеку, за лекарством для Вити, поэтому рецепт у меня и остался.

Я посмотрела на рецепт, там стояла личная печать и подпись моего мужа. Судя по дате, в этот день мы вместе работали во вторую смену, и очень поздно ушли домой.

— Скажите, а в какое это было время? Дата на рецепте говорит, что была среда, у нас это операционный день, Игорь не мог отлучаться надолго, мы весь день с десяти утра оперировали. В какое время закончилась Ваша смена?

— В восемь. Доктор пробыл у Вити недолго, никто в детдоме не заметил, как он пришел. А когда уходил, то оставил дежурной рецепт, и по ее просьбе я пошла в аптеку. Денис мне уже потом подробности рассказал.

Мы с Игорем стали припоминать тот операционный день. Когда он мог отлучиться и побывать в детдоме, находящемся на другом конце города? По всем подсчетам выходило, что у него было минут тридцать-сорок перед последней операцией, да и то он в этот промежуток успел выпить кофе и сделать запись в журнале. Именно в это время он был один в ординаторской. Ничего не сходилось. Но вот перед нами мальчик, которого он реанимировал, и вот рецепт, который он выписал — вещественное доказательство. Смущало и то, что он об этом эпизоде мне не рассказал. На память он не жалуется, а тут обо всем забыл...

Сопровождавшая Витю воспитательница, видя наше недоумение, сочувственно сказала мне:

— Розалия Львовна, я Вам постараюсь кое-что объяснить. Ничему не удивляйтесь. В нашем детдоме сейчас происходят разные необычные события. — И она стала рассказывать то же, что и Илья, звонивший мне вчера: о теракте, о директоре и его жене, о составленном ими «Списке», о том, что детей приходят усыновлять именно те, кто в нем значатся...

— Мы узнали, что надо ехать в ваш Центр, на консультацию к профессору Кох, от Кирилла Степановича, нашего зав ГОРОНО. — Продолжала воспитательница. — Он договаривался о консультации через детского хирурга Бернштейна, который хочет удочерить Аню, и в курсе всех событий. Может быть, ему позвонить? Он есть в «Списке», и все, о чем я говорю, может подтвердить.

— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотала я, — сказки какие-то...

— Нет, Вы просто не знаете, что иногда, по воле Божьей, умершие вмешиваются в земные дела, и Вам это кажется чудом. У нас, в детдоме, все верующие — и дети, и воспитатели, а сейчас еще больше уверовали. Скоро всех детей разберут по семьям. Кстати, а у вас есть дети?

Я отрицательно покачала головой, а молчавший до сих пор муж насторожился:

— При чем здесь это?

— А притом, что все, что сейчас происходит, неспроста. Может быть, вы тоже есть в «Списке»? Может, вам хотят Витю нашего поручить? Я слышала, что его возьмет семья врачей.

— Хватит мистики... Игорь Яковлевич, идем к тебе в кабинет, посоветуемся, какие нужно сделать Вите дополнительные обследования. — Сказала я решительно, чтобы как-то переменить тему. И мы направились в его кабинет.

* * *

В кабинете главного врача Кардиоцентра раздался звонок:

— Приветствую Вас! С Вами говорит архиепископ Гурий, я по личному делу. Не знаю вот только, слышали ли Вы про меня?

— Благословите, владыка Гурий! Конечно, я Вас знаю. Мы с женой иногда бываем на архиерейских службах.

— Бог Вас благословит! Хорошо, что Вы православный, но будет еще лучше, если Вы сейчас все внимательно выслушаете и исполните то, о чем я прошу. У меня есть один раб Божий, еще очень молодой, который предвидит некоторые события. Он утверждает, что в вашем Кардиоцентре сейчас находится детдомовский мальчик Витя, на консультации. Ему хотят сделать обследование, а потом решать вопрос о лечении или операции. Так вот, этот прозорливый человек просит отменить обследование, а немедленно начать операцию. Он совершенно не понимает в медицине, а дает такое описание: «К сердцу идут трубочки, через которые бежит кровь. — Сосуды, наверное. — Эти трубочки нужно срочно прочистить, а то Витя меньше, чем через час, умрет. Потом ему надо будет сделать более сложную операцию на сердце».

— Выходит, ему надо сделать срочное шунтирование?

— Называйте, как хотите, только прошу скорее начать операцию. У вас умеют это делать?

— Да..., попросим Розалию Львовну.

— Я этому прозорливцу полностью доверяю, проверенный человек. Вы сделаете то, о чем я прошу? Хотя бы из послушания? А мы будем молиться, чтобы все прошло благополучно.

— Да, владыка, конечно... Как я могу Вам отказать? Иду искать Витю.

— Благослови, Господи!

Главврач — человек верующий и решительный, бывший военный хирург, знал, что такое послушание. Он спустился на лифте в ординаторскую и спросил:

— Где у вас здесь детдомовский мальчик?

— Розалия Львовна повела его в кабинет Игоря Яковлевича, на обследование.

Главврач постучал и заглянул в кабинет врача-рентгенолога:

— Игорь, Розалия Львовна, можно вас на минутку? — Он начал разговор, едва сдерживая волнение. Ему представилось, что произойдет, если они не поверят предсказанию, и ребенок погибнет. — Мне только что звонил православный архиепископ, которому я полностью доверяю. Бог ему открыл через какого-то ясновидящего (главврач специально употребил это обыденное слово, чтобы было меньше вопросов), что Витю надо срочно оперировать. Скажите, вы уже поставили диагноз? Какие есть показания, чтобы оперировать? Что там с сосудами? Мне иносказательно объяснили, что надо сделать шунтирование.

— Вообще-то, больной не до конца обследован, мы хотели сделать более серьезную проверку, уточнить диагноз. Я смотрела мальчика на своем мониторе, читала его историю болезни, там серьезный порок, но мне не показалось, что нужна срочная операция... — Начала объяснять Роза.

— Розалия Львовна, Вы же знаете, что вероятность ошибки всегда есть. Гарантии, что ничего не случиться, никто дать не может. Мне кажется, такой человек, как наш владыка, не стал бы звонить лично, если бы не был уверен... Я Вас прошу, сделайте диагностическую операцию, и если нужно — шунтирование. Хотите, премию выпишу?

— Ну, раз такое дело, да еще и премию обещаете, то сделаю, конечно. А кто мне будет ассистировать?

— Я бы сам хотел ассистировать, если Вы не будете возражать.

— Пусть готовят операционную и больного, пойдемте мыться и одеваться. — Распорядилась Роза.

К срочным операциям Розе было не привыкать, она умела к ним готовиться тщательно, но быстро. Все делалось автоматически: вымыть руки, надеть халат, маску, перчатки и так далее. Голова при этом была ясной, руки готовы были взяться за инструменты...

И на этот раз все шло в обычном режиме. Вите ввели наркоз, подготовили и настроили нужную аппаратуру, оставалось сделать разрез для диагностической операции, когда у мальчика вдруг, совершенно неожиданно, произошла остановка сердца.

У Розы и ее ассистента-главврача, практически, не было времени, чтобы испугаться. Витю нужно было срочно подключить сразу к нескольким аппаратам, поддерживающим жизнь, и только потом принимать решение, что делать дальше. У Розы был большой опыт, она не раз попадала в сложные ситуации, и что бы ни случилось, ее руки делали свое дело, но... сердце мальчика никак не удавалось «запустить».

— Господи, помоги! Господи, помилуй! — Начал про себя молится главврач, он видел, что у Розы ничего не выходит, нет сердечных сокращений. — Пресвятая Богородица, спаси ребенка! Ангел-хранитель, святой небесный покровитель Виктор!.. — Он видел, какие усилия прикладывает Роза, и пытался помочь ей молитвой... — Помилуйте!..

...Где-то в Архиерейском доме молились в это время владыка Гурий и мальчик Серафим, за дверью операционной молилась, не находя себе места от волнения, воспитательница, сопровождавшая Витю, а в детском доме — мальчик Денис, почувствовавший, что другу плохо. Он, единственный из всех, догадался позвать на помощь Петра и Тавифу. Денис молился со слезами, и вдруг почувствовал, или это ему показалось, что кто-то гладит его по плечу. Сразу после этого в душе мальчика наступило спокойствие, и Денис понял, что самое страшное позади.

В эту минуту в операционной приборы зафиксировали слабые удары сердца, выровнялось дыхание, к Вите возвращалась жизнь. Роза, как всегда, оставила «на потом» все вопросы и начала делать диагностическую операцию.

Операция длилась полтора часа. Серафим оказался прав, помимо серьезного порока сердца, у Вити была непроходимость одной крупной сердечной артерии. Каким-то образом другие сосуды пытались компенсировать дефект, но им это плохо удавалось. Роза не сумела сделать артерию проходимой с помощью шунтирования, пришлось удалить часть сосуда, и неизвестно еще, опухоль или что-то другое мешало току крови. Вите предстояла еще одна (а может быть, и не одна) серьезная операция по устранению порока сердца, но ее можно было отложить, не делать в спешке.

* * *

Прямо в халате, только сняв с себя маску, Роза вышла из операционной и почти упала в кресло, стоящее в коридоре: «Надо же, чтоб такое случилось, — думала она, прикрыв усталые глаза,— я считала, что срочная операция не нужна, а кто-то там, не имеющий никаких знаний в медицине, не видевший больного ребенка, дал мне указания и оказался прав: ясновидящий при православном начальстве... У меня от этого мальчика еще до операции голова шла кругом, а теперь и вовсе, хоть к психиатру беги».

Роза вроде бы сердилась, но была довольна, что все закончилось благополучно, и в нужный момент удалось овладеть ситуацией, вернуть Витю к жизни. К Розе подошла встревоженная воспитательница:

— Простите, Розалия Львовна, что с Витей? Что случилось? Он жив?

— Жив, но если бы меня не вынудили срочно оперировать, то было бы поздно. У Вашего мальчика, когда мы его только положили на операционный стол, неожиданно произошла остановка сердца, а у нас было уже подготовлено все оборудование, мы не потеряли ни одной минуты. Если бы операция началась чуть позже, его не удалось бы спасти. Вот так-то, заставили меня положить Витю на стол и оказались правы...

— Как это, Вас заставили?

— Я не спешила с операцией, но нашему главврачу позвонил архиепископ и попросил срочно оперировать, у него там кто-то есть ясновидящий...

— Серафим! Конечно, это он, кто же еще мог знать?

— Что за Серафим?

— Тоже мальчик из нашего детдома. Его Владыка с сестрой хотят усыновить, они тоже есть в «Списке». Серафим всегда точно предсказывает. Это, выходит, он Витю спас...

— Его заслуга... Надо попросить главврача, чтобы позвонил и поблагодарил этого Серафима. А мне не премию надо давать за срочную операцию, а дисквалифицировать. Мы могли потерять Витю...

Роза сидела, устало, опустив голову и руки, сильно ныл больной позвоночник. Мало кто знал, как нелегко ей достается работа хирурга. Пока она стояла у стола, оперировала, принимала решения, спасая чью-то жизнь, земное притяжение ее как бы не касалось. Но стоило ей выйти из операционной, наваливалась невыносимая тяжесть, как будто на ноги подвесили пудовые гири.

Роза старалась меньше обращать на это внимание, потому что очень любила свою профессию. Волновался по этому поводу только ее муж — Игорь. Он не мог понять, как она может, оперируя много часов, быть бодрой и активной, а через минуту, завершив операцию, стонать от боли в ногах и спине. Он хотел, чтобы Роза меньше оперировала, а больше занималась наукой. У нее были разработаны интересные новые технологии для операций на сердце, она делилась опытом, часто ездила на конференции и симпозиумы.

Розе не нравилось, когда к науке подключали разных экстрасенсов и прочих самозваных целителей. Но сегодня все повернулось с «ног на голову»; не сведущий в медицине ребенок знал то, чего не знали опытные хирурги. Интересно, а если спросить у него, как узнал? Скажет, скорее всего, что сам не знает. Что же еще он может ответить, если у него такой странный талант?

Из своего кабинета вышел Игорь, подошел к креслу и начал молча снимать с Розы халат, перчатки, бахилы...

— Сиди, сиди, хочешь кофе? — Спросил он, сочувственно глядя на усталую жену.

Роза кивнула. Кофе, конечно, хорошо, но надо идти к Вите, по времени он должен уже проснуться. Она через силу встала и направилась в послеоперационное отделение, посмотрела на мониторы, потом подошла к высокой кровати на колесах:

— Витя, просыпайся! Ты меня слышишь?

Витя открыл глаза, посмотрел на нее, улыбнулся и сказал: «Мама Роза», а потом опять закрыл глаза.

— Витя, открой глаза, не спи! — Она слегка похлопала его по щечке. Мальчик открыл глаза и потерся об ее руку, как это делают котята. Он уже не спал, а был в состоянии блаженного покоя.

Роза погладила мальчика по светлой головке, в ней появилась какая-то необычная чувствительность к чуть не погибшему ребенку. Сердце у него с серьезным пороком, но она знает, как этот порок устранить. Его столько обследовали, но то, что полностью непроходима самая крупная артерия, не смогли определить, диагноз был поставлен неверно.

Витя открыл глаза и посмотрел в открытое окно с незадернутыми шторами, там полыхал роскошный закат. Небо сияло золотыми и розовыми красками, их отблески падали на стены, потолок и все остальные предметы, которые были в палате. Вите, только что пришедшему в себя после наркоза, все в этом свете казалось каким-то сказочным и неземным. Мальчик перевел на Розу восхищенный взгляд и сказал: «Мамочка, какая ты красивая»...

Глава 18. Игорь.

Я вошел в палату, чтобы позвать Розу пить кофе, и вдруг услышал, как проснувшийся Витя говорит ей: «Мамочка, какая ты красивая». Я так смутился, как будто и в самом деле прозвучало объяснение в любви, не предназначенное для моих ушей. Посмотрев на жену, украшенную закатными красками, я увидел ее совершенно по-иному: а ведь, правда, до чего хороша... И откуда в ее взгляде взялась эта нежность к совсем чужому ребенку? Только что она спасла ему жизнь, т.е. вроде бы заново родила... И он назвал ее «мамочкой». Вполне, конечно, объяснимо, но очень непривычно...

Ну, и я тоже спасал ему жизнь, и, оказывается, не во сне. Детдомовский мальчик — Витин товарищ — громко звал на помощь, я стал делать Вите массаж сердца, про себя в ритм говоря: «Господи, помилуй!», и оно вновь стало биться под моей ладонью. Он тоже тогда почти умер, и как бы заново родился. Значит, это не только ее, но и мой сын...

Ох, до чего же я с возрастом становлюсь сентиментальным, первый попавшийся ребенок переворачивает душу и вызывает такие фантазии... Дети, конечно, очень украшают жизнь. Когда родилась моя дочка Белочка, сколько от нее было радости, я домой бегом бежал, так хотелось ее увидеть и поцеловать... А теперь ей уже почти четырнадцать лет, и я даже, наверное, не узнаю ее при встрече...

Что поделаешь, Роза никогда не родит мне сына, а брать чужого ребенка рискованно, кто знает, какие там гены? Был бы из еврейской семьи, другое дело. А этот мальчик типично русский: светловолосый, светлоглазый... Но зато, какой он милый и ласковый... Детдомовец — маму хочет, вон как льнет к Розе...

Удивительно, почему я совершенно не помню, как оказался в детском доме? Какой-то странный провал в памяти. Я был абсолютно уверен, что это сон. Но когда мне предъявили выписанный моей рукой рецепт, да... — это вещественное доказательство, конечно.

А Роза говорит, что Витя нас тоже видел во сне. Может, это Божий Промысел? Раньше я бы сказал, что это судьба, но недавно прочитал одну серьезную книгу о том, как Бог устраивает все в нашей жизни. Наш главврач верит во Христа. Он ездил в прошлом году на какую-то там конференцию, а меня попросил несколько дней дежурить вечером в своем кабинете. Тут мне эта книжка и попалась в ящике стола. Мне и раньше казалось, что кто-то руководит всей моей жизнью. Если я в чем-то ошибался, то получал такие серьезные испытания, что волей-неволей должен был поступить, как нужно.

Взять, к примеру, мою первую жену. Зачем я только стал за ней ухаживать? Она была красивой, из семьи наших давних знакомых, мы с ней в студенческие годы вместе оказались на турбазе, в Домбае. Горные восхождения, великолепные пейзажи, ночи у костра, дискотека в живописном месте на берегу горной речки... Когда приехал домой, мама пригласила ее к нам в гости, потом мы сходили вместе на концерт. Не успел оглянуться, как все стали считать ее моей невестой. На последнем курсе, перед зимней сессией, наши родители вместе встречали Новый год, и всё за нас решили, а мы — молодые дурачки — их послушались.

И ведь, что самое горькое, я тогда уже любил Розу. Кому я мог в этом признаться? Молодой, перспективный, без пяти минут врач, влюблен в горбатую девушку, болезненное и жалкое создание.

Мы с Розой вместе занимались научной работой у одного известного профессора, и она оказалась настолько грамотной в своей области, что все были поражены. Профессор — пожилой, интеллигентный человек с аристократичными манерами — был на редкость галантен и внимателен по отношению к Розе, именно тогда я и обратил на нее внимание.

В этой девушке была особенная, внутренняя, какая-то нездешняя утонченность, как будто она воспитывалась в Институте благородных девиц. Она обладала, редко встречающейся у женщин, деликатностью по отношению к окружающим, а еще, бесконечным терпением и любовью к пациентам. Ее физический недостаток под белым халатом был почти не заметен, а ангельское поведение и сдержанность вызывали у меня восхищение, которое быстро переросло в серьезное чувство, которое я долгие годы скрывал.

Ни молодая жена, ни ребенок не могли заменить мне Розу. Жена чувствовала, что для меня главное — работа, что у нас в семье нет взаимной любви, но я ей не изменял, и какое-то время наша жизнь шла в спокойном русле. Потом она захотела ехать в Израиль, естественно, всей семьей. Оказывается, она еще до замужества решила, что будет жить за границей, а я подходил ей, чтобы без проблем решить этот вопрос.

И тут мне стало страшно... Я понял, что если уеду, то потеряю все: и любимую работу, и маму, которая была против отъезда, и главное, никогда больше не увижу Розу.

Я был в ужасном смятении, но надо было что-то решать, жена требовала, чтобы я начал оформлять документы на репатриацию в Израиль... Я не знал, как поступить, и поехал с «исповедью» к любимому профессору в курортный город Ессентуки, в часе езды от нас. Он внимательно выслушал меня, напоил каким-то особенным кофе и сказал:

— Игорь, я уже старый человек, многое пережил, поэтому скажу без стыда, что мне не по силам дать тебе правильный совет. Личная жизнь — это личная жизнь. Но я верю в Бога, которого в советские времена перестали признавать. Попроси у Него совета. Ты — еврей, а Бог евреев любит, Он решит твою проблему. Но если говорить о Розе, то будь я моложе, то и сам сделал бы ей предложение. Внешность — ничто, к ней привыкаешь и перестаешь замечать, а Роза и хирург, и человек прекрасный, к тому же любит тебя. Это я точно знаю. Но и семью разрушать — грешно, у тебя ведь дочка есть. Поэтому и говорю, спроси у Того, кто все знает намного лучше нас.

— Но как спрашивать совета у Бога? Он разве отвечает?

— Отвечает. Он создает такую ситуацию, которая решает все проблемы. Попробуй — и увидишь. Главное, ничего сам не предпринимай, а проси Его всё за тебя решить.

Я стал просить, как он меня учил, Божьей помощи, и уже через неделю у нас с Розой произошло объяснение. Мне даже не пришлось ничего особенного говорить, все получилось само собой...

* * *

Мы с мужчинами-врачами собирались поздравлять сотрудниц с праздником восьмого марта, выбрали на рынке всем нашим дамам подснежники, но одного букета у торговца не хватало, пришлось купить более дорогие мимозы. «Мимозы — для Розы»... — Шутливо пропел наш лаборант, и все согласились, потому что седьмого марта у нее еще и день рождения. Мы накрыли в ординаторской столы, пригласили женщин, но Розы среди них не было. Кто-то сказал, что она собралась идти домой.

Не долго думая, я, схватив предназначенный ей подарок и ярко-желтый букет, бросился вслед. Я догнал ее в пустом вестибюле, пробормотал поздравление, протянул цветы, а потом несмело заглянул в такие любимые и такие нерадостные в эту минуту глаза. Сам не знаю, как это вышло, но я обнял и прижал Розу к себе. Она закрыла глаза и прислонилась лицом прямо к тому месту, где у меня сердце. Сердце, естественно, готово было выпрыгнуть из груди, и доктор Роза прошептала:

— Тебе плохо? Почему такая тахикардия, Игорь?

— Мне плохо, потому что ты собралась уходить. Останься... Через полчаса уйдем вместе, я тебя провожу.

Я поцеловал ее, не помню куда, кажется в макушку, как ребенка. Она была такой маленькой и такой желанной... И главное, она меня не отталкивала. Потом мы сбежали с вечера и бродили по городу, сначала почти молча, просто держась за руки и любуясь первыми признаками наступающей весны. Потом я стал читать стихи, а Роза продолжала, у нас были с ней одни и те же любимые поэты, один и тот же любимый бард — Булат Окуджава. У нас с ней, помимо работы, было много общего, и общая на двоих несчастная любовь. Когда мы прощались возле ее дома, я честно рассказал и об Израиле, и о моем нежелании туда ехать.

— У тебя ребенок, — сказала Роза, — езжай и забудь обо мне. Я тебе не пара...

Этот вечер решил все. Сам не знаю, где я был и о чем думал, мечась по ветреным улицам почти до полуночи. Не помню, как я очутился на конечной остановке трамвая, на окраине города. Немного посидев на скамейке, догадался посмотреть на часы и понял, что все трамваи давно в парке. Я со стыдом вспомнил, что дома жена и дочка ждут меня и праздничных подарков. Потом часа три я добирался пешком домой, денег на такси не было. Жена спала, и объяснялись мы уже поздним утром, когда все проснулись.

— Где ты шлялся до утра? — Спросила она. — Сегодня праздник, нормальные мужья делают дома сами уборку, и стол накрывают, и цветы дарят. На работе меня букетами завалили. А ты... Ничего для нас не хочешь сделать, ну как с тобой таким в Израиль ехать?

— И подарки я вам купил, и цветы у соседки оставил, сейчас принесу. Мы на работе тоже сотрудниц поздравляли, денег на такси не осталось, пришлось идти пешком. — Мне хотелось этим ограничиться, но язык мой сам собой произнес. — А насчет Израиля... я решил, что туда не поеду.

— Что? Не поедешь? Ну конечно, трудностей испугался! А я поеду! — Крикнула она запальчиво. — Поеду, и не только туда. Я буду счастлива и любима! Можешь не смотреть на меня идиотскими глазами! Меня обожает прекрасный человек, обеспеченный и добрый, не тебе чета. На такси тебе не хватило, надо же! Да он, если захочет, и на вертолете прилетит, а меня на руках готов носить! Между прочим, руководитель международной финансовой компании.

Вот, посмотри, какие подарки должен дарить настоящий мужчина, — она сунула мне, чуть ли не в лицо, руку с новым дорогим кольцом на пальце, — белое золото, изумруды и бриллианты! А ты, небось, какой-нибудь сувенирчик купил. Ничего от тебя не хочу! Завтра же подаем на развод, ты мне со своими вечными дежурствами и безденежьем надоел, видеть тебя не могу!

Через месяц нас развели. Жена дала кому-то взятку, чтобы ускорить процесс, и навсегда исчезла из моей жизни и из нашего города. Уехала вместе с Белочкой, хотя обязана была попросить моего разрешения на вывоз ребенка из страны. Вот такую цену я заплатил за то, что предал свою любовь, — потерял единственного ребенка.

* * *

Какие бы события ни случались со мной в дальнейшем, а зерно веры в Бога в душе уже проросло, и я продолжал просить у Него помощи в самые ответственные минуты жизни. Просить, чтобы все решалось по Его воле. Однажды, я случайно разговорился с пациентом, недавно выпущенным из тюрьмы. Он уверовал, сидя в тюрьме, во Христа и Его Мать — Деву Марию.

— Какого Бога Вы просите о помощи? — Спросил он. — Какое у Него Имя? Сейчас полно язычников, в кого только не верят. — Я растерянно молчал. — Вы обратитесь к Иисусу Христу, тогда почувствуете, Кто истинный Бог. А если почувствуете, то начинайте читать Библию, и особенно, Новый Завет. У Вас на многое откроются глаза. Господь начнет руководить Вашей жизнью и жизнью Ваших ближних, Он приведет Вас к истинной вере, к Православию.

Так и вышло. Я нашел в библиотеке Библию и стал понемногу читать из Ветхого и из Нового завета. А потом в молитве стал призывать Христа и Божью Матерь. Про себя, молча, я стал всегда просить их совета и помощи, и они помогали.

Наступил момент, когда я, возвращаясь ранним утром с дежурства и читая про себя «Отче наш», почувствовал Кого-то за правым своим плечом. И этот Кто-то окутывал меня невыразимой ЛЮБОВЬЮ. Так бывало в детстве, когда обнимала мама. Она со спины обнимает, ее не видно, но все пронизано ее нежностью и теплотой. А тут я вдруг ощутил и понял, что такое истинная ЛЮБОВЬ — Объятия Отеческие, Божьи. Мне вдруг стало стыдно, что раньше я не догадывался благодарить Его за помощь, принимал все дары, как должное. Тогда я впервые, оставшись один и собравшись с духом, сказал вслух: «Благодарю Тебя, Господь мой — Иисус Христос, за все твои благодеяния, за Твою заботу и помощь. Слава Тебе и Твоей Матери Марии — Богородице!», и почему-то прослезился.

Не знаю, как это получилось, но Спаситель, как его все называют, стал руководить моей жизнью, несмотря на то, что я некрещеный, и ни разу не был в церкви. Вот, например, сегодня в больничные дела вмешался русский архиепископ. У него есть какой-то ясновидящий (По-православному — прозорливый), который велел сделать срочную операцию Вите, и в результате мальчик не погиб. Значит, не Роза, а Бог его спас от смерти таким путем. Только, зачем? Он мог просто исцелить больное сердце в один миг, а для чего надо было задействовать стольких людей? Не очень понятно...

* * *

— Роза, твой кофе готов; тебе нужно отдохнуть, идем в ординаторскую.

— Идем...

Возле ординаторской мы встретили моего двоюродного брата Илью, который заботливо усаживал на стул свою маму — тетю Соню. Возле них стояла какая-то девочка-подросток. Заметив нас, девочка бросилась к Розе:

— Витюша жив? Вы успели сделать операцию?

— Жив, и даже пришел уже в себя. А ты кто? Откуда знаешь, что Вите делали операцию?

— Это наша Аня, — ответила за нее тетя Соня, — мы с Илюшей взяли ее из детского дома. Из того самого, откуда и Витя. Нам позвонил мальчик Серафим, которого из этого же детдома усыновил русский поп, то есть архиепископ. Розочка, — стала она объяснять моей жене, — Серафим сказал, что ты делаешь мальчику срочную операцию, и мы с Илюшей и Аней решили приехать, у него ведь нет никого из родных...

— Здесь с ним воспитательница, она нам тоже про Серафима рассказывала. Он что, действительно предсказывает будущее? — Заинтересовалась Роза.

— Аня, что скажешь? — Спросил Илья.

— Серафиму Бог иногда открывает что-нибудь очень важное, и он нам об этом говорит. Только редко. Серафим, в основном, иконы пишет и молится.

— А сколько ему лет?

— Он учится на класс старше Витюши. Наверное, двенадцать. Серафим просил передать Вам, доктор Роза, и Вашему мужу, что Витину маму звали Эстер, можете попросить его документы и проверить.

— Что? Как ты сказала, солнце мое? Ведь это же еврейское имя! — Я невольно сделал несколько шагов к Ане и заглянул в ее светлые правдивые глаза. — Ты не ошиблась?

— Нет, Серафим почему-то настойчиво повторял, что маму Витюши-сердечника звали Эстер. А что, это так важно?

Мы переглянулись с женой:

— Роза, такой славный мальчик...

— Я тоже подумала... Аня, а, правда, что в вашем детском доме детей распределяют в семьи по какому-то «Списку»?

— Да, его наш директор составил уже после своей гибели. Меня тоже по «Списку» забрали.

Я посмотрел на тетю Соню, потом на Илью:

— Где этот «Список»? У кого? Как вы про него узнали? Что там написано про этого Витю? Мы, вообще, где сейчас находимся? В фантастическом фильме? — Внутри у меня все трепетало, и голос сорвался.

— Успокойся, брат, давай поговорим. — Вмешался Илья. — Надо тебе и Розе все объяснить, раз уж мы пришли сюда. «Список» этот находится у заведующего ГОРОНО, я сам его видел, и мама тоже. Там написано, что Витю усыновят наши родственники-врачи. Других родственников-врачей, кроме вас с Розой, у нас нет. Это я предложил привести Витю сюда на консультацию. Откуда я знал, что ему придется сделать срочную операцию, сами подумайте? А тут еще выясняется, что у него мама — еврейка. Выходит, что мальчик этот в самый раз вам подходит, вы разве не хотите сына? Ну, больной, конечно... Будете следить, на то вы и врачи.

— Он меня уже два раза мамой назвал, — почти шепотом сказала Роза, — ласковый такой... Но нужно подумать... Нельзя все решать таким вот способом, на ходу, в коридоре...

— Правильно, Розочка, — начал я иронически, — ничего не надо сейчас решать. Решение лучше отложить. Вернешься из Москвы, с симпозиума, недели через две, тогда и примешь решение. Выписывай завтра Витю назад в детдом. Там для него подыщут какую-нибудь другую семью врачей. Желающих усыновить ребенка сейчас много.

— Игорь, оставь этот тон. Куда его сейчас выписывать? Возле него неделю сидеть надо, выхаживать. До утра вообще нельзя отходить. Какой симпозиум? Речь идет о его жизни!

— Вот и я про это самое. Зачем что-то решать? Будем ждать, думать, взвешивать... — Роза махнула на меня рукой и отвернулась.

— Игорь, ну что ты?.. Роза так устала, а ты хочешь, чтобы она принимала серьезные решения. — Вмешалась тетя Соня. — Розочка, садись, я тут вам с Игорем пирожков принесла, моих фирменных, с корицей. Мы с Аней вместе делали, надо же кому-то передавать свой опыт. Сейчас, в самом деле, нужно подождать. Мальчик жив, пришел в себя — это главное. Будет выздоравливать, присмотритесь друг к другу. Не ссорьтесь, все уладится.

Аня, все это время молча наблюдавшая за нами, подошла к Розе, пристроившейся на краю диванчика, и сказала:

— Спасибо Вам, что спасли Витю. Он хороший мальчик. Ему всё всегда запрещали: ни побегать, ни на экскурсию поехать, даже в церковь почти не разрешали ходить, на дому причащали.

— В церковь? — Переспросила Роза. — Он что, в русскую церковь ходит? В Бога верит?

— Да, он крещеный, и в Бога верит, в Иисуса Христа. А Вы неверующие?

— Мне кажется, — задумчиво сказала Роза, — что врачи должны верить в Бога, но мы не христиане. Да ведь и тетя Соня с Ильей тоже не христиане.

— Я знаю, но они не отвергают Христа, их интересуют очень многие вопросы.

— Меня тоже интересуют, — вступил я в разговор, — а ответы нужно искать в Библии. Ветхий Завет — про нас, евреев. А Новый Завет — про Христа. Я иногда на дежурствах читаю Евангелие, уже три прочитал: От Матфея, от Марка и от Луки. Много, конечно, неясного, но всё о добре, о любви. Самое подходящее для врачей мировоззрение. Иисус — Сам врачом был, всех исцелял и даже воскрешал. А Витя, значит, верит во Христа?

— Верит. У нас в детдоме все верующие: и дети, и взрослые, потому Господь нас и не оставляет.

— Аня, солнце мое, можешь подробно рассказать мне про ваш детдом? Я недавно там побывал, а теперь слышу о нем какие-то очень необычные истории. — Попросил я.

— Ну, конечно, все расскажу. Только лучше давайте выйдем на воздух. Я видела, у вас есть красивый внутренний дворик, идемте туда, сядем на скамейку.

Глава 19. Роза и Тавифа.

Игорь повел всех в наш небольшой садик с фонтаном, а я закрыла двери своего кабинета и прилегла на диванчик, на пять минут. Хотелось немного расслабиться (Кто знает, какие еще «сюрпризы» может преподнести мальчик Витя, вдруг его сердце захочет еще раз остановиться). Надо было подумать обо всем без помех, и разобраться, что же в данный момент с нами происходит.

С Игорем мы давно не ссоримся. Даже, если мне иногда хочется на него рассердиться, ничего не выходит, обиды не бывает. Игорь уже несколько раз делал такой ход, как сегодня, пытаясь меня вывести из себя, чтобы я скорее принимала решение. Ему хочется, чтобы я не оставляла решение на «потом», а сразу заняла его позицию. Очень часто он бывает прав, и я с ним соглашаюсь. Но это в профессиональных вопросах, а сейчас-то случай особый. Нельзя поддаваться эмоциям. Милые и славные детки встречаются среди наших маленьких пациентов довольно часто. Надо все проверить и выяснить, а потом делать решительный шаг...

Мы с мужем знакомы с молодых лет. Он был женат, а потом развелся и уже очень давно не имеет известий о своей дочери. Мы живем вместе десять лет, но ребенка, как говориться, Бог не дал. Если бы дал, то я, не смотря на свое хлипкое здоровье, сделала бы все возможное, чтобы этот ребенок появился на свет. Лет пять назад у нас еще была какая-то надежда, но сейчас мы стараемся об этом не говорить и не думать. Взять чужого ребенка тоже непросто, слишком большой риск и ответственность. Мы с Игорем пробовали давать через Интернет объявление о том, что желаем взять на воспитание еврейского мальчика любого возраста, но никто не откликнулся. Искать в детдомах нам в голову не приходило, а оказывается, надо было. Если у Вити действительно еврейские корни, то он нам с Игорем подходит, то есть по тем критериям, которые у нас были раньше. Но он — христианин, а Игорь намекает, что это его ничуть не смущает, что он тоже интересуется этой религией... Еще крестится, чего доброго, а я и знать не буду. Илья и тетя Соня, я так поняла, не считают веру Ани препятствием, даже что-то там у нее выясняют, с архиепископом христианским на связи...

А я? Я, выходит, в стороне? Почти всегда была впереди мужа (профессор, все-таки), а сейчас отстаю? Ничего не читала, не разбираюсь. Соответственно, в случае разговора на эти темы, у меня не будет никаких аргументов, мне нечего будет сказать. Надо срочно устранять этот пробел, почитать что-нибудь о христианстве или поговорить на эту тему с кем-нибудь сведущим. Можно с главным врачом, он Кардиоцентр наш освящал, батюшку приглашал, да и в церкви бывает.

Но, может, лучше я сама изучу Библию? Игорь говорит, что три Евангелия прочитал, а я все прочитаю, сколько там их есть. Если пол мира исповедует христианство, может в этом что-то есть? Вон, сколько сейчас крещеных евреев, их же не насильно в купель тащат? Да и сегодня, разве не христианский мальчик предугадал, что Витя может погибнуть, не дождавшись операции? А архиепископ? Большой пост занимает в их кругах, и лично бросился нам звонить, чтобы делали операцию, — значит, достойный и добрый человек. К тому же, двух детей из детдома взял: Серафима этого, и еще кого-то.

Мне кажется, вопрос, верю я в Бога или нет, давно уже отпал. Я совершенно точно знаю, что Бог есть, слишком сложно устроен и каждый человек, и даже каждая живая клеточка. Никак это само собой не могло появиться, Великий Ум все придумал.

Творец, конечно же, существует, только нужны ли мы ему? Исходя из сегодняшних событий, нужны. Даже маленький больной мальчик Его интересует, вон какую заботу проявляет, скольких людей задействовал, чтобы Витя выжил. Я в последнее время почему-то стала говорить: «Господи, помоги!» перед началом и во время сложной операции, и у меня все получается.

Теперь, что решать с Витей? Если это, действительно, еврейский ребенок, то непонятно, как он оказался в детском доме? Надо посмотреть в документах, кто он и откуда. Сегодня, во время операции, я удалила ему часть сосуда. Чем он был забит? Если там была опухоль, то могут в дальнейшем возникнуть серьезные проблемы со здоровьем. Все выяснится через пару недель. Сердце у него с пороком, но я сделаю еще одну операцию, и оно будет более или менее работать. Сердце детское нуждается в тренировке, и тогда все будет хорошо.

В каком Витя может быть классе? В четвертом или пятом? То есть через пять-шесть лет он уже окончит школу. Это немного. Даже, если все это время я совсем не смогу заниматься наукой, будет накапливаться практический материал. Работать же я не брошу.

Зато, если Витя будет у нас, как все в нашей жизни изменится. Выходные дни будем проводить где-нибудь на природе, сейчас в лесу полно грибов и ягод. Зимой можно в горы поехать, на горнолыжный курорт. Игорь любит лыжи, и Витю научит кататься. Я буду бродить по снегу на солнце, там прекрасно дышится и думается. А летом можно всей семьей поехать в отпуск куда-нибудь к морю или за границу. Надо будет купить Вите велосипед и абонемент в бассейн, это полезно для сердца. А еще надо поставить на застекленной лоджии какой-нибудь тренажер. Игорь давно хотел, а уж теперь обязательно купим. А кто будет Витю кормить после школы? Может, маму Игоря подключить? Будет разогревать обед и за уроки сажать...

Стоп! Так я уже что, решила брать Витю? Ох, доктор Роза, хватит фантазировать и валяться на диване. Надо встать и посмотреть, какие там показатели на мониторе. Может, можно уже в обычную палату переводить?

... А какой все-таки мальчик удивительный: светленький, ласковый. Мамочкой меня назвал... До чего же приятно, никто меня еще так не называл...

* * *

Пока я отдыхала и размышляла, наступили сумерки. Зайдя в послеоперационную палату к Вите, я включила свет и застыла от неожиданности, увидев какую-то женщину без белого халата, которая стояла и смотрела на спящего мальчика. Она повернулась ко мне и приветливо улыбнулась, осветив, как мне показалось, все вокруг своей милой и нежной улыбкой.

— Простите, Вы как здесь оказались? Сюда посторонним нельзя. — Растерянно проговорила я.

— Я — Вите не посторонняя, да и с Вами мы уже встречались. Попробуйте меня вспомнить.

Чем-то она мне, и в самом деле, показалась знакомой. Было ощущение, что это — очень близкий, почти родной человек. Но, где и когда мы встречались? У меня хорошая память, только она мне ничего не подсказывала.

— В первый раз Вы меня видели, — еще раз ласково улыбнулась посетительница, — когда я приводила к Вам Витю в гости, на чебуреки. Он Вам рассказывал об этом визите? Я — жена бывшего директора детдома. Нам с мужем дано поручение от Бога подобрать для всех детей семьи, об этом-то Вам уж непременно должно быть известно.

— Витя видел меня во сне, и Вы хотите сказать, что пришли из его сна?

— Это был не сон, вернее не совсем то, что называется сном. В Духовном мире время и расстояние отсутствуют, они есть только на Земле. А мы можем распоряжаться ими по своему усмотрению: сокращать или растягивать. Взять, хотя бы, посещение Вашим мужем детского дома. По земному времени оно заняло минут десять, а на самом деле, он спасал Витю от сердечного приступа больше часа. Дорога туда заняла бы в оба конца часа полтора-два, даже на такси, но мы сделали с ним только один шаг. Игорь даже не намок под дождем.

— Но в детском доме Игоря видели, он выписал рецепт, а у нас дома Вас с Витей никто не видел...

— Вы просто не зафиксировали этот визит в памяти, по вашим меркам он длился доли секунды.

Моя собеседница вынула откуда-то блестящий серебряный крест, и размашисто, с ног до головы, им меня перекрестила:

— Вы сейчас все должны восстановить в памяти! Кто подарил Вам специальный резак, чтобы на чебуреках получались зубчики?

— С красной ручкой? — Ахнула я.

— Ну, конечно. Припоминаете?

И я все сразу вспомнила. Специальным резаком-колесиком наносят на края чебурека очень красивый узор из зубцов. Мне его, действительно, подарила эта женщина, и научила пользоваться. Потом, после прихода моей свекрови, ее сестры и девочки Ани, она, прощаясь, назвала меня Ангелиной, взяла Витю за руку и ушла через балкон восьмого этажа.

— Мама Тавифа? Вас так называл Витя? — Она утвердительно кивнула. — Он жаловался, что умер мальчик из их детдома, а его не взяли на похороны? — Тавифа опять кивнула. — И как я могла все это забыть?

— Вы должны были это забыть, а теперь должны были вспомнить, чтобы окончательно убедиться во всемогуществе Божьем и в Его Промысле.

— И что же я должна теперь делать?

— Стать Витиной мамой. Вы очень подходите для этого. Разве Вы не хотите усыновить ребенка?

— Хотим, но надо хотя бы что-то знать о нем. Где его родители? Как он оказался в детдоме?

— Об этом очень тяжело рассказывать, но ничего не поделаешь, придется. Понимаете, иногда так случается, что в результате насилия рождаются дети. Они, чаще всего, или физически, или психически неполноценные. У Вити врожденный порок сердца и непроходимость крупной артерии, да Вы и сами это определили во время операции.

— А где его мать?

— Она — наркоманка и никогда не вспоминает про оставленного в роддоме младенца; даже не спросила после родов, мальчик это или девочка.

— А ее родители?

— Они жили на Сахалине, и совсем молодыми погибли во время землетрясения. Их звали Раиса (Рахиль) и Михаил, они были крещены в младенчестве.

Я немного подумала, «переваривая» эту информацию, и решила уточнить:

— Значит, Вы считаете, что физические недостатки и врожденные болезни результат насилия? И у меня тоже?

— Нет, это далеко не так однозначно. Человеку все дается по Промыслу Божьему. Если бы Вы имели на земле другую внешность, то иначе сложилась бы Ваша жизнь, были бы совсем другие проблемы, другие страсти, другой путь спасения. У больных людей, если они веруют в Бога, больше смирения, а значит и больше шансов спасти свою душу в современном злобном мире.

— Скажите, а почему в тот раз, во время нашей первой встречи, — решила задать я еще один вопрос, — Вы назвали меня Ангелиной?

Если признаться честно, меня не сильно занимал эта тема, просто не хотелось заканчивать разговор. Все в Тавифе казалось мне поразительно красивым и родным, как будто это была моя сестра или лучшая подруга.

— Вы получите это имя, когда будете креститься. — Уверенно сказала Тавифа. — Роза — это не православное имя.

— Постойте, Вы уверены, что я буду креститься? У меня даже в мыслях этого не возникало...

По давно сложившимся у меня стереотипам, следовало бы возражать ей, как во время ученого спора (обычно, таким способом узнаешь много нового и интересного). Но в моей душе происходило что-то необычное, рождалось что-то детски радостное от одной мысли, что эта поразительная женщина — небесная жительница — запросто разговаривает со мной и предсказывает такие серьезные изменения в судьбе.

— Нам, окончившим земной путь, известно о людях гораздо больше, чем им самим. В духовном мире Вас зовут Ангелиной, и Вы — глубоко верующая христианка. Скоро Вы должны сами придти к мысли о крещении.

— Думаете, это так просто в семье, где нет христиан?

— А мама? Вы помните ее? Как ее звали?

— Я помню ее очень смутно, она умерла, когда мне не было пяти лет. В свидетельстве о рождении написано, что она — Левина Елизавета Борисовна.

— Ваша мама — казачка. Донская казачка.

— У нее еврейское имя и фамилия!

— У казаков — это вполне обычная фамилия. Имя тоже довольно распространенное. Поверьте, она — русская, а значит и Вы по всем иудейским законам никакая не еврейка. Конечно, Вас воспитывала бабушка — папина мама, она ничего об этом не знала. Но можете не сомневаться, по материнской линии у вас все православные, они за Вас молятся. Можете креститься совершенно спокойно.

— А как же свобода? Я слышала, что человеку дана Богом свобода. Допустим, я не захочу креститься, тогда Ваши предсказания не исполнятся?

— Свобода человеку, действительно, дана. Но взрослые люди тоже дают ребенку свободу, когда он начинает осваивать мир. Ставят на ножки — шагай, куда хочешь. А если на пути опасность: яма или глубокий водоем, то обязательно загородят дорогу, чтобы не случилось беды. Ребеночек идет по дорожке, а родители его оберегают, чтобы в нужном направлении шел, по нужной дорожке, чтобы дошел туда, куда они хотят. Так и людям (а Бог людей очень любит, они — Его дети), посылаются препятствия, чтобы оградить их от беды. Человек свободно выбирает направление, у него могут быть «свои планы на жизнь», но они не исполнятся, потому что ведут в пропасть. А должны вести к счастью, к любви, к единению с Богом. Согласна со мной, Ангелина?

— Опять Вы меня Ангелиной назвали... — Смутилась я. — Посмотрите на мою спину. Такое имя должно быть у красавицы, мне оно не подходит, у меня же горб...

И тут подал голос Витя, который проснулся и, видимо, услышал то, о чем я говорила:

— Мама Роза, это не горб! У тебя за спиной спрятаны крылья, я сам их видел, когда ты делала мне операцию. Правда, мама Тавифа?

Тавифа немного помолчала, а затем, устремив взгляд, полный любви и нежности, сначала на Витю, а потом на меня, ответила:

— Правда, мой мальчик, только это — секрет, о котором никому нельзя рассказывать.

Она приложила палец к губам, потом провела рукой за моей спиной, и я, действительно, услышала шелест крыльев. После этого Тавифа подошла к Вите, перекрестила его, поцеловала, и он мгновенно уснул.

— Что это был за шелест? О каких Вы говорили крыльях?.. — Спросила я, замирая.

Тавифа подошла ко мне очень близко и, внимательно глядя прямо в глаза, спросила, незаметно переходя на «ты»:

— Сестра, когда ты всякий раз надеваешь маску и начинаешь выполнять работу хирурга, что у тебя в мыслях, кроме хода операции? Разве ты не призываешь Бога? Разве Он тебе не приходит на помощь? У тебя маленький рост, но ты начинаешь видеть операционное поле гораздо шире... Свободно манипулируешь и всюду достаешь своими инструментами... И не чувствуешь тяжести и боли в ногах...

— Да, такое ощущение, что я смотрю с высоты, и мне легче оперировать.

— И почему же ты удивляешься, когда говорят, что у тебя есть крылья? Ты ведь в этот момент отрываешься от земли, неужели не замечала?

— Нет... Но другие тоже не замечали, они бы обязательно подняли шум, если бы это происходило.

— Люди не видят того, что им не положено видеть. А Витя — ребенок, ему многое открыто. Вспомни свое детство, ты же всегда умела летать...

— Разве это было не во сне? Вы серьезно хотите сказать, что Витя видел у меня крылья? И он почему-то называет меня мамой...

— Он тебя любит.

— Но... почему? Он меня видел всего один раз, и то почти во сне.

— Любовь — вещь необъяснимая. Дар Божий. Когда я в своей земной жизни получила приговор от врачей, что не буду иметь детей, мне показалось, что пришел конец всему. Но Господь послал мне детдомовских детей, и некоторые сразу полюбили меня, стали называть мамой. Другие дети мамами называли своих воспитательниц, а кто-то вообще не мог произнести этого слова, помня о своей родной маме.

На земле людям Господь посылает иногда сродные души; случается, что люди любят и понимают друг друга даже без слов. Через Витю Бог дает тебе возможность почувствовать любовь ребенка, искреннюю и преданную. — Она замолчала, отведя от меня взгляд и уйдя куда-то в себя. Я поняла, что наш разговор вот-вот оборвется.

— Тавифа, постойте, не бросайте меня! Мне кажется, что мы с Вами тоже сродные души! — Вырвалось у меня изнутри. — Мне почему-то больно, что Вы сейчас исчезнете, и мы никогда больше не увидимся. Вы никогда уже к нам с Витей не придете? Я почти ни о чем не успела спросить, а Вы уже где-то далеко... (Мне хотелось обнять ее, но было страшно ощутить пустоту). Скажите мне на прощание что-нибудь важное, прошу Вас!

— Передай Игорю, — сказала Тавифа, — что его дочь надо срочно забирать из католического приюта в Польше, вот адрес. — Она протянула мне картонную визитную карточку.

— Белочка в приюте? Что случилось?

— Ее мать уже почти год под следствием, скоро будет суд, ей грозит несколько лет тюрьмы. Девочку устроили в приют и разыскивают отца. Пусть постарается забрать ее до Рождества Христова, до суда, потом это будет сделать намного сложнее.

— Конечно, мы сделаем все, что возможно. Игорь так без нее тоскует...

— Ничего, скоро ему будет некогда тосковать, в семье появятся дети. Тебе когда исполняется сорок лет?

— Через полгода, седьмого марта.

— Имей в виду, Ангелина, что если до этой даты вы с мужем креститесь и вступите в законный брак, то Господь пошлет вам не приемного, а своего ребенка. Возможно, и не одного.

— Мы и так в законном браке, Тавифушка!

— Нет, ты не поняла, речь идет о венчании. Только такой брак считается законным, и тогда Бог благословляет семью детьми.

— На земле огромное число семей, которые не венчались в церкви, но имеют детей. Еврейские, например.

— Ты ошибаешься, у евреев есть обязательный обряд бракосочетания, они делают «хупу», нечто вроде шатра. Молодых соединяет раввин. Такие браки тоже всегда благословляются Богом, согласно еврейскому Закону. А мусульманские пары соединяет мулла. Настоящие семьи рождаются не в государственных конторах, а с помощью духовных руководителей, в духовных учреждениях.

Православный брак нужен не только родителям, но и будущим детям. Это не красочная церемония, а соединение людей в одно целое, рождение семьи. Венчание — это Таинство, которое накладывает ответственность перед Богом и дает Его защиту. Ты — человек мыслящий, сама во всем разберешься. Читай Новый Завет, другие православные книги, задавай вопросы священникам, и тебе все откроется. Ты только не сопротивляйся, сестра, не упрямься, и мы обязательно еще увидимся.

— Когда? После моей смерти? — Грустно спросила я, осознавая, что нигде на земле не встречу другую, похожую на нее, не услышу ласкового голоса, не встречу любящего, понимающего взгляда...

— Нет, раньше. Через десять лет. Не печалься, Господь даст тебе еще много радости, твоя истинная жизнь только начинается — жизнь с Богом. А Бог — есть Любовь. Тавифа еще раз осенила крестом меня и Витю, отступила на шаг и исчезла...

Я стояла в полном смятении, держа в руках доказательство того, что все это мне не привиделось. На маленькой визитной карточке на польском и английском языках были указаны адрес и телефоны приюта «Каролина» в Варшаве. В верхнем углу было от руки написано: «Русской Беллой занимается пани Кардашевска»

Мне хотелось одновременно, и смеяться, и плакать, настолько потрясли меня события сегодняшнего дня. Витя сладко спал после Тавифушкиного поцелуя, а я несмело попросила: «Господи, неужели у меня правда есть крылья? Я помню, что в детстве летала, а сейчас? Дай мне на миг оторваться от земли, поверить в это»!

Я, как в детстве, на секунду закрыла глаза, ощутив удивительное чувство сладкого восторга. Открыв их, увидела, что воздух вокруг меня сгустился и слегка дрожит, а где-то внизу, подо мной, стоит широкая послеоперационная кровать на колесиках. В эту минуту Витя, который спал на ней, открыл глаза. Глядя на меня снизу вверх, он слегка помахал рукой и улыбнулся. Слезы полностью застлали мне глаза, вытирала я их уже внизу, в объятиях своего Богом данного сыночка.

Сегодня же поговорю с Игорем о Крещении и Венчании, эти вопросы никак нельзя оставлять на «потом», это срочно и очень важно. За всю свою предыдущую жизнь, вряд ли я смогла бы сравнить что-либо с ощущениями любви и парения, которые только что дал испытать мне Господь. А если Он посылает нашей семье детей, то, что еще нужно женскому сердцу для счастья?

Глава 20. Кирилл. Последний день лета.

Было уже почти шесть часов вечера, когда из Детского дома № 3 позвонила ночная дежурная Лена. Я был еще в ГОРОНО, в своем кабинете. Только что закончился прием посетителей, и надо было придти в себя после тяжелого дня. Все! Завтра — первое сентября, и моя жизнь обретет хоть какой-то ритм. Никакой работы до ночи, все дела — в рабочее время, домой буду приходить в пять часов и заниматься семьей. У меня теперь двое детей. Я взял трубку:

— Зав ГОРОНО слушает. Здравствуйте, Лена.

— Кирилл Степанович, у Вас сегодня была Комиссия по усыновлению? Насчет наших детей решали?

— Да, все по «Списку». Предварительное решение принято, а документы усыновители постепенно оформят, мы им решили дать месяц времени. Я отправил Нине Афанасьевне по факсу протокол, он у вас.

— Правильно, вот всех детей и разобрали. Отец Реваз увез Нину сразу после заседания, я с ней даже не увиделась. Люду Кудряшову брат с женой и бабушкой забрали на ночь в гостиницу. Света и Толик уже перебрались в студенческие общежития, завтра у них начало занятий. Витя — в Кардиоцентре, ему сделали операцию, мы Вам звонили. В детдоме только я и Денис. Вы к нему обещали приехать, он попросил напомнить.

— Лена, я все помню, не будем терять времени. Сейчас позвоню домой, а потом приеду за Денисом, будет у меня ночевать. Пусть возьмет форму и ранец, я утром его отвезу сразу в новую школу. Остальные вещи заберем завтра. Ждите, я скоро буду.

Так, новоявленный папаша, начинаются накладки. Наташа дома одна, Денис в детдоме ждет, а ты не приехал. Надо было позвонить Даше, но и этого не успел, за день даже чаю не выпил. Ну вот, опять телефон покою не дает...

— Марина? Добрый вечер! Ах, Наташа у Вас? Спаси Вас, Господи! Вы понимаете, я еще на работе, сейчас поеду забирать Дениса, он в детдоме остался совсем один. Совершенно ничего не успеваю, хотел Даше позвонить... Что? Она звонила? Ну да, сегодня Всенощное бдение, а потом Молебен перед началом учебного года. А когда начало, она не уточняла? Во время разговора звонили колокола? Марина, пусть Наташа будет готова, мы поедем в церковь. Я сейчас заберу Витю, а потом ее, лишь бы в пробку не попасть.

До детдома я добрался очень быстро, усадил Дениса с ранцем и вещами, которые они с Леной умудрились собрать до моего приезда, отпустил Лену домой (что ей, беременной, здесь ночью делать одной?), закрыл все замки и отдал ключи сторожу.

Добравшись до дома, я увидел Марину с Наташей уже во дворе, на скамейке. Выгрузив вещи Дениса и поблагодарив за все свою замечательную соседку, я, наконец, отправился в храм Божий, чтобы получить благословение на новую семейную жизнь и новый учебный год.

Господь так все управил, что мы успели к началу Полиелея. Это особая часть Всенощного бдения (праздничной вечерней службы). В храме зажгли все люстры и свечи на подсвечниках, которые задувают перед началом Утрени. Священник в праздничном облачении, с кадилом в руках, обошел весь храм, заполненный родителями с детьми. Хор под руководством Даши пел тропари и величания в честь Донской иконы Божьей Материи и мученику Андрею Стратилату. После этого священник читал Евангелие, а потом помазывал всех елеем из лампады и дарил детям маленькие бумажные иконки Сергия Радонежского, к которому всегда обращаются за помощью в учебе.

На Молебне, который принято совершать перед началом учебного года, все дети стояли с горящими свечами, им раздавали подарки и красиво выполненные закладки с «Молитвой перед началом обучения». Даша и Мариша оказались во время Молебна прямо перед нами. В конце службы, когда все стали подходить к батюшке за благословением, я заметил, что Даша одной рукой обнимает за плечи Маришу, а другой — Наташу. Я показал Даше глазами на присмиревшего Дениса, и она одобрительно мне кивнула.

От Дениса не укрылся наш молчаливый диалог, и он, заговорщицки посмотрев на меня, шепнул: «Это что, Ваша невеста? Классно поет. И девчонка ее ничего, только конопатая». Я чуть не рассмеялся (ну, надо же, как Денис все подмечает), но сдержался и серьезно ему ответил: «Раз ты ее одобряешь, то буду делать предложение».

В трапезной для детей и родителей был накрыт сладкий стол, наш батюшка любит всех сам рассаживать и угощать. Пока я гасил лампадки и собирал догоревшие свечи, Даша и дети вместе ожидали меня у входа в трапезную.

— Что ж ты раньше детей не приводил? — Спросил меня батюшка, когда я подошел ближе. — Я даже и не знал, что они у тебя есть.

Я немного смутился, вокруг было столько людей, и все слышали наш разговор, но ответил без утайки:

— У меня детей раньше не было, а теперь будут. Из детдома беру.

Стеснительная Наташа при этих словах стала потихоньку, по стенке пробираться подальше от общего внимания, но Даша успела обнять ее, как бы прикрыв собой. Денис, наоборот, осмотрелся вокруг и довольно громко сказал, показывая на меня:

— Я сегодня буду у него ночевать, вот! А потом и всегда жить! Мы вместе будем запускать воздушного змея, а потом у нас будет даже микроскоп, а может, и компьютер.

Все заулыбались, так им понравились его дружелюбие и непосредственность. Денису стали совать конфеты, похлопывать по плечу, что-то спрашивать, а я повернулся к Даше и девочкам:

— Идемте к столу, там есть еще в углу свободные места, надо мне хоть что-нибудь в рот положить. Я так замотался, что забыл сегодня пообедать.

Мы сели за стол рядом с Дашей, а девочки и Денис немного дальше, с другими детьми. Внимание всех привлекал батюшка, который отвечал на вопросы о занятиях в Воскресной школе. До нас никому не было дела.

— Даша, представляешь, я с детьми один не справляюсь. — Пожаловался я. — Хорошо, Марина пока помогает, но скоро к ней начнут на дом ходить ученики, и ей будет не до нас. Денис тебя только что одобрил, Наташа признала, так что я хочу сделать тебе официальное предложение... стать моей женой. Тебе, конечно, трудно сразу решиться...

— Нашел место и время... Мог бы, хоть цветочек принести?

— Дашенька, если бы ты знала, что творится в ГОРОНО в последний день лета! Завтра, поверь, я завалю тебя цветами, будешь по соседям вазы для букетов собирать. А сегодня у меня для тебя есть венчальное колечко, только оно в машине. Пойдем, посмотрим?

— Пожалуй...

— Дети, едем домой! Забирайте свои пирожки и конфеты, по дороге будете доедать.

Отче, благословите! — Мы все по очереди получили благословение и, попрощавшись, пошли к машине.

* * *

Кольца, которые оставил мне в подарок директор Петр после нашей незабываемой встречи в машине, были особенными. На каждом был крестик и филигранно исполненная надпись: «Спаси и сохрани», а сами кольца были настолько отполированы, что казались светящимися. У меня дома была маленькая шкатулочка-коробочка, в которой мама долгие годы хранила папино обручальное кольцо из простого металла. Мама просила это кольцо положить ей в гроб, а шкатулочка осталась на память. Вот в ней-то я и решил преподнести кольцо своей будущей жене.

Я достал шкатулочку, запертую в одном из отделений машины, и протянул Даше. Дети притихли, ожидая, что будет дальше. Даша сказала: «Спасибо», поцеловала меня в щеку и открыла крышечку. Все мы ясно увидели исходящее изнутри сияние. Даша заворожено рассматривала кольцо, потом несмело достала его и поднесла ближе к глазам. Вокруг кольца, в сумерках, явственно выделялся светящийся радужный ореол. Я осторожно взял кольцо и надел Даше на палец. Оно пришлось ей точно в пору.

— Где ты его взял? — Изумилась Она.

— Директор Петр подарил для моей суженой, когда мне являлся в этой самой машине.

— Да ты хоть представляешь, откуда это кольцо? Оно же с Небес!

— Да, моя радость, именно оттуда, и именно для тебя!

Я не стал добавлять, что дома, в ящике стола, лежит еще одно такое же кольцо, точно моего размера.

КОНЕЦ.

На этом мы, пока, прервем повествование. Петр и Тавифа выполнили свое поручение, устроили новую жизнь всех бывших воспитанников. Малыши о них забыли, а старшие дети, хоть изредка и вспоминали, но жили теперь совсем в иных ритмах. Новые семьи — новые проблемы. И у родителей, и у детей.

Прошло десять лет...