По дороге с поля

...И когда повели Его, то, захвативши некоего Симона Киринеянина,
шедшего с поля, возложили на него крест, чтобы нес за Иисусом...
Евангелие от Луки, 23; 26.

ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ

1.
При взгляде со стороны спускаемый аппарат был похож на одиноко катящуюся по черному небу сверкающую слезу Бога. Казалось невероятным, чтобы в этой огненной капле могла сохранить себя хоть какая-то жизнь, но жизнь в ней все-таки сохранялась. Укрытый за термонепроницаемыми стенками от полыхающего снаружи огня, в котором от трения об атмосферу сгорели тугоплавкие металлические кронштейны, внутри этой слезы-капсулы находился завершивший свою орбитальную работу тридцатипятилетний летчик-космонавт СССР Иван Полынин, который сейчас следил за срабатыванием программы спуска и с чисто профессиональным интересом ожидал удара днища корабля о землю.

За год пребывания в космическом одиночестве его чувства устали настолько, что ни отчетливой ностальгии по родной планете, ни радости от скорой встречи со своими родными и близкими он в эти "исторические" для себя мгновения не испытывал. Даже образ любимой жены оставался где-то на периферии его воображения, и единственным человеком, при мысли о котором в сердце сразу же появлялось ощущение теплоты, была его тринадцатилетняя дочь Таська, чье имя в эти минуты снова звучало в сознании.

"Какой она стала за этот год?" - подумал он, с запоздалой горечью осознавая, что практически и не видел ее в предшествовавшие старту месяцы. Ах, и чего же в них только не было: то тренажеры, то сурдокамеры, то целых полгода жизни на Тибете, где он находился в специально оборудованной пещере, готовя свою психику к предстоящему одиночеству, - где уж тут взяться времени еще и для игр с дочкой?.. Ну, а о самом полете вообще говорить не приходится: ровно год, как, выполняя совершенно секретную программу, он пребывал в режиме полнейшей оторванности от Земли, не обменявшись за это время ни одним словом не то чтобы с членами семьи, но даже и с непосредственными руководителями своего полета. Но можно ли за это на кого-нибудь пенять? Программа была ориентирована специально на слежение за так называемыми "аномальными явлениями", включая и пресловутые НЛО, а значит, чтобы не превратиться из наблюдателя в объект наблюдения, нужно было забыть обо всяких "алло, алло", прикинуться куском мертвого железа и, настроив на определенную частоту аппаратуру, следить, следить, следить за выбранным участком эфира и околозвездным пространством...

Приведут ли кого-нибудь в восторг результаты его годичной работы в космосе, пока неизвестно, но он свое время отработал вполне добросовестно. Впереди теперь встреча с Землёй, генеральские объятия, заботы медиков, составление отчета о полете. Потом, как это уже стало традицией, будут визит в Кремль, получение Звезды Героя, телевизионные выступления, встречи с журналистами, восстановление сил в Крыму или в Сочи... Тысяч тридцать, наверное, на книжке за этот период накопилось - можно все бросить, купить небольшой домик в глубине Тверской области, скажем, где-нибудь под Зубцовым или Старицей, увезти туда Таську да засесть писать потихоньку свои космические мемуары...
Понимая всю иллюзорность представленного, Иван с улыбкой отогнал от себя нарисованную картину, и в эту минуту сверкающая слеза спускаемого аппарата встретилась с подставленной ей навстречу ладонью казахской степи.
- Ну, вот все и закончилось! - успел подумать он, ощутив толчок днища о землю.
Но все еще только начиналось...

2.
...Подняв руку, Иван нащупал за спиной кнопку для отстрела парашютных стреньг и, нажав ее, освободился от первой. Выждав, как предписывает инструкция, и убедившись, что корабль не катится по склону, отстегнул другую. Начал отвязываться от ремней, ощущая, как руки и тело снова приобретают свой земной, забытый за двенадцать месяцев невесомости, вес.
А снаружи тем временем уже стучали в обшивку. "Да и быстрые же какие!" - усмехнулся он оперативности встречающих и, не переодев скафандра, открыл люк и приготовился к генеральским объятиям.
Но встречали его не генералы. За бортом корабля он увидел двух патлатых парней с сигаретами, а чуть поодаль от них темно-синюю машину какой-то иностранной марки, кажется "Вольво", он в них разбирался е сильно.
- Привет! - подал голос один из них. - Ты че, наш что ли? Землянин?
- Ну, а кто же еще? - удивился Иван, усаживаясь на обрезе люка.
- Да мы думали - кто из пришельцев. А ты, оказывается, свой. Герой космической вахты, - и парень с явным пренебрежением сплюнул под ноги.

Иван огляделся. Были первые числа мая, стоял чудесный солнечный денек, легкий ветер щекотал ноздри давно забытыми запахами трав и земли, и он не выдержал - придерживаясь за обрез люка, осторожно съехал ботинками по обшивке корабля и спустился на землю. Ноги были как ватные, зато вместо суставов, казалось, вставлены металлические шарниры и, покачнувшись, он машинально протянул руку за поддержкой к ближнему из парней, до сих пор молча курившему в стороне. Тот поддержал Полынина за локоть и при этом внимательно оглядел его не снятый в корабле скафандр.
- Вы кто? - спросил у него Иван.
- Кооператоры. Выездная торговля, - пояснил тот и кивнул на блестящую ткань скафандра. - Продай комбик. Десять штук даю.
- Чего-чего? - переспросил Иван.
- Комбинезон, говорю, продай за десять тысяч, - перевел патлатый. - Зачем он тебе? Все равно спишут.
- Скажешь тоже, - усмехнулся Иван. - "Продай!" А как я потом объясню, куда он у меня делся?
- Да никак не объясняй, кому это сегодня нужно! Сейчас можно Курилы за бутылку виски продать, и никто с тебя за это не спросит, а ты за какой-то комбинезон, можно сказать - за спецовку боишься, скажешь, что он у тебя износился, и ты его выбросил.
- Прямо в космосе? Ну, ты и шутник, - Иван все еще не мог взять в толк, что парень говорит серьезно.
- Да какие тут шутки! - начал раздражаться тот от Ивановой неподатливости. - Че ты, как маленький, в самом деле! Я тебе говорю: вот тебе десять штук - и снимай свою химзащиту...

- Да брось ты его с этим комбинезоном, - вмешался вдруг в этот странный разговор его напарник, оказавшийся к этому моменту уже сидящим на обрезе люка и пристально разглядывающим внутренности спускаемого аппарата. - Притащи-ка лучше мне из машины коробку с ключами, а сам пока займись парашютом. Чего это столько ткани будет здесь без толку валяться?
- Вы что, ребята? - вконец растерялся Иван. - Да вы понимаете, что вы собираетесь сделать? Парни, остановитесь!
Но его уже никто не слушал. Тот, что просил продать комбинезон, отошел к машине и, покопавшись в ней, вернулся к своему товарищу с плоским никелированным чемоданчиком, в котором позвякивали ключи.
- Держи! - протянул он его все еще сидящему, свесив ноги внутрь корабля, приятелю, но тот, повернувшись было в его сторону, чтобы взять принесенный ящик, взглянул вдруг куда-то за спины Ивана и своего друга и замер.
- Не надо, - буркнул он. - Уже не успеем. Иди садись в машину, - и, быстро перекинув ноги через край люкового обреза, спрыгнул на землю. - Ладно, Гагарин, встречай свое космическое начальство, а нам некогда.
Он хлопнул дверцей своего лимузина, и машина понеслась куда-то в линии горизонта. А с противоположной стороны, поднимая над собой облако пыли, к месту посадки спешили тяжелые тягачи и автокраны...

3.
Но патлатый ошибся - то было не "космическое начальство" Полынина, а совсем неизвестные ему люди.
- Давай, давай, ребята, цепляйте эту штуку и везите ее в гараж! - вывалился из прикатившего "Уазика" невысокий круглый человечек в шляпе и при галстуке и начал сходу отдавать распоряжения приехавшим с ним водителям грузовиков и автокранов.
По его команде над спускаемым аппаратом протянулась крановая стрела, и двое мужиков в ватниках начали прилаживать к полынинскому кораблю крючья, собираясь совершить его погрузку на подготовленную грузовую платформу.
- Простите, вы кто такой? - не выдержал всего этого Иван. - И что здесь, собственно говоря, происходит?
Толстячок с нескрываемым удивлением повернулся на его голос, долго моргал, словно бы соображая, кто это перед ним и откуда он взялся, и только затем, приняв какое-то внутреннее решение, удовлетворенно кивнул и, сказав "Ага", ответил:
- Я генеральный директор акционерного общества закрытого типа "Аграрник". Ваш летательный аппарат упал на принадлежащие нам земли, и поэтому мы его увозим к себе.

