"Тимофей" последняя глава. Памяти 17 июля.

В ночь на семнадцатое июля Ольге Александровне приснился дурной сон:
незнакомая полутёмная комната, гулкий стук шагов по лестнице, яркий электрический свет и напряжённый мужской голос, громко сказавший в пустоту:
– Арестованные Романовы, попрошу всех одеться и пройти со мной, вас будут фотографировать.
– И Алёша? – Ольга Александровна узнаёт знакомые интонации императрицы Александры Фёдоровны.

Мужской голос чеканит:
– Я ясно сказал: все.
Дальше провал, снова свет, и Ольга Александровна видит императорскую семью, выстроенную вдоль стены. Тонкие фигуры четырёх царевен, стоящих рука об руку государя с государыней, и осунувшиеся лицо тринадцатилетнего цесаревича – спокойное, с мудрыми недетскими глазами, смотрящими прямо на винтовочные дула. Княгиня понимает, что сейчас произойдет нечто непоправимое. Нечто такое, что навечно покроет Россию леденящей тьмой стыда и ужаса.
– Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят, – произносит Николай Александрович своим ровным мягким голосом. Ольга Александровна видит, что его лицо залито кровью, а над головой медленно и ярко разгорается золотое свечение.
Щёлкают курки на винтовках…
Сон обрывается.
Ольга Александровна с усилием распахнула глаза, не сразу осознав, что лежит в своей постели.
– Боже, приснится же такое!
Она медленно села и прижала руку к неистово колотящемуся сердцу. Казалось, что его удары пробьют спину насквозь.
Пётр Сергеевич тоже поднялся и привлёк жену к себе:
– Оленька, тебе плохо? Ты бледна.
Встревожившись не на шутку, он сосчитал ей пульс, мягко касаясь пальцами нежной ямки на шее:
– Родная, у тебя сердечный приступ. Приляг.
Ольга Александровна отстранила его руку и выпрямилась:
–Петя, это не приступ. Мне приснилась катастрофа, – Она сделала паузу, и повторила, – да, катастрофа. И она произошла, я это чувствую.
Петр Сергеевич уложил жену в кровать, подоткнул ей под спину подушку и вздохнул:
– Будем надеяться, что твоё видение, лишь сон. Мне кажется, что нас слишком взбудоражило наследство господина фотографа. Вот тебя и мучили кошмары.
Я тоже плохо спал, а уже пора вставать. Вон и Тимка поднялся.
Пётр Сергеевич сквозь щёлку в дверной занавеси увидел, как сын упруго вскочил с диванчика, и сделал несколько резких движений, разгоняющих сон, отметив про себя, что за последние дни и без того стройный мальчик, несомненно, ещё похудел. Ох, уж эта эпидемия холеры! Она выбивала из головы все другие мысли, заставляя думать только о том, сколько погибающих привезут сегодня, и сможет ли больница спасти хоть часть из них.
Несмотря на ежедневную привычную суету, тягостное сновидение Ольги Александровны окутало тревогой всю взрослую часть семьи, заставив Тимофея невольно перебирать в памяти мельчайшие подробности встречи с императором, и непостижимое пророчество захлёбывающегося плачем малыша, произнесённое в день рождения цесаревича: «Этот мальчик никогда не вырастет».
Рабочее время в больнице имени товарища Урицкого летело вперёд, словно взбесившаяся лошадь: врачи не успевали принимать больных, сёстры милосердия разводить физиологический раствор для предотвращения обезвоживания, а санитары оттаскивать в покойницкую трупы, больше похожие на высохшие и покорёженные деревья.
Кроме осмотра холерных, Тимофею приходилось ещё ежедневно оперировать. Он делал это даже тогда, когда старший врач доктор Крылов безнадежно махал рукой:
– Не трудитесь, Тимофей Николаевич, этого пациента уже не спасти.
Особенно тяжко во время операций приходилось в зной, от которого не спасали даже мощные каменные стены, толщиной в два кирпича.
Зайдя после операции в ординаторскую, Тимофей упёрся взглядом в прикреплённый на дверь двумя канцелярскими кнопками большой лист бумаги с указом комиссара Носова:
«Всем товарищам и другому трудовому элементу, в шесть часов вечера срочно собраться в красном уголке».
««Другой трудовой элемент» – это наверняка я, – меланхолично подумал Тимофей, с досадой поднимаясь с уютного дивана, приятно обтекающего уставшую спину, – и неймётся же этим комиссарам! Рабочий день к концу, все устали, как собаки, а он, подобно Пузикову, принялся проводить политинформацию».
Но, поскольку особых претензий к комиссару Носову у Тимофея не было, то он не стал возмущаться, а неторопливо двинулся в красный уголок, обустроенный по весне стараниями Пузикова.
Весь персонал был уже там. Тимофею бросилась в глаза необычайная настороженная тишина, царившая в кабинете. Для того чтоб угадать причину этого явления, было достаточно взглянуть в застывшее выражение лица Калистрата Демьяновича, теребившего в руках свежий номер газеты «Правда».
–Тимофей Николаевич, присаживайтесь сюда, – окликнула Тимофея доктор Громова, пытаясь притиснуться к стене, высвобождая свободное место.
– Благодарю.
Примостившись с краю, Тимофей ненароком встретился глазами с сидевшим напротив старшим врачом. Тот упреждающе махнул рукой, приказывая держать себя в руках, чтобы он не услышал из уст комиссара.
То ли от необычной тишины, то ли от предупреждения доктора Крылова, Тимофея охватило недоброе предчувствие. Сразу расхотелось пошептаться с изнывающей от долгого молчания Громовой, и он, так же, как все, ожидающе затих, не отводя глаз от мрачно-торжественного комиссара.
Когда молчание грозило перерасти во взрыв, Носов встал, откашлялся и развернул газету на средней полосе.
–Товарищи! – Его голос сорвался от волнения, но тут же снова набрал силу, каждым звуком отдаваясь в ушах слушателей, – Постановлением Уральского совета народных депутатов, шестнадцатого июля этого года, в городе Екатеринбурге, был казнён бывший царь Николай Второй и все члены его семьи.
Мы с вами стали свидетелями того, как революционный гнев народа смёл со своего пути остатки самодержавия, открывая дорогу в светлое будущее.
Ура, товарищи!
Последний выкрик комиссара утонул в безмолвии зала, потрясённого новостью.
Тимофею показалось, что его с размаху хватили дубиной по голове: так вот он, вещий сон Ольги Александровны! Перед мысленным взором Тимофея возник облик императора, и рука сама собой скользнула в карман брюк, где лежали наградные часы из кабинета Его императорского величества. Пальцы крепко сжали гладкое серебро, вбирая в себя прикосновения государя.
–… и сейчас, когда для диктатуры пролетариата нет никаких препятствий, – продолжал вещать Носов, с каждым словом вдохновляясь всё больше и больше, – наша партия большевиков, приступила к созданию нового государства без царя…
– Без царя в голове, – прошипела на ухо Тимофею прильнувшая к нему доктор Громова.
Старший врач Крылов с неестественно бледными щеками, сидел, опустя голову долу, и внимательно рассматривал щели на полу. Акушерка украдкой вытирала слезы, молодая фельдшерица что-то оживлённо шептала на ухо кастелянше, с интересом посматривая на сестру Зою, безучастно крутившую на пальце обручальное кольцо.
Людское молчание выглядело надругательством над погибшими.
Находится в этом помещении Тимофею стало совершенно невыносимо. Нимало не заботясь о приличиях, он резко встал и молча пошёл к выходу, запинаясь о ноги сидящих в проходе.
– Не трогайте его, – сказал вскинувшемуся вслед комиссару Носову доктор Крылов, – Тимофею Николаевичу нездоровится.
Этих слов Тимофей уже не слышал. Он бежал к дому, и в душе его бушевал пожар. Казалось, что со смертью императора, осиротевший народ должен сделать что-то необычное: высыпать на улицы, закричать от боли, выкинуть большевиков из страны. Но ничего этого не происходило, бесстрашно оплакивал убиенных лишь колокол на Воскресенском соборе, а на улицах продолжалась обычная жизнь: равнодушно скользнув глазами по известию о расстреле императорской семьи, в развешанных на столбах газетах, люди не задерживаясь, спешили по своим делам. Двое прохожих взахлёб обсуждали, успел ли Николай Второй переправить за границу свои ценности или их стоит поискать в подвалах Зимнего дворца. Угрюмые мужики в поддёвках, задумчиво скребли окладистые бороды, обстоятельно прикидывая, подорожает ли теперь пуд картошки, а молодой студент, взобравшись на скамейку в парке, радостно размахивал свежим номером газеты, выкрикивая «Царизм уничтожен. Мы построим новое государство с новым людьми, старой России больше нет!».
«Старой России больше нет…». Слова растрёпанного юнца, с беспечностью воробья подпрыгивающего на скамейке, поразили своей очевидностью.
Той страны, что назвалась Российская империя, больше нет, и никогда не будет!
Ноги Тимофея ступали по другой стране, по другому городу, и его окружал совсем другой народ.
Одна эпоха безвозвратно закончилась. Начиналась совершенно иная – трудная и неизвестная, но именно она была суждена России Господней волей. А значит надо жить там, где ты поставлен и при этом всегда оставаться Человеком.