- Но это же... Иван решительно не мог понять, что вокруг него творится. - Это же государственная собственность! - выпалил он. - Это ведь космическая аппаратура с очень важными для науки данными, вам за ее увоз представляете, что будет?
- А зачем бы мы тогда за ней ехали? - не без резона удивился толстячок. - Мы предъявим вашей науке иск за причинение ущерба нашим полям этой болванкой, - он кивнул на установленную уже на тягач капсулу, которую те же два мужика начинали прикручивать к платформе проволокой, - и после того, как нам выплатят пару-тройку миллионов компенсации, тут же ее возвратим. Пусть себе изучают свои небесные тайны.
- Да вам за это не то, что миллионы, а вам за это... вас за это... из партии за такие дела гнать надо и с директоров снимать!
Толстячок с еще большим любопытством посмотрел на Ивана.
- Слушай, - спросил он изумленно, - да ты сколько на Земле не был? Тебя когда запустили-то, я что-то не помню?
- Когда надо, тогда и запустили! - в сердцах махнул рукой Иван и вдруг почувствовал, что мягкая, как ковер, земля начала плавно выворачиваться у него из-под ног и задираться в небо. Он попытался придержать ее выставленной вперед рукой, но сил на это уже не хватило, и он упал, ткнувшись лицом в землю, принадлежащую акционерному обществу "Аграрник". Поэтому и не увидел, как к месту его посадки, наконец-то, подъехали те, кто, по идее, должны были тут появиться самыми первыми.
Очнулся он от того, что врач тыкал ему в нос желтую ватку, смоченную какой-то едкой гадостью. Спускаемый аппарат под охраной вооруженных солдат перегрузили на армейский тягач, рядом стояли космодромовский автобус и генеральский "Уазик".
- Ну, как ты тут, живой? - склонился над Иваном генерал.
- Живой.

- А мы тут, понимаешь, никак не могли заправиться. Такая, падла, жизнь настала - вчера была одна цена на горючку, завтра обещают уже другую, а сегодня не заливают баки ни по какой, боятся продешевить. Так что пришлось срочно добывать СКВ - это пока еще действует безотказно. Понимаешь?..
- Понимаю, - кивнул Иван, вставая при помощи доктора, чтобы идти в автобус, и вдруг понял, что ничего-то он как раз в окружающем не понимает, а поняв это, наконец, всерьез осознал, что он окончательно возвратился на землю, и неожиданно для себя беззвучно заплакал.

ИСКУШЕНИЕ

1.
...И вот земля перестала-таки казаться мягкой периной, и ноги обрели былую устойчивость и надежность. Пожалуй, после года орбитальной невесомости это было для него самое острое ощущение, поэтому он с откровенным удовольствием вышагивал по дорожкам спецсанатория, куда его поместили сразу же после посадки. Людей здесь было немного, общения и того меньше, но пока что общения и не хотелось. Вдыхать запах молодой листвы и травы, ощущать твердость гравия под ногами - этого ему на первые дни было вполне достаточно. Да и как лезть с разговорами к людям, если они тебя о том не просят? Откуда ему, в самом деле, знать, кто лечится в этом санатории: может, почетные кролиководы, а может, и вчерашние штирлицы. Вон - увидел человек, что он приближается, встает со скамейки и уходит. Что же его - за рукав хватать и обратно на скамью усаживать?

Он проводил глазами спокойно удалившегося седовласого мужчину, опирающегося на трость, и поровнялся с освободившейся скамейкой. На самом ее краю лежала забытая книга. "Ну вот, - подумал Иван, - а вдруг дождик брызнет", - и он повернулся к аллейке, чтобы окликнуть забывчивого санаторника. Но тот уже свернул на одно из боковых дорожек и его стало не видно. "Ладно, - решил Иван, - отдам в столовой, я его, кажется, запомнил", - и, присев на скамью, взял в руки оставленную книгу, по-хозяйски обернутую плотной синей бумагой. "Небось, еще и библиотечная, - подумал он и раскрыл обложку. "Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ", - эти страшные слова не просто резанули по его глазам, но, как показалось, выпорхнули из-под открытой обложки, как вороны, заорав на весь санаторий: "Ар-р-рхипелаг ГУЛАГ! Ар-р-рхипелаг ГУЛАГ!.."

"То-то и понятно, что он обмотал ее в бумагу", - сообразил Иван, и только хотел было, положив опасную находку на место, тихонько уйти, как на аллейке появились две пожилые одышливые женщины и, поровнявшись с его скамейкой, свернули с дорожки.
- Вы не будете возражать, если мы немного посидим рядом с вами и отдохнем от своей прогулки?
- Пожалуйста, пожалуйста, - Иван как-то поспешно встал, хотя скамья была длинная и ее хватало на всех, и книга осталась у него в руках.
"Ну, вот, - понял он, - теперь уже не оставить незаметно, бабки сразу закричат: молодой человек, вы забыли книгу! Так что остается одно: увидеть где-нибудь хозяина и тихонько возвратить ему."
Он прошел несколько шагов и свернул на одну из боковых тропинок. "Да, - мелькнула мысль, - а вдруг он подумает, что я из КГБ, и скажет: что вы, что вы! я в первый раз вижу эту гадость!.." - Иван почувствовал, как книга начала казаться ему какой-то страшно громоздкой, угловатой, какую нельзя ни незаметно держать в руках, ни куда-либо спрятать. Она словно жгла ему пальцы, требуя, чтобы ее срочно выбросили, но в то же время и как бы притягивая к себе взоры всего санатория. Ивану уже казалось, что все, кто сейчас гуляет в парке, смотрят именно на него, и только попытайся он швырнуть синий прямоугольник в кусты, как все это тут же увидят.
"Уж не провокация ли все это? - вдруг подумал он, внутренне цепенея. - А что? Специально оставил, увидев, что я подхожу, а теперь тайком наблюдает, как я себя поведу дальше. Да и не он один: их тут, наверное, половина санатория стукачей да сексотов..."
Так, ощущая прямо-таки фатальную обреченность, Иван сделал еще один поворот и едва не столкнулся с тем самым седоватым мужчиной с тростью.
- А! - совсем уж глуповато воскликнул он. - Это вы! - и поспешно протянул ему обжигающий руку синий сверток.
- О, спасибо вам, Иван Алексеевич, - улыбнулся тот. - А я как раз за ней и возвращался. Уже двадцатый раз, наверное, ее забываю. Задумаюсь о прошлом, да так и оставлю где читал.
- Да вы что? - беря себя в руки и украдкой оглядываясь, тихо сказал Иван. - Такую книгу - и забывать где попало? Да как же можно?..
- А-а! - беспечно махнул рукой собеседник. - У меня дома еще "новомировское" издание стоит нераскрытое, да дочка купила на днях какое-то, чуть ли не десятитомное.

- Какое - "новомировское"? - не понял Иван.
- Да которое выпустил для своих подписчиков журнал "Новый мир".
- Н а ш "Новый мир"?
- Ну, а какой же еще? Вы, Иван Алексеевич, как с неба упали... - он как-то странно посмотрел на Ивана и усмехнулся. - Впрочем, простите за невольный каламбур, но оно ведь так и есть на самом деле. И пока вы работали на небе, здесь, на земле, успели издать несколько собраний Александра Исаевича. Так что пусть этот томик будет для вас моим подарком в честь удачного завершения полета.
- Спасибо... А откуда вы меня, кстати, знаете?
- В газетах написано. Совершил посадку в заданном районе... пилотируемый летчиком-космонавтом Иваном Алексеевичем Полыниным. И ваше фото при этой информации.
- А-а! - протянул он. - А я уже, признаться, и забыл, что в мире существуют газеты. Ну что ж, еще раз спасибо за книгу.
- Всего вам доброго! - и, обменявшись старомодными поклонами, они разошлись в стороны.
"Надо же! - изумлялся, оправившись от своих страхов, Иван. - Солженицына издали! Еще перед стартом меня бы упекли за его чтение в мордовские лагеря, а теперь издают приложением к "Новому миру", как когда-то Бунина к "Ниве". Пойти почитать, что ли?" - и он направился к белевшему за деревьями корпусу.

2.
Но почитать не получилось. Едва войдя в свой номер и бросив на стол книгу Солженицына, он зашел в ванную умыться, как в дверь постучали.
- Войдите, не заперто! - крикнул он и, появляясь с полотенцем на шее, увидел входящего в номер руководителя сектора научных космических программ Олега Григорьевича.
- О! С чем пожаловало начальство? - мгновенно обрадовался Иван, уже начавший немного скучать от своего вынужденного бездействия.
- А вот иди умойся, - кивнул тот на приготовленное на шее Ивана полотенце, - тогда и узнаешь, с чем.
- Слушаюсь! - шутливо вытянулся он и, повернувшись кругом, пошел опять в ванную. "Что ж, - думал он, плеща в лицо холодной водой из-под крана, - пора уже садиться и за отчет, сколько же тут по аллейкам разгуливать! Но сначала, наверное, все-таки свозят в Кремль для доклада правительству, а может, и для вручения Звезды. Хотя, если по совести, то лучше бы все же сначала отпустили домой. Ведь проверили же, что никакого облучения я из космоса не привез, так почему бы теперь не разрешить повидаться с женой и дочуркой? Тем более, что все эти дни с ними не удается даже переговорить по телефону..."

Иван пригладил перед зеркалом влажные волосы и, выйдя из ванной комнаты, в недоумении замер посреди номера. Да и было от чего прийти в изумление: в самом центре стола, в окружении банок импортных консервов, лимонов, нарезанной колбасы и двух городских булок хлеба, возвышалась 750-граммовая бутылка "Московской" водки экспортного исполнения, а за столом, как ни в чем не бывало, восседал в ожидании начала трапезы сам глава сектора Олег Григорьевич, который при виде появившегося из ванной Полынина живенько захлопнул и отбросил на кровать солженицынский "Архипелаг" и кивнул на место рядом с собой:
- Давай-ка, приземляйся, не задерживай выполнение программы, - и, встав, поднял бутылку и собственноручно налил по полстакана водки.
- Олег Григорьевич... - Иван почувствовал, что снова чего-то не ухватывает в происходящем и от всего этого ощущает себя неловко. - А как же режим? Вы же лучше меня знаете, что будет, если об этом нашем пире узнают медики.
- Ничего не будет, - вздохнул Олег Григорьевич. - Давай выпьем, и я тебе все объясню, - и, как-то брезгливо взяв двумя пальцами стакан, он опрокинул в себя его содержимое.
Выпил, как сумел, и Иван.
- Ты ешь, ешь... Колбасу бери, паштет намазывай, шпроты, - подсовывал к нему баночки Олег Григорьевич.
- Что мне паштет? - все еще не утратив игривого настроения, ответил Иван. - Я борща хочу домашнего... Когда к жене-то отпустите, хотя бы на свидание?
- А завтра и пойдешь. Выпишешься из санатория и можешь быть свободен.
- Серьезно, что ль? - не поверил он. - Ну, у вас и темпы стали...
- А кто тебе будет этот курорт дольше оплачивать? Распускают нас, Иван. Нет на нас больше денег у государства.
- То есть как это - распускают? Кого именно?
- Да всех. Тебя вот, меня. Ты про конверсию что-нибудь слышал?
- Да... так, краем уха, когда еще к старту готовился. Но речь ведь, кажется, только о ВПК шла?
- Вот пока ты летал, она и дошла. И до меня, и до тебя, и до всех остальных, - он потянулся к бутылке и снова наполнил стаканы. - Давай...
И они снова выпили.
Иван отрезал кусочек лимона и, кривясь, сжевал его вместе с кожурой.
- Ну, а отчет, рапорт правительству и... все остальное? - спросил он.
- Никому твои рапорты и отчеты сегодня не нужны. А что касается всего остального, то зарплата тебе до сегодняшнего дня, конечно, начислена. Только разве на эти деньги можно пожить? Того, что ты заработал за год в космосе, здесь, на земле, теперь хватит только на один обед в ресторане.

- Я по ресторанам не хожу.
- Это я так, для примера.
- А что же делать дальше не для примера?
- Не знаю. Искать работу, наверное, что же еще?
- А как другие? Куда-нибудь устроились?
- Да приткнулись, кто где сумел.
- А вы? Нашли, чем заниматься дальше?
Олег Григорьевич смутился.
- Да... Мне предложили должность директора одной из телепрограмм. И, кстати, для нее сейчас как раз не хватает человека, так что могу взять тебя, деньги обещают неплохие.
- А что там надо делать?
- Рекламировать презервативы. У тебя какой номер?
- Телефона?
- Да на фиг мне твой телефон! Я спрашиваю - каким номером презерватива ты пользуешься?
- А-а! - протянул Иван. - Ну, во-первых, за год в космосе я успел забыть, для чего он вообще нужен. А во-вторых, лучше уж я в дворники пойду, чему перед телекамерой гандоны примеривать... - и он сам потянулся к недопитой бутылке и, не отмеривая половинок, разлил водку по стаканам.

3.
...А где-то перед рассветом Ивану приснился сон, тяжелый похмельный сон. И будто идет он в этом сне по красной ковровой дорожке в Кремле, а в конце ее стоит живой генеральный секретарь Брежнев. И жмет он ему руку, и, шевеля легендарными бровями, говорит своим незабываемым голосом:
- За сиськамасиськое пролетание над Малой Землей в течение целого года я, по поручению акционерного общества "Аграрник" и от себя лично, выражаю вам свое поздравление со вручением, - и тут появляется Олег Григорьевич и подает Леониду Ильичу книгу Солженицына в синей бумажной обертке, Леонид Ильич открывает ее, берет лежащий между страницами раскатанный презерватив, торжественно прикалывает его на грудь Ивану и со словами "Носи на здоровье!" припадает к нему долгим засосным поцелуем...
- Э-э-э! - замычал, вырываясь из генсековских объятий, Иван и, окончательно проснувшись, встал с кровати и с омерзением пошел в ванную чистить зубы.

СОРОК ДНЕЙ В ПУСТЫНЕ

1.
В тот же самый день, завершив к обеду нудные бухгалтерские хождения с бумажками, Полынин был уже дома. Получив на руки документы и причитающиеся ему за время полета деньги, он с давно не испытываемым чувством полной свободы возвратился в оставленное год назад ради славы Отечества жилище. И тут оказалось, что на самом деле он свободен в еще более высокой степени, чем предполагал о том, идя по дороге к дому. На столе, посреди полупустой квартиры, его ожидала написанная рукой жены записка: "Дорогой Ваня! Извини, что не сумела тебя предупредить раньше, но я должна срочно выехать в Штаты. Мне предложили очень выгодную работу в Нью-Йорке, и я заключила контракт на три года, а потом обещают продлить еще, так что, когда вернусь обратно, не знаю. За Таисию не беспокойся - она устроена хорошо. Будь счастлив. Целую тебя. Твоя - Ольга."
Он долго стоял посреди комнаты, ошарашенно перечитывая это странное послание. "Так вот почему я не мог все эти дни дозвониться, - прорезалось наконец-таки первое соображение. - Звонить-то, оказывается, нужно было уже не сюда, а в Америку!"
Он положил записку на место и прошелся по комнатам. Оставлено ему в них было не многое: стол, стул, кровать с комплектом белья, кое-что из посуды в кухонном шкафчике да застеленная детская коечка в Таськиной комнате, на которой та, по-видимому, до самого последнего момента спала. Все остальное Ольга перед отъездом, похоже, распродала. Исчезла при этом и их совместная сберегательная книжка, оформленная на ее имя, так что на руках у Ивана оставалась только та сумма, которую он получил сегодня при расчете. Много это или мало, он не знал, так как давно уже не помнил о том, какие на что существуют цены, однако угнездившееся в душе чувство обворованности становилось все сильнее и сильнее.

Он присел на краешек Таськиной кровати, погладил рукой светлое покрывало, поправил вышитую подушку... Пальцы ненароком зацепили что-то гладкое под ней и, приподняв край подушки, он увидел небольшую тоненькую книжечку и взял ее в руки. Это оказалось детское Евангелие, на внутренней стороне обложки которого Таськиным крупным почерком была выведена синим карандашом неровная строчка: "Моя любимая книжка". Почувствовав, как внезапно защемило сердце, он перевернул первую страничку, и на покрывало упала небольшая фотография. Этого снимка дочери он раньше не видел, Таська была запечатлена уже явно подросшей по сравнению с тем, какой он ее помнил перед стартом. Снимок был нестандартно узким, по-видимому, дочь была сфотографирована здесь вдвоем с матерью, но потом отрезала себя ножницами.

Иван вытянул перед собой руку с фотографией и, поджав ноги, бочком склонился на подушку. Впервые с тех пор, как он себя помнил, он не знал, как и зачем ему жить дальше, и, сказать по правде, не имел ни малейшего желания получить ответы на эти вопросы. Да и какой прок был в этих ответах, разве они были в состоянии возвратить жизнь, которой не стало? Вчера еще у него было все, а сегодня не осталось ни жены, ни дочки, ни работы, ни какого-то важного дела в жизни. "Чаю попить - и то, наверное, не с чем", - саркастически подумал Иван и вдруг почувствовал, что и на самом деле с удовольствием бы выпил сейчас стакан-другой чайку. Ведь он даже и не перекусил нигде, торопясь поскорее покончить с обходными бумагами да попасть домой, к домашнему борщу, о котором он тогда вспомнил перед Олегом Григорьевичем...
Иван поднялся с кровати и положил книжку с фотографией на стол. Прошел на кухню, еще раз позаглядывал в шкафчик. Чая не было. Хочешь не хочешь, а пришлось выходить на улицу и идти к ближайшему "Универсаму".

О, эти московские улицы, превращенные восторжествовавшей демократией в анфилады коммерческих ларьков с заморской снедью! Торопясь домой из своей космической конторы, Иван словно бы и не заметил их существования, поэтому сейчас был буквально ошарашен их обилием, ценами в них, а главное - вызывающей легальностью спекуляции. Покупать что-нибудь у этих торговцев он не стал - пугающе новыми для него были еще не только цены, но и сами товары, подавляющую часть которых он видел впервые и просто не знал, что это такое. И вообще он сразу понял, что эти ларьки существуют не для него - здесь, вокруг них, текла какая-то своя, движимая непонятными ему интересами, хотя и улавливаемая во внешнем бурлении, жизнь. И хозяином этой жизни был не он, космонавт Полынин, а совсем иные люди...
Кое-как маневрируя среди суеты, ора, матерщины и верениц уличных торговцев штучными товарами, Иван-таки добрался до знакомого "Универсама". Но покупать здесь оказалось нечего - половина отделов была отдана в аренду коммерсантам и там красовался тот же самый импорт, что и в уличных ларьках, а на половине, представляющей государственную торговлю, ничего, кроме скучающих продавцов за пустыми прилавками, не было. Выйдя из магазина, Иван побрел по прилегающим улицам, с трудом узнавая преображенные окрестности. Он только теперь обратил внимание на то, что вместо привычных плакатов с призывами преобразовать Москву в образцовый коммунистический город повсюду появились щиты с рекламой каких-то акций, баночного пива, ночных казино и прочей немыслимой дребедени. Особенно его поразили подземные переходы, в которых оказалось невозможным пройти из-за столпившихся торговцев и нищих.

Чем больше бродил Иван по городу, тем острее становилось чувство того, что либо он приземлился не в той стране, из которой улетал, либо Россию за время его полета населили какими-то другими людьми, не только не советскими, но даже в большинстве своем и не русскими. Ну, разве можно назвать русскими это месиво людей в зеленых штанах и джинсовых шортах - гогочущее, не вынимая изо рта сигарет, жующее бананы, кожурой от которых усеяны все улицы, пьющее прямо на улицах баночное пиво, а то и водку... Или же, к примеру, вот эти парни с бритыми головами, завернувшиеся в белые простыни и выкрикивающие бессмысленные фразы "Харе Кришна! Кришна харе!" - разве можно узнать в них потомков Николая Лескова или Георгия Жукова, не говоря уже о Сергие Радонежском или Александре Невском?
Стыдно сказать, но он, летчик-космонавт СССР Иван Полынин, проведший двенадцать нелегких месяцев среди звездного холода и мрака, был совершенно деморализован и выбит из душевного равновесия этими несколькими часами хождения по городу, который ему казался ранее р о д н ы м. Обессиленный и расстроенный, он дотащился до своего дома, поднялся на площадку и полез в карман за ключами. И только тут вспомнил, что так и не купил себе на вечер ни чая, ни тем более чего-нибудь к чаю. "Попросить, что ли, у соседей?" - подумал он, оглядываясь вокруг. "Та-ак, здесь у нас живут эти... как их?" - он повернулся к одной двери, затем к другой, и вдруг понял, что не может вспомнить ни одного из своих соседей. "Вот так номер!" - подумал он, с запоздалым смущением вспоминая, что, пожалуй, ни с кем из них он даже и е знакомился. Выходить покурить на площадку, как это обычно делают мужики, он, ввиду своего некурения, не выходил. На праздничные вечеринки и в гости не ходил, поскольку, во-первых, соблюдал режим и не пил, а во-вторых, когда ему и ходить-то по гостям было, если он практически не вылезал из своих сурдокамер да тренажерных кабинетов!..

Потоптавшись на площадке, Иван уже шагнул было снова к своей двери, как тут сбоку от него с пчелиным гудением разошлись дверки лифта, и на этаж вышла пожилая женщина с внуком.
- Здравствуйте, Иван Алексеевич, - поздоровалась она, - с возвращением вас на землю!
- Спасибо.
- Что это вы здесь стоите? Кого-то ожидаете?
- Да нет, - смутился Иван. - Я... хотел одолжить у кого-нибудь чая. Я ведь не знал, что Ольга уехала и в доме хоть шаром покати, - и он смущенно развел руками.
- Ну, так что же вы там будете сидеть один на пустой кухне? - сказала соседка, открывая дверь в свою квартиру. - Заходите к нам, вместе и почаевничаем.
- Да я...
- Заходите-заходите, - и она повелительного взяла его за локоть и подтолкнула к распахнутой двери.

2.
...Сидели до глубокой ночи. Петьку - так звали непоседливого внука соседей, - хоть он и рвался посмотреть "штатовские мультики" по ночной телепрограмме, отправили спать, Дарья Васильевна - так звали хозяйку дома - заваривала и подогревала чай, подсовывала Ивану бутерброды и варенье, а они с хозяином - тоже Иваном, но только Сергеевичем, доцентом кафедры истории одного из педагогических вузов - пытались разобраться в том, что произошло в России за то время, пока Иван сидел в сурдокамере да находился на орбите.
- ...Это скоро теперь не закончится, - говорил, прихлебывая черный, как деготь, напиток, который он пил без сахара, Иван Сергеевич. - Я историк и смотрю в прошлое России, как астролог смотрит в звездное небо. И столетия открывают мне картины, до удивления напоминающие собой некоторые из сегодняшних событий. Так, например, во время воцарения на российском престоле небезызвестного вам, наверное, Бориса Годунова... - он вынул из шкафа какую-то толстую книгу и зачитал: - "...Возлагая на себя венец Мономахов, новый царь клялся посвятить всю жизнь свою благу России. Как бы забыв устав церковный, среди литургии он воззвал громогласно: "Отче, великий Патриарх Иов! Бог мне свидетель, что в моем царстве не будет ни сирого, ни бедного", - и, тряся ворот своей рубашки, промолвил: "Отдам и сию последнюю народу..."

Закрыв книгу, он поставил ее на прежнее место и повернулся к Ивану.
- Помня этот эпизод, я, едва только услышал, как новый наш Борис клянется лечь на рельсы, если народу не станет житься лучше, сразу же понял, что история вышла на очередной виток повторений и должно опять повториться "смутное время". И оно себя ждать не заставило.
- И что оно несет нам на ближайшую перспективу?
- Да целый букет компонентов: голод, самозванцев, интервентов, народные слезы и кровь, а на этой крови и слезах процветание отдельных личностей...
- А в итоге? Ведь должен же и в наше время наступить всему этому соответствующий историческому аналогу конец. Каков он?
- То "смутное время" закончилось появлением Минина и Пожарского, изгнавших из столицы поляков и положивших конец смуте. Но для того, чтобы на Руси снова появились такие великие мужи, необходимо выполнение одного весьма важного условия, а оно-то как раз сегодня всеми и отброшено.
- Что это за условие?

- Россия должна быть глубоко верующей страной, оплотом Православия. Ведь изгнание поляков из Москвы произошло не столько потому, что русские собрали большое войско, сколько потому, что молитва русского народа были услышана Господом, и Он даровал России Свою милость. Началось-то все не по инициативе Минина, а по велению явившегося к нему в видении преподобного Сергия Радонежского, благословившего его на созыв народного ополчения...
- Ну, что ты человека весь вечер историей травишь! - ставя на стол новый чайник, отчитала хозяина Дарья Васильевна. - Ему бы сначала свою жизнь заново обустроить, с дочкой повидаться, а уже потом и про твою историю слушать. Верно, Ваня?
- Да верно-то верно, я и сам сейчас только о Таське и думаю, да ведь утащила она ее с собой в эту чертову Америку, как я теперь ее увижу?
- Кто утащил? - остановилась Дарья Васильевна.
- Ну, Ольга же... Кто же еще...
- Глупости! - махнула рукой соседка. - Заграницу она уехала одна, я это знаю точно. А девочку перед отъездом сдала в какой-то закрытый то ли колледж, то ли пансион, все бегала до последнего дня ее туда устраивала. Я думала, вы это знаете.
- Первый раз слышу! - заволновался Иван. - Но это хорошо, что вы мне об этом сказали. Раз она здесь, то я ее теперь разыщу. Думаю, это будет не очень трудно, - и он с повеселевшим видом повернулся к Ивану Сергеевичу: - Так ведь?

3.
Но на практике все оказалось иначе. Трудности начались уже с того, что оказалось невозможным отыскать хотя бы одну, работающую по своему прямому назначению, "Горсправку". Во всех киосках, где, как он помнил, раньше сидели благообразные старушки в очках и с толстенными адресными книгами, теперь торчали наглые парни и торговали втридорога водкой. Москва вообще не переставала изумлять его своей откровенной нерусскостью.
- И это - столица тысячелетнего российского государства? - ужасался он, продираясь сквозь чужеголосые базарные толкучки, запрудившие площади перед всеми входами в метро и столичными универмагами.
Но после длительных поисков ему все же удалось отыскать пару уцелевших на весь город "Горсправок" и, оплатив заказ и оставив необходимые для отыскания дочери данные, он немного успокоился. Но успокаиваться было еще очень и очень рано, ибо ни в одном из справочных бюро обнаружить Таськиного местонахождения не удалось.
- Да ты не расстраивайся, - успокаивала его Дарья Васильевна. - Может быть, она находится в каком-нибудь загородном пансионате, вот и вся причина. Запроси сведения по Московской области, и через день-другой все разъяснится. Главное, не унывай и не теряй надежды.

Однако и через день-другой ситуация оставалась такой же неясной, как и до этого. Запрос по области никакой информации не прибавил, а некоторое время спустя к такому же результату привел и запрос по России. Единственное, что удалось выяснить в органах внутренних дел, это - то, что его дочь Россию не покидала и продолжала числиться проживающей в его квартире. Местонахождение же тринадцатилетней Таисии Ивановны Полыниной оставалось никому неизвестным. Жизнь, поманивши было Ивана обещанием хоть какой-то ясности впереди, опять стала казаться пустой и бессмысленной. Деньги у него пока еще были, но при растущих изо дня в день ценах их могло хватить совсем ненадолго. Да и вообще - нужно было определяться в этой жизни, искать себе в ней свое место, чем-нибудь заниматься. Не слоняться же вот так и дальше по городу, заглядывая в стекла витрин да проезжающие мимо него автомобили...

"Вон, вишь ты, какое колесо!" - остановился он, разглядывая вылетевшую из-за автоматически раздвинувшихся ворот какого-то мрачного заведения сверкающую иностранную махину. И словно бы давая полюбоваться на себя изумленному аборигену, серебристый крейсер на колесах на какие-то секунды притормозил рядом с Иваном, и за его суперпрозрачными, хотя и слегка затемненными стеклами он увидел белозубые лица двух толстых похохатывающих негров, а между ними...
Кровь ударила Ивану в голову, он сделал двухметровый прыжок к машине и с криком "Таська!" схватился за ручку дверцы. Но в это же самое мгновение лимузин стремительно рванулся вперед, увлекая его за собой: ноги, казалось, остались стоять на прежнем месте, а тело понеслось вслед за машиной - он резко ударился лицом в сверкающее затемненное стекло дверцы и, отброшенный летящим корпусом машины в сторону, кувыркаясь покатился по тротуару.
Все произошло настолько неожиданно и быстро, что ни сообразить, ни просто сгруппироваться при падении летчик-космонавт Иван Полынин не успел, и теперь, превозмогая боль во всем теле, с трудом поднимал себя с тротуара, где-то в глубине сознания удивляясь тому, что до сих пор не слышит ни дребезжащего свистка милиционера, ни галдежа толпы любопытных зевак и свидетелей. К нему не подошел ни один из тех прохожих, на глазах которых он совершил свой непредусмотренный кульбит, а постового поблизости вообще не наблюдалось.

Но если говорить серьезно, то Ивану ничего этого было сейчас и не нужно. Главным было то, что он теперь видел дом, из ворот которого выехала машина с его дочерью. Вот он, этот закрытый пансионат-колледж, сейчас он пойдет к его директору и все толком разузнает. Почему его дочурку доверяют в учебное время неграм. "Разве что из них там готовят будущих переводчиц?" - подумал он, переходя улицу и направляясь к единственному подъезду.
- Э! Э-э-э! - увидев посреди блистающей чистоты прохладного холла вывалянного на тротуаре Ивана, поспешил к нему, не договорив с кем-то по телефону, здоровенный спортивный детина в светлой фирменной одежде не то стюарда, не то метрдотеля. - Тебе чего здесь надо?
- Я бы хотел повидать вашего директора, - начал объясняться Иван. - Тут в мое отсутствие к вам устроили мою дочь, и я хотел бы узнать, как она учится.
- Нормально учится. Тут все учатся только на хорошо и отлично, - верзила как-то легко развернул его лицом к двери и начал подпихивать к выходу. - Давай, давай, у нас учреждение закрытого типа, и посторонним сюда приходить не разрешено.
- Да я же вам говорю, что я не посторонний! - начал кипятиться Иван. - Я космонавт Полынин! У вас здесь учится моя дочка, и я хотел бы...

- Все мы космонавты, и все хотели бы, - перебил его здоровила и уже совсем грубо толкнул к двери. - Сказано же: нельзя, учреждение закрытого типа.
- Но я ведь отец, в конце концов! - оттолкнул его руку Иван и, развернувшись, шагнул вглубь холла. - И я имею право знать...
- Щас ты у меня все узнаешь! - рявкнул метрдотель и, в один прыжок оказавшись перед Иваном, левой рукой сгреб воротник его куртки, а правой нанес быстрый отключающий удар поддых.
Судя по лиловым кровоподтекам на боках, которые Иван обнаружил потом, раздевшись дома перед зеркалом, этот удар был не единственным, полученным им в холле, но остальных он почувствовать уже не успел. В глазах вспыхнуло черное солнце, воздух сухой пробкой застрял в гортани, и очнулся он уже только снова валяющимся на земле возле дома, напротив которого гордо возвышалось неприступное здание колледжа закрытого типа.
Хотелось встать и, как бывало когда-то в детстве, взять и швырнуть от бессильной обиды в окно кирпичом. Но Иван все же кое-как оправил на себе одежду и побрел домой. Главное было сделано. Теперь он знал, куда ему возвращаться завтра, но сначала нужно было немного прийти в себя и все хорошенечко обдумать...

СТРАСТИ

1.
С этого времени жизнь для Ивана, хотя и стала походить на некий давно прочитанный детектив, зато, наконец, обрела и утраченную было наполненность. Дни его, особенно первое время после обнаружения места обитания Таськи, проходили почти на непрерывном "боевом посту": с утра, захватив с собой, как пароль, на случай возможной встречи с дочерью помеченное ее рукой тоненькое Евангелие, он до глубокого вечера, а иногда и дольше, отвлекаясь только для того, чтобы где-нибудь наскоро перекусить, вел наблюдение за жизнью "закрытого колледжа". После той неожиданной первой встречи ему удалось увидеть Таську еще два раза, и каждый раз в шикарных, как люксовые номера гостиницы, автомобилях рядом с иностранцами - один раз снова с негром, другой - с кем-то посветлее. А кроме того, он видел довольно много других девочек ее возраста, то увозимых куда-то иностранцами, то привозимых обратно. Нередко их возвращали в "колледж" только на рассвете, причем, иногда явно нетрезвыми...

Увы, но как это ни больно, а нужно было признаться себе в том, что он уже давно догадался, в какой такой "колледж" сдала (или же продала?) свою родную девочку его супруга, и чему ее там за это время уже успели научить. Но признаваться тем не менее очень и очень не хотелось, а что делать конкретно, он не знал. Ясно было только одно: ежедневные его дежурства напротив "колледжа" нужно было на какое-то время прекратить. Во-первых, ничего качественно нового его наблюдения к имеющейся информации уже не добавляли. А во-вторых, рано или поздно он все-таки да примелькается служителям "колледжа", и они либо переведут куда-нибудь в другое место Таську, либо уберут для своего спокойствия его самого. Ну, а в третьих, у него уже не оставалось сил видеть, как каждый вечер толстосумы с истекающего кровью Кавказа или из цветущих Арабских Эмиратов увозят с собой в машинах малолетних русских девочек, среди которых была и его, летчика-космонавта СССР Ивана Полынина, родная дочь. Да и у какого отца хватит нервов смотреть на проплывающие в лимузинах лоснящиеся рожи и спокойно представлять себе то, что они сейчас будут вытворять в постелях с их двенадцати-тринадцатилетними крошками...

Поэтому, бросив свой "наблюдательный пост", ничего вокруг не замечая и только чудом не попадая под сигналящие и повизгивающие тормозами машины, Иван нес свои тоску и отчаяние сквозь оккупированный спекулянтами город и бессильно напрягал воображение в поисках разрешения сложившейся ситуации. В таком состоянии он выбрел на одну из центральных площадей города, где как раз кипел многолюдный митинг. Остановившись на окраине толпы, Иван попробовал вслушаться в то, о чем говорил невидимый из-за людских спин оратор, но выкрикиваемые через некачественный мегафон слова разносились над площадью, как собачий лай над осенним ночным поселком, и, ничего в них не разобрав, он тоскливо огляделся.
- Ванька! Полынин! - послышался вдруг показавшийся ему знакомым радостный возглас и, повернувшись на него, он увидел весьма повзрослевшего, но все так же легко узнаваемого по своим непроходящим конопушкам одноклассника Борьку. - Привет, космический бродяга! Вот здорово, что ты тоже здесь! Дай я тебя обниму, я тебя уже тысячу лет не видел! - он ринулся к Ивану с объятиями, тряхнул его за плечи и вдруг, оглянувшись на окружающих, возгласил: - Товарищи! Среди нас находится летчик-космонавт СССР Иван Полынин! Поприветствуем его!

К удивлению Ивана, не ожидавшего, что его имя вызовет хоть какую-нибудь реакцию, толпа взорвалась такими счастливыми аплодисментами, будто ей сообщили о троекратном повышении зарплаты.
- К микрофону его! Дайте слово космонавту! - тут же зазвучали с нескольких сторон разрозненные крики.
- Ну, зачем ты это? - с укоризной прошептал другу Иван. - Видишь, что получилось...
- А что? - искренне удивился тот. - Все нормально. Люди рады тебе, что тут плохого? Возьми да и правда выступи.
- С ума сошел? Не могу же я вот так, с бухты-барахты... Что я им скажу?
- А что хочешь! Пойдем! - и он уже собрался тащить Ивана сквозь толпу к микрофону, как тут, остановив его, над головами собравшихся прогромыхал металлический бас милицейского громкоговорителя:
- Граждане! Ввиду того, что данный митинг проводится без санкции администрации, предлагаем вам немедленно освободить площадь. Продолжение митинга будет расцениваться как сопротивление органам правопорядка и караться соответствующей статьей уголовного законодательства.

Народ на площади загудел, но с места не двинулся.
- Граждане! - пошел на второй виток голос в громкоговорителе. - Ввиду того, что митинг не санкционирован администрацией...
Но слушать его во второй раз не стали. Откуда-то из глубины толпы, ширясь и разрастаясь, взлетел и загремел над площадью торжественный и строгий гимн, при звуках которого Борис как-то сразу посветлел лицом и даже вытянул по швам руки. Стал рядышком с ним и Иван, почувствовав, как непроизвольно, словно в парадном строю, соприкоснулись их локти. И даже милиционеры, сами того не заметив, приняли торжественные выражения и замерли в почтительном внимании.
А гимн возносился все выше.

- Бо-оже, Царя-а храни! - широкая волна величественного распева летела над площадью и, пока священные слова не отнесло ветром в сторону, как осенние листья, все присутствующие здесь были соединены ими не только друг с другом, но и со всей российской историей, для которой они были, пускай и отпавшими от единого родословного древа, но все-таки государственными чадами. - Си-ильный, державный, ца-арствуй на сла-аву нам, ца-арствуй на стра-ах врагам, Ца-арь Пра-авосла-авный!..
Пение кончилось, а вместе с ним оборвалось и это непрочное, начавшее было проступать в каждом чувство его кровного родства с ушедшей под воду семи десятилетий Империей.
- Немедленно освободите площадь, вы мешаете нормальному движению пешеходов и транспорта! - возобновил свою партию милицейский громкоговоритель, хотя ни медленно, ни немедленно освободить площадь было уже нельзя, так как толпа митингующих была к этому времени тщательно обверложена по своему периметру черно-серой цепочкой спецназовцев, для поддержки которых по прилегающим улицам выстраивались вереницы милицейских автобусов да подползали к углам площади водометные установки.

- Еще раз предлагаем всем немедленно освободить площадь. В противном случае органы правопорядка будут вынуждены применить силу...
- Вот сволочи! - выругался Борис. - Ты в таких делах не участвовал, так что держись за меня, когда все это начнется...
- Что начнется? - не понял Иван.
- Сейчас увидишь...
В ту же самую минуту, словно подслушав его слова, черно-серая цепочка ОМОНа пришла в движение. Иван увидел, как над головами замелькали дубинки, воздух наполнился криками, там мелькнуло разбитое лицо старика с "иконостасом" медалей на груди, там схватившаяся за голову старуха, из-под скрюченных пальцев которой по седым волосам сбегали на шею ручейки крови... Сжимаемая со всех сторон цепями спецназа, толпа дрогнула, качнулась в одну сторону, потом в другую, а потом Иван почувствовал, как его захватило каким-то восторженно-гибельным водоворотом и, стараясь ни на шаг не отстать в этом страшном человеческом вареве от Бориса, полетел на серые шеренги омоновцев... Как произошел прорыв, он пересказать не сумел бы - помнит только, что разочек-таки не увернулся от омоновской дубинки и он, и хотя из-за толкотни удар получился не в полную силу, левое плечо тем не менее еще долго давало знать о себе ноющей болью.
Но, как бы там ни было, а через какие-то час или полтора он уже сидел на табурете в кухне Бориса и, забыв о давно остывшем на столе чае, излагал ему свою невеселую историю...

2.
- Ну, что ж, кажется, здесь все ясно, - вздохнул Борис, когда Иван пересказал ему все события до их встречи и замолчал. - Прости, если я причиню тебе боль, мне очень хотелось бы ошибаться, но похоже, что в этом "колледже закрытого типа" организован самый обыкновенный публичный дом для любителей малолетних девочек.
- Да это-то я уже понял, - горько согласился Иван. - Но только ведь мало понять, надо еще что-то и делать, а что именно - я не знаю...
- Я знаю! - твердо сказал Борис и, встретив вопросительный взгляд Ивана, пояснил: - Перво-наперво, нужно лично убедиться, что там находится именно то, что мы думаем, а все же не школа переводчиц для дипломатических миссий. Ну, а если наши подозрения подтвердятся, тогда надо поднимать на ноги общественность, прессу, правоохранительные органы. Не все же им за народом на митингах гоняться.

- Да уж, в этом они насобачились, - повел плечом Иван, поморщившись от сразу же отозвавшейся боли. - Но как ты представляешь себе эту проверку? Я же тебе говорю, что меня даже на порог не пустили.
- Еще бы! - хмыкнул Борис. - У тебя же на лбу написано, что ты образцовый советский родитель и вместо того, чтобы радоваться зарабатываемым дочерью долларам, сейчас начнешь обливать это заведение бензином да чиркать спичками! Не-ет, брат Ванюха, тут надо действовать похитрее...
- Ну, так научи, ты же видишь, что сам я ничего не соображаю!
- Тихо, тихо, - встал Борис, ставя на газ остывший чайник, - сейчас хлебнем чайку, и я тебе все объясню.
Он дожидался, пока на чайнике не затанцевала подбрасываемая паром крышка, заварил свежего чая, сел на свое место.
- Я сам пойду в это заведение и все там увижу.
- Тебя туда не пустят.

- Пустят. Я ведь не попру, как танк, по твоему примеру. Я принаряжусь, как лондонский денди. Захвачу полный карман денег, благо, у меня как раз пятьдесят долларов есть. И пойду к ним, как самый настоящий их клиент, за удовольствием. А никаким другим путем мы ничего разузнать не сумеем.
- Это так, но... - Иван на какое-то время задумался. - А что же ты будешь делать, если тебе и вправду поверят? Ну, возьмут твои доллары и впихнут тебя в номер к десятилетней гетере... или как они их там называют?
- Да уж выкручусь как-нибудь! - отмахнулся он. - Что я, мало сказок знаю? На ночь хватит. А вот на случай, если я увижусь именно с твоей дочерью... - он на минуту замолчал, обдумывая ситуацию, и, отхлебнув чаю, продолжил: - Тут мне нужно бы от тебя какой-нибудь опознавательный знак. Во-первых, мне надо запомнить ее фотографию, а во-вторых, надо показать ей что-то такое, чтобы она сразу поверила, что я пришел от тебя.
- Я понял, - кивнул Иван и вытащил из кармана куртки Таськину фотографию и надписанное ею Евангелие. - Это, - подал он фотоснимок, - запомни и отдай назад, а это, - подал он книжечку, - будет тебе вместо пароля...

3.
В субботу, отправив с утра жену на дачный участок где-то чуть ли не под Тверью, Борис встретился с Иваном, и они провели рекогносцировку, побывав во дворе напротив "закрытого колледжа" и какое-то время понаблюдав тайком за его внешней жизнью. Все было так, как и раньше: подъезжали и отъезжали дорогие иностранные автомобили, забирая с собой или же, наоборот, высаживая "воспитанниц", а нет-нет за непроницаемую для Ивана дверь проходили и пешие клиенты. Так что придуманная Борисом операция начала казаться Ивану не такой уж и фантастической, как вначале, и если что-то еще и вызывало его сомнения, так это вопрос о том, как он объяснит хозяевам "колледжа" свою осведомленность о характере услуг, предоставляемых заведением.
- Не переживай, тут нет ничего сложного, - отмахнулся и на это Борис. - Скажу, что какой-нибудь знакомый иностранец поделился информацией. Очень, мол, хорошо о них отзывался, вот мне и захотелось самому стать их клиентом...
Они вернулись на квартиру Бориса и тот принялся за сборы. Из гардероба были вынуты все имеющиеся в запасе рубашки, галстуки, костюмы, и после ряда примерок он стал и в самом деле походить уж если не на преуспевающего бизнесмена, то по крайней мере на человека, стоящего в этом мире на твердой почве. Дело близилось к вечеру, нужно было идти.

- Ну, давай, - подал руку Борис, когда они вышли из дома. - Чтобы уж не допустить никакой оплошности, расстанемся здесь. Я подъеду к ним на такси, как Христос на осляти, а ты можешь пока вообще ехать домой и отдыхать - завтра утром созвонимся и обсудим, что нам предпринять дальше, - и с этими словами он отправился на обочину тротуара ловить такси, а Иван пошел в сторону ближайшей станции метрополитена.
Отстояв в очереди за жетоном, он миновал турникет и вместе с густой толпой шелестящих газетами пассажиров поплыл вниз по эскалатору, слушая, как вместо привычных призывов не ставить вещи на поручни дежурная уговаривает всех вкладывать свои миллионы в акции какой-то неизвестной Ивану трастовой компании.

Доехав до своей остановки, он купил на выходе из метро газету и медленно побрел по запруженной проститутками и педерастами улице. Хозяевами жизни теперь были именно они, и вели они себя именно как хозяева - гогочущими толпами, перекрыв собой тротуары, стояли, глотая баночное пиво, хрустели "сникерсами" да, дурачась, швыряли друг в друга кожурой от съеденных бананов. А с обклеенных плакатами рекламных щитов, стен и троллейбусных остановок на все это одобрительно поглядывали Леня Голубков, Кашпировский, Чикатило, Ельцин, атаманша Белого братства Мария Дэви и другие широко известные личности периода развитой демократии.
Иван дошел до дома, поднялся к себе и, не раздеваясь, прилег поверх одеяла на кровать. Заглянул в газету. Пробежал один заголовок, другой... Там, на "посту" напротив "колледжа закрытого типа" он если чем и спасал себя от накатывающего отчаяния, так это именно чтением газет, но сегодня строчки проплывали мимо его сознания, не отпечатывая в нем заключенного в них смысла, и он отложил газету в сторону. Мыслями он уже обгонял густеющую за оконными стеклами ночь и встречал возвратившегося из "разведки" Бориса. Удастся ли тому разузнать все как следует? Повезет ли ему на встречу с Таськой? И сможет ли он показать ей "опознавательное" Евангелие?

Думая обо всем этом, измотанный своими многодневными "дежурствами" возле "колледжа", Иван незаметно для себя уснул и спал до тех пор, пока ему не ударило в глаза поднявшееся чуть ли не до середины неба солнца. Наскоро умывшись, он поспешил к телефону и набрал номер Бориса. Но трубка на другом конце провода осталась не поднятой. "Спит, что ли?" - подумал он, собираясь еще раз набирать те же самые цифры, но вдруг вспомнил, что для Бориса минувшая ночь могла быть далеко не такой уж спокойной как для него самого. "Ладно, - укротил он нетерпение, - выспится, сам позвонит", - и, опустив трубку, пошел на кухню готовить себе какой-нибудь завтрак.
Но ни через час, ни через два и ни через три звонка ему так и не было. Не подходил никто к телефону и в квартире самого Бориса, хотя Иван звонил туда чуть ли не через каждые пять минут. И только уже перед самой ночью он услышал в ответ на свой звонок голос Борисовой супруги.
- Алло, Тань, это ты? А где там Борька, дай ему, пожалуйста, трубочку.
- Я бы сейчас с превеликим удовольствием дала этой трубочкой и ему, и тебе! - зло ответила на том конце провода Танька. - Ты где его бросил?

- А что, его еще нет? - заюлил Иван, на ходу сочиняя версию отсутствия Бориса. - Не волнуйся, его пригласили для разговора представители одной из монархистских партий, и он, наверное, задержался у них, - сымпровизировал он, зная, что все свободное от работы время Борис отдает участию в деятельности патриотических движений.
- Вот я этому монархисту хренову сегодня покажу! Мне уже давно в печенках сидит его политика! И если еще и ты, Иван, будешь втягивать его в какие-то дела, то лучше без ракеты возвращайся в свое небо - я не посмотрю на то, что ты его друг детства! - было похоже, что она разозлилась не на шутку и, спешно промямлив "извини", Иван благоразумно опустил трубку, прекращая разговор.
Но утром Татьяна позвонила ему уже сама.
- Иван, найди его, - сказала она спокойным голосом. - Я не знаю, к каким он там монархистам отправился, но у меня нехорошее предчувствие. Найди его и позвони мне на работу, - она продиктовала номер телефона и повесила трубку, а Иван принялся обзванивать отделения милиции, больницы, а затем - и морги.

- Приезжайте, - сказали ему в одном из них. - Мы не можем гарантировать, что это тот, кого вы разыскиваете, но рост и одежда как будто соответствуют.
- А возраст, цвет волос, другие приметы?
- Приезжайте, увидите...
И он поехал. и увидел, что не только опознать покойника, но даже и просто установить его возраст по внешнему виду действительно невозможно, настолько сильно изуродованы и лицо, и все тело убитого. Трудно было узнать в окровавленном тряпье и тот наряд, в котором Борис отправился в субботу на свое "задание". Поэтому, так и не придя ни к какому выводу, Иван уже хотел было возвращаться обратно, да вдруг заметил лежащий несколько в стороне от одежды и побуревший от крови прямоугольник.
- А это... - почувствовав внутреннее волнение, спросил он. - Тоже принадлежало убитому?
- Да, это было у него в кармане.
Он взял в руки окровавленную то ли тетрадку, то ли книжицу и осторожно разлепил первую страницу. Это было оно - то самое детское Евангелие, на внутренней стороне которого Таськиным крупным почерком была выведена синим карандашом неровная строчка: "Моя любимая книжка".

ГОЛГОФА

1.
- ...Итак, давайте все-таки вернемся к тому моменту, когда вы решили, что ваш друг должен отправиться в так называемый "колледж" на разведку, - шурша страницами протокола, кружил над деталями того злосчастного вечера занимающийся смертью Бориса следователь. - Почему вы решили поручить выполнение этой миссии именно ему, а не кому-нибудь другому? Вы ведь наверняка обсуждали ситуацию с кем-нибудь еще, не так ли?
- Нет, не обсуждал. Да и нет у меня больше никаких друзей, потому сразу и рассказал все Борису, чтобы облегчить душу.
- И что же - он тоже ни кому об этом не рассказывал?
- Не думаю. Зачем?
- Ну, так... - пожал плечами следователь. - Выходит, что о "колледже" знали только вы двое. Если, конечно, ваш друг ни с кем не консультировался.
- Да о чем тут было консультироваться? - пожал Иван плечами. - Ведь всего и нужно было убедиться, что в этом "колледже" растлевают малолетних, вот и все. Хотя, по-моему, все и так было ясно...
- Насчет ясности пока что повременим, следствие своего слова по поводу ваших подозрений еще не сказало. Мало ли что вам могло показаться.

- Вот и проверьте, для чего же вы тут сидите? Уж если я - даже по одному только наружному наблюдению - и то определил род деятельности этого заведения, то неужели же не найдется подтверждения этому при внезапной проверке?
- Не беспокойтесь, мы тут как-нибудь решим, что делать.
- Да уж надеюсь. Хотя, если бы там вдруг оказалась ваша собственная дочь, вы бы, наверное, действовали пооперативнее...

Выйдя от следователя, Иван посмотрел на часы и заторопился. Сегодня отпевали Бориса и он хотел успеть хотя бы к концу панихиды, чтобы попрощаться с другом.
Разыскав церковь, он не без чувства робости шагнул за ее порог, втайне надеясь, что спины товарищей Бориса по митингам помогут ему избежать тяжелого разговора с Татьяной. Но в большом и прохладном храме, где так волнующе пахло каким-то сладким ароматическим дымом, было на удивление пусто. Справа от входа, у гроба с телом Бориса, стояла Татьяна в черном платье, а ближе к Ивану, у стеночки, три старушки в темном одеянии - то ли завсегдатаи всех церковных служб, то ли даже служащие храма.
Иван тихонько подошел к ним и стал рядом, невольно ловя обрывки старушечьих перешептываний.
- Сирота, што ль, был, што никто, кроме жонки, не провожает?

- Сирота, как же! Маффози, главарь шайки! Вот и не пришел никто, боятся. Прийдешь - а тебя или милиция запишет, или коккуренты подстрелят, во как! - бабушки покосились на Ивана и зашептались потише.
- Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему Борису, и сотвори ему ве-ечну-ую па-амя-ать! - полупропел батюшка, и стоявшие рядом с Иваном старушки, перекрестившись, троекратно повторили: - Ве-ечна-ая-а па-амя-ать!
Отпевание закончилось. С улицы вошли два мужика в черных халатах и, подхватив гроб, понесли его к выходу. Пошла вслед за ними и Татьяна, и когда она поравнялась с Иваном, он, преодолевая внутренний страх, шагнул ей навстречу.
- Тань, ты прости меня, я понимаю, что сейчас не время для разговора, но я должен объяснить тебе...
- Не надо, Иван, - перебила она. - Не надо мне ничего объяснять, зачем? Об одном только прошу тебя: не напоминай больше о себе, исчезни, как будто ты и не возвращался на Землю. Знай, что мне будет непереносимо встретиться с тобой когда-нибудь еще! - и она обошла его, как обходят столб на дороге, и вышла из храма, а Иван остался стоять посреди пустой церкви, водя почти не видящим взглядом по расписанным ликами стенам.

Он поднял глаза к куполу и оцепенело остановил взор на парящем под самым потолком Распятии. Почему-то показалось, что до него страшно далеко, он прямо-таки физически ощутил эту неодолимость расстояния. "Сколько же здесь метров?" - мелькнула мысль, на которую не отыскалось даже приблизительного ответа. С трудом оторвав взгляд от Христа, перевел его к точке схождения свода. И ему вдруг почудилось, что эту бесконечно вогнутую сферу он уже неоднократно видел в иллюминаторе своего корабля. "Вернуться бы опять туда", - подумал он с тоской и почувствовал, как на душу наваливается сознание неодолимости пространства.
- Молодой человек, мы закрываем храм на уборку. Приходите, пожалуйста, после семнадцати часов, - услышал он рядом с собой и направился к выходу.
Так плохо, как сейчас, ему еще не было никогда. Обрывались последние нити, связывавшие его с этой жизнью, и в чем видеть смысл своего дальнейшего существования, он не знал. Да и был ли вообще этот смысл, он сейчас не ответил бы тоже.

Проплутав часа три, а то и больше, по первым попавшимся улочкам, он, сам того не заметив, автоматически вышел к своему дому, хотя меньше всего ему сейчас хотелось оказаться в опустошенной, как и вся его судьба, квартире.
- Иван Алексеевич? - открывая дверцу стоящей перед подъездом черной "Волги" и выходя ему навстречу, осведомился моложавый капитан милиции. - Полынин?
- Да, это я, - остановился Иван.
- Должен перед вами извиниться, но вновь открывшиеся обстоятельства дела требуют получения от вас некоторых дополнительных сведений. После дачи показаний мы вас доставим обратно, а пока что - прошу! - и он жестом пригласил Ивана в машину.

2.
Ехали долго.
- Мы что - не в отделение едем? - спросил Иван, когда "Волга" выскочила за пределы Садового кольца.
Но ему никто не ответил. Сидящие по обе стороны от него спутники были сосредоточенны и серьезны, и он замолчал. Похоже, что, задавая другим десятки вопросов за день, эти люди разучились на своей работе отвечать кому бы то ни было сами. "Ладно, - не обиделся Иван. - Скоро все станет понятно и без их ответов."
И он не ошибся.
Минут через двадцать машина остановилась перед раздвижными металлическими воротами, и водитель требовательно посигналил.
- А пропуск не надо выписывать? - спросил сидящий слева от Ивана сотрудник.
- Я их предупредил по телефону, - пояснил с переднего сидения капитан. - А вообще, конечно, надо, система здесь строгая, как в зоне.

После нескольких минут безмолвия и бездействия тяжелые половинки ворот, наконец-то, разъехались в стороны, и "Волга" вкатилась на открывшуюся за ними территорию. И очутились на аллее, окруженной с обеих сторон непредставимыми с той стороны ворот раскидистыми яблонями и вишнями.
- Ну-у! - не удержал своего удивления сосед Ивана справа. - Прямо тебе Гефсимианский сад. А с улицы и не подумаешь...
Машина прошуршала по асфальтовой дорожке и, подкатив к беленькому четырехэтажному зданию с затянутыми металлической сеткой окнами, замерла возле главного входа.
- Вот мы и прибыли, - подал голос капитан. - Пойдемте, Иван Алексеевич, нас ждут, - и он вышел из машины, а следом за ним вышли также Иван и его спутники.
Войдя в здание, они проследовали системой путаных коридоров и оказались в просторном холле с кожаными деванчиками.
- Подождите пока здесь, - указал капитан на один из их Ивану, - когда вы понадобитесь, вас вызовут, - и он вместе со своими коллегами исчез за дверью, а Иван, постояв какое-то время посередине этой пустой приемной, подошел к указанному дивану и опустился на сидение.

"Сколько же времени прошло с тех пор, как я возвратился на землю?" - подумал он и вдруг осознал, что его земной жизни нет еще и двух месяцев. А между тем, подробности годичного пребывания в космосе казались уже такой давностью, что трудно было даже представить, было ли еще что-нибудь в его жизни до этого. Он силился вглядеться в оставшиеся за спиной годы своей биографии и видел только чуланную темноту космоса. "Украли, - сами собой прошептали его губы. - Все украли... Родину. Работу. Семью. Биографию..."
Дверь, в которую ушел капитан и прибывшие вместе с ним сотрудники, отворилась, и в приемную вошел здоровенный санитар в несвежем белом халате.
- Переодевайся, - положил он на колени Ивану синюю застиранную пижаму. - Обувку можешь оставить ту, которая на тебе.
- Зачем? - не понял он. - Для чего мне нужно это переодевание?
- Такой порядок. Больные должны быть одеты в удобную и не мешающую процедурам одежду.
- Больные? Так это, значит, больница?
- Ну, а что же еще?

- И каков ее профиль?
Санитар с каким-то любопытством посмотрел на Ивана.
- А то будто не догадываешься! - сказал он и, отвернувшись, добавил: - Психиатрический у нас профиль. А если говорить проще, то в народе это называется - "дурдом". Еще вопросы будут?
- Да нет... теперь все ясно.
Иван снял свои брюки и куртку и натянул больничную одежду. "Кажется, помимо прошлого, у меня сейчас пытаются украсть еще и мое будущее", - с каким-то безразличием подумал он, завершая свои недавние мысли. И, повернувшись к санитару, произнес:
- Я готов. Показывайте, где тут моя камера...

3.
Вопреки представлению Ивана об отечественных "психушках", его здесь не затягивали в смирительную рубашку, не били и первые два дня вообще словно бы даже забыли о его существовании, хотя и постель, и место в столовой ему были выделены с самого начала. Режим в больнице был довольно свободный, и многие пациенты преспокойно себе гуляли по прекрасному фруктовому саду. Бродил здесь и Иван, пытаясь осмыслить произошедший в судьбе поворот. Здесь, под тенистой яблонькой, его и отыскала одна из медсестер, позвавшая на первую процедуру. А перед ее началом у Ивана состоялась небольшая беседа с главврачом.
- Значит, так, Иван Алексеевич, - сказал он, пригласив его в свой кабинет. - Мне очень хочется верить в то, что вы человек нормальный, без каких-либо аномалий, но вот передо мной лежат свидетельства, - он похлопал по картонной папке с личным делом Ивана, - которые говорят о том, что после годичного пребывания в космосе ваша психика претерпела некоторые заметные изменения. Поэтому, хочется мне этого или не хочется, а я должен провести с вами серию медицинских исследований. К сожалению, это довольно болезненные процедуры, но без них я не смогу ни подтвердить, ни опровергнуть предполагаемого в отношении вас диагноза. Вы меня понимаете?
- Чего тут не понять!

- Вот и отлично. Тогда посидите минуточку, я сейчас распоряжусь, чтобы приготовили препараты, и мы приступим, - сказал он и, не забыв захватить со стола папку с Ивановой "историей болезни", быстро вышел из кабинета.
"Ну, вот и все, - обреченно подумал Иван. - Несколько сеансов их "лечения", и меня можно будет показывать студентам психиатрического факультета как образец классического идиота. Залечат ведь. Заширяют уколами, так что я до смерти отсюда не выйду", - он в отчаянии повел взглядом по кабинету и внезапно остановил его на зеленом, как лягушонок, телефонном аппарате. Оглянувшись на дверь, тихонечко встал и поднял трубку. Слуха коснулся ровный успокоительный гудок, говоривший об исправности аппарата... И тогда он решился. Быстро подойдя к двери, заложил ее ножкой стула и, возвратившись к телефону, набрал отысканный в лежащем здесь же справочнике номер прокуратуры.
- Заместитель районного прокурора слушает, - ответил голос в трубке.
- С вами говорит летчик-космонавт СССР Иван Алексеевич Полынин. У меня очень мало времени, поэтому, пожалуйста, ничего не спрашивайте, а записывайте, иначе мне могут не дать досказать все до конца, - и он принялся торопливо излагать в трубку свою историю.

Он слышал, как снаружи ему что-то кричали, барабанили в дверь, пытались ее сотрясать и таранить, но пока не договорил всего и не услышал в ответ спасительного "хорошо, сейчас выезжаем", от телефона не отошел. Зато потом, будучи уже абсолютно спокоен, он подошел к двери и, выбрав паузу в стуках и криках, отчетливо предупредил их:
- Не ломайте напрасно двери! Я дозвонился до прокуратуры, и сейчас сюда прибудут представители органов власти, - а после этого, отойдя к затянутому сеткой окну, стал смотреть на железные ворота.
Кабинет главврача находился на третьем этаже, отсюда было хорошо видно, как некоторое время спустя к воротам больницы подъехали две черные "Волги", из передней вышли два человека в штатском и направились к зданию проходной. А минут через пять в забаррикадированную дверь кабинета аккуратно постучали, и голос доктора произнес:
- Иван Алексеевич, откройте. Я принес вам вашу одежду - переодевайтесь и идите к проходной, там за вами приехали из прокуратуры.
Иван вытащил из дверной ручки спасительный стул и взял у доктора свои брюки и куртку.
- Подождите за дверью, пока я переоденусь.
До проходной его сопровождал один доктор.
- Я только врач, - оправдывающимся голосом говорил он дорогой. - Для меня человек существует главным образом вот здесь, - снова похлопал он по папке с "историей болезни" Ивана. - Ну, а здесь иной раз понапишут такого...
Они подошли к воротам.

- Полынин Иван Алексеевич? - встретив их в помещении проходной, убедился один из прибывших и, получив утвердительный ответ, забрал у доктора папку и кивнул Ивану на выход. - Идите в машину.
Они вышли на улицу и Иван, сам того не осознавая, машинально перекрестился, почувствовав себя снова за воротами. Он подошел к ближней из "Волг" и, взявшись за ручку дверцы, уже хотел было ее открыть и сесть в машину, но в этот момент случайно поднял глаза и от неожиданности вздрогнул. Из-за стекла второй машины на него, не успев ни отвернуться, ни спрятать кривой ухмылки, смотрел метрдотель ненавистного ему "колледжа закрытого типа".
И в это мгновение Иван понял все. Резко оттолкнув своего сопровождавшего, он бросился бежать от машин.
- Стой! Стой! - раздались за его спиной крики и, взревев моторами, "Волги" ринулись вдогонку.
Уходя от автомобилей, Иван свернул за ближайший дом и понесся по двору, перепрыгивая через скамейки и песочницы. Он не успевал заметить, есть ли в это время вокруг люди или же никого нет, до вечера было еще далеко, и люди вокруг, конечно же, были, но он видел только землю перед собой да слышал за спиной топот и крики. В одном месте он чуть было не выскочил прямо на обогнавшую его и поджидающую за домами "Волгу", но вовремя поднял голову и, заметив ее, свернул в сторону и выскочил в пустынный переулочек. Куда он бежал, где надеялся найти спасение и защиту, он не знал, но верил, что где-нибудь все же ее отыщет.

- Стой! - еще раз услышал он за своей спиной, и сразу же после этого воздух раскололся от грохнувшего выстрела.
Что-то жгучее дернуло его за левую руку, и он услышал, как под рукавом побежали теплые струйки. За спиной снова выстрелили, но на этот раз мимо. Гортань от бега горела, сердце готово было лопнуть на части, в висках стучали кузнечные молоты... Увидев снова выскочившую ему наперерез черную "Волгу", он еще раз дернулся в сторону и за невысокими деревьями молодого скверика увидел вдруг так долго искомое им спасение. Прямо по ходу его бега, блистая в лучах солнца, стояла, устремив острие в ясное небо, готовая к старту ракета. Оставалось только одно - не дать им догнать себя на пути к ней, успеть задраить за собой люк, а уж там... "Четыре, три, два, один, старт!" Он еще не забыл, как все это делается...
Уже почти ничего не видя перед собой, он пересек лежащий между им и его спасением скверик и оказался напротив входа в уютный двор с белокаменной церковью, рядом с которой высилась принятая им за устремленную в небо ракету колокольня. Двор был пуст - литургия давно закончилась, а до всенощной было еще довольно много времени. Поэтому, завидев несущиеся в объезд сквера "Волги", Иван из последних сил вбежал в ворота и бросился вверх по лестнице на колокольню. Он слышал, как возле церковных ворот взвизгнули тормоза, но до верха оставалось уже только половина яруса и, одолев это расстояние, он захлопнул за собой вход на верхнюю площадку тяжелой деревянной крышкой и заложил в поперечные проушины толстый четырехгранный брус.
А на лестнице уже гремели шаги и голоса.

С трудом встав на ноги, он подошел к краю площадки и выглянул вниз. И в ту же секунду, пошатнувшись, отпрянул, а снизу громыхнул выстрел, и пуля, с вибрирующим звоном срикошетив о колокол, ушла куда-то в зияющее со всех сторон пространство. Словно бы приняв этот случайный звон за сигнал к действию, Иван ухватился обеими руками за веревки и, слыша, как немеет облепленная мокрым рукавом левая, принялся что есть силы раскачивать языки колоколов, наполняя поднебесье переполошной какофонией звона. Наступив на выступающую над полом доску, он увидел, как дернулся в такт ее движению язык самого большого из колоколов, и принялся нажимать ногой на эту педаль сильнее и сильнее, покуда над головой не раскатился гром оглушительного колокольного удара. Одного, другого, третьего...
В этом громе и рокоте он уже больше не слышал выстрелов, но по отлетающим щепкам можно было понять, что с лестницы все-таки стреляли сквозь задвинутую им крышку люка. От потери крови и от бега перед его глазами плыли темные пятна, он чувствовал, что готов с минуты на минуту свалиться без сознания, но спасение было уже близко: хоть ему и некогда было выглядывать вниз, но от всех окрестных домов к звонящей колокольне торопились растревоженные этим пугающим набатом люди. И их становилось все больше и больше